Идя ощупью

      Ночь была глубокой, тёмной, звёздной, но очень душной. Через раскрытые настежь окна в комнату мимолётом забегал ветер, трепал занавески, дразнил лёгкой прохладой и снова надолго пропадал. На письменном столе с ворчливым шелестом приподнимались листы раскрытых книг, заготовки для документов и металась писчая бумага, прижатая к столу спелыми грушами. Господин министр оставил работу незаконченной, перенеся часть обязанностей на раннее утро нового дня, но сегодняшний вечер всё не заканчивался. Шин уже было подумал, что впервые ошибся в своих расчётах относительно королевского режима, но ближе к полуночи, когда даже уличные фонари в саду погасили и дворец утонул в чёрной сонливости ночи, в коридоре замаячил отблеск свечи. Его было видно через зазор между дверью и полом тонкой световой полоской. Привычно-беззвучные шаги Шин никогда не мог разобрать в звенящей тишине королевского дворца.       «Крадётесь, как вор» - сказал Су Хёк однажды Вольфгангу, когда тот без сопровождения, свиты и предупреждения зашёл в главную обеденную залу и сиротливо сел на подоконник. Так и сейчас король точно боязливо подкрадывался к покоям господина министра. Шин больше любил самому навещать Вольфганга, когда он игривыми намёками звал его к себе, так Су Хёк чувствовал ситуацию под контролем и находил для себя время настроиться и подготовить себя к любвеобильному величеству. Допоздна ждать, откладывая работу и проваливаясь в муторный сон, было невыносимо мучительно. Но сегодня Вольфганг был на большом собрании в связи с завершением сезона урожая, так что освободиться мог хоть тем же вечером, хоть с рассветом.       Тихий стук. Долгая нервическая пауза. Стук.       Шин вскочил с постели, на ходу отбрасывая одеяло, и побежал открывать. Он сидел всё это время с книгой, щурясь, теряя сюжет, улавливая тусклый бледный свет единственной свечи, которую мог позволить себе на прикроватной тумбочке во время чтения. Су Хёк решил, что если будет ждать Его величество в кресле, стоящем у самой двери, и откроет в у же секунду, как увидит свет под ногами, то сложится впечатление, будто их встреча для него – не внезапность.       - Доброй ночи, Ваше величество, - поздоровался Су Хёк, когда открыл дверь и приглашающе сделал шаг в сторону, чтобы уйти с прохода.       - Привет, - Вольфганг прошёл в комнату, поставил свечу на комод и бросил перед зеркалом какую-то связку ключей. Так Шин понял, что король решил остаться у него до утра, а не уйти через часок-другой.       - Выглядите уставшим, Ваше величество. Собрание было тяжёлым?       - Ну и жара тут у тебя, - Вольфганг, попеременно оттягивая и отпуская запах королевского спального облачения, обмахивался липнущей к телу тканевой рубахой, ходил по комнате и гасил бессчётные свечи, которые горели у господина министра. Две на комоде, пять в канделябре на рабочем столе, ещё две на том же столе, одна на подоконнике, одна на прикроватной тумбочке. После Вольфганга зажжённой осталась бы только одна свеча, та, которую он принёс с собой. Комната медленно погружалась во мрак, углы становились глубже и чернее, зеркала становились серыми досками, силуэты переставали легко угадываться в каждом предмете.       - Ваше величество, пожалуйста, оставьте свет. Темно, - попросил Су Хёк, в голосе которого не считывалось тревожное напряжение. Господин министр не выносил темноты, так что даже в самую душную августовскую ночь у него до рассвета горели свечи, безопасности ради составленные на трюмо и на стул в изножии кровати, пока он спал. Шину важно было не проснуться в чернильнице.       Жёлтый мягкий свет отражался в глазах Вольфганга, и от этого они горели золотом ярче обычного. Длинные синие тени гуляли по стенам, пока король ходил из угла в угол, бегло пересказывая, как прошло собрание. Огонёк боязливо дрожал, когда врывался ветер или когда Вольфганг поворачивался в сторону и своим голосом и дыханием сотрясал его, а потом снова вытягивался на фитиле.       Вольфганг умел любить нежно. Он мог прийти к господину министру в рабочее время, нарушая общий порядок, встать у Су Хёка за спиной, и Шин видел, но демонстративно не обращал на короля внимание, погрузившись в работу. Вольфганг клал ладони ему на шею и большими пальцами мягкими сильными движениями массировал затылок, зарывался пальцами в волосы и перебирал пряди, целовал макушку и шумно с жадностью вдыхал носом запах любовника. Задерживая дыхание, он очень нежно, стараясь не коснуться лица душкой или ненароком не зацепить нежную кожу, обеими руками снимал Шину очки, складывал их и клал перед Су Хёком на видное место. Потом Шин поднимал подбородок, а Вольфганг указательным и средним пальцем волнообразными движениями проходился по его вискам, едва-едва нажимая массировал расслабленные прижмуренные веки и осторожно подушечками пальцев касался глазниц.       В такие секунды мир застывал.       Это было невероятно интимно и головокружительно нежно, так, что оба они, затаив дыхание, наслаждались моментом, желая продлить его как можно дольше. Шин тихо-тихо мычал от наслаждения, и иногда только бессознательно произносил: «угу» или «ещё», а потом выдыхал ртом сдавленно, когда Вольфганг приятно стягивал его волосы между пальцев или проходился руками по особенно чувствительным местам с нужной силой. Шин без свойственного себе стыда и неуместной скромности прерывисто скулил от каждого движения, отзываясь на любое, даже самое невесомое прикосновение, и по всему его лицу было видно, что Шин сейчас «кончит». Это было гораздо интимнее всех вместе взятых поцелуев, и по уровню близости не шло ни в какое сравнение с сексом. Та степень открытости и доверия, с которой Шин отдавался Вольфу в руки в такие моменты, кружила голову.       Вольфганг словно запускал руки под кожу, туда, глубоко в тело, и трогал Су Хёка изнутри. Он боялся, что одно резкое неосторожное движение, и Шин безвозвратно оттолкнёт его, зажмурится, опустит лицо, станет хмуриться, перехватывая и останавливая руками ладони любовника, но этого ещё ни разу не случалось. Сначала это была прелюдия, лёгкий массаж переходил в настойчивые ласки, Вольфганг осторожно пережимал Су Хёку шею в районе кадыка, сдавливая горло пальцами совсем легонько, и в тот же момент Шин вздрагивал, волна мурашек будоражила его тело, пробегала по коже и гасилась в стопах об пол. Он сглатывал, не нарушая дыхание, и поджимал сухие губы, потом они целовали друг друга, с особой настойчивостью, рот в рот, и обжигались горячим дыханием и нежностью.       Со временем это стало самодостаточными ласками, не требующими после себя никаких ублажений.       Шин думал сейчас об этом и воссоздавал в памяти каждое слово и каждое прикосновение, которое они говорили друг другу в такие моменты, так что нить истории Вольфганга давно от него ускользнула. Что-то там было про посевы луковичных растений и водонаборную башню.       - Такой бардак там на этих пахотах, в общем. Туда надо съездить, посмотреть, носом поводить, - заключил Вольфганг и опустился на софу, бесцеремонно закидывая ноги на подлокотник. Новый король не оставил много своих юношеских привычек, чужому человеку показавшихся бы варварскими. Но Су Хёк относился к таким мелочам снисходительно.       - Я внесу это в ваше расписание. На будущей неделе, как я помню, у вас был смотр королевских гончих. Мы можем это перенести, - Шин отвёл взгляд вбок и вверх, представляя перед глазами календарный план-график Вольфганга, за исполнением которого господину министру всё ещё приходилось иногда поглядывать, но король замахал руками, мол, гончих оставь, наплюём лучше на визит в зимнюю резиденцию.       - Я думал, ты спишь. А сам даже не разделся, - Вольфганг подпёр голову кулаком в висок, привалившись к бархатной подушке на софе, и зевнул, не прикрывая рта. Говоря о сне, ему самому захотелось прилечь.       - Я ждал вас, - Су Хёк сел в кресло, на кофейном столике перед которым стояла чашечка недопитого чая и сложенные ровной хрупкой башенкой рафинированные сахарки. Шин столкнул один сахарок в чашку, и тот с характерным звоном сделал плюх.       - А если бы я не пришёл? Так бы и просидел?       - Но вы же пришли, - Шин позволил себе улыбку, которую сдерживал до этого момента, а потом пояснил, - после совещаний вы обычно идёте в купальню, но этим вечером вы не отдавали распоряжения, чтобы её заранее натопили. Значит, прислуге потребовалось бы около полутора часов, чтобы разогреть помещение и подготовить купальню к вашему приходу. Вы не стали бы ждать. Ещё после совещаний вы можете пойти на двор за конюшнями оттачивать навыки владения мечом, но я послал туда за вами служанку, никого не оказалось. Поэтому я решил, что вы захотите снять напряжение со мной. Мы ведь с вами уже несколько дней не встречались.       Шин закинул ногу на ногу, упирая щиколотку в колено. Это была самая фамильярная поза, на которую способен господин министр.       - Я такой предсказуемый? – Вольфганг театрально нахмурился. Он успел взять с рабочего стола Су Хёка грушу, местами покусал, с похрюкиванием собирая с плода и пальцев сочащуюся мякоть. Писчая бумага расползлась по столу и с каждым новым порывом ветра норовила улететь на пол.       - Я этого не сказал, - Шин крутил в пальцах идеальный кубик сахара, зёрнышко к зёрнышку составляющий ровные грани, и положил его рассасывать себе за щёку. В отличие от Вольфганга, Су Хёк не переносил сахар. Это была мещанская сладость, которую, поднапрягшись, могли себе позволить даже дворовые ребята. При дворце же ели шоколад, сливки и импортные фрукты, и Шин привык именно к ним.       - Ну и ладно, - и с этими словами Вольфганг обтёр руки о подушку, подошёл к креслу, с лёгкой бесцеремонностью сдвигая ногой кофейный столик, и становясь между ног Су Хёка, гостеприимно раздвинувшего колени, - ты же меня за этим и ждал?       Он стал осторожно гладить его голову, шею, плечи, не касаясь всем весом руки. В такие моменты Вольфганг давал Су Хёку выбор, Шин мог с лёгкостью выкрутиться из его объятий и остановить не обязывающие ласки словом, взглядом, фразой, а мог податься на встречу.       Шин задирает подбородок, когда Вольфганг губами касается его макушки и лба, а потом нагибается и смело целует в приоткрытый рот. Су Хёк становился очень милым и по-юношески невинным в такие моменты, каждый его поцелуй выглядел так, как будто он был первым. Шин прикрывал глаза, почти жмурясь, так что у него на лбу проскакивали характерным морщинки, и заранее задерживал дыхание. У него во рту было приятно мокро, и языком Вольфганг чувствовал растаявшие зёрна сахара и тёплый сладкий сироп. Шин однажды заметил, что Его величество с особенной страстью любит влажные поцелуи, если они наступали после сладкого чаепития, и стал периодически такое практиковать. Это привычка старого короля.       Новый король умел быть пунктуальным и в меру настойчивым. Су Хёк не умел принимать никакие комплименты и как дичок отказывался слышать похвалу в свой адрес, но эти его: «прекратите, Ваше Величество», «это моя работа, Ваше Величество», «никак по-другому не могло быть» или «любой на моем месте сделал бы так же» не означали на самом деле, что нужно замолчать. Шин не умел принимать похвалу, но очень её любил, упиваясь, как Вольфганг подчёркнуто, вплоть до любой мелочи благодарил господина министра и отмечал все его заслуги, даже малозначительные и те, которые не были заслугами вовсе. Король хвалил мягкую кожу своего любовника, приятную глазу фигуру, широту плеч и узость бёдер, безупречную осанку, каллиграфичный почерк, каждое верное решение. Вольфгангу ничего не стоили эти граничащие с лестью словоблудия, которые, как бальзам на душу, шли господину министру. Это вторило его гордости и повышало чувство собственного достоинства, за много лет рабства в эскорте униженного и пристыженно загнанного в угол. Вольфганг умел словами изнутри дотронуться до Шина и так приятно задеть за живое, что мурашки пробегали по коже и передергивало от наслаждения.       Су Хёк оторвался от губ своего любовника и проглотил сироп, потом потянулся рукой за маленькой фарфоровой чашечкой, на дне которой плескалась заварка, и сделал пару больших глотков. Он снял очки, положил их на кофейный столик, и Вольфганг краем глаза заметил, как цепочка на душках опасно свесилась с края стола.       - Я тебе не мешаю вообще? – фыркнул Вольфганг и сделал шаг назад. Шин тут же встал и с не свойственной себе инициативой заключил любовника в объятия, прижмуриваясь, и наощупь губами трогая его шею, кадык, подбородок. У Су Хёка были горячие сухие поцелуи, которыми он невесомо касался кожи, как бы боясь к ней прикоснуться. В свете единственной тусклой свечи было незаметно, как господина министра обжёг стыд, горячим румянцем расцветая на щеках, ушах и плечах. Дрожь пробегала по позвоночнику от запретного желанного чувства.       Вольфганг не встречал сопротивления ни когда осторожными, сопряжёнными с ласками и поглаживаниями движениями расстёгивал ночную рубашку Су Хёка, ни когда смело подался рукой в широкие тканевые штаны и стал осторожно трогать мягкую эрекцию любовника, ни когда начал имитировать фрикционные движения и прижиматься к паху Шина, проминая его через одежду. Король мягко склонял Су Хёка к тому, чтобы лечь в разобранную кровать и продолжить сонные мягкие лобзания под покрывалом, а Шин в свою очередь в настойчиво тянул Вольфганга к книжному стеллажу, чтобы король зажал его между стеной и своей мощной грудью как обычно это они делали в коридоре. Вольфганг заметил, Шин становился суетливым и скученным, когда их страсть после продолжительных мягких ласк должна была пролиться семенем. Су Хёк заметно нервничал и тушевался. Король чувствовал дрожь под руками каждый раз, когда прижимался грудью к спине Шина, нетерпеливо приспуская сползающие расстёгнутые штаны Су Хёка. Шин давался ему только стоя, одетый, в полумраке непроходных комнат, и Вольфганг никогда не понимал, в чём проблема хотя бы прилечь. Так и сейчас, Вольф уже трогал приподнявшийся саднящий член и зажимал его в кулаке у головки, чтобы обострить ощущения, Шин спустил штаны до колен, как мальчишка, которого должны были выпороть, лёг грудью на спинку софы, опуская голову и складывая руки. Спина у него была напряжена и сгорблена.       - Не заставляй себя, если не хочешь, - очень осознанно и спокойно для перевозбуждённого кобеля сказал Вольфганг, легонько похлопывая любовника по напряжённым ягодицам. Шин тяжело выдохнул, раздвинул ноги шире и выпрямил спину так, чтобы партнёру было удобнее к нему подступиться.       - Хочу, - Су Хёк обернулся через плечо, когда заметил, что король говорил всерьёз о том, что сейчас остановится. Дышал он носом тяжело и напряжённо, боясь открыть рот, чтобы не издать какой-нибудь нелепый позорный звук. Вольфганг сел на край кровати, стоявшей в двух шагах от софы, и скинул жаркую спальную накидку на пол вместе с рубахой.       - Я же вижу, когда ты правда хочешь, а когда на отвали. Вот и сейчас так.       Шин выпрямился, одним резким движением поддёргивая за расстёгнутую ширинку штаны кверху, так чтобы не задеть маленький мягкий член. Су Хёк выглядел растерянно и уязвлённо, открытым нараспашку и боязливо-сгруппированным одновременно.       - Скажи, и я тебя пальцем не трону, - король лёг на кровать, заложив руки за голову, и смотрел в потолок, по которому над теми местами, где у Су Хёка обычно стоял свет, серо-чёрными разводами ползла копоть. Это было над письменным столом и над кроватью.       Шин молча снял штаны, по привычке аккуратно складывая их, как если бы складывал министерское облачение, снял и с подчёркнутой небрежностью бросил рубашку на высокую спинку софы. Без одежды он чувствовал себя неуверенно. Вот он уже усаживается сверху, прикрывая глаза и рассчитывая, что Вольфганг возьмёт его и направит сильными мягкими руками, но король даже поцеловать себя не дал. Он обнял Шина, завалил его на бок, и лежал так, шумно дыша ему в плечо и вдыхая сладкие запахи его тела, пота и точно впитавшегося неописуемого словами запаха кропотливой канцелярской работы (то ли отголосок запаха чернил, то ли нотки бумаги, то ли льняная ткань, которой оборачивали архивные документы).       - Не надо, - не препятствуя, но и не поддаваясь на соблазнительные поцелуи и настойчивые прикосновения осмелевшего любовника, Вольфганг держал его в объятиях. Шин готов был оседлать своего короля, чтобы доказать ему свою готовность и решительность, но кого он обманывал, ни готовности, ни решительности у него не было.       - Ваше величество, - на выдохе обратился Су Хёк и в тот же момент забыл, что хотел сказать, когда почувствовал горячее дыхание на своей шее.       - Скажи честно, Шин. Тебе нравятся всякие полюбовные тюряхания, лобзания вот все, а впускать меня ты не хочешь, - Вольфганг невесомо поглаживал напряжённые бёдра Шина, - так ведь, да? – Вольфганг посмотрел на Су Хёка совершенно осознанным взглядом, не замыленным ни сонливостью ночи, ни горячей страстью. Он с усилием держал себя в руках, мягко гладя руки и бок Шина так, чтобы не касаться его в особо чувствительных местах. Господин министр испугался этого взгляда. Иногда Шину казалось, глаза у Вольфганга сахарно-медовые, прямо как наполненные соты, взгляд мягкий и тягучий, а иногда Су Хёк видел в них расплавленное золото, прожигающее изнутри. Шин спрятал лицо в простыни, не находясь ничего ответить сразу, и зажал руки между коленей.       - Этого я тоже не сказал, - Шин бесстрастно упёрся взглядом в плечо любовника. Его пугали такие нелепые, ни к чему не ведущие словесные перепалки во время интима. В такие моменты он чувствовал себя растерявшимся на экзамене мальчишкой, от страха забывшим самый простой вопрос. От нового короля ничего нельзя было спрятать, он чувствовал малейшие изменения, любую робость и неуверенность. С ним невозможно было притворяться счастливым, можно только быть.       - И поэтому ты не любишь, когда мы делаем это в покоях. Ты боишься, что впереди целая ночь, нас никто не застукает, и придётся пойти на это. Так? – Вольфганг взял Шина за руку, сплетая пальцы. Ладонь у Су Хёка была потной.       - Я правда хочу лечь с вами, - Шин с трудом выбирал слова, - ради вас я согласен. Правда. Берите. Я готов, - ладонь свободно выскользнула из руки Вольфганга, Шин перекатился с живота на бок, подбирая под себя твёрдую подушку и приобнимая её рукой для устойчивости. Су Хёк буквально отдал себя в безвозмездное пользование, позволяя Вольфгангу на своё усмотрение распорядиться им. Спина и плечи так и остались у него в стянутом напряжении, менее заметном в лежачем положении.       Вольфганг накинул на его тело тонкую простыню, выдёргивая её из-под матраса, и, обнимая, прижался к Су Хёку. Он неторопливо наслаждался всеми изгибами тела зажатого любовника и чувствовал, как Шин едва заметно отзывается на прикосновения и поцелуи.       «Не готов» - однозначно решил для себя Вольфганг, ощущая, как член Су Хёка подёргивался при каждом касании, и стал мягко и ритмично дрочить тему.       Король не сдержал усмешки, когда в первый раз увидел, каким изощрённым способом мастурбировал Су Хёк. Вольфганг тогда через окно залез в спальное место монаршего эскорта, это была большая комната, по размеру напоминавшая гостиную или обеденный зал, разве что потолки здесь были ниже и окон меньше. На небольшом расстоянии друг от друга, оно было заставлено двухъярусными кроватями, отгороженные ширмами и чаще простынями для видимости уединения. Все постели просматривались надзирателями, но Шин не делал ничего запретного. Он не был способен на что-то больше, чем чтение под одеялом после отбоя. Но иногда с Су Хёком случались внезапные юношеские неприятности, которые не лечились больше купанием в прохладном душе и отходом в кустики. Тогда, спрятавшись между ширмой соседа и собственным одеялом, которое занавешивало один край кровати и визуально создавало стенку, он садился в изголовье кровати, приспускал штаны, чтобы в любой момент их можно было поддёрнуть как ничего не бывало, и указательным и большим пальцем переминал очертившуюся головку и с усилием давил на уздечку, когда она выходила из-под кожи. Он делал это, положив руку на тоненький носовой платочек. Когда Вольфганг спросил, для чего это, Су Хёк тогда ответил, что трогать себя руками означало злоупотребить собственностью короля, а через носовой платок это как яичко почесать – не считается. «А если выбросить слюнявчик, спустить штаны и передёрнуть нормально?» - критиковал Шина принц, пока тот сжимал и разжимал руку, не меняясь в лице. Су Хёк только едва слышно пискнул, когда скромно запачкал платок семенем, а потом сунул его под подушку, неумело скрывая следы преступления. «Пф, ты всё неправильно делаешь, смотри как надо…».       Шин плавно качал бёдрами, нетерпеливо ожидая, как нарастает напряжение во всём теле. Он согнул ногу в колене, позволяя Вольфгангу коснуться себя второй рукой, и почувствовал, как в тёплую ладонь легли его поджатые яички, которые король едва поджимал пальцами. Су Хёк дышал прерывисто и часто, вдыхая и выдыхая подстать тому, как чужая ладонь накрывала и обводила головку и бросала её, трогая ствол. Шин кончал быстро, не проходило и пары минут. Потом смотрел, как Вольфганг дрочит себе, приподнимая бёдра над простынями и сильно оттягивая крайнюю плоть, до болезненного упора. У него уходило больше времени, Вольф дважды менял руку, полулёжа постоянно в одним положении, а потом перед самым окончанием толкался Шину между сведённых ног под ягодицами, спуская ему на бедро.       Этим обычно заканчивался их вечер, если Су Хёк позволял себя раздеть.