Зеркало нашептало

Говорят, что глаза – зеркало души. Если верить этой нехитрой истине, в душу Каруа Шузен лучше не лезть. Каруа давным-давно разучилась чувствовать, но об этом никто даже не догадывается – ее маска по-прежнему идеальна. Мама часто говорила ей, что носить имя Шузен – великая честь, и она должна старательно работать над собой, сполна отдавая себя семье. Девочка с недетской серьезностью соглашалась, запоминала все – правила поведения и искусство убивать, знание взрывчатых веществ и медицина, иностранные языки и владение мечом, развивала свои силы, не обращая внимания на то, что с каждым разом ей все сложнее и сложнее возвращаться к себе. А потом в ней что-то сломалось, и Каруа осталась жить наполовину. Печать вернула ей человеческий облик, немного позже вторая – заперла внутри то, что так жадно рвалось наружу. Но… Просто Каруа осталась наполовину – мертвой. Улыбчивая и милосердная девочка ушла куда-то, оставив на память лишь оболочку, а заполнить пустоту оказалось нечем. Раньше Каруа рыдала во время сражений, потому что – добрая и мягкая - ненавидела драться – но теперь ведь ей все равно. Одну из дочерей Шузен привыкли видеть плачущей – и она плачет все чаще и чаще, от грусти или боли, от тоски или отчаяния, оттого, что внутри она уже почти мертва и никогда - от радости. И потому слезы не приносят ей никакого облегчения. Что бы ни случилось, Каруа никогда не оставит свою маму, потому что в целом мире обе они никому не нужны кроме друг друга. Так уж получилось, что похожи мать и дочь – две капли: те же золотистые волосы, те же вглубь проникающие карминного оттенка глаза и та же стерильная белизна внутри. Нет в двух душах ничего - давным-давно Гёкуро всю себя выжгла не любовью – ревностью, а чтобы не одной остаться, навсегда привязала к себе дочь. И она будет рядом. До смерти. Каждый день Каруа приближается к тому, что другие так тщатся отсрочить; маленькими шагами – и всякий дается ей с неимоверным трудом. Она умирает медленно и едва незаметно, но капля камень точит, и целый мир внутри рушится, разлагается уже оболочка, а кроме нее – дыра вместо души. И когда этого никто не видит – таять из последних сил сопротивляясь еще больнее. Но Каруа не умеет сдаваться. Она не может отпустить Кокоа – она и сама не знает, что такое свобода. А в висках отстукивает до боли: пусть только она поймет, всего два слова, ну же, помоги мне, слышишь, сестра? И когда в последнем рывке зеленые глаза загораются болью и отчаянием, а из горла рвется дикий, почти звериный крик, внутри Каруа что-то оживает. Она вспоминает двор, залитый солнцем, маленькую рыжую девочку – это было, было, много лет назад! Тогда Каруа еще была настоящей, а потом… Выходит, все это время эта живая половинка была так рядом? Глаза застилают слезы горче морской воды, и уже совсем несложно сделать самый последний шаг: замереть на миг. Пропустить удар. Всего один – горяче-жгучий и солоноватый. Всего… Кокоа, слышишь? Я люблю тебя, сестренка. Люб… Лишь один раз за всю жизнь Каруа улыбнулась от настоящего, неподдельного счастья – пронзительно алые глаза, из которых рвалась свобода – одна короткая вспышка. Чтобы тут же погаснуть.