Ни слова про любовь

      Дилюк злится. И эта злоба так ему к лицу, что Кэйа не выдерживает – целует мокро и развязно, проводя горячим языком по нижней лопнувшей губе. Заводит руку за чужую спину, оглаживает дрожащие лопатки и вцепляется в запястья. Не сильно, но ощутимо – слыша, как вкусно звякает металл наручников.       — И что ты делаешь? — звучит спокойно, но на самом деле – нет. Раздражение в глазах подобно необузданной стихии – огню – сменяется язычками пламени так отчётливо и ярко, что Кэйа задыхается от восторга, седлая чужие бедра.       — Как «что»? Держу тебя за яйца, — буднично отзывается Кэйа, сжимая ладонью до белых всполохов перед глазами.       Дилюк шипит сквозь стиснутые зубы и мажет сердитым взглядом по смуглому лицу – на нём ни капли сострадания, только веселье и азарт. Улыбка широкая и хитрая – такая отвратительная, что впору отвернуться.       Дилюк не отворачивается.       На нём все ещё штаны, чертовски тесные в районе паха – под мягкими поглаживаниями влажной ладони. Рубашка валяется на полу, сдёрнутая практически в момент, когда его нога ступила на порог этой треклятой комнаты. И он сам – пригвождён к стулу с заведёнными за спину руками, стёртыми в кровь запястьями и сухостью во рту. От возбуждения и злости, которые клокочут где-то глубоко в глотке.       До чего же идиотская ситуация.       Кэйа дышит ртом, чтобы не вдыхать чужой запах, потому что нос и так под завязку забит им – не продохнуть. Будь его воля – связал бы по рукам и ногам Дилюка, чтобы продлить это мгновение на чуточку больше положенного, но это своего рода табу: «держи свои хотелки при себе».       И Кэйа держит. За член. Пытаясь заглушить молитвенные подвывания в своем рту, мокро и терпко слизывая пот с подбородка и целуя заходящийся в дрожи кадык. Вкусно и сладко – просто волшебно.       Злость в глазах напротив наслаивается на постыдное возбуждение, язык ворочается неохотно, но едкое в отместку успевает слететь с надкусанных губ:       — Ты завтра с кровати встать не сможешь после подобной выходки, ясно?       Дилюк мог сколько угодно плеваться ядом, но страх от этого был эфемерным.       — Для исполнения своей угрозы тебе самому не помешало бы встать, — Кэйю это ничуть не трогает, и он притирается задницей сильнее, елозя на острых коленях.       Заходится смехом под звук дребезжащих наручников – безуспешная попытка освободиться лишь раззадоривает. Тело под ним напрягается, но как-то заигрывающе, будто Дилюк принял правила игры, либо же смирился. Но оба варианта заставляют Кэйю чуть ли не парить в воздухе от будоражащего его счастья, и он одобрительно целует острую бледную скулу.       Внутренности в действительности разъедает чем-то приятным. И те ли это самозабвенные бабочки в животе, но чужая покорность льстит так сильно, что рука в несколько быстрых движений высвобождает вставший, крепкий член.       Дилюк, кажется, снова может дышать.       — Ненавижу тебя, — разлепляются влажные от поцелуев губы, не без дрожи в голосе произнося увековеченную фразу.       — Знаю, — улыбается Кэйа, скидывая с длинных загорелых ног такую лишнюю сейчас часть гардероба.       Дилюк принадлежит ему. Возбуждённый, с лихорадочно бегающим взглядом и сбитым дыханием – такой родной. Кэйа сам удивляется, как много в нем оказывается противоречий: себя – хоть каждому, а Дилюк – его, и ни кусочка – он неделим.       Длинные пальцы – вплетает в спутанные огненные волосы и тянет на себя, вгрызается голодным поцелуем, отвлекая то ли себя, то ли его, но стоны глушат во влажных ртах почти взаимно, когда Кэйа насаживается до конца.       Дилюк ощущает себя диким псом, готовым сорваться с цепи, потому что Кэйа медлительный: прикрывает в наслаждении глаза и долго медитирует на его члене. Руки – влажные – касаются его нетронутой загаром груди, и Дилюк вскидывает собственные бедра в нетерпении.       Впервые за эту ночь Кэйа повинуется.       Они хватают воздух ртами, как утопающие, на периферии сознания мелькает мысль, что разрядка недалеко. Дилюк старается выговорить хоть что-то, но язык не слушается, во рту сухо, а взгляд Кэйи говорит за него: «кончай».       И Дилюк кончает, проглатывая громкий стон.       В глазах мутно: он видит лишь расплывчатое синее пятно. На животе — липко и влажно, а в голове – пусто и хорошо. Его убаюкивает это чувство.       У Кэйи боязливый страх, что тот уйдет. Как обычно это бывает. Он задыхается в чужое плечо. Такое же влажное и горячее от испарины, как и у него самого. С характерным клацаньем опадают наручники – звук металла разносится по всей комнате. У него есть ещё пара минут до трусливого побега.       Ещё пара минут.