Соткан из отвергаемых истин

часть первая ШТУРМ

спустя одиннадцать лет

после событий «Крах и восход» и девять после воскрешения Дарклинга

pov Дарклинг

      Земля почти не издаёт звуки под вымокшими копытами пыхтящих лошадей. Разве что высушенные ветви стонут – изнывают под большим весом, неизбежно ломаясь. Всадники только пересекли брод, берега которого обманчиво прогреты солнцем с начала весны. Живая стихия уносится течением от Вечного мороза в сторону Петразоя, отчего глубина обжигает своим холодом, несмотря на властвующую солнечную пору. После эти воды сольются с властной рекой Сокол.       Соколовий водопой. Так совсем давно нарекали то, что сейчас зовётся бурным потоком, дарующим Равке продовольствие. В действительности оно именуется так с древних времён по иной причине. Это сильное течение, немногим древнее самих святых, всё существование отдаёт стране свои жизненные силы. Капля за каплей пропитывает земли столь необходимой бесцветной кровью. Природа всегда была средоточием каждого сердца, бьющегося на территории Равки, именно поэтому сокола нередко проливали уже настоящую алую жидкость в воды своей кормилицы. Цикл существования. Созидание, рождение, охота, убийство, насыщение, смерть, истлевание... Процветает даже там, где любая жизнь пресекается непроглядной тьмой. Трава не растёт, цветы не распускают лепестки, деревья не шелестят – ничего не дышит. Сокол остаётся нетронутым, ведя свой путь столетия через Неморе, а сейчас и через пустоши, маленькими шагами восстанавливающиеся после властвования тьмы. Хоть по другую сторону бывшего каньона и верят в то, что Обал (дочь Соколовьего водопоя) несёт в себе со своим бегом проклятья густой темноты и постепенно заполняет ими Истиноморе, есть и те, кто издревле знают, что это не так. Более того, течение из года в год выходит из Неморя чистым, но бездушным. Всё живое там умирает, не переживая путь через непроглядную тьму, точно воды освобождают сами себя от грязи для последующих странствий. Но Сокол очищается, возвращаясь к состоянию чистейших горных истоков в ледниках Петразоя.       Они идут спокойным шагом по смешанному лесу, что плотным потоком тянется по всей границе с Фьердой. До последней одинаково далеко, как и до Цибеи с её Черностью и Уленска, кренившегося под тяжестью Тенистого каньона. До столицы и вовсе раза в три-четыре дольше. Редкие деревушки разбросаны вокруг в степях, окружённых тем же зеленеющим и крепнущим строем. Местные ходят разве что широкими дорогами, страшась, скорее, слухов, страшилок и сказок, которые складывают об этих местах с незапамятных времён, чем близости с северным народом. Суеверия. Эта страна и её народ всегда были излишне восприимчивы к ним, хотя иногда они же дрянного человека и спасают. Люд легко понять в том, почему далеко не все жители покидают свои дома независимо от тяжести обстановки на границе и в самой Равке. Дарклинг их понимает.       Мужчина чуть тянет поводья на себя, немногим напрягая ноги, покоящиеся в стременах. У этой вороной кобылы, что сейчас недовольно пару раз бьёт передней ногой по земле, неудержимый нрав, несмотря на спокойное дыхание, что перетекает в тело всадника. Спутники один за другим останавливаются неподалёку, отделённые друг от друга редкими пнями и оголёнными стволами сосен. Их всех скрывают плотные кроны деревьев, словно по-матерински оберегающие своими тенями. Воздух здесь забивается в ноздри острыми мотивами хвои, позднего перегноя и сырости. И не тяжело заметить, как щедро он опорочен. Ветром тянет запах костра. Определённо ночного, учитывая непозднее утреннее время, но всё ещё достаточно сильного, чтобы заметить. Понять, что не те, кто пришли бы убить. Их ждали. Он ждал. Знал, что придут. Приползут, цепляясь за последнюю потребность, если будет необходимо.       Девушка совсем рядом подаётся вперёд, поглаживая одной рукой потемневшую от пота шею своей лошади, одновременно вглядываясь в простор перед собой. Они стоят на окраине леса, едва ли не выступая на открытое пространство, где их легко бы было застать врасплох. Дети по сторонам, если и беспокоятся, то предусмотрительно молчат, переглядываясь друг с другом. Кажется вдруг, даже птицы затихли. Что правда лишь отчасти, потому что птиц в округе давно нет. С тех пор как они здесь обосновались, а Дарклинг оградил особняк от вмешательства, создаётся ощущение, что деревья боятся скрипеть под натиском ветра в присутствии негласного властителя. К удивлению, тихо. Слишком тихо. Единственная приличная дорога, вытоптанная к просторной поляне, представшей напротив, находится на юге от особняка. Всадники же, продумывающие дальнейшие шаги и двигающиеся изначально лесом вдоль фьерданских земель, наблюдают с северо-запада. – Уводи девочек, – коротко произносит Дарклинг, встречаясь с холодным взглядом глаз, что в тени деревьев кажутся почти чёрными. Близнецы подле своей заступницы горделиво расправляют плечи, готовые воспротивиться. – Идя на север, через пару вёрст выйдете к пригодным тропам вдоль границы.       Юным девушкам по четырнадцать – их густые волосы цвета спелого каштана с ярким рыжеватым отливом заплетены в тугие косы, а из-под плащей выглядывают одни только расшитые цветными лентами манжеты синих кафтанов. Одной ногой произошедшие из скрытого от посторонних глаз мира близнецы, рождённые ещё до гражданской войны – в последнее время, когда состояние Равки можно было называть стабильным. Явившиеся от маловиданного союза и слишком рано потерявшие обоих родителей. Улле думается, оставь она близнецов в море, они бы не выжили, оставь она их на суше, девочек бы постигла судьба многих гришей. Они гордые со статной осанкой и стройной фигурой. Что немаловажно, наделены уникальными способностями из-за своего происхождения.       В последний раз рассматривая зеленящуюся пред взором поляну, Улла разворачивается, пуская лошадь быстрым шагом вслед за своими воспитанницами. Пока они пойдут вдоль лесной полосы, а уже после затеряются среди деревьев. Дарклинг пресекает в голове оттенки печали, которые ему самому не принадлежат. Эти эмоции давно чужды, а напомнены одним маленьким человеком рядом. Подле остаётся молчаливый мальчик, неотрывно провожающий взглядом уходящих. Он ёрзает в седле и крепче берётся за поводья, стараясь успокоить своего тёмно-серого в тени деревьев жеребца, что не может устоять на одном месте. Мужчина его беспокойство, всякий раз нарастающую тоску всей своей сущностью чувствует и не возражает, когда ребёнок подводит своего коня, стоит им двоим выйти из-под природного крова на открытое пространство. Здесь, между лесом и территорией особняка в это время нет солнца – над головами нависает беспросветная стена, сотканная из одной лишь тьмы и оттеняющая прилегающие территории. И если каньон был создан бесконтрольно, то эту полосу тьмы Дарклинг воздвиг намеренно, создав нечто более совершенное, чем есть Неморе. Маленькое, но легко поддерживаемое и контролируемое. Тени в близости к своему хозяину переливаются ярче, разными оттенками играя на солнце. Сила растекается ледяным маревом по телу подле своего творения, что оказалось весьма стабильным и стоит уже около трёх лет. Тьму можно вобрать обратно, отчего та, кажется, льнёт ближе. Мужчина обращает внимание на то, что вокруг стены трава вытоптана. Три или четыре чужих всадника, что осматривали территорию на предмет лазеек и опасностей.       Об этом месте ходят дурные слухи с тех пор, как Дарклинг принял факт того, что мальчику нужно куда-то возвращаться. Необходим хотя бы призрачный ориентир, иллюзия того, что зовут домом, до тех пор, пока совсем юный. Дарклинг из этого периода всё возьмёт, до последней капли выжмет, растянет, хватаясь за скользкие края, если понадобится.       Стена таит своё окончание у неба там, где ещё на пару сажен вверх тянутся верхушки многолетних сосен. Её нельзя увидеть издалека, даже сверху она не всегда будет заметна. А если кто-то из местных лесников и набредёт на проклятое творение, то, вероятнее всего, сойдёт с ума в молитвах, потому что Неморе, что должно было исчезнуть многими вёрстами дальше, вдруг оказалось совсем рядом. Помнится, в одной из ближайших деревень слышалось однажды, как мужики высмеивали юношу в трактире. Тот утверждал, что в этой чаще живёт что-то пострашнее чудовищ Дарклинга, пережить встречу с которыми сумели немногие. Впрочем, юноша недалёк от правды. Сам Дарклинг – страшнейший из всех своих монстров.       Строптивость и ржание лошадей издавна нисколько не претят, когда заклинатели направляют их вперёд – прямо во тьму, где телом моментально завладевает холод. Последующая пара шагов самая сложная – мало кому даётся, именно поэтому подобие каньона служит надёжной защитой особняку. Внутри слишком легко лишиться разума. Тьма сгущается вокруг и давит всей своей беспросветной массой, не давая сориентироваться ни во времени, ни в пространстве. Свет неизбежно ударяет в глаза, потому что по другую сторону – всё та же поляна, уже закольцованная тьмой.       Неподалёку раскидывается здание, исполненное верно в красном цвете с мгновения своей постройки. Благородный красный всё сильнее выцветает, не оставляя после себя былой красоты, при которой белые каменные колонны и лестница к крыльцу выделялись особенно ярко. Сейчас можно сказать, что это восстановленный гришами-фабрикаторами, один из разрушенных особняков, которых по всей Равке целое множество. Но история у этого принадлежавшего княжеским особам дома совершенно другая. Слева и чуть позади от него стоит конюшня и небольшая псарня. Сами собаки одной стаей прижимаются к земле у южной границы дома. Не лают, не воют – выжидают, зная о присутствии неприятеля. А чувствуя приближение своих хозяев, окружают тех раньше, чем Дарклинг успевает спешиться с лошади, в одно движение взяв ту под уздцы. Три равкианских борзых, три гончих и один фьерданский Weimaraner. Последний – подарок Уллы. Щенок оказался на редкость непригоден для охоты, но в противовес тому он со своими суровыми навыками уже больше трёх лет служит компаньоном мальчику. Orkan – ураган. Впрочем, кличка является весьма говорящей. – Почему мы зашли сюда, если для нас это ловушка? – ребёнок позволяет животному встать на задние лапы, оглаживает морду собаки своими небольшими ладонями, намеренно шепча, чтобы его ураган не шумел. Теперь Дарклинг ведёт близ себя двух лошадей и, несмотря на их шумное пыхтение после непродолжительной прогулки, он быстрое сердцебиение верно ступающего рядом мальчика в своих же ушах слышит. Точно очередной удар в собственном теле происходит. – Потому что наши друзья по ту сторону достаточно отчаянны, чтобы мы устроили им особый приём, Адриан, – вокруг Дарклинга грациозными шагами верно кружит белая борзая, шерсть которой всякий раз приходится выполаскивать на ближайшем озере от грязи и крови. Колядка. Коляда. Зимнее солнце, что так и норовит попасть под копыта лошадям. В снегу она почти не заметна, так что щенком можно было искать по несколько часов. Ребёнок зовёт её неполным Ляда, хоть и знает, почему у животного такая кличка.       Мужчина не ведёт головой или плечом, слыша нарастающий сбоку топот копыт. Лишь мальчик рядом сбавляет шаг, сдавленно улыбаясь. Девушка, что чуть ли не на ходу спешивается с лошади, всегда делает так, как считает нужным. И её упорство в этом неумолимо. Впрочем, видимо, подобные качества у них в крови распущены отравой, от которой не найти противоядия, сколько ни пытайся. – Девочки сейчас в безопасности, – объясняет Улла Адриану, легко догоняя их. Капюшон её плаща покоится за спиной, а ступает девушка столь легко и непринуждённо, будто не она совсем недавно гнала своего коня по лесу. Близнецы при необходимости смогут себя защитить, хоть и не от чего. Дарклинг хорошо знает места, где в Равке можно дышать свободнее, а детям находиться безопаснее. И уж точно, они умеют прятаться. «Ты – война. Твоё дыхание – звук натягивающейся тетивы, взвод курка, сдвиг затвора. Взмах руки – удар, лязг стали, свист стрелы, залп орудий. Слово – зов смерти», – говорит Улла брату независимо от того времени, частью которого они становятся. Она знает, они не просили... Им, рождённым в борьбе, это навязывают. А они всей своей неестественной сутью противятся, не принимают, укрываясь в недрах непокорной земли и взращивая силу, к которой мир не был приспособлен. Дарклинг из этих оттенков весь соткан и будет до тех пор, пока жизнь гришей перед чужими глазами кроваво-красным флагом развивается. Пока равкианцы убивают не только врагов, но и друг друга.       Улла никогда не пытается взять в руки вожжи, никогда не пробует накинуть на шею ошейник. Ей всегда достаточно встать рядом, чтобы задеть своими изящно обточенным углами вечности, что если не в глазах, то в каждом движении плещется. И изводить своим безразличным томлением, отсутствием и безответным молчанием она умеет с мастерством провозглашённой святой. Правда, за столько лет Дарклинга этим задеть так и не удаётся. Может, поэтому он единственный раз был искренне удивлён причине, повязавшей их сейчас. Заклинатель и эти нити разорвёт без особого сопереживания, если возникнет угроза. Близнецы талантливы и в своём роде многим уникальны, но они всё ещё чужие и немногим способные понять. Хоть и, стоит признать, девочки учатся быстро и с возрастом перенимают всё больше от своей заступницы.       Морозовы заводят лошадей в денники, а после и бóльшую часть собак в загон, оставляя только двух тех, которым дозволено заходить в дом. Адриан, стирая рукавом кафтана лёгкую испарину на лбу, бегает от одного животного к другому, проверяя наличие воды и корма. – Кто у стены? – безразлично спрашивает девушка, ленно задерживаясь на одной из ступенек крыльца. Тень балкона, нависающего сверху, укрывает её лицо, так что гладкая кожа приобретает голубовато-серые отливы. Адриан, поднявшись чуть выше, тоже останавливается.       Несмотря на тягучесть её голоса, в нём никогда не читается сдержанность, покорность или льстивость. И говорит Улла всякий раз с лёгкостью чайной беседы. Со всеми, но не с племянником или братом, хоть и голова того сейчас в другом месте находится. Глаза Дарклинга, застывшего у каменных перил, устремлены куда-то вбок невидящим взглядом. Он, думается, просматривает в мыслях приемлемые сценарии развития негласного торжества, которому должно бы обернуться или кровопролитием, или ветром, что стихией хлестнёт по ушам, реши Беззвёздный святой не ответить на очередную мольбу. Конечно, ему хорошо известно, как и с какими словами его теперь кличут. – Останься и узнаешь. В чём нужда прятаться по комнатам? – выговаривает Дарклинг, скользя в беспросветную глубину чужих глаз. Предложение, что, кажется, было сделано с десяток жизней назад, искрится негласным призывом. Вот только все речи – бестолковое сбивание языка. Адриан кивает им двоим в простом знании. Ему стоит уйти наверх. Не сбежать – ступить из видимости, затаиться. Если их гости привели с собой сердцебита, это будет иметь малый смысл. Истинно разрез слетит с руки раньше, чем кто-либо сделает шаг в сторону второго этажа. – Очередная свита Ланцовых, – почти мечтательно тянет Улла, будто пробует что-то новое или давно позабытое. На мгновение в омуте её взгляда мелькает нечто доподлинно хорошо знакомое, точно родное и детально изученное. Секундная усталость, никак не связанная с физическим изнеможением. При других обстоятельствах его сестра не отказала бы себе в такой забаве, но сейчас рядом есть кто-то много значительнее.       Широкие полы плаща и платья девушки чёрными флагами развиваются на ветру, стоит Улле повернуться и лёгкими шагами зайти в дом вслед за ребёнком. Белоснежная борзая гарцует за ними, когда же к мужчине присоединяется пёс-компаньон Адриана. Воздух в первой половине весны обжигает своим холодом и, кажется, кости пытается перемолоть, но что им – осколкам вечности, озноб? Речи сестры звучат очередным напоминанием, которые Дарклинг уже давно не считает. Девушка и без личного присутствия всё узнает в деталях, если посчитает нужным. То не метафора и не констатация видимого – факт чего-то более сложного и в подлинности ведомого лишь двоим. И в каждом её слове сквозит неоглашённое предупреждение, потому что сколь бы опытны они ни были, она не может беспристрастно смотреть на то, как брат втягивает в свои стратегические цепочки и логические тактики ребёнка. Кому как не ей знать, что этот юный мальчик мог бы погибелью любому в доме стать, пусть и голос ещё совсем детский, а ладони маленькие. Они во многом идут в ногу во мнениях, но в этом никогда. Улла не перестанет отсылать своих девочек как можно дальше от поля брани, а Дарклинг, чьего сына ведёт ведомая им одним истина, не перестанет бросаться на передовую, потому что война всё ещё, не переставая, идёт с ними нога в ногу.       Заклинатель не ступает вновь к стене вплотную – нет никакой нужды. Останавливается, верно, в десятке шагов. Пёс, шумно пыхтя, стоит рядом на крепких лапах, вынюхивая, чувствуя угрозу, над которой он не властен. Мужчина мог бы всю эту высящуюся густящуюся тьму на любого недоброжелателя спустить, потому что всё равно уходить придётся. Но сейчас пришли не для того, чтобы навредить или попытаться искупить грехи в убийстве человека, которого сами же и нарекли монстром. Дарклингу кажется, здесь мольба в воздухе звенит, переливаясь, ластясь к ушам шёлком утерянных надежд будто верная собака, что льнёт к рукам добродушного щедрого хозяина. Только вот у чужих желаний нрав совершенно противоположный. Ладони на уровне груди соединяются с грохотом бури, коей сопровождаются грозы и ураганы. Тело уже давно не норовит надломиться под тяжестью этой теневой завесы, заклинатель не морщится вовсе. По сравнению с тяжестью каньона, что под своим давлением кости ломала изнутри и перерезала внутренности, эта завеса – детская погремушка. Верно, одна из тех, что до сих пор лежат спрятанные в комнате Адриана.       Уголки губ чуть приподнимаются в мало надоедающей забаве, потому что стоит беспросветной темноте разойтись в стороны негласными вратами, как на Дарлинга направляются четыре ружейных дула, а сила корпориалов всё тело в предупреждении сковывает. Вот только, что его кафтану ружья? Что его телу, на котором невидимые шрамы перекрывают росчерки стали, новые раны? Он встречается с твёрдыми взглядами одного из близнецов-шуханцев и видной женщины, с которой сам знакомство помнит смутно, но хорошо знает по слухам и рассказам осведомлённых. Даже спустя, без малого, десяток лет жалким единицам удаётся пережить дозу юрды-парема независимо от кого, к каким гришам человек себя относит. Попытка контроля над его телом кажется смехотворной, но мужчина им подыграет, если понадобится. Пёс рядом звучно скалится, обводя взглядом чужаков. Дарклингу же хочется улыбнуться. Конечно, он знал, что они покинули столицу, но о том, каким образом его очередные поиски увенчались для них успехом, заклинатель может лишь догадываться. Причём, стоит сказать, одна догадка потешнее другой, хотя главная в голове предвкушением скорой встречи играет... Впрочем, он водит этих детей по всей Равке уже много лет. Если не сумеют договориться, ему нетрудно продолжить, только однажды придёт время, когда в сотрудничестве с ними не будет нужды.       Ветер вокруг всё нарастающим гулом шумит, так что нетрудно догадаться, чьих это рук дело, хоть и шаг в своём роде жалкий. Спусти Зоя, чей синий кафтан под натиском клубящейся тьмы выглядит ещё темнее, а чёрные вьющиеся волосы развиваются по ветру; на него сейчас целый ураган, Дарклинг лишь взглянет на неё с большим довольством неудержимому нраву. Женя пытается казаться безразличной, хотя её непринятие и сомнение в очередном переливе огненных волос читаются, в каждом шраме, что норовит багряно-красным вспыхнуть. Один Николай улыбается подобно псу рядом – откровенно и ясно, точно золотой лоск его волос символизирует детскую непорочность помыслов, а справно застёгнутый серовато-оливковый мундир являет собой символ истинной дипломатии. Дарклинг их всех одинаково едва ли заинтересованным взглядом обводит, убрав руки за спину. Присутствующие лишний раз подумают прежде, чем шаг к нему во владения сделать, и это забавит ещё сильнее. – Всем оставаться здесь, мы пойдём одни, – приказывает Ланцов своим защитникам, что одеты как простые солдаты Первой армии. Статус сопровождающей своих господ царской стражи читается разве что в блеске походных мундиров и их на один манер уложенных волосах.       Состояние правителя лучше прочего отражает состояние его страны, а Дарклинг не станет делать поспешные выводы, не ступая в непосредственной близости. Пусть и так всё знает, пусть шпионы ему с угодной точки страны доносят, он у первого лица Равки лично каждую брешь в государстве себе в ладони перетянет на рассмотрение.       Пёс верно продолжает скалиться, клацая зубами, рычит и топчет лапами влажную промёрзшую землю, но непримиримо держится рядом, ожидая команды. Приказа не будет. Дарклинг легко взмахивает рукой, когда четверо пересекают воображаемую границу. Стена за их спинами схлопывается единой массой, а звук грома тому неумолимо вторит, потому что энергии в собственном творении при необходимости хватит на каждого – неважно отказника или гриша. Дарклинг коротко усмехается тому беспорядку, что успевает подняться среди царских стражей, так что он их взволнованные голоса даже со своей позиции слышит. Гости на устрашающее подобие ловушки за спиной оглядываются, будто произошедшее было закономерно. Единственное, что поистине интересно и пока неизведанно, это причина, по которой они решили, что он им не навредит. Двух сердцебитов, из которых вошёл только один, право, недостаточно, чтобы остановить его чёрное сердце, которое бьётся, поддерживаемое нечеловеческой силой. Да и, Зоя не предоставит им такого удовольствия, это жалкий гарант безопасности. Отчаяние способно делать с людьми удивительные вещи.       Дарклинг не дожидается их, не разменивается на слова или вежливые жесты. Потому что это не приглашение. Это дозволение, что ничем иным не станет. Впустить на свою территорию, в свой дом, подставить спину... Незатейливая обманка разума, чтобы внутренние бури поулеглись. Необходимость показать, что доверяет, что готов к сотрудничеству, что каждый из чужаков может расслабиться.       Собственный дом встречает весенней прохладой и несильным запахом, присущим собакам, некоторым из которых иногда позволяют оставаться в особняке на ночь. В передней овальной формы пол украшен искусным орнаментом, что присуще не каждой обители. На белом мраморе пола вырезан природный эпизод, в центре которого находится выдра, что с берега реки взирает к небу, пока вокруг неё кольцом сворачивается змея. Чуть выше же одновременно раскидываются и солнце и луна, разведённые по двум сторонам небосвода. Предвестник затмения. Стоит припомнить, что этот орнамент много старее нынешнего особняка и новые стены воздвигались именно исходя от парадной. От него же ковёр бежит тёмными дорожками по белокаменной отполированной лестнице. Сверху нависает утончённая, но внушительная люстра, что заставляет убранство благородно переливаться, когда её зажигают. Ураган по ступенькам мгновенно убегает к своему хозяину, так что один лишь грузный цокот когтей слышится. Дарклинг, сворачивая направо, вышагивает сквозь распахнутые двойные двери в главный зал, под окнами которого, с правой стороны располагается вытянутый овальный стол из отливающего красным дерева с вымеренным для нескромных приёмов количеством стульев. Он проходит дальше и отодвигает за спинку тот, что простаивает в дальней части комнаты. Ножки, ручки и спинки мебели исполнены причудливой резьбой, состоящей из лепестков и вьющихся линий. По ногам тянет сквозняком. За его спиной ещё одни двери, одна из которых открыта и ведёт в кухню, отчего в воздухе всё ещё улавливаются тона испечённых с утра блинов и сливочного масла. Правда, в зале всё-таки преобладает яркий запах древесины. На противоположной стороне от окон в окружении заниженных к полу диванов и кресел находится камин с поленницей, заполненной брусками дуба и берёзы. Мебель там обита жаккардовой тканью кроваво-красного цвета с чёрными узорами. В доме тихо, хотя в собственной голове теперь редко бывает порядок. Там мысли мешаются, воспоминания, не принадлежащие ему чувства и эмоции. Заклинатель это в каждом из начал контролирует и не пытается искоренить, но до сих пор не может привыкнуть. Как бы тихо ни было, сердцебиение и дыхание сына в груди трепещут.       Мысли отступают с выбежавшей из кухни шумно дышащей Колядой. Та мгновенно ложится в ногах своего хозяина, так что мужчина ничуть не жалеет, что не стал двигаться к столу, усевшись в лучах дневного солнца за окном. Дарклинг коротко поднимает пальцы к солнцу, что отбрасывает на чёрную сверкающую ткань пятнышки света. Собака морщится и по-старчески ворчит из-за топота, вызванного непривычным количеством ног, когда в зал входят прибывшие. Ляда мгновенно вскакивает со своего места, оглядывая гостей, и ластясь ближе к подлокотнику. Дарклинг выставляет руку в ленном жесте, пробирая пальцами длинную мягкую шерсть и не удостаивая гостей ответным взглядом. Собственная кожа видится бледной на картине белоснежной шерсти и иссиня-чёрной ткани кафтана. – Завёл себе друга? – с сочащимся презрением бросает Женя, едва удостаивая взглядом собаку. Николай же в это время отвлечённо осматривается в помещении, пропуская вперёд Зою. Приятная глазу роскошь цепляет, но сейчас он спрашивать не станет. Девушка, прибывшая с ними, кажется отстранённее всех, хоть и взор прячет с плохо скрытым интересом и держится уверенно. Сердцебитка, которой уже должно знать, что в здании они далеко не одни. – Эти миловидные существа, – тянет Дарклинг, лелея вытянутую утончённую морду с приветливым взглядом карих глаз, – потрясающе загоняют и отлавливают добычу, – его голос от стен не отражается, тонет в этом пространстве глубокими размеренными нотами. Он всей своей сутью есть обитель спокойствия. Во тьме всегда тихо, и никогда не дано знать, откуда появится монстр. – Солдат Первой армии ты тоже как добычу загонял? – выпаливает Сафина, ярость которой чудится плотной волной жара. Она держится у противоположной стороны стола, положив руку на спинку стула и точно желая раскрошить ту под пальцами. И рассмеяться бы, но внутри что-то болезненно жжёт и изнывает, стоит пустить в голову хотя бы одно воспоминание. – Ваши посланники думали, что можно выставить силки на охотника. Они попались в них сами.       Сердце бьётся в спокойном ритме, и даже грудь вздымается плавно и ровно. Остаётся ли в ней хоть что-то от того гнева? Остаются чужие шрамы и кошмары по ночам. В ответ на проделанное его послание тогда было красноречивым и безошибочным. Солдаты, совершившие ошибку, заплатили сполна. Кроме того, Дарклинг в то время урвал маленькое дозволение оставить послание юному царю, столичный народ которого слывёт духовностью и набожностью. Вера – развлечение для богатых и немногим надежда для крестьян. Что ж Дарклинг верит в то, что Николай Ланцов часто вспоминает святых в своих молитвах. Тех, что без сомнения не придут на помощь, когда он спросит у него за отданный приказ многолетней давности. Преследование прекратилось на последующие три года, но Дарклинга и не волнуют покусывающие его за ботинки служивые щенки. До тех пор, пока они не лезут к нему на руки. – Вы не придёте к тому, зачем приехали, если продолжите ворочать старые раны, – заключает девушка в красном, чей воротник и манжеты рукавов отливают подобием шёлка. Она садится поодаль, но всё ещё слева от смерти, что на чёрных крыльях и ночью, и днём мчится. Сердцебитка определённо чувствует себя более свободно. Приглядываясь, Дарклинг переводит на неё взгляд, потому что она всё ещё молчит. Корпориалы могут предупредить об опасности ещё до того, как та появится пред их взорами, но девушка верно и не считает нужным что-либо говорить. – Нина права. Мы потратили столько лет не для того, чтобы сейчас препираться. Сомневаюсь, что нас пустили за этот стол переговоров, чтобы выпить чаю, – поднимает брови Ланцов в незатейливом жесте, садясь на ближайшее по правой стороне место рядом с тем, кто в столице в былое время переворот устроил и все их жизни перекроил. Дарклинг легко может представить, как клинки сталкиваются с характерным лязгом стали всякий раз, когда они встречаются взглядом. На поясе у Николая сверкает эфес меча, а на бедре переливается перламутровая ручка мушкета. – И всё-таки, чай? – Я гостеприимный хозяин, – Дарклинг едва ведёт головой вбок, – но не тогда, когда в мой дом являются без приглашения. – Откуда кафтан? – звонкий голос Зои звучит громом среди белого дня. Она нехотя опускается на стул подле царя и чуть щурит свои большие синие глаза, рассматривая чёрную ткань, что в совсем древней привычке застёгнута наглухо. – Вы охотитесь на меня как на чрезвычайно редкого пушного зверя уже больше пяти лет. Вы уехали столь далеко от столицы и заявились в этот дом, не потому что ты хочешь знать, откуда у меня чёрные ткани, Зоя, – Дарклинг словно снимает с одежд несуществующую пылинку. Его кафтан сшит без дворцовых излишеств, пусть и на рукавах и воротнике серебряной нитью вышиты лавровые листочки.       Он позволяет себе пробежаться взглядом по присутствующим, вновь цепляясь за кафтан девушки в красном. Тому не положено быть изысканным, это средство защиты, но то, что кефта сшита не должным образом, заметить легко. И лишь те два, что на Жене и Зое сверкают былым величием – расшитыми замысловатым узором предплечьями и лацканами, уплотнёнными манжетами и бортиками, что скрывают хитрые застёжки. Дарклингу хорошо известны причины интереса Назяленской. Указом царя на равкианской территории любую его символику в большинстве случаев воспринимают как кощунство – надругательство. Апрат как царский духовник, продвигавший идею искоренения культа Беззвёздного святого, заплатил за то сполна. Но именно по причине того указа в это время, как кажется прибывшей свите, только умалишенный сумасброд решился бы использовать чёрную ткань, чтобы изготовить кафтан. Дарклингу думается, пусть верят в это. Другое и более важное, людей, способных и обученных изготавливать кафтаны, осталось ничтожно мало. Гришей. Фабрикаторов в особенности. Во дворце их и вовсе с трудом наберётся десяток, поэтому Равка уже несколько лет испытывает дефицит кефт хотя бы для остатков Второй армии с тех пор, как закончилась даже вся ранее заготовленная ткань. – Отчасти, – вступает Николай раньше, чем Зоя успевает возразить, – вопрос верен в том, что мы испытываем серьёзную нехватку в силе и ресурсах. А ты сидишь в этой крепости, не постаревший ни на день с нашей последней встречи, в кафтане, который, кажется, только со швейного станка сняли. Это вызывает вопросы, – Ланцов отстраняется к спинке стула, не отводя взгляд. Прожитые годы почти не трогают его прекрасное лицо, отражаясь в одном лисьем взгляде, что стал серьёзнее и властолюбивее. О чужом старении сложно говорить, когда при дворе живёт одна из сильнейших портных за всю историю. Поэтому всего на мгновение каждый в помещении мог подумать, что Николая задевает именно факт того, что с Дарклингом не может совладать само время. – Что ты знаешь об исчезновениях гришей на территории Равки и за её пределами? – Он их наверняка и убивает, – с закономерной злобой предполагает Сафина со своего места. – Осторожнее, Женя, – неожиданно для остальных предупреждает портниху девушка, что сидит с ней рядом. – Мисс Зеник, – переводит взгляд на ту Дарклинг. Она определённо не тратит свою драгоценную силу на то, чтобы сковать его сердце и тело в молчаливой угрозе, от которой не будет толку. Верно, полезный навык, приобретённый за несколько лет жизни в стране, где умеют торговаться. – Дарклинг, – девушка горделиво чуть вскидывает голову, обманывая приветливой улыбкой. – Я вам знакома? – Нина Зеник. Мы встречались в школе при Малом дворце. Я помню вас как юную талантливую сердцебитку среди прочих, – мужчина легко улавливает, как Зоя отмахивается. Недовольство гришей создавшейся иерархией будет существовать до тех пор, пока они не научатся рассматривать значимость своей силы в той или иной ситуации вместо того, чтобы опираться на положение при дворе. – Последний раз мы видели друг друга в Крибирске, – Дарклинг хорошо помнит многих из тех детей, что стуча ложками по дну плошек, доедали овсяную кашу с сухофруктами. Даже знание того, что уже сейчас не все из тех детей живы и свободны, давно привычно. – Кроме того, пусть это и произошло в моё вынужденное отсутствие, я считаю своим долгом знать о существовании девушки, способной проникнуть в Ледовый двор, вернуться оттуда, пережить дозу юрды-парема и развить в себе столь полезные способности, – в чужих глазах мелькает закономерная обеспокоенность. Если известно то, что так хорошо скрывали, что ещё он мог знать? – Пока мы не углубились в историю Нины, – Николай закидывает ногу на ногу, складывая руки на коленях и улавливая в льющихся словах явно знакомые нотки холодного расчёта. Его голос играет звучно, свойственно тому, кто отдаёт приказы. В этом он совершенно не похож на своего названого отца. Предыдущий царь с юного возраста тянул и жевал речь, так что Дарклинг или любой другой человек зачастую пропускал его мямленье мимо ушей. Кроме того, нынешний «Ланцов» владеет умением совмещать внимательность к происходящему вокруг и славную способность в одно мгновение перетянуть на себя внимание. – Мой вопрос, Дарклинг. – Ты о том, бастард, что мой народ с каждым днём становится всё малочисленнее? – мужчина легко пожимает плечами в свойственном сожалеющим чувствам жесте. Он тоже умеет давить на жалость, хоть та и не пытается подкрасться к вечности. – Боюсь, то, что рано или поздно за ним придут, а родная страна ничем не поможет, знает уже и малый ребёнок в Равке. Или о том, что отказники выставляют на улицы членов своей семьи – гришей, в надежде, что враг их не коснётся? Или о том, – задумчиво предполагает (знает, что не понравится) Дарклинг, – что наши сиротские приюты также подвергаются нападкам, потому что Фьерда и Шухан не знают ни чести, ни совести? О том, что гриши бегут в Керчию, думая, что в каторжной работе им будет безопаснее, но их всё равно перехватывают, перепродавая на опыты? Мне всё это известно, корсар, – дольше, чем кто-либо из них может себе представить. – Мы хотим знать, как их вернуть. – Ваши цели весьма благородны, Женя, – Дарклинг позволяет себе улыбнуться. Пройдёт хоть ещё с сотню лет, но одно имя его голосом заставляет человека прямить спину, несмотря на все нечеловеческие обиды и примитивную ненависть. И забавно то, что каждому в зале данное известно. Кто бы перестал страшиться, если Еретик не боится взглянуть в глаза собственной жестокости и улыбнуться? – Но твой царь пришёл не за этим, – он возвращает своё внимание Ланцову. Пытливый взгляд того будто так и норовит найти в разжалованном генерале ответ, но не встречает ничего, кроме слов, которыми должно поучать маленького ребёнка. – Как много гришей вернулись из Фьерды живыми и здоровыми? Как много, пусть и за большую цену, вернули на Родину Шухан и Керчия? Вы можете лишь побираться по всей Равке, Блуждающему острову и Новому Зему, собирая остатки. Но вы получите оставшееся только, если вам есть, что предложить. Но столица не даст им ни безопасности, ни покоя. – Будто ты мог дать им безопасность и покой! – огрызается Зоя так, что Дарклинг мог бы сказать, что почувствовал движение воздуха вокруг себя. При других обстоятельствах он бы желал узнать, сколько ей понадобится сил, чтобы ветрами поднять этот вековой особняк. Собака под столом резко поднимает голову от тона девушки, что-то скуля и оглядываясь.       Стоит отдать должное юному царю. Сколь эти переговоры были бы успешнее и прошли бы быстрее, если бы Николай взял с собой свою советницу? Дарклинг наслышан. Взамен Ланцов ставит на первое место безопасность. Возможно, это есть верное решение, учитывая расположение дома. Ныне север куда опаснее, чем когда-либо. – За старые грехи мы поквитаемся позже, Зоя, – лишая Назяленскую несметного чаяния вдоволь припомнить старое, нынешний царь хорошо знает, что он сталкивается с неизбежным точно буря недовольством. Мгновение это отчётливо читается в его улыбке. Дарклинга не зацепить громким тоном или обидными словами. Что подтвердила и Нина, прошлому не место здесь и сейчас. – Что ты знаешь о противоядии от юрды-парема? – Твоё призрачное преимущество в войне? Полагаю, раз вы прибыли, твои учёные так и не смогли довести дело до конца. – Мы близки, но формула несовершенна. И мы стоим на месте уже несколько лет, – без утайки подтверждает Николай. Его ладони, спрятанные за тонкой тканью перчаток и чёрным бархатом манжетов, подпиравшие до того подбородок, ложатся на кружево столовых салфеток. – И вы считаете, что я могу найти для вас кого-то способнее Костюка и самого Юл-Бо, – Женя заметно хмурится и, слыша фамилию, убирает руки со стола, хотя в том нет никакого смысла. Она вышла за Давида замуж ещё около пяти лет назад, и это никак не пытаются скрыть за дворцовыми дверями, отчего новость о подобном событии в Триумвирате гришей прокатилась звучным эхом по всей Равке. Дарклинг чуть запрокидывает голову, уводя взгляд к потолку, но не всматриваясь. Знает ли он кого-то подобного? Нет. Верят ли в обратное сидящие перед ним люди? Да. И он собирается использовать это так долго, как только оно может играть ему на руку. – Тебе ли не знать всё о науке этого мира, – заключает Ланцов почти миролюбиво, как делает всегда, подкупая то ли лаской щенка, то ли неоправданной уверенностью в завтрашнем дне. Разбирать не приходится. Бо Юл-Баюр – шуханский учёный. Дарклинг сотрудничает со многими, с некоторыми поддерживает связь даже сейчас. Но ведь, будь всё так просто, Равка бы многие года не страдала от впитавшейся в землю отравы? – Проблема найдётся в том, что вам нечего мне предложить, – пока Дарклинга устраивает то, во что верят эти дети, ему самому стоит в это верить. Ложь не имеет смысла, пока не придаёшь ей значение. Ложь оживает лишь в том, что складывается в единую картину, что можно увидеть и потрогать. И Дарклинг подставляет достаточное количество фальшивых деталей мозаики на стол, чтобы теперь переживать о малом. – Да как ты смеешь?! – Назяленская почти встаёт со своего места, когда её одной отточенной фразой останавливает Нина. – Вы рассчитывали на такой исход, Зоя. – Каждому из нас есть, что с тебя спросить, – почти хмыкает Николай. – Но я сегодня необычайно щедрый царь и предлагаю тебе вернуться в Малый дворец, Дарклинг, – произносит Николай со спокойствием и лоском сытого придворного пса. Правда, легко различить непривычные и противоречивые нотки сожаления в его голосе. – Ради гришей, ради Равки, ради искупления... – Искупления? – мужчина коротко смеётся. Низко, раскатисто... Точно похоже на тот гром, коим занимаются порывы его силы или летние грозы. Они бы все говорили иначе, не присутствуй в зале Нина. У Жени взгляд холодеет всякий раз, стоит ему совершить малейшее движение, а Зоя поджимает пальцы, будто поток ветра или та же молния успеет её спасти в случае непредвиденного. Каждый из присутствующих нервничает по-своему. Потому что великую силу переиграла столь же великая сила, но юность не знает, как переиграть древность. – Малый дворец и вся система были построены мной, моими предками, – нарочито подчёркивает Дарклинг, замечая, как в глазах Николая что-то меняется, – и моими людьми. В чём мне раскаиваться, пират? – Корсар, – не сдаётся тот со всей дипломатичностью, отчего Зоя вскидывает руки с некой безнадёжностью и тяжестью напряжения, которое её царя совершенно не задевает.       Возможно, не покройся многовековым льдом человеческая способность скорбеть, Дарклинг бы оплакал утерянное. Малый дворец есть большее, нежели просто детище – место, которому он посвятил жизнь. Малый дворец – это достояние и дом для его народа. Тот, что за двойными стенами воздвигнут с целью быть оплотом безопасности не только против ночи, но и против недруга любой силы. Да, он принадлежал и будет принадлежать Дарклингу, но в равной степени Малый дворец всецело принадлежит и всем гришам. И с заклинателем теней или без, это место должно оставаться собой, не терять своей подлинной сути. В действительности Дарклинг их не винит за то, что они не смогли удержать само сердце названого дома. Смог бы тот, кто понимает в достаточной степени его значимость. Кто-то, кто знает, какого жить без подобного убежища... Но таковых среди присутствующих нет и не было издавна. Они все взрослеют уже во времена существования Малого дворца. – Мне нет дела до того, будешь ли ты плакать в подушку по ночам или точить ножи. Нам нужна помощь и, к великому сожалению, мне нет большей выгоды обращаться к кому-либо другому. Я хочу предотвратить постоянные нападки по всей Равке и вернуть в страну как можно больше гришей. Кроме того, мне предпочтительно, чтобы твоей основной задачей стали поиски человека, способного довести формулу противоядия от парема до совершенства. Я не предлагаю тебе звание генерала и сомневаюсь, что эта страна в состоянии вынести новость о том, что её главный кошмар жив и спокойно расхаживает по лесам. Я предлагаю тебе часть власти, которую только способен выделить, и возможности, коих у тебя недостаточно в этом особняке, – подозревает ли Николай, что Дарклингу нет разницы, где находиться? Он меняет одни клинки на другие. Полную свободу действий без пристального внимания чужих глаз на призрачную долю власти. Что ж, если так Ланцов будет чувствовать себя спокойнее, Дарклинг может на это пойти. – У меня не настолько много людей, чтобы за тобой постоянно следить, поэтому в мои слова включено неразумное доверие, которое мне обязательно вернётся злым эхом, и расчёт на то, что для тебя ещё не всё потеряно. И я сомневаюсь, что ты не понимаешь, насколько это щедрое предложение, учитывая всё, что ты сделал и что способен сделать. «Щедрое. Неразумное предложение», – договаривает про себя Дарклинг. Чужая речь с руки истинного дипломата чуть ли не отголоском песни по коридорам разносится. Стоит только прислушаться, чтобы понять... Красивая, но всё ещё ошибка. – Ты не походишь на расчётливого глупца, бастард. В чём твои гарантии? Где ты найдёшь печать безопасности на то, что не станешь жертвой следующего дворцового переворота? – без излишней театральности спрашивает Дарклинг. Это нисколько не забавно. Риск не должен граничить с безрассудной глупостью. Они будто проверяют, на какой отравленный кусок мяса бросится дикая кошка. Видимо, им невдомёк, что она уже сыта. – Моя власть шатка, но она опора. Тебе нужен доступ к тому, что есть у меня. До тех пор, пока всё это в моих руках, тебе невыгодно разжимать мне пальцы. Главное, я сомневаюсь, что ты не понимаешь, Равка не переживёт очередной дворцовый переворот в таком состоянии, – от последних слов вспоминаются все последние притязания на трон Ланцовых. Некоторые живут до сих пор, что мешает даже Дарклингу. Но несколько кусочков мозаики всё равно складываются. Потому что он знает другую Равку, изучал иные её пределы. И кивает, невыразительно хмыкая и всматриваясь в кусочек пейзажа за окном. Кивает не в согласии, но солидарности, которой от него ждали. Никакой народ и никакая страна не бывают слабы. Бывают слабые правители. – Условия? – Николай вскидывает брови почти в дружеском жесте. Легко заметить, как нервничает та же Зоя, перебирающая кончиками пальцев по деревянной поверхности стола. А Женя и вовсе смотрит на своего царя с такой надеждой, будто вера в него – единственное, что не даёт ей выбежать из этого дома. За себя они смогут заступиться, но кто защитит тех, кто попадёт Дарклингу под руку, если безумный план не оправдает сам себя? – Как и у тебя, – умиротворённо подтверждает он. – Я, как и все осведомлённые, буду скрывать факт твоего существования во дворце. Равке хватает проблем. Никому здесь не нужны волнения в столице, – стоит напомнить, что именно один из подобных бунтов и позволил Дарклингу сбежать после своего большинством нежданного возвращения с невиданного живыми света. Мужчина чуть щурит глаза. Ланцов не походит на того, чью восприимчивость может выжечь бремя монаршества. Ему ли не знать, что даже среди самых верных людей всегда найдётся один, которому достаточно сказать слово, а эхо того с удивительной скоростью услышат на другом конце страны? Как только Дарклинг ступит во дворец и скинет капюшон, факт того, что он жив, станет известен в Равке и далеко за её пределами. – Я не собираюсь тратить время своих подданных на то, чтобы они следовали за тобой по пятам. Кроме того, это ставит их жизнь под угрозу, и я не хочу найти своих подчинённых на дорогих коврах располовиненными, – пока её царь говорит, с лёгкой руки жестикулируя, точно расставляя утверждения на верные полочки, Нина прикрыла рот ладонью и отвернулась, а её округлые щёки раскраснелись до цвета раннего яблока. Легко заметить, она улыбается, что Женя наблюдает с заурядным непониманием. И один Дарклинг догадывается, что сказанные со всей серьёзностью слова Николая о жестокости её простецки позабавили. Что ж, Кеттердам сильно влияет на людей. – Но я не могу дать тебе достаточно свободы. Любая твоя просьба, каждое решение будут обдумываться до тех пор, пока кто-то доверенный не убедится, что ты не собираешься стереть с карты очередной город. – Мне не впервой считаться с твоей семьёй, Ланцов. Повиновение? – Дарклинг присягал на верность многим из рода этой фамилии, и надлежит признать, не все они были столь же плохи, сколь тот же названый отец Николая, грезивший только о том, чтобы его скользкие приказы исполнялись по щелчку пальцев. – Мне хватает подданных. Мне нужен человек, который знает наших общих врагов, эту страну и её народ так же хорошо, как и себя самого. «Лучше, чем кто-либо из присутствующих», что остаётся невысказанным. Непонимаемое близсидящими членами Триумвирата. Корона на голове у должного монарха ломает собственные желания. Как бы ни хотелось унизить, поставить перед собой на колени, Ланцов не решается надавить сильнее, пока они могут обойтись малой кровью. И Дарклинг с удовольствием поиграет с ним в это перетягивание каната. Существует ли забава, в которой можно обыграть вечность? Она может лишь поддаться. – Я хочу назад то, что принадлежало мне, – встречаясь с потяжелевшим взглядом Зои, Дарклинг отвлечённо обнаруживает то, что собака, дремавшая у него под ногами, проснулась и сейчас сидит по левую сторону от своего хозяина, утыкаясь холодным носом в его ладонь на подлокотнике. – Покои, зал военного совета и всё, что в них было, – если чего-то не будет хватать, он узнает. Как знает и то, что утверждений «мы всё сожгли» не будет. Дарклинг помнит, ещё девять лет назад убедился, что кто-то позаботился об «опороченных Чёрным Еретиком» вещах и палатах. – Я не собираюсь туда тебя пускать, там дети. И я не хочу, чтобы ребятня жаловалась на ночные кошмары наяву, – не сдаётся Женя. Её глаз сверкает уверенностью, что её поддержат, а шрамы, кажется, стали чуть ярче в рвении выиграть маленькую битву. Хоть и знание, что этот бой проигран, яснее летнего дня, в который небо не затянуто облаками.       Два с небольшим десятка гришей очевидно непризывного возраста. Дарклинг достаточно давно знает, что школа пустует, а юные теперь учатся в самом Малом дворце, хотя бы потому что там безопаснее. Взрослых гришей в его стенах почти не осталось, но они нередко туда возвращаются, давая себе отдых и восстановление внутри столицы. Большинство оставшихся членов того, что называлось Второй армией, находятся на северном фронте близ фьерданской границы, а остальные разбросаны по миру для помощи и поиска союзников. В остальном, насколько известно, даже в Большом дворце сейчас располагается малое количество царских подданных – многих отослали малое время назад. И почему-то Дарклинг нисколько не сомневается в причине. Царь вместе с Триумвиратом будут мучить друг друга бесконечным количеством писем со всех уголков Равки и мира, но уведут предельное количество людей из-под взгляда безжалостных глаз, что отливают чистым кварцем. – Женя, мы можем на это пойти, – утверждает без сомнения Николай, немногим хмуря светлые брови и поднимая руку в незатейливом жесте, будто на это он и рассчитывал. – Следующее? – Ещё один человек, – Дарклинг выжидает, хочет увидеть это замешательство на лицах присутствующих. Перемещает ладонь на шею едва слышно поскуливающей борзой и ленно почёсывает ту за ухом. Одна, кажется, Нина нисколько не удивлена и изредка поглядывает на потолки, вслушиваясь в сторонние звуки. – И кто же? – не без раздражения вопрошает Зоя. – Полагаю, это вы можете уточнить у мисс Зеник. – В доме, кроме нас, есть ещё два человека, – подтверждает та, когда взгляд каждого обращается к ней. – И ты всё это время молчала?! – взаимное недовольство Назяленской и Сафины в воздухе невидимыми молниями искрится. – Среди них ребёнок, – следующая за словами Нины тишина сгущается, нагнетаемая худшими представлениями. – Не желаешь познакомить? – с дурным интересом спрашивает Николай, поправляя свой мундир. Как скоро он разуверится в том, что мог просчитать всё?       Дарклинг произносит имя мальчика коротко и ясно, едва поднимая голову к верху. Мужчина проводит в своём доме достаточно времени, ненамеренно совершенствуя умение различать каждый сопутствующий жизни в этом особняке звук. Спешные лёгкие невесомые шаги на втором этаже едва различимы, а скрип деревянных ступеней позади противоположно отчётлив. И везде их сопровождает верное цоканье когтей. Видимо, Адриан решил воспользоваться боковой лестницей, что ведёт в кухню, чтобы не оказаться прямо за спинами их гостей. Предельно легко заметить, как напрягаются присутствующие, не зная чего ожидать. Кого бы они бы хотели увидеть? Что предполагали? Встретить похищенную злым чудовищем девчонку и отвезти её в прекрасный дворец? Или очередного мальчишку, что присягнёт на верность своему царю? Но не на этом веку они могут быть наделены даром предугадывать его действия. Уже с давних времён всё много иначе.       И Дарклинг хорошо знает, почему все, кроме него, в комнате буквально цепенеют, застывая в немом изумлении, когда Адриан выходит из темноты коридора позади хозяина дома. Зоя поджимает губы, Женя и вовсе теряется, пока Нина присматривает за ними, а Николай верно ловит себя на любви к тому, когда ожидания от происходящего выступают за созданные рамки. Безошибочно каждый из них не может понять, почему они продолжают смотреть в лицо Дарклингу, хотя переводят взгляд на кого-то совсем юного, в их взоре вероятно невинного и, казалось бы, беззащитного. Этот момент собственного непризнанного безумия и непонимания всегда синим пламенем в глазах полыхает, даже если это последнее, что человек видит. Дарклинг наблюдал это уже множество раз, и пока никому не позволил уйти с подобным знанием, к коему мир никогда не будет готов. У мальчика изящные черты лица, которыми он похож на многих представителей своего рода, и чистые кварцевые отцовские глаза, в которых вперемешку с чужими свои тени властвуют, несмотря на юный возраст. Приподнятым взглядом и бледной фарфоровой кожей он наиболее похож на своего отца, и Адриан не мог выбирать это. Они оба не выбирали то, что происходит в их головах, но продолжают учиться и приспосабливаться. За ушами у ребёнка вьются смоляные змеевидные локоны, что до сих пор отливают влагой после конной прогулки. Он подобно родителю в полностью чёрном кафтане, что застёгнут наглухо и в деталях вышит блестящей в лучах солнца серебряной нитью.       Каждому из присутствующих известно. Только один носит чёрное. И большинство в этом зале помнит... Лишь одной и лишь однажды дозволили носить чёрное. Мальчик не второй – третий. Власть не держится за символы. Но через них её легче понимают.       Ураган верно ступает рядом с хозяином и, рыча, скалится, так что вязкая слюна капает на пол. Чужаки ему несомненно не по душе. Животные чувствуют настрой намного лучше людей, хотя Ляда, верно сопящая и жмурящаяся под рукой, обращает на происходящее мало внимания. «Усмири его», – думает про себя Дарклинг. Пёс справно выполняет свои задачи, но сейчас это может мешать. Кроме того, пока для его юного хозяина нет угрозы. А если та и появится, ответят на неё намного раньше, чем животное успеет вцепиться кому-то в ногу. Когда ребёнок отдаёт команду на холодном и грубоватом фьерданском, пёс припадает к полу, звучно дыша и что-то ворча.       Голос. Голос – то, что заставляет большинство вокруг чуть расслабиться в своём оцепенении, а Николай и вовсе отчего-то смеётся. Заливисто. Искренне, как мог бы смеяться дворянский мальчишка, наблюдающий за забавой. Потому что голос всё ещё детский и, возможно, в своём роде нежный. Дарклинг видит немногое боковым зрением и не старается вывернуть голову сильнее, но чувствует, как его сын осматривает прибывших гостей. Знает, с какой мыслью их изучает, потому что к этому он приучен. И нежности там никакой нет, один ледяной расчёт и недоверие, но голоса для спокойствия чужих ему людей достаточно. Это даже смешно. Дарклинг может предположить, что глаза сына чуть бегают, и на мгновение он борется с желанием прибиться ближе к отцу.       Ланцов подаётся вперёд в намерении отодвинуться от стола и встать, когда Дарклинг выпрямляется на своём стуле, отставляя ногу чуть в сторону, так что каблук сапога издаёт сполна звонкий стук, чтобы все вздрогнули, а Зоя в паре с Ниной вскинули руки в готовности атаковать. Николай хоть и смеяться перестаёт, но улыбка не спадает с его лица, и взгляд от мальчика он отводит не сразу. – Сочти я то необходимым, – Дарклинг поверхностно заглядывает в глаза провозглашённому царю. Отчасти ему требуется этот момент. Иллюзия слабости и уязвимости. Этим легко обмануть людей, а иногда и обмануться самому. – Эти переговоры закончатся.       Ланцов поднимает руки в перчатках в сдающемся жесте, вновь возвращая всё внимание мальчику, будто тот для него какой-то чудесный сон, явление невероятной важности. Откровенно говоря, в эти времена всякий ребёнок кажется непомерным чудом. В один час с тем и не существует веков, когда это было иначе. Дарклинг понимает это лучше прочих. Дети не выбирают, приходить ли им в этот мир или нет. Но даже тогда земля не встречает их мягкостью одеял и материнским теплом. Каждого ребёнка окутывает всё тем же холодом и смрадом войны.       Адриан двигается ближе, аккуратно переступая через своего пса и вставая у плеча сидящего отца. Не жмётся, не прячется за спину, встаёт рядом. Он прекрасно для своих лет знает этикет, но никаких вежливостей не следует. Дарклингу известно почему. Для них двоих всё одно – угроза, риск, опасность. Разница лишь в том, что фьерданец изволит убить сразу, кто-то другой, возможно, попытается лишить свободы. У мальчика один властитель и у того явно не светлые волосы, что золотятся в лучах дневного солнца. Кроме того, его сын не любитель разговаривать и на то есть разумная причина. Над этим ещё предстоит долгая работа. «Точно как ты, дрянной мальчишка», – звучит в голове незабытым голосом. – Здравствуй, дитя, – несмотря на свой возраст и всю царскую поставу, что иногда даже в кожу въедается, Николай со своей лисьей улыбкой сейчас кажется тем ребёнком, а после и юношей, что ускользал из дворца или от воспитательниц при первой же возможности. Он наклоняется вперёд, играя глазами и без утайки рассматривая то самого Адриана, то его отца. Дарклинг сомневается, что из-за ужасающего сходства кто-то может не понять, кем ему приходится мальчик, и без сомнения Ланцов этим заинтересован. – Знаешь, кто я? – не чудится вовсе, Зоя в этот момент звучно вздыхает, коротко и по-прежнему напряжённо переговариваясь с Женей. – Вы Николай Ланцов... Нынешний царь Равки, – говорит Адриан. Факт знания. Он молвит сухими истинами, что вытаскивает либо из своей головы, либо находит в другой. – Младший ребёнок королевской семьи и бастард, – время лечит многое. И легко заметить, как уже не кривят губы и не отмахиваются. Дарклинг может признать собственную нотку восхищения чужой смиренностью. Но царю не дозволено отворачиваться от столь значительных истин. Потому что пока государь закрывает глаза, народ точит ножи, а человек из его окружения подаёт предателю сталь. – Часть своей жизни вы были пиратом, Штурмхондом... – Даже этот мальчик меня знает! – хвастается мужчина, пользуясь секундной паузой и оборачиваясь к своим подчинённым. Зоя манерно закатывает глаза, бормоча о том, что сложно не знать подобное, когда живёшь поруч с таким отцом. Нина и вовсе с трудом удерживается от того, чтобы рассмеяться, отчего ребёнок на них смотрит с некой озадаченностью. – Вы женились несколько лет назад, – продолжает мальчик. – Я знаю, что вы прячете под перчатками, – Дарклинг в этом нисколько не сомневается. Он скверну, набравшую власть по возвращении заклинателя, в другом человеке кончиками пальцев осязает, наверняка чувствует и сам мальчик, которому сила, что чернее ночи, по праву наследования частью существа перешла.       Видится почти смехотворным то, как реагирует та же Женя, чей взгляд собственную потерянность в развернувшейся ситуации языками пламени выжигает. Факт знания. Потому что Адриану известно, что его отец сделал с людьми напротив. И хоть на Сафине он взгляд задерживает недолго, но всё же не отворачивается и не пугается. Легко осознать, какие выводы совьются в чужих головах сейчас и какие будут сделаны потом. Другим не доказать, что ребёнок это не избирал, а сам Дарклинг не судил, стоит ли рассказывать. Явление тяжело объяснить словами, пока жизнь тебя не заставит в своей изощрённо задуманной петле задохнуться.       Предстаёт в голове незабытым действом, упомянутая ранее свадьба стала причиной вспышки очередных бунтов не в одной столице, но и по всей территории Равки. Шуханка. Род Ланцовых первыми решился мешать кровь с фьерданцами из-за политических выгод, но тех народ принял в надежде, что это окончит изнуряющую войну. А сейчас юная царица подвергалась нападкам не только за иноземную внешность, но и за чужие нравы, которые народ не потерпит. Восстания поутихли, переродившись в бесконечные волны самых разных, зачастую безнравных слухов. Один нелепее другого. Дарклинг слышал многие их них. Слышал и Адриан, от раза к разу с полными грусти глазами задавая отцу один вопрос. «А это правда?». Дарклинг не поверил ни в один, но у него на то утаены свои причины. – Я был корсаром, если выражаться точнее, – какие-то привычки верно уйдут со смертью. Горделиво вздёрнувший подбородок Николай со своим мечтательным взглядом хочет сказать что-то ещё, но мгновенно отвлекается на взмах у своего плеча. Дарклинг же в это время наблюдает за занимательной картиной того, как ладонь Зои с дрожью застывает в близости стола. Хлопок был бы звучным, но удара не следует. – Сними с меня своё влияние, Зеник, пока я никого здесь не задушила, – раздражённо выговаривает Назяленская, видно недовольная данным происшествием. Рука опускается на деревянную поверхность явно с меньшей силой, чем хотелось. Но Дарклинг всё ещё отчётливо видит влияние сердцебитки на другой девушке. И Зое определённо это не нравится. – Успокойся, Зоя. Никакой жестокости не будет. Не при ребёнке, – поясняет Нина отдельно со всей серьёзностью. – Ему плевать и на твою мораль, и на ребёнка, – вступается Женя. – Но мальчику – нет, кому как не вам двоим это понимать, – окидывает Зеник обеих девушек непонятливым взглядом. – Мои милые дамы, я уважаю вашу решительность в желании погрести нас всех под стенами этого особняка, но я предпочту умереть красиво и в более людном месте, – Николай поворачивается на своём стуле, занимая полноправное положение за столом. – Не сравнивай нас и его.., – Дарклинг почти незаинтересованно поднимает брови, чуть склоняя голову набок. Назяленская пару мгновений глядит на Адриана, предусмотрительно останавливая себя. – Зоя.       Дарклинг умеет заботиться о чужом мнении. Поддержать, когда нужно, и припомнить старое в подходящий момент. Но есть что-то, за чем ему редко надоедает наблюдать. Как человек осекается в своих словах, как пытается подобрать новые... Если эти дети научились думать о последствиях, его отсутствие служит им славными уроками. – Как ты посмел продолжить свой проклятый всеми святыми род? Кто вообще дал тебе право? – выговаривает Назяленская со скудно скрытой злостью. С той болью, что зовётся потерей. Она двигается на своём стуле назад, чтобы не быть скрытой за широкой спиной своего царя. Ураган от подобной вольности поднимается на лапы и рычит, подходя ближе к ноге своего младшего хозяина.       Адриан его не ругает, противоположно одними кончиками пальцев, выглядывающими из-под рукава кафтана, поглаживает между ушами, поощряя. Дарклинг переживания сына хорошо чувствует. Тому нет дела царь перед ним, бесценный член священного Триумвирата или сильный сердцебит. Они все находятся у него дома, и ему не нравится, как гости ведут себя в его владениях. Их с Адрианом сходство составляет хорошую службу легенде, которой лет едва ли меньше, чем самому Дарклингу в действительности. Заклинатель теней с неведомой никому, несметной силой и невообразимым долголетием, что является один после смерти предшественника, от поколения к поколению. И лишь Нина Зеник здесь не знает правду. Должно быть, это доставляет остальным определённые неудобства, иначе они бы говорили по-другому. – Стоило разрешения спросить? – вопрошает Дарклинг, не отводя взгляда и отбивая пальцами невзрачный ритм на собственном подлокотнике. Но тени за его спиной играют много краше. И страх в чужих глазах им вторит. Колядка со своего места в одно мгновение убегает и ложится где-то за стулом своего хозяина, словно уходя из-под остроты взглядов и слов. – Дарклинги являются один после смерти другого, – задумчиво тянет Нина так, будто воздух среди них не искрит напряжением. Николай определённо отдаст ей должное, если они все успешно покинут это здание. Сдержанность сердцебитки чрезвычайно наиграна, но она создаёт впечатление человека, который верит в своего царя и страну, надеется на светлое будущее народа и борется за него. Это привлекает. – Иногда этот период занимал десятки лет, почему же он здесь? – Потому что Дарклинг и был мёртв, – они с сыном её размеренные шаги услышали много раньше, но Улла тем же путём, что и её племянник, заходит в помещение только сейчас. Темнота коридора укрыла её в своих владениях, отчего сами заклинатели точно не скажут, сколько она там стояла. Рука Ланцова от подобного вмешательства дёргается к мечу.       Подол её платья волочится по полу, но девушка, как и её одежды, всегда движется столь бесшумно, что собственный брат иногда не может подгадать, находится она рядом или уже нет. Дарклинг не смотрит за тем, как она подходит ближе и встаёт, не удаётся усомниться, чуть дальше вправо от Николая, но всё ещё почти напротив. Ему интересно совсем иное. Как Ланцов вновь разворачивается вместе со своим стулом, пристально наблюдая за незнакомой ему девушкой. Как он, словно очарованный, уводит свой взгляд за её глазами, стоит ей обратить взор на кого-то другого в этом зале. И даже Зоя, точно являясь зеркальным изображением своего царя, хмуро вторит его действиям. Одни Женя и Нина с подозрением рассматривают незнакомку, кожа которой в лучах полуденного солнца отливает благородной бронзой, а чёрные переливающиеся волосы струятся по плечам и несколькими густыми прядями убраны в замысловатую причёску на затылке. Дарклинг чуть ли не кончиками пальцев осязает желание сестры урвать себе ещё пару минут, потому что названый равкианский царь всё ещё всего лишь человек – отказник, и противиться влиянию сильдройр он не может. Неважно, женщина или мужчина – все одинаково слабы перед существами из мира, скрытого от их глаз. Дарклинг хорошо помнит влияние морского народа на себе, когда сам посещал его впервые. И у него утекает достаточно времени, чтобы научиться противостоять изучаемой годами, тонкой магии. Что же говорить о тех, кто даже не знает, с чем борется? Его сестра с лёгкой руки вольна поставить человека на колени к своим ногам. Едва ли девушка уступает в этом Дарклингу. – Вполне закономерно, вы так не думаете? – её голос стелется плавными волнами, изредка в интонации оборачивающимися в пышные белые гребешки, что чуть приводят в чувство. Где-то там играют нотки коварства, верно свойственного взгляду. – Кому вы служите? – интересуется Николай, когда его рука возвращается с эфеса меча обратно на колено. Дарклинг уверен, если бы не влияние Уллы, он бы задал совершенно другой вопрос, но это то, что делает девушка. Рассеивает их внимание, не даёт приглядеться. Женя почти неловко тянет Зою за плечо, когда та не реагирует на её слова. – Морю, – произносит Улла с неизвестным чужакам акцентом. Они не придадут значения и не возмутятся. Возможно, они вообще со временем забудут, что её видели. – Вы его мать? – предполагает Нина, старательно отводя глаза и указывая мгновение на ребёнка, стоящего подле своего отца. Вероятно, корпориалка не понимает, почему ей с таким трудом удаётся сосредоточить внимание на чём-то другом. – Я лишь присматриваю за тем, чтобы этот мальчик не попадал под огонь, – Дарклингу необязательно искать взглядом сестру, чтобы знать, каким выражением сейчас озаряется её лицо. С такой улыбкой она кладёт себе на язык свежеиспечённый блинчик с утра, и с такой же топит кого-то в своих владениях. Легко понять, почему Улла упомянула огонь. Дарклинг сам норовит напоминать себе об этом чаще, но ещё слишком рано, чтобы указать остальным. – Налить тебе морс? – девушка оборачивается к Адриану и поддерживает того за спину, когда он подходит ближе. Она что-то негромко напевает, неизменно для себя ступая изящно с благородной неестественной для простого человека осанкой. Чёрные пряди её волос играют на открытой спине платья, когда Улла вместе с племянником шагает мимо их гостей, покидая зал через главный вход.       Её пение влияет на отказников много сильнее, чем на гришей. И даже сердцебитам с этими властными нотами не совладать, потому что мир, который Дарклинг столько лет открывает Равке, всё ещё недостаточно силён и крепок, чтобы справляться со старым, не говоря уже о том, чтобы вместить в себя что-то новое. Дарклинг не поддаётся тому, что слышит ныне отдалённо, но вот в окружающих заметить изменения довольно легко. Как они расслабляются, дышат ровнее, разжимают напряжённые пальцы и мгновение будто не замечают, кто сидит с ними в одном помещении. Их щёки краснеют, а глаза блестят. Эта дымка, точно с утра укрывший морскую гладь туман, ещё продолжительное время не спадёт с их сознания. Сила, принадлежащая Улле, не предназначается для человеческих глаз. Влияние слишком сильно, но они и видели лишь жалкие крупицы. – Какая вообще сумасшедшая девчонка осмелилась бы родить тебе ребёнка? – спрашивает Назяленская, скорее, с подлинным интересом, чем с затаившимся гневом и ненавистью. – Осторожнее, Зоя. Правда может оказаться более жестокой, чем ты можешь себе представить, – у давшего им всем жизнь мира свои нерушимые законы и порядки, пред которыми даже самые древние существа на коленях стоят. Дарклинг уже множество раз убеждался, что и чувство юмора у природы тоже своеобразное. – Тебе стоило оставаться в преисподней, играя со своими метафорами в забвении сколько угодно, – вторит своей подруге Женя, будто они вновь вернулись к тому, откуда начали. «Ты же несерьёзно?», – спрашивает она у него однажды. Дарклинг находит нечто прозаичное в том, что ни один из присутствующих не решился бы на эти слова, если бы Назяленская услышала ответ на свой вопрос. «Забвение», – молвит Сафина в представший час. Следует напомнить, что именно обратное подняло его от вечного сна. И равно обратное живёт по всей Равке в людских молитвах, какие бы законы нынешний царь не пытался ввести. – И к кому бы вы сейчас тогда обратились за помощью? – незамысловато интересуется Дарклинг, встречаясь взглядом с чуть отстранённым Николаем. Легко понять то, что его свита далеко не всегда осекается в словах, искренне веря в то, что он в них тоже нуждается. Потому что даже дикой кошке можно сунуть руку в пасть, если человек уверен, что успеет её вытащить.       Но Дарклинг никогда не брезгует временем, чего не скажешь об остальных. И если он подождёт, сколько потребуется, сыто отмахнувшись от предложенного, чтобы перекусить шею; то представшие пред ним люди значительно и в своём роде смертельно ограничены. – Твой предок разделил эту страну. Ты её истощил и истрепал, как тебе было угодно. Не существуй всего вашего рода, нам бы вообще не пришлось обращаться за помощью, – говорит Женя утомлённо. Только это не усталость, а вынужденное смирение, потому что им юным всё ещё живые принципы не дают дышать полной грудью, пока кто-то не норовит перерезать верёвки. Правда, в лёгкие забивается не чистый отрезвляющий воздух, а ядовитый смрад. – Не существуй всего моего рода, вы бы здесь не сидели, – легко заметить, как быстро заливаются незабвенным страхом сторонние лица, Николай убегает из плена чужого очарования, когда сам Дарклинг меняется во взгляде, а несколько теней скользят в его ладонь, извиваясь между друг другом точно в игре. – Прятались бы по пещерам, зализывая раны, пока кто-нибудь из Ланцовых не обратил бы против вас свои ружья. Умирали бы от рук своих же, стоило бы сделать шаг наружу. Вы удивительно хорошо вешаете на меня грехи, которые мне не принадлежат. Эта страна всегда чрезвычайно плохо справлялась с изменениями. В чём беда жестокости, если бездействие или действие малое – беда большая? – тени на ладонь ложатся ровной полосой, напоминающей ошибку. Каньон, как укажут, всё ещё наказание за его жадность, и даже из того он пытался извлечь пользу. – Каждый из Дарклингов решился бы на многое, но гришей бы уважали и боялись, а у границ Равки не стояли бы враги, желая выжечь беспощадным огнём наши территории, будто вся земля покрыта неведомой им заразой. Во времена расцвета Второй армии гриши не пропадали без вести десятками и костры с их обгоревшими истерзанными телами не находили в таких количествах. Над нами, – подчёркивает нарочито, потому что он всё ещё неотъемлемая часть их общего бытия, – не ставили опыты. Ни Фьерда, ни Шухан не имели смелость нападать на мирные дома, а Керчия не использовала нас как рабов. Страх не рычаг морали, но это всё ещё рычаг. И давить на него можно столько, сколько потребуется. – Верно, но ты всё это делал сам. Со своей извращённой поганой моралью. Убивал своих людей, напал на сиротский приют. И твой сын... – Мне чрезвычайно жаль прерывать тебя, Женя, но этот разговор окончен. Решение давно принято. И я обещал Давиду вернуть тебя домой живой и здоровой, – приказной тон сменяет размеренность, отчего девушка выглядит сбитой с толку, пока Николай пару раз посматривает в сторону Дарклинга. Сейчас и сам Ланцов не уверен, где находится грань. А оступиться предельно легко. Его выражение лица вдруг вновь озаряется хитрой улыбкой, будто он обнаружил забытый козырь у себя в рукаве. – Забавно... Багра, как и всегда, оказалась права. – Старуха жива? – вопрошает Дарклинг с наигранным для себя удивлением, что для остальных послужит безразличным в действительности подлинником. Равкианская земля разными слухами полнится, и он уже очень давно хорошо выискивает среди них искажённую правду. К сожалению, таким как они даже умереть зачастую бывает непросто, не он ли тому прямое доказательство? – Жива и процветает. Очень хочет повидаться, – едва ли не подмигивает Николай. Молва вертится у него на языке, но он не освидетельствует факт чужого родства перед Ниной. – Она нам в своей ласковой манере подсказала, что ты нас убьёшь, едва на порог ступим... Теперь я понимаю почему, – Дарклинг почти не обращает внимания на слова. Хочется зажмуриться, отдавшись власти догадок и воспоминаний, но нельзя. Слухи распространяются во все стороны – даже туда, куда просочатся лишь воздух или вода. Если он был уверен в том, что она жива, почему сама Багра не может знать, в каком положении он сейчас расхаживает? Вряд ли женщина уверена наверняка, и причина тому им двоим предельна ясна. – Ещё условия? – продолжает мужчина отвлечённо и едва ли заинтересованно. Могло ли здесь быть озвучено что-то ему непосильное? – Мне есть малое дело до того, будете ли вы молчать о существовании увиденного вами ребёнка. Но в ваших же интересах сохранять это втайне как можно дольше. Он серьёзное преимущество, которое вам ещё понадобится. – Я не позволю тебе швырять очередное дитя в войну, как бы ты не извратил этому несчастному мышление, – имеет ли Женя в подобном власть? Нет. Но её вера в то неумолима, а слова не лишены смысла. И ей не терпится бросить вызов, показать, что сильна и не сломлена. Простая истина. Правда, это не Дарклинг влияет на мышление ребёнка, а их кровь, что из поколения в поколение всякий раз рождает не только иную человеческую суть, но и иное виденье беспощадного мира. – Мальчишке и десяти лет отроду нет. Кто он? Эфиреал? Корпориал? Твоё неестественное тело может открыть способности, но никак не обуздать их в таком возрасте, если ты не посмел накинуть собственному сыну ошейник на шею, – Зоя останавливает себя в суровых словах слишком поздно, так что секунды молчания за столом разливаются властным звоном. Дарклинг ещё в самом начале заметил, что они избегают любых упоминаний. Боятся и боятся не зря. Но он им подыграет. При дворе у них будет сполна поводов для беспокойств. – В книгах нет этой части, – Нина мало понимает или и вовсе не знает то, что смогло заставить замолчать и не поднимать глаза её неудержимую и бесстрашную предводительницу. – Дарклинги появляются через разный промежуток времени и уже повзрослевшие. История не упоминает вас детьми, как и тех, кто вас воспитывает. Предел силы от Дарклинга к Дарклингу всегда иной, хотя орден считается сильнейшим из-за продолжительности жизни некоторых из вас. Всегда заклинатели тени, но ничего не говорится о том, каждый ли гриш усилитель. Но эта сила явно не передаётся заурядно по наследству. Иначе, смею предположить, таких, как вы, по земле ходило бы намного больше, – девушка права в том, что ничего в их природе не «просто так». Но в их мудрёном деле всё есть намного сложнее, начиная от того, что и сам Дарклинг всего один. – Вы умны, мисс Зеник. Керчия за достойные деньги купит у вас эту информацию. – Зависит от того, сколько вы позволите узнать, – Нина нескромно улыбается, не отказывая себе в возможности довольствоваться комплиментом, отчего Зоя закатывает глаза. – Представляю лица этих торгашей, когда выяснится, что большая часть широких речей окажется ложью. Не сомневаюсь – все, кому удалось подобраться хотя бы чуть ближе, мертвы, – заключает Назяленская. – Знание – власть и сила. Кто стал бы разбрасываться таким оружием? – соглашается Николай, с вызовом взглянув на Дарклинга. – Тогда ты последний глупец, раз доверяешь его нам, – обращается к тому Женя. И слышится в её осуждающей интонации что-то смутно знакомое. Отголоски былых времён, когда всё было иначе. – Вы пришли, чтобы спасти, а не погубить. Вы не обратите такое оружие против себя. Равка уже давно не стоит на коленях. Она истекает кровью, лёжа на холодной земле. Для того, чтобы добить, понадобится малое, – тени на его ладони рассеиваются, оставляя после себя бледное полотно кожи. – Именно поэтому ты и твой сын отправитесь с нами – в столицу, в Малый дворец, если тебе так угодно. По приезде проведём ещё одни переговоры в полном собрании доверенного правительства. И там никто, – нарочито ярко акцентирует Николай со всей влиятельностью в словах. – Никто не будет размахивать горящим флагом у другого перед лицом. За пределами зала военного совета делайте, что хотите. Главное, не пачкайте ковры, их чрезвычайно сложно отмывать.

pov Николай

– Мы все погребём себя под его амбициями и способами достижения целей. Багра права в том, что мы не найдём то, чем его можно контролировать, – хмурится Зоя, рассматривая подобие каньона из-под тени крыльца белокаменного дома. Её прекрасное без единого изъяна лицо в такие моменты выглядит наиболее ожесточённым. А убранные за спину руки и расправленные плечи придают виду заклинательницы величественность. – У нас не было времени на продумывание гарантов. У нас вообще ни на что нет времени. Мы не переживём эту зиму без его помощи, – заключает Николай со свойственным тому сожалением, что нависает над ними штормовой волной. Должно бы сказать, что утрирует, что не всё так скорбно, но никто не решится выжидать, когда станет «безнадёжно плохо». В море не выбирают себе союзников по признаку того, сколь они хороши. В море каждый во власти стихии, и каждый может стать опорой против течения. – Мне не любо это говорить, но сейчас мне не терпится позволить Дарклингу спустить на наших врагов всё оружие, что у него есть. Он не станет бить по возможным союзникам, иначе даже ему нечем будет править, – Ланцов ведёт ладонью по холодному металлу кованой изгороди, будто в той есть что-то необычное. Несомненно работа гришей, причём весьма искусная. После плохо забытой тьмы каньона его мало привлекает тьма малая, чего не скажешь о высящемся особняке. – Только для Дарклинга не существует понятия масштабности трагедий. Для него всё одно. Если он посчитает это востребованной сопутствующей жертвой в победе над Фьердой, Дарклинг натравит своих тварей на нас, а не дрюскелей, – Николаю кажется, затуманившийся в памяти крик ничегой в голове новой песнею звучит. Собственные бессонные ночи, когда тело самому себе не принадлежит, словами Зои оголяются в неутешительную картину. – Тогда сделаем так, чтобы мы были ему необходимы, – Ланцов, всматриваясь в ещё не набравшее силу солнце и греясь в его поверхностном тепле, думает, ему не стоит пытаться перехитрить вечность. Неважно, стар или млад. Они всё ещё политики. И сейчас, возможно, именно метод истинной дипломатии сработает в его пользу. – Юмор ныне не при твоей воле, Николай. За всю свою короткую жизнь я встретила лишь одного человека, которого Дарклинг считал необходимым до последнего. И это была ни я, ни Женя, это был даже не Иван, а все мы находились близ генерала с детства, – Зоя неизменно грациозно сходит с крыльца, останавливаясь внизу, и поворачивается к ним лицом, пристально рассматривая из-под своих чёрных ресниц. Женя, прикрыв глаз, сидит на лавочке с противоположной стороны от своего царя, Ланцов же в это время опирается на перила, улыбаясь чужому уколу простой человеческой ревности. Назяленская была той, кто мог бы быть до последнего бороться под указкой своего утерянного наставника, но всё сложилось много иначе. Несмотря на её потерю и обиду, Николай знает, такая связь не исчезает бесследно. Нина стоит рядом с Женей, верно прислушиваясь к окружающим звукам. – И поверь, я до сих пор не понимаю его выбор. Мне это кажется самым большим просчётом, но я не верю, что одарённый стратег с подобным опытом мог так ошибиться, – прихоти ради Ланцов старается не указывать себе, близ кого он сидел. Но разве суть Дарклинга нуждается в том, чтобы напоминать о себе? Даже когда Николай знал малое, ему было некомфортно на расстоянии вытянутой руки с человеком, который на сотню лет старше. Он хорошо помнит рассказанные ему истории об Илье Морозове, о Багре и её сестре отказнице, но с чужих слов это всё никогда не складывается в единую картину. Ланцов точно знает то, что Дарклинг старее каньона и своего иного «я» - Чёрного Еретика. Некоторые верят в то, что Санкт-Илья жил с полтора тысячелетия назад, и если такова истина, Николай определённо не хочет знать, со сколь древним естеством он собирается спать под одной крышей. Правда, тело того всё ещё человеческое, они все это видели и предпочитают помнить. – Независимо от прочего, мы не сможем вечно поддерживать нейтралитет. Ты дал Софии достаточно власти, я определённо не буду первой, кто вцепится Дарклингу в глотку в зале военного совета, – Назяленская откидывает несколько кудрей за спину так легко, будто не она сболтнула то, что они условились вовсе не упоминать до последнего часа, проведённого в этом особняке. Они ей обещали. – Она не станет к нему цепляться без повода, Зоя, ты и сама это понимаешь, – произносит неожиданно Женя, потягиваясь со своего места, словно она действительно могла задремать в данном месте. Что ж, дорога сюда была нелёгкой, обратная предстоит ещё труднее, они все имеют право на пару минут отдыха. Лай собак и ржание лошадей неподалёку оживляют этот особняк, и если бы не негласное напоминание перед глазами о том, кому здание принадлежит, Ланцов тоже осмелился бы вздремнуть. – Я бы воспользовалась возможностью, – пожимает плечами Назяленская. – Это глупость. София может сколько угодно проводить дворцовых простушек, гришей в Малом дворце и хоть весь народ Равки, но это Дарклинг. Багре понадобилась всего четверть часа и того меньше, чтобы сопоставить факты. А она слепа, – добавляет убедительно. – Я отправлю Толю обратно во дворец, как только мы выйдем отсюда. Пусть предупредит. Меня не утешает то, что я не услышал условие, на которое рассчитывал, – Николаю не удаётся избавиться от навязчивых мыслей с того времени, как они покинули здание. Верная госпожа-советница предупреждала. Он был уверен, что обладает хотя бы одним драгоценным преимуществом. Думалось, Дарклинг понятен единственно в этом, но девять страшных лет оказываются достаточным сроком, чтобы что-то изменить. Ему нравится, когда план приобретает неожиданный поворот, но тот не должен угрожать ходящим под волей государя людям. – Независимо от того, я предпочту иметь заклинателя теней на своей стороне как сильнейшего из возможных союзников, нежели как врага. До тех пор, пока он отделён от нас, Драклинг как просохший порох. Кто-нибудь высечет искру, и мы все взлетим на воздух. Тем более, их теперь двое.       Ланцов вспоминает ребёнка, что выглядит немногим младше Миши в последние времена существования Каньона. Сложно представить, что когда-то и сам Чёрный Еретик был таким же мальчиком с любознательными глазами и пухлыми губами. Но Николай это видел, они удивительно похожи, и это никак не укладывалось в голове. Дарклинг и в век расцвета Малого дворца и Второй армии был тем, кем пугали маленьких детей по ночам, а сейчас какой-то ребёнок стоит с ним наравне, нося его цвет. Надлежит признать, Ланцову интересно, хоть и любопытство не сыграет в его пользу. – Думаете, Фьерда дрожащими руками сложит оружие, если узнает, что на нашей стороне не только воскресший Jevel’, но и его сын? – Зоя и сама морщится от того, насколько благозвучное слово существует во фьерданском для понятия «дух и бог, властитель смерти». – Они будут искать с ним сотрудничества, и однажды Дарклинг уже сказал «да». – Даже мой отец говорил «да». И мой брат решил то же, поплатившись за это жизнью, – припоминает Николай, потому что ужасающая картина прошлого в памяти до сих пор не выцвела. – В Новом Земе преисподнюю называют чистилищем. Посмотрим, какое количество грязи оно может смыть. Это Равка... Здесь не бывает слишком мало проблем. Вернёмся и будем решать их в порядке очереди. – Нам серьёзно повезло, что мы можем на Морозову оставить дворцовые тяготы. Иначе я бы пропустила всё веселье, оставшись присматривать за столицей в отсутствие царя, – Назяленская произносит фамилию со слишком заметной осторожностью, оглядывая раскинувшуюся территорию особняка, будто сами тени способны её услышать и донести издёвку своему господину. – При другом развитии событий Женя бы осталась вместо неё. Вначале София думала, что ей следует поехать со мной. Но она убедила и себя, и меня, что уже давно не является должным рычагом давления. Я склонен ей верить, – убеждает Ланцов, поглядывая на Сафину, которая улыбаясь вспоминает девушку, что теперь негласно приглядывает за порядком не только в Большом дворце, но и во всей Равке. После смерти Апрата влияние её слова особенно возросло, хоть и многие «госпожу Морозову», как её теперь зовут при дворе, до сих пор пытаются утопить в круговороте дворцовых интриг и сплетен. – Почему твоя советница вообще считала, что может здесь пригодиться? – неожиданно произносит Нина, опираясь спиной на перила. Она стоит рядом с сидящей Женей, отчего, думается, яркий красный цвет их кафтанов славно льстит картине выкрашенных внешних стен особняка. – Твоих дипломатических способностей хватает с лихвой. Мне аж подурнело от средоточия патриотизма в этом особняке, – Сафина и Зоя по-дружески вторят ей усмешкой. Это правда. И Николай и Дарклинг, и стар и млад, и отказник и гриш – они оба бьются за одно. Но в простейшем понятии, их способы и восприятие этого мира не могут сосуществовать друг с другом. – Что говорить, я рождён для дипломатии, – пожимает плечами мужчина. – Скорее она рождена для вас, мой царь, – неожиданно подыгрывает ему Женя. – Скажем так, Нина, – умеренно улыбаясь, Ланцов чуть вскидывает голову, убирая упавшие на лицо волосы, – у неё больше необходимых навыков. И я надеюсь, по приезде мы сможем ими воспользоваться, потому что два Дарклинга слишком даже для меня, – Николай не станет настаивать на помощи, но будет счастлив, если она не откажет. – Мы не должны откладывать вопрос его сына. Я не собираюсь терпеть то, что на равкианской земле разгуливает на одну погибель больше. Это постоянное напряжение последние девять лет плохо сказывается на моём здоровье, – Назяленская со всей серьёзностью складывает руки на груди, со свойственным самой себе вызовом в глазах смотря на своего царя. – Он ребёнок, Зоя, – с непривычной злобой почти огрызается Нина. – Он – его ребёнок. Мне плевать. – Ты слишком громкая, – тянет недовольным тоном Зеник, складывая руки на груди и вполне убедительно парадируя, видимо, сказанные ей Назяленской слова. – Слишком несдержанная. Слишком много рискуешь, много шумишь... И что я вижу здесь? С тем же исходом совсем недавно ты могла бы положить голову в пасть тигру. – Достаточно об этом, – отрезает Ланцов в своей царствующей манере, так что Зоя лишь отмахивается, не успевая ответить. – Мы не доберёмся до собственных покоев, если будем обсуждать детоубийство там, где ищем союз, – он не поддаётся усталости, как бы ночь его не выматывала, но эти перепалки, которым не будет конца по возвращении, уже его утомляют, как утомляют, видится, и Женю. Первостепенно им всем стоит подумать о ком-то более значительном. – Нина, твои способности? – Дарклинг живее всех живых, – усмехается Зеник, чувствуя долю чужого разочарования. В человеке, восставшем из мёртвых, должно быть немного от мертвеца, но она не почувствовала ничего. – Но... С ним и ребёнком что-то не так, – слова девушки привлекают всеобщее внимание, и Николай ловит себя на невольной усмешке. Когда с Дарклингом хоть что-то «было так»? О них всегда говорили и говорят до сих пор – «они неестественные». Отец нынешнего Ланцова, его дед и все до него, начиная от тех, кто заключил союзы с Леонидом, Чёрным Еретиком и его потомками... Они не могли догадываться, насколько заклинатель теней далёк от привычного им мира. – Вы взяли меня, чтобы предупредить опасность, но Дарклинги слишком искусно контролируют своё тело, чтобы я успела отследить хотя бы малейшую угрозу с его стороны. Все знают, дети это слабость. Боюсь, я бы не вышла из этого здания, если бы попыталась подобраться ближе к мальчику, поэтому я наблюдала за самим Дарклингом. Когда речь заходит о ребёнке, он как будто отвлечён, – старается объяснить Нина. – Ты научила меня следить за чужим поведением, Зоя, – отвлекается она, стоит Назяленской усмехнуться, найти нечто поистине забавное. – Дарклинг предельно спокоен, точно он находится в благодатной обители, где его сыну ничего не угрожает. – Чему удивляться? Он и не содрогнётся, бросая мальчишку на съедение волькрам, если в том будет польза, – произносит Назяленская со спокойствием чайной беседы. – Прекрати руководствоваться своими обидами, Зоя, – журит по-доброму, но с серьёзностью солдата Нина. Вряд ли она знает, сколь велика боль её генерала, но слова, слава святым, шквальную задевают мало. – Какой бы извращённой и чёрной не была его душа, тело Дарклинга всё ещё человеческое. Есть условные рефлексы. Он может как угодно крутить своими эмоциями, но нельзя так легко убить то, что заложено в природе любого человека. Даже когда Дарклинг предупредил Николая, стоило тому двинуться в сторону мальчика, в нём ничего не дёрнулось, будто он сделал это намеренно, а не потому что это его долг как отца. Нельзя быть настолько уверенным в том, что никто из нас не попытался бы навредить ребёнку, – а судя по настроению Назяленской, вероятность взаправду существует. – Кто-то мог бы ранить мальчишку. Но Дарклинг нисколько не был напряжён, словно он был уверен, что почувствует угрозу раньше, чем его сын успеет спохватиться. Вы должны учитывать то, что способно не сыграть вам на руку. – Может, Багра что-то об этом знает, – предполагает Ланцов, выпрямляя спину и возвращая внимание беспросветной тьме, что давит со всех сторон. Женщина продолжает отказывать им в помощи с того дня, когда они её нашли, но Николай тешит надежды, что теперь многое изменится. – Это будет большой удачей, – соглашается Женя. – Большая удача то, что Дарклингу, видимо, нет дела до того, как мы его нашли, – добавляет Зоя, когда они покидают пределы особняка и подходят к границе, надеясь, что как можно скорее покинут осквернённую территорию. – Ваше величество, вам незнаком этот прелестный дом? – Похож на особняк княжеского дома Румянцевых. Выдра – их гербовое животное, – предполагает Николай, вспоминая орнамент в передней и рассматривая здание, что на первый взгляд кажется старым, но, выступая ближе, обличает себя дорогим убранством. Дом определённо не обошёлся без значительного вмешательства гришей, а такое могли себе позволить немногие. Но что-то в убранстве и той же выкраске стен определённо напоминает Ланцову об особняке, в котором он бывал однажды в детстве вместе с братом и матушкой. От того приглянувшегося изящества сейчас остались одни руины, а единственный живой представитель рода вряд ли на словах подтвердит догадку своего царя.

pov Адриан

      Адриан спешно взбегает по узкой деревянной лестнице, ступеньки которой поскрипывают под его ногами и остаются до боли холодными даже самым жарким летом. Через окна второго этажа, что выходят на задний двор, льётся обманчиво тёплое весеннее солнце. Свет будто насмехается над полосой живой темноты вдалеке, что нависает над поляной, вытоптанной лошадями и собаками. Камин есть и в гостевом зале, и в главном, совмещённом с кухней, где находится ещё и печь; но второй больше в размерах, и топится чаще, именно поэтому, ухватившись за гладкую поверхность перил, мальчик сбавляет шаг, оставаясь в той же половине дома. Сердце гулко бьётся в груди, когда каждая вещь перед глазами сужается до ничтожно маленьких размеров. Почему-то умеренно роскошное убранство, высокие потолки и вытянутые окна с изящными ставнями в собственном доме не цепляют взгляд. Здесь всего три комнаты, ему принадлежит та, что вторая по счёту. Тепла от топки камина и печи ей достаётся больше всего. Кроме того, крайняя, разделённая на рабочий кабинет и спальню, принадлежит отцу, и если недоброжелатель по счастливой случайности поднимется по главной лестнице, Дарклинг станет первым препятствием. И без сомнения последним.       Стены в его комнате не отличаются чем-то особенным от остального дома. Нижняя треть выкрашена в цвет, который Адриан называет «недостаточно чёрным». Без сомнения это самый тёмный серый, который он может себе представить. Но при этом на солнце стены отливают не то благородным синим, не то красноватым оттенком, которым исполнен узор, занимающий оставшееся свободное пространство белого полотна стен. Ручки шкафа из тёмного дерева, чьи дверцы украшены искусной резьбой, поддаются легко и, кажется, даже ни одна из петель в этот раз не скрипит. Возможно, особняк знает, что это может быть последним разом, когда они видятся. Адриан не хочет в это верить, но он это понимает как никогда хорошо.       В такое время всё его маленькое сердце занимает воодушевление и предвкушение чего-то значительного и величественного. Подумать только, мальчик наконец увидит столицу! Знаменитые двойные стены Ос-Альты – оплот безопасности ночью. И дворцы... Вся роскошь золотых куполов, белого мрамора и царских владений предстанет его взору! От одной мысли о том, чтобы посетить Малый дворец, сила растекается тёплыми клубками по всему телу. Его резные стены и уникальные орнаменты, исполненные талантливыми фабрикаторами; стеклянные купола и бесконечные замысловатые механизмы... Павильоны заклинателей и мастерские... Должно быть, именно там ему место. Может, при дворе никогда не будет для него безопасно. Но мальчик принадлежит тем стенам, и в равной же степени они принадлежат им с Дарклингом.       Отец рассказывает нередко, за то время, пока Адриан был маленьким, они много где побывали – видели красные крыши домов и храмы Шухана, бесконечные снега и бурные моря Фьерды, маяк и охраняющую его стену в Ос-Керво, что обладают каким-то своим особым нравом... Он неплохо помнит многое из этого, но именно в столицу с ним на руках Дарклинг не ступал, хоть и бывал сам там несколько раз за эти недостаточно долгие девять лет. Мальчик теперь хорошо понимает, насколько даже сейчас его существование в Малом дворце является неоправданным риском. Когда ты заинтересован в спасении лишь одной – своей жизни, всё намного проще. Бежать с маленьким ребёнком на руках – вопрос существенно сложнее.       А этот царь – наречённый Ланцовым! Адриан хорошо знает, со сколькими из них был знаком его отец, скольких знала лично хотя бы его тётя, но этот был живым и сидел прямо перед ним. Его золотые волосы чуть ли не искрились в лучах солнечного света, а карие глаза сияли мудростью и напускной размеренностью. Они все в тот момент боялись, стоило ему сделать шаг из тени распашных дверей. Это приметил бы любой – от мала до велика, но больше Адриана впечатляет то чувство, которое он испытывал, пока был заинтересован царём-бастардом. Он знает подобное. Помнит с тех времён, в которые они двигались поблизости места, где ранее властвовала тьма Каньона; или всякий раз подходили к стене, укрывающей его дом от чужих глаз. Будто собственная сила живёт в чём-то другом. Вряд ли даже отец погладит мальчика по голове за то, что он попытается прикоснуться к ней. Но всё же это есть нечто новое. Сила не может заурядно существовать в отказнике, это его убьёт, но скверна делает всё проще. И иначе.       Дорожная сумка стоит прямо под свисающей на кожаные ремешки одеждой. Точнее под тем, что от неё осталось. Самое необходимое всегда уже сложено, а некоторые вещи убрали совсем недавно. Интересно вдруг, те люди, только покинувшие его дом, действительно верят в то, что их не ждали? Вспоминается, ещё несколькими неделями ранее, отца уведомили о том, что они покинули дворец.       Адриан с трудом расстёгивает мелкие внутренние застёжки своего кафтана, что сейчас давит на плечи. Отчего-то жарко, а во рту сухо, хотя на языке всё ещё чувствуется вкус прохладного ягодного морса. Есть ли смысл переодевать рубашку? Они гуляли всего несколько часов, а путь до столицы займёт в лучшем случае неделю, если они будут гнать лошадей. – Не спеши, собирайся спокойно, – мальчик с замешательством бросает взгляд к собственной двери. Сколько уже Улла наблюдает за ним? Её образ всегда является ему гаванью спокойствия и умиротворённости – точно море во время штиля. Но ему ли не знать, шторм какой силы за этим скрывается? Адриану надлежит быть осмотрительнее и сосредоточеннее. – Отец занят, – качает головой ребёнок. Может, Дарклинг проверяет наличие необходимых вещей и документов. Может, пересёдлывает лошадей. Или пошёл удостовериться, что оружейный шкаф закрыт. – Я сейчас их единственная возможность выйти. Чем дольше наши гости здесь находятся, тем больше нервничают. Не думаю, что разумно тревожить их столь рано. – Беспомощность, Адриан, – Улла свойственно себе беззвучно скользит мимо него к аккуратно заправленной кровати, игнорируя стоящее напротив той кресло, которое служит ей негласным троном. Постельное бельё в тени кажется почти зеленоватым, хотя на самом деле оно есть яркого лазурного цвета. Мальчик хотел бы взять его с собой. Ткань, созданная сильдройрами, льнёт к коже точно поток тёплой воды. И спать на ней столь уютно, как ни на чём другом. Но, к сожалению, подобное станет лишней тяжестью в дороге. – Заставляет человека нуждаться. Тебе требуется их присутствие? – ребёнок отрицательно машет головой, внимательно слушая. – Но им требуешься ты. Хозяин не задумывается, когда уйдут его гости, но от него зависит, когда откроется дверь.       Адриан старается запоминать каждое слово и всякий опыт, что ему передают. И многие вещи от раза к разу переосмысливает заново. Вероятно, ему действительно стоит побеспокоиться о других заботах. Тот факт, что Ураган не поднялся за ним в комнату, отвлекает ненужными мыслями, зато, осматриваясь в комнате, мальчик хорошо подмечает извечные следы, присущие его собаке. Под ногами пятнышки от слюней на ковре с длинным ворсом, усеянный царапинами от когтей пол, следы от щенячьих зубов на ножке кровати... Верно знание, это было первым и последним, что сгрыз Orkan. У отца все собаки следуют его командам так, будто понимают человеческий язык. И суть сыщется не только в суровом отточенном воспитании.       Адриан подходит к своему письменному столу, что стоит прямо напротив кровати, а в дневное время до него доносится льющийся из окна свет. Тетради и самые необходимые книги уже тоже давно собраны. Остались краски, кисти и бумага! Сердце замирает от представления того, что ребёнок мог их забыть. Мальчик достаёт из-под стола сундучок и, забираясь на стул коленями, начинает составлять в неё разбросанные по всему столу баночки, проверяя каждую, чтобы ничего не разлилось и не просыпалось. Плошку с водой следует унести и вымыть, но вместо этого он обтирает кисти тряпкой, ткань которой покрылась множеством разноцветных мазков. Ребёнок от раза к разу поглядывает на свою тётю. Её уголки губ привычно приподняты в той самой улыбке, в коей грань между понятиями стирается. Даже ему до сих пор не всегда дано угадать, усмехнётся она в следующий момент или пожурит за очередную детскую причуду. – Horfür du jakke fjerdan tyl? – спрашивает Адриан у неё, сидя на коленях перед своей сумкой и пряча коробку между брюками и парой сапог.       Если это место принадлежит им, так почему пара давних устоев дома нарушена, стоит кому-то заявиться на порог? На её родном языке Улла поёт песни, а разговаривает с ним на северном. Кто знает, хотел ли того отец или она сама так решила? И было ли это вообще важно, если ему жизненно требуется знать фьерданский? Правда, не следует лукавить, мальчику нравится, когда Улла говорит на равкианском, хоть и происходит это редко. Её голос будто заставляет слова переливаться особыми нотами и оживать. – Vaer selv. Tas dem hjerte, – произносит она со всей мудростью, но как-то породному, разделяя нечто, только им принадлежащее. «Будь собой». Будь обычным ребёнком, которого они хотят видеть. Адриану стоит начать привыкать, что всё теперь будет иначе. Из этого здания он должен выйти мальчиком, за которым будут постоянно присматривать. Пока ему достаточно быть тем, кто является совсем юным и просто «очень похож» на своего отца. В слишком многом, но не в той степени, что удастся наречь полной мерой. И собственная «отличность» есть то, что наказано беречь строже всего. Хочется прямо сейчас спросить у родителя, как он теперь будет тренироваться. «Береги своё сердце». Береги то, кто ты есть на самом деле, и не позволяй им узнать. Адриан справится. Они всегда это делают. Его учат с рождения.       В какое-то мгновение мальчик замирает в центре комнаты. При входе тянутся полочки с книгами на самых разных языках, и если бы была возможность, он бы взял их все. Стол с несколькими ящичками теперь непривычно пустует, неся на себе одну лампу, от горючего которой нередко остаются разводы. Такая же – на подоконнике. Нужда одного маленького ребёнка, коим он является. Интересно, будут ли кошмары преследовать его по пятам, когда он будет спать под сводами Малого дворца? В шкафу остаётся лишь некоторая одежда и обувь, а в остальном его вещи не были разбросаны по особняку. Значит, собирать больше нечего и оттягивать, потирая влажные ладони с дрожащими пальцами, тоже нечего.       Адриан забирается на кровать рядом с Уллой, не осмеливаясь залезть с ногами в сапогах. Она вряд ли даже обратит внимание на такую мелочь, но он старается относиться с уважением к каждой вещи, сотворённой морем. Только сейчас кажется очевидной причина, по которой его тётя в этом месяце приехала на пару дней раньше, нежели делает это обычно. Теперь ясно, почему девочки занимались с его отцом в последние дни больше и усерднее обычного, пока Улла разговаривала с племянником дольше прочего, всякий раз указывая на самое важное. Адриан вспоминает любимые сладости, что привезла Улла и велела им вместе с Дарклингом те приберечь. Знала заранее, что брат неумолим, и они уедут. – Не вини себя за то, что не грустишь так, как мог бы, – девушка одним аккуратным движением стягивает совсем тонкие шнурочки, что поддерживают несколько крохотных косичек у шеи ребёнка. Те были скрыты под остальными его волосам.       Когда её пальцы касаются кожи, мальчик ёжится, едва ли не ускользая из-под властных, хоть и лёгких на прикосновение рук. Улла давно привыкла, но Адриан чувствует её силу отчётливо. И чужая разрушительность, разлитая по венам вместе с кровью, его будоражит, точно он одновременно вспоминает все истории, которые тётя ему рассказывала. Те, которым должно стать страшилками на ночь, а мальчик просит ещё и ещё, всякий раз узнавая новое о чём-то поистине удивительном. Это Морозовы и есть. Неестественное, что людьми на словах легко мешается с необыкновенным, магическим и красивым. Даже нечто ужасающее можно наречь благодатью святых, если в том народу будет прок. – Страсть твоего отца к тому месту не обойдёт тебя стороной.       Она всегда это делает. Говорит об одном из главных достояний своего брата как о чём-то незначительном. Так, будто она относится к Малому дворцу и Второй армии почти пренебрежительно. Мальчик множество раз пытался найти разгадку к её словам и иногда спрашивал у отца, как Улла истинно относится к этому месту или относилась в век его создания и расцвета, но ни одна попытка не увенчалась успехом, а отец не ответил. Возможно, не хотел выдавать их общие, возрастом в несколько веков воспоминания, а, может, знал, что Адриан в своё время поймёт сам. И как бы сильно мальчику ни хотелось признавать подобное, она изрекает простую и понятную истину. Малый дворец в столь юном возрасте для него уже значит слишком много, а он там пока ни разу не был. – Говори, Адриан, – Улла заканчивает переплетать его волосы и плавным движением поворачивает голову ребёнка на себя, подхватывая несколькими изящными пальцами за подбородок. «Говори». Это отец понимает его мысли, и никто иной. «Говори». Потому что другие дети не молчат. Потому что зачастую он хватается за каждое знание, которое слышит или видит, и это не оставляет ему возможность формулировать свои мысли в слова.       Верится неумолимо, если бы у него было достаточно времени, мальчик бы позволил ей так перебирать его волосы; в один момент Улла начала бы напевать нечто, благодаря чему Адриан стремительно уснул бы в тепле её рук. Но сейчас он лишь неуверенно всматривается в её глаза, что своим тёмным насыщенным цветом смело могут сравниться с морскими глубинами. Мальчик тянется к своей рубашке, касается там, где холодная сталь медальона прижата к груди, а острые металлические уголки иногда царапают кожу. Конечно, Улла легко это замечает, но молчит, убирая ему за уши чернильные прядки волос, что почти идентичны её собственным. И он сам задаёт совершенно другой вопрос, нежели следовало. – Когда я тебя увижу в следующий раз? – руки девушки замирают, мгновенно опускаясь на раскрасневшиеся щёки ребёнка, точно скрывая те от окружающего мира.       Это они делают. Прячут то, что дорого, очень глубоко. Уничтожают слабости. Время зачастую делает это за них. Время, которому ему не суждено покориться по праву рождения. Они обязательно встретятся. Вопрос один. Когда? Мальчик звучно шмыгает носом, не отводя взгляд. Ему не дозволено называть её матерью, он и сам знает почему. У его мамы непохожие волосы и глаза, и нрав тоже другой. Но Улла знает, какую еду он любит больше всего, какие книги и науки видятся ему наиболее интересными. Она заплетает его волосы по утрам, и она научила его плавать, пока племянник понимал ещё малое. Когда он станет постарше, Улла обещает показать ему мир, невиданный остальными. Её прекрасный мир. Она единственная, кому, кроме отца, мальчик может раскрыть подлинную красоту и исключительность своей силы. А Адриан просто иногда хочет, чтобы «кто-то посмотрел» – увидел нечто прекрасное в том, чему наречено стать оружием, потому что окружающий мир никогда не будет для него достаточно безопасным. – Однажды, – Улла подтягивает его чуть ближе, помогая перебраться на её колени и поглаживая Адриана по спине, единственный раз позволяет сутулить плечи, пока никто не видит, – когда ты подойдёшь к морю, я обязательно буду там. В каждой реке, которая берёт начало жизни во фьерданских горах, и в каждой, что впадает в Истиноморе или вытекает из него.       Маленький заклинатель думает о девочках-близнецах, которых он видел в последний раз, казалось бы, совсем недавно. Наверное, Улла обнимет их за него и скажет что-нибудь хорошее, чтобы они не беспокоились. Ему даже хочется, чтобы она поскорее к ним вернулась. Сейчас они одни укрываются где-то в глубине лесной чащи, и это его беспокоит. Адриан пытается вытереть скатывающиеся слёзы тыльной стороной ладони, но Улла ему не позволяет, прижимая к своей груди, отчего он начинает плакать ещё сильнее. В её близи всегда пахнет по-особенному... Что это за запах? Колкий аромат утреннего прибоя у Истиноморя. Что-то от растений или цветов, которые ребёнку пока неизвестны. Кажется, в её руках он всегда будет укрыт прозрачной морской гладью, залитой с одной стороны солнцем, а с другой обращённой к тьме неизведанных глубин. «Плачь. Плачь, пока слёзы ещё не иссякли», – мальчик из раза в раз затрудняется спросить у отца, когда это произойдёт. Где или в каком мгновении находится та граница, у которой не остаётся того, что хочется оплакивать. Хранит ли вовсе Дарклинг знание среди прочего? – Адриан Морозов, пообещай мне, – голос Уллы оборачивается чем-то очень знакомым, но далёким. Что это? Гордость? Древность? Сила в её словах и всём естестве? – В следующий раз, когда мы встретимся, припомни мне нечто, за что я смогу со спокойной душой утопить своего братца.       Когда теперь он сможет вновь так открыто смеяться? Смеяться со слезами на глазах, не испытывая страх расстегнуть кефту и позволяя к себе прикасаться. Кто ещё подарит ему возможность поспать чуть дольше и лечь позже положенного? Кто и когда теперь не будет бояться ни самого Адриана, ни Дарклинга и чувствовать себя рядом с ними свободно?

•

      Ураган встречает мальчика у лестницы при входе в дом, где нависающая над головой люстра отбрасывает на пол множество солнечных зайчиков. Следом за ним ребёнка обнюхивает Ляда, покинувшая главный зал, вышагивающая грациозно и неспешно. Отец тоже находится на улице – у конюшни. Адриан выходит в тень крыльца, замечая их гостей неподалёку от стены. Должно быть, там им нравится больше, нежели близ этого дома. Мальчик оставляет свои вещи у одной из высящихся колонн и, складывая руки за спину, в компании собак шагает в объятия солнца. Того, что греет ещё недостаточно сильно и позволяет северному ветру пробирать до костей.       Адриан знает, ему велено к ним всем присматриваться и быть особенно внимательным в дороге. Сейчас, правда, он позволяет себе с удовольствием наблюдать за собаками, что кружат вокруг него. Ураган настороженно следит за чужаками и, вероятно, зарычит, как только они подойдут ближе, а Колядка словно нарочно гарцует вокруг пса-компаньона, сбивая внимание. Мальчик не может разобрать их разговор, но хорошо чувствует взгляды на себе. Он не подходит близко, сворачивает чуть правее. Orkan держится у его ног и точно огрызается.       Адриан чуть приподнимает руки перед собой, будто протягивая нависающей тьме и позволяя силе разлиться по всему телу, так что на мгновение ноги подкашиваются. Расслабится, и всё это хлынет на его слишком маленькое тело. Мальчик аккуратно отпускает лишь немного. Часть стены ниспадает и стремительно расходится на смертоносные лоскуты теней, стекаясь прямо к его ногам. Собаки, видимо, прижались к земле и сейчас прячутся во тьме, нередко поскуливая.       Он не позволяет себе обернуться, когда тени вокруг него рассеиваются, а некоторые льнут к рукам, находя укрытие в ладонях своего маленького господина. Адриан прислушивается, но не слышит ничего кроме шума леса и голосов царской стражи за стеной. Вероятно, теперь их гости могут заключить наверняка, что он опасен. Что ж, это правда. А пока мальчик может дать себе немного времени, чтобы поиграть с собаками, нежась в солнечных лучах.

pov Дарклинг

– Его действительно считают Ланцовым? – спрашивает Улла, неспешно сходя с крыльца. Её кожа в дневном свете светится как бесконечным трудом отполированная бронза. А чёрные волосы, собранные золотым с жемчугом гребнем не из этого мира, неизменно блестят наравне с драгоценным металлом. – Людям свойственно закрывать глаза на очевидное до тех пор, пока они не решаются этим воспользоваться, – пожимает плечами Дарклинг, проверяя крепление седла и снаряжение коня Адриана.       К выбору породы пришлось подойти с особой тщательностью. Несмотря на то, что езда верхом даётся ребёнку с удивительной лёгкостью, нрав животного тоже играет немаловажную роль. Но этот некрупный жеребец отлично поддаётся воспитанию. Ремешки приходится растягивать и застёгивать заново, потому что мальчик постоянно растёт. – Храбр и разумен, – хмыкает Улла, обращая взор к представшей перед особняком картине. Адриан выпустил собак из загона и теперь гоняет их по всей поляне, периодически падая на траву и заливаясь смехом, когда вынуждают уворачиваться от нескольких пар лап сразу. Дарклинг видел это множество раз и крадёт приметное снова. Не упускает, как взгляд сестры теплеет. – Он уже кто угодно, но не Ланцовский мальчишка. – Оставь ребёнка со мной, – говорит девушка почти ленно, но со всей твёрдостью в голосе, когда брат подводит ближе свою лошадь, что грозно фыркает, стоит только взять под уздцы. Осталось закрепить седельные сумки. Свои он повесил на коня Адриана, задача которого уверенно держаться в седле, а не гнать лошадь галопом. Дарклинг вслушивается в её слова, хоть Улла и сама не верит, что он согласится. – Во дворце о нём быстро узнают, ты это понимаешь. Ему будет безопаснее и спокойнее с девочками, пока ты в очередной раз попытаешься умереть. – Ему нигде не безопасно, – отрезает заклинатель почти безразлично. – Кроме того, ему необходимо учиться. – Позволишь миру узнать, что ты в него привёл? Он не такой, как ты или хотя бы кто-либо другой на этой земле, – теперь она бросает брату вызов, так что, если он повернёт голову, то легко столкнётся с ледяными лезвиями её взгляда и твёрдостью всей родовой поставы, что отвесными скалами кажется. – Я знаю это не хуже тебя, Улла, – Дарклинг в пару широких движений гладит шею своей лошади, наблюдая за тем, как её дыхание успокаивается. Даже взгляд животного меняется, стоит им соприкоснуться. Усилители являются частью иного понимания мира. Мужчина, выглядывая из-за массивной спины кобылы, мгновение смотрит на стаю собак, что окружили ребёнка в знании, которое они не способны выразить. – Я позволю им узнать то, что посчитаю нужным. – Услышь меня, – это приказ читается в её голосе? Дарклинг поворачивает голову на сестру, что похоже на удар штормовой волны о заледеневший скалистый берег. – Не говори мне, что когда ты был таким же мальчишкой, тебя не подводила собственная любовь к этому миру. Ребёнок есть ребёнок. Он испытывает тягу ко всему, что его окружает. Тебе известно, с чем он столкнётся, оказавшись в столице. Кроме того, чувства бывают острее кинжалов, – Улла расправляет плечи и в одно из этих мгновений, Дарклинг мог бы предположить, что тень страха действительно мелькнула в её глазах. – Тем более, для крохотного детского сердца. Его мать... – Эти чувства пройдут, Улла, – заключает мужчина, коротко улыбаясь пойманной мысли. – Если он похож на тебя в стремлении знать свою мать, то мне должно переживать о малом. – Не жури меня в подобных вещах, братец, – тянет Улла, нисколько не теряясь. Их общение зачастую похоже на нескончаемое противостояние и слишком редко на что-то иное. – Будь мы простыми крестьянами, я бы поспорила с кем-то на пару монет, что тебя нисколько не тронула новость о том, что наша матушка жива. – Я знал, – нарочито подчёркивает Дарклинг, – что она жива. И наверняка чрезвычайно огорчена этим обстоятельством, – факт того, кто был способен ей помочь, уже давно не кажется сказочным. А картины того времени давно поутихли пред взором, хоть и нередко напоминают о себе. Простое людское предательство, потому что их природа всё ещё человеческая. – Для того, кто знает о содеянном, ты играешь так, будто я жертва. – Я бы сделала больше, – отмахивается Улла с лёгкостью, с которой могла бы гладить собаку. – Я не стану пытаться её понять, – пресекает она раньше, чем брат успевает что-то сказать. – Мне ненавистен больше тот факт, что наша матушка отвернулась от тебя, чем то, что она никогда не поворачивалась ко мне. – Она не так плоха. У неё есть серьёзный талант в убеждении, и она умеет выживать. Багра была великой женщиной до моего рождения. Дети делают нас не только слабыми, – заключает Дарклинг со свойственной тому гордостью. Он рассматривает сына, что сейчас отряхивает свой кафтан от травы и пыли, с простым знанием и принятием того, что многому не обучил бы никто, кроме своей матери. – Она стала сильнее, пока я был совсем юным. Склоняюсь к тому, что до сих пор существуют вещи, известные ей одной. – Она ведь усилитель, она почувствует... – Вряд ли она в это поверит. А даже если осмелится, то будет молчать, – Дарклинг не сомневается в том, что именно их мать ощутит и в чём растеряет познанные истины. Он и сам однажды обнаружил, что законы их науки не так просты, как ему казалось. Исключений не существует. Вопрос лишь в том, как хорошо изучено правило. – Если загубишь мальчишку.., – звучит не угрозой, а обещанием. – Улла. – Ты не станешь первой, кто будет претендовать на голову папы в этом случае, – условится Адриан, оказываясь подле взрослых почти бесшумно.       Благоприятствуя свободному передвижению, полы его кафтана специально укорочены, потому что способность бежать как можно быстрее в таком возрасте много важнее прочего. Хоть и от одного способа обезопасить ребёнка к другому ходить не приходится. Он аккуратно обступает лошадь отца, отчего-то тревожно рассматривая взрослых. Дарклинг вопросительно вскидывает брови, а Улла, кажется, закатывает глаза, вздыхая если не со всей тяжестью прожитых лет, то с понятным брату отчаянием. Ни с кем из них не было, не есть и не будет легко.       Девушка накидывает мальчику на плечи его плащ, скрывающий кафтан, пока они прощаются. Мужчина надевает такой же, застёгивая тот у шеи и поправляя капюшон, который однозначно пригодится, если они заедут в людное место, хотя Дарклинг сомневается, что Николай станет так рисковать.       Адриану уже многое ненужно напоминать, но миниатюрное телосложение всё ещё не позволяет ему забраться на лошадь самому. «Он слишком лёгкий». Думается всякий раз, когда приходится поднимать сына как маленького котёнка, чтобы он поставил ногу в стремя. Он не лёгкий, просто некрупный для своих лет, о чём напоминает себе мужчина, расправляя ухваченную вздыбившуюся ткань кафтана и плаща у ребёнка на спине. Адриан уверенно держит поводья своими руками, облачённым в кожу перчаток, и горделиво прямит спину, гладя животное пару раз. Дарклинг наблюдает за ним до тех пор, пока мальчик не выбегает за пределы стены, скрываясь за тьмой. Взгляд Уллы сейчас тяжёлый и глубокий. Тот, от которого должно внутри всему ломаться и изнывать в мольбе о пощаде. – Постарайся снова не умереть. А если осмелишься, я найду способ достать тебя с того света, – не уступая племяннику, условится Улла, окидывая брата изучающим взглядом, будто в одно мгновение в нём нечто способно измениться.       Её слова со стороны могут показаться даже в своём роде заботливыми. Что касается её обещания, ему хорошо известно, она хотела и пыталась в то время, когда ни в чём нельзя было быть уверенным. Её в дивной манере опередили. И положено утвердить, опередили весьма красиво. Помнится отчётливо, младшая Морозова одним давним вечером так и приговаривала, и после удобнее оказалось действовать из тени. Не позволяют усомниться, она бы брата и сама с того кострища вытащила, потому что «кто бы мог лучше совладать с силой, секрет которой он ей раскрыл многими веками ранее?». – Утопишь в одном из фьерданских морей? – предполагает Дарклинг, подходя ближе. – Твоё тело будет диковинкой среди украшений морских глубин, – подтверждает она с положенным тому удовольствием. – Моя жестокая Улла, – тянет мужчина, вспоминая нечто ими на веки разделённое, – мне будет не хватать твоего безудержного нрава, – он подаёт ей руку, обхватывая тонкое изящное запястье и позволяя обхватить своё. – Зачем возвращаться туда сейчас? – интересуется Морозова, когда брат садится в седло и что-то шепчет своей лошади на ухо, поглаживая шею животного ладонью, неизбежно облачённой в чёрную кожу перчаток. Обрывки некоторых его планов, должно быть, не дают ей покоя. – Одного человека обманули, – голосу и взгляду кварцевых глаз Дарклинга дóлжно заморозить ближайшие водоёмы. – И обокрали, – вторит он себе с ещё большей холодностью. – В столице теперь будет достаточно жестокости. Уверена, тебе не придётся скучать. До встречи, братец, – произносит Улла верно себе, в гордости чуть вскидывая голову. Обычно она немногое уступает ему в росте, но сейчас, стоя подле лошади, смотрит столь неумолимо, будто не они два осколка вечности, которым наречено понимать друг друга без слов. – Береги мальчика. Он достоин лучшего мира. – Мир никогда не будет хорош для нас. Прощай, Улла.

pov Адриан

      Он направляет своего жеребца в просвет, но животное всё равно фырчит, сбавляя шаг, стоит им преодолеть полосу сплошной тьмы. Господин Ланцов, госпожи Сафина, Назяленская и Зеник находятся прямо неподалёку в окружении своих стражей. Адриан расправляет плечи и умиротворённо продолжает гладить своего коня по шее, когда винотовки царской свиты устремляются прямо на него. – Опустить оружие! – в голосе царя-бастарда слышится что-то незнакомое, верно скрытое за пеленой властного тона и напускного утомления. Испуг ли? Тяжело сказать. Но что-то оголяющее тревожность. – И в следующий раз смотреть, на кого вы его поднимаете.       Как только Дарклинг пересекает собственно созданный барьер, тьма за ним беззвучно стекается в кольцо, точно выжидая появление своего властителя. Адриан хорошо видит этот порыв в каждом из присутствующих. Должно быть, любой в окружении ожидает, что он поедет с отцом на одной лошади. Но мальчик, как ему самому хочется верить, прилично держится в седле. Пусть пока это будет одним из немногого, что Дарклинг позволит им узнать.