Соткан из отвергаемых истин

время после отъезда Дарклинга и Алины из столицы

pov Николай

      Нельзя обделять вниманием своего заклятого врага. И не стоит сводить глаз с сына своего врага. Иначе не разберёшь последствий каждого упущения. Всякая живая душа не устаёт напоминать своему государю – Дарклинг не был бы столь великодушен, смени они роли. Будь это он и сын Николая. Ланцов в предречении не сомневается, но и опережающих ходов делать не спешит. Подлинным кощунством было бы заигрываться с подобными щедрыми знаками доверия. Недопустимо. Общество Адриана Морозова в череде государственных дел походит на тихий образ тени после продолжительных работ на палящем солнце. Женя полагает, что такой собеседник её царю совершенно не подходит. Николай предпочитает, чтобы на его речи отвечали вниманием, но мальчик – тихий слушатель, пусть и в редкой для ребёнка мере наблюдательный. Маленький человек, которого чрезвычайно тяжело удивить, для Ланцова особенно занимательная задача. Пожалуй, он мог бы посадить этого мальчишку на царский трон в главном зале Большого дворца, и Адриан бы сполз на помост, чтобы вернуться к своим делам юного заговорщика. Ныне видится, изначально было редкостно глупой затеей приставить к нему стражу. К чему вооружённые мужчины, если даже окружённый правительственными нуждами Николай присмотрит за ним лучше прочих. И пока ребёнок не был исключительно жесток, чтобы сбежать из общества царя. Ланцов проводит многие часы в своём кабинете, а мальчик определённо облюбовал место за столом советницы государя. Верится, Алина не была бы против. Она отдала бы и последнее золочёное перо, если бы некое дитя её о том спросило. Учителям велено подбирать достойные задачи и занимательное чтиво, а Адриан не славится отказами или вредностью к предложенному учению. Николай берёт его с собой для прогулок верхом и, пожалуй, эти праздные часы напоминают ему, что однажды ему будет необходимо обучить другого мальчишку стрельбе, охоте, ремеслу, ведению дела... Если Равка ему подобную роскошь дозволит. – Ваше величество, – юноша в белой форме склоняется у письменного стола. – Из главенствующего собора прибыл священнослужитель Кирилл. Полагает, вы найдёте час для скромной беседы. – Велите ждать, я приму его незамедлительно после подписания бумаг, – не вознося головы, приказывает Николай. На тёмно-красном сургуче расцветает рисунок золотого орла, когда он отставляет тяжёлую печать в сторону. Данным могли бы заниматься в канцелярии, или государь мог бы передать представившийся труд своей советнице. Но некоторые документы в столь трудное время требуют его личного дословного составления. – Просить приготовить для того палаты? – Не нужно, – Ланцов жестом отсылает юношу от себя, указывая, что большего не требуется. Ладонь в кратком жесте обводит просторный кабинет. – Полагаю, моя нескромная обитель не будет обременительна для человека духовного. – Мне стоит уйти? – Адриан выглядывает из-за стола напротив, дневное солнце щедро льётся с окон на его лик. Кресло Алины для него неотвратимо большое, отчего в некой неясной забаве мальчик иногда сползает вниз, исчезая из-под взгляда царя. – Нет необходимости, – капля чернил норовит упасть с пера, но Николай ловко убирает руку, поднимая взор к потолкам и складывая ладони в подобии молитвы. – Святые смиловались над судьбой нашей церкви, и этот служитель никогда не был знаком с Дарклингом.       Ланцов исключительно сомневается, что носящего белые традиционные рубахи ребёнка с вороной чернью длинных волос и серыми глазами могут всерьёз счесть за его бастарда, а остальное не представляет для него угрозы. Кафтан припрятан от любопытных взглядов, и ныне общество маленького гриша пишут одни роскошные ткани кресла. В следующие минуты через главные двери пропускают молодого мужчину в рясе гнедого цвета с аккуратной бородой и тёмными волосами, собранными в тонкий хвост. Широкие рукава его одежд почти волочатся по полу, а за спиной лежит глубокий капюшон. Смерть Апрата создала беспорядок в вере и Святой страже, у церковного змея непременно нашлась доля приемников, а Николаю важно не дать духовникам излишнюю власть, чем его предки пренебрегали последние поколения. Кирилл лишь парой годов старше своего царя, в юности служил в Первой армии, а после ранения нашёл пристанище в главном храме Ос-Керво. Был лучшим учеником своего настоятеля и быстро выслужил высокий сан – впрочем, даже Зое он нравится. Ему, пожалуй, не доверяет одна Алина, но после проделок Апрата её опасения видятся закономерными. – Святой отец, – тянет Николай, приветствуя священника и получая благословение после чинных слов. От служителя церкви извечно пахнет ладаном, а его лик точно замер в умиротворённом выражении, что иногда напоминает улыбку. Довольствуется и Ланцов, широко ступая по кабинету. Но правда, когда в глубоко верующей стране вас посещает глава духовного собрания, доброй вести ожидать не приходится. – И кто же юный гость в сей обители, Ваше величество? – О, один из моих достопочтенных генералов в Первой армии оказал мне большую честь, оставив своего сына на попечительство Большого дворца, – разъясняет Николай в лестном жесте, пока они задерживаются в центре кабинета. Почти не лжёт. Стоит признаться, он находит очаровательным то, что Адриан обучен встать и поприветствовать должным образом любого господина пред собой. – Сильный человек, сударь исключительной веры.       Совсем не удаётся удержаться от маленькой подлости. Ланцов едва не заходится непристойным смехом, когда мальчик одаривает его по-детски злобным взглядом, терпя руку на своей голове, чтобы получить непрошенное благословение. Думается, вся равкианская церковь падёт разом, если народ узнает, кого в это мгновение одарили словом святых. Они со священником проходят сквозь высокие белые двери в приёмный зал. Николай предлагает сесть. Кирилл всегда отказывается, повторяя свои слова о том, что лишь преодолев тернии боли они могут найти путь к светлым думам. – У мальчика умный взгляд, он вырастет достойным человеком. – На всё воля святых, – приговаривает государь, рассматривая полотно картины, что вывешена на стену палат. – Я не отниму много драгоценного времени, Ваше величество, – замирая подле чайного столика, Ланцов во внимании поднимает брови. – Поводов для тревог нет, но я счёл необходимым донести до вас то, что обсуждалось на последнем церковном собрании. Уже двойку минувших месяцев наши священнослужители отмечают, что близ церквей и часовен спрашивают и о других вероисповеданиях. Об одной, – уточняет Кирилл, держа руку под сердцем. В его ладони откуда-то возникает небольшая книжица. – Замаливать мне грехи пред святыми, если смею молвить пристрастно... Но люди спрашивают о том, где они могли бы возвести алтари для своих духов. Или ищут места для принесения молитв одному Богу. – Джелю? – уточняет Николай. Слова его звучат возвышенно, впору чему голос Кирилла спокойный, подходящий более для дружеской беседы, нежели для громких проповедей. – Всё так, – служитель чуть разводит руками. – Их немного. Мне рассказывали о случаях в Ос-Альте, Ос-Керво, Раевости, пригородных поселениях... Грядёт тёмное время, если народ изнутри отравляет чужая вера. – Считаете, изуверы – бóльшая угроза для равкианского народа, нежели есть образ Беззвёздного святого на наших алтарях? – Я человек веры, Ваше величество, – под стать словам в спину Кирилла льётся свет с распахнутых окон, что выходят на главную площадь пред Большим дворцом. – Я знаю малое о политике. История Беззвёздного не перечит Житию святых и усиливает веру народа в светлое будущее Равки. Но чем служит истерзанным людям культ врага?       Николай научен не историей, но собственным опытом. Не стоит недооценивать веру. И отворачиваться тоже нельзя, даже если сами святые ходят по земле из плоти и крови, а не взирают на них со стороны. Разумнее будет сыскать приверженцев фьерданской религии на северных границах, но по центру страны? А Ланцов знает натуру беженцев или гришей, вызволенных на равкианскую землю из лап волков. Те, кто не отказываются от веры, предпочитаю о том не болтать – кто-то боится злого слова, другие молятся своему Богу в единении. Но слова служителя Кирилла находят путь к серьёзным думам. «Изнутри отравляет». Стоит предложить, сокрыто велеть провести паломничества, пусть и время для поминания падения Каньона уже позднее, а для святого Николая излишне раннее. Но лишь глупец поскупится на дела верующих в приближении зимы. – Ты знаком с игрой шахматы? – вопрошает Ланцов, стоит дверям закрыться за священником. Он открывает створки шкафа в кабинете, доставая с полки тяжёлый сундучок с фигурами из драгоценных металлов с кварцевыми основаниям, приносит из приёмного зала резной, усеянный ячейками столик. И о чём спрашивает дитя, что выглядит так, будто ему должно только учиться писать? – Я знаю, как ходить в игре, – мальчик наблюдает за тем, как расставляют фигуры с немалым вниманием. Правда, не стоит обманываться тем, что его привлекают блестящие вещицы. – Тогда будьте столь любезны, разделите со мной партию, господин Морозов.       Николай помнит, ребёнком он нередко сбегал с занятий или от хлопотливых служанок, чтобы понаблюдать за боевыми практиками гришей, ранними тренировками опричников, подготовкой гвардейцев... Он не сторонился сунуть свой нос туда, где его вполне могли отрубить. Его отец и брат делали вид, что умеют держать меч, но Николай помнит недовольные возгласы Василия, пока младший брат потешался, завидев, как оружие падает из рук старшего мальчишки под собственной тяжестью. Верится, никому нет нужды о том ведать. Но Ланцов до сих пор находит эти воспоминания занятными. Он начал брать меч в руки совсем юнцом, о котором говорили «пока недостоин стали». И зачастую делал это в исключительно нежелательных местах. Но Дарклинг, вытащивший тогда бедового царевича за шкирку из-за оружейного шкафа, был свидетелем того, как Николай впервые поднял меч «против другого». Против него. Девятилетний мальчишка с дрожащим клинком, направленным на генерала, историями о котором пугали детей на ночь. Не зря. Прельщает думать, что в то время Дарклинг находил нечто в его храбрости или хоть в малой мере уважал больше, чем наследного принца. Заклятые враги. Ланцов, разделяющий память о первых сделанных ударах, о паре разученных с чужой руки приёмов в редкие дни, когда Тёмный генерал присутствовал в Большом дворце. Некоторые из въевшихся в руку выпадов более не принц – царь, использует до сих пор. А глаза пред ним всё те же. Нетленные, но теперь разделяющие нечеловеческую долю жестокости. И сама чёрная сила живёт в златовласом государе. Взявший в руки меч под взором Чёрного Еретика. Наблюдающий ныне, как дитя Дарклинга забирается в кресло под окном, чтобы протянуть ладонь к шахматам. Забава мироздания. Николай обыгрывает своего маленького гостя в десять ходов. Стоит видеть, как мальчик забавно дует щёки, пока у него забирают фигуры. – Ты меня оскорбишь, если скажешь, что я тебя утомляю. Но я найду себе занятия интереснее, чем держать тебя у этого стола. – Я не сел бы сюда, если бы находил это скучным, – разъясняет Адриан, расставляя их «третью». Во вторую его ходы изменились, это достойно внимания. Он не знает стратегий, но умеет думать. – Я знаю, что не выиграю и десятую, но я чему-то научусь. На том играют ещё четыре.

•

      Николай не может подолгу сидеть во дворце, иначе начинает выглядеть не монархом, а заложником положения, каким бы в Равке оно ни было. Он с Толей выезжает в воинские крепости за Петразоем, встречается с каждым доступным лицом в Первой армии, от генерала до командиров. Обходит полки, разговаривает с солдатами. Говорят о закупке тканей на зиму или возможном скором вооружении. Николаю нечего о последнем пообещать. Рынок Нового Зема лишь начинает восстанавливать запасы орудий после кризиса и продаёт свои винтовки по цене золотых слитков. Фьерданцы посмеются ему в лицо, если Ланцов явится с предложениями о закупках их новоявленных орудий. Равка не испытывает нужды в железе или припасах, их пушки работают исправно, но людям необходимо держать нечто в руках. Если Николаю удастся склонить Керчь к соглашению, ему откроется возможность закупить через островное государство оружие дешевле, но поводов для убеждения становится всё меньше. И скоро за уступки попросят не золотом. Их купцы давно зарятся за слухи о чудесных кораблях, владеющих небом. Но пока никто не осмеливается назвать достойную цену за чертежи. За тенью размышлений мужчина выпрямляется за столом, одёргивая оливковые рукава военного мундира. На карте пред ним отмечена каждая из главных застав, положение фьерданских войск у границ, проложены линии возможного наступления и ответных атак. Местность усеяна флажками. Полковник Долохов близ его плеча ропщет о необходимом переводе хотя бы нескольких отрядов к линии моря, если Фьерда поднимет свой флот. Но сухопутные направления в такое время требуют большего внимания. Уленск, Черность, Старолин... Юг Цибеи полнится рудодобывающими шахтами, месторождениями золота и драгоценных камней. И провокацию близ пустошей Вечного мороза исключать нельзя. – Ваше величество, – чтобы низко поклонится, стол обходит ладного склада мужчина с гордым разворотом плеч и чудаковатым росчерком рыжих усов. На его груди позвякивают медали и знамёна, а проведённое за представившимся столом время лежит в глубоких заломах на лбу и морщинках вокруг глаз. Пусть и возраст для генерала Первой армии молодой. Он возглавлял повстанцев во времена, когда Дарклинг узурпировал трон, а ныне управляет войсками на всём северо-восточном направлении. – Вы всегда приносите мне самые радостные новости, генерал Орленко. – На какие щедра Равка, Мой царь, – мужчина передаёт Николаю раскрытые письма. На них нет печатей или имён отправителей. Донесения разведчиков. – Наши люди пишут, что фьерданские солдаты всё чаще пытаются пересечь границу. Их замечают неподалёку от наблюдательных постов и застав. Они отозвали солдат с перепускных пунктов, и у нас есть основания полагать, что армия врага готовится к захвату пограничных городов. Разведчики пишут о клетках на территориях их лагерей, но мы затрудняемся сказать точно об их предназначении. – Что за глупость? – старческий голос доносится с другой стороны стола. – Гришей они там и держат. Накормят их своей отравой и бросят против пуль да ножей, которые им всё равно что бестолковый подзатыльник. И века не прошло, а эти колдуны смеют сражаться против страны, которая дала им дом и того больше, – лицо Толи, стоящего подле, в протестном выражении напрягается. Почётный возраст или высокое положение нередко развязывает языки, особенно если пред господами не сыщется солдат в кафтанах. – Не судите о воле людей, которых держат в цепях, командир, – седовласый мужчина уязвлённо склоняет голову, точно замечание Николая оскорбляет его многолетний опыт. – И возможно, тогда они смилуются над нашими судьбами, когда их бросят к границам, чтобы сравнять Равку с землёй. – Не стоит ли провести учения, пока время спокойное? Отряды гришей перевели на направления, где Фьерда может использовать юрду-парем. Будет разумно, если солдаты прочувствуют, чего им стоит ожидать. – Пожалуй, генерал Назяленская, – молвит Ланцов, не выказывая навязчивой уязвимости, что сопровождает отсутствие его верной предводительницы на территории Равки. Ему особенно нравятся присущие шквальной методы разъяснения. – Могла бы сказать о том лучше, но сила гришей под воздействием юрды-парема имеет мало общего с тем, на что способны наши воины. В учении не будет смысла. Корпориалы и заклинатели особенно опасны, зачастую их владение собой нестабильно. Мы можем себе дозволить пытаться захватить лишь фабрикаторов, но я сомневаюсь, что Фьерда станет ими делиться. А без кафтанов, их почти не различить. – Готовы ли гриши убивать своих? – высокомерие генерала Орленко не ложится Николаю по плечу, сколь бы ни был закономерен вопрос. – Когда на вас идут с мечом – вы защищаетесь и нападаете, а не гадаете о вопросах праведности, – Толя держит руки на ремнях, что пересекают его грудь. Из-за сильной спины выглядывает рукоять шуханского меча. Слова звучат убедительно. – Раньше мы могли положиться на то, что фьерданцы не обладали нашими разработками. Взрывные порошки, ткань и сталь гришей, более совершенное стекло, укрепления... Но теперь, откуда нам знать, что их мундиры всё ещё возможно пробить, или что наши солдаты не будут зазря спускать пули в воздух. – Так стреляйте в голову, полковник, – Ланцов заканчивает просматривать донесения, и звенящая тишина вторит его вниманию, вновь ложащемуся на стол. До тех пор, пока они не найдут способ лишить врага его драгоценных рабов, этим разговорам не будет конца. – Изобретения гришей – дело многих столетий прогресса, наших гениальных умов и развития науки, направленной на поддержание благосостояния Равки и её светлого будущего. Их творения нельзя создать в поле – чтобы завладеть ими и немедленно воссоздать технологии, Фьерде понадобится захватить все наши мастерские и архивы разом, – следом за словами Николай отдаёт указ о том, чтобы перевести разведывательные группы в главные стратегические города. Если на них пойдут войной, стоит ожидать ряды диверсий ещё до её начала. – Будет исполнено, – указания принимает грузная женщина, её волосы строго заплетены вокруг головы. Ланцов уже долгое время имеет честь работать с ней. Они служат с Тамарой в паре, чтобы прокладывать доступ их шпионов на север и юг материка и создавать линии связи на территории Равки. – Приезжие в пригородных поселениях всё осложняют, но мы сможем уберечь Ос-Альту, Ос-Керво и Адену от нежелательных вторжений. – И какие же приезжие в такое время? – доносится вопрос с другого угла стола. – Говорят, сейчас много путешественников с севера. Беженцы в основном. Людей не осудишь за то, что они бегут от войны. Даже на севере не все уживаются с постоянными нападками их правительства.       Николай вполуха прислушивается к разладу военных в отношении к фьерданцам или уроженцам с границ, что занимают их дома. Рука ложится на центральную часть Равки, пальцы ведут по очертанию неприступных стен Ос-Альты. Неприступных ли? Взгляд вновь возвращается к расположению войск и скоплению сил между странами. Фьерда превосходит числом в то время, как им приходится рассеивать отряды по каждому главному направлению, чтобы не потерять важные города и промышленность. Отвести никого не получится. Их попытаются взять измором на двух фронтах, если враг поднимет свой флот. Но что если их уже морят? Загоняют к стенам. Верующие, путешественники... Ходы фьерданцев на границах выглядят убедительно. Но недостаточно, если хотя бы один сомневается. А Ланцов не может дозволить себе не просчитать все возможности. Равка подобных ошибок не прощает.

•

      Николай уважает это. На столе Алины никогда не остаётся беспорядок. Он может легко видеть, как Адриан берёт её перья или рассматривает печати, но они всегда оказываются уложенными на прежние места. Мальчишка восседает за чужим местом с кусочками графита или угля в руках, но на дорогом дереве или тканях никогда не остаётся грязи. Жизнь во дворце очень быстро портит подобную чистоплотность или искушает своей роскошью, но может, ещё не прошло сполна времени, чтобы ребёнок растерял способность к столь ценным качествам. Ланцову должно думать, нет ничего сложного в том, чтобы разговорить дитя. Но Адриан изрядно способен в том, чтобы оскорблять своим молчанием. Разумеется, Николай спрашивает неспроста о возможном доме, возрасте, матери или друзьях, но это не значит, что в наигранной мере он не оказывается задет этаким отношением! Хмурость мальчишки его забавляет. При дворе говорят, нет большего преступления, чем не ответить на спрос своего короля, и ребёнок пренебрегает этим изречением с размахом. И его чрезвычайно тяжело задобрить, даже если Николай велит по утрам принести к столу свежую выпечку. Впрочем, стар или млад, никто из Морозовых не бывает щедр на доброту.       Однажды – под вечер, Ланцов в свете люстры над их головами рассматривает собственные ладони. Отравленные вены, чернь ногтей... Они с Алиной пробовали изжечь скверну, но к тому, чтобы оставить равкианского царя без рук, оказались намного ближе. Монстр не дремлет, как бы сильны ни были творения Жени. И пока Дарклинг находится в отъезде, Николай чувствует, как тени внутри него крепнут, а сознание мутнеет чаще, чем бы он того желал. Они уживаются друг с другом уже многие годы, но чем больше людей попадает под его когти, чем ближе война, тем сильнее Ланцов ценит светлый разум. А тот им понадобится, если они желают выстоять. Он есть монстр. А монстр есть он. Но это всё ещё сильный рычаг, возложенный под руку Дарклингу. И Николай желает от того избавиться с меньшими потерями, пока его славный враг не посмел надавить. Если любезная Багра была когда-то милостива к златовласому гостю на своём пороге, то это в словах о том, что её великодушному сыну данная «услуга» будет под силу. – Ты что-то знаешь об этом? – забавы ради вопрошает мужчина, замечая, как Адриан рассматривает его. – Я видел, как ты управлял этой тварью на корабле, – хмыкая, мальчик спрыгивает с кресла, подходя к чужому столу, так что Ланцов замечает за собой порыв встать. Никогда не знаешь, чего ожидать от представителей этой дивной семьи. – Возможно, это даже не сработает, – ребёнок пожимает плечами, стоит в опасении убрать руку со стола. Но скоро Николай возвращает её вновь, подтягивая рукав выше. До ночи монстр не наберёт силу. Тени не являются, мальчишка едва ведёт ладонью над чужим предплечьем, чёрные росчерки вен перекатываются под кожей и мгновение следуют за рукой своего господина, опускаясь ниже к пальцам. Но долго то не длится. – Мы части одной силы. Подобное притягивает подобное. – Славный выдастся день, когда Дарклинг приберёт «подобное вам» обратно к своим рукам. Буду праздновать его как второй день рождения. – Это сложно – быть наследником? – наблюдая за тем, как Адриан забирается в кресло и с забавно любознательным взглядом кладёт голову на стол, Ланцов вскидывает брови. У этого ребёнка есть приметная склонность к дивным вопросам.       Почему он спрашивает его? Николай провёл значительную часть своего юношества в натуре Штурмхонда, а старший брат трудностями престола обременён не был, черпая от его услад полную чашу. Вдруг хочется заключить, что они наследники излишне разных людей, чтобы утвердить наверняка. Но так ли это? Пожалуй, их разделяет лишь то, что Николай был вторым, а Адриан навсегда останется первым. Ланцов солжёт, если скажет, что найдётся много прекрасного в том, чтобы быть ребёнком мужчины, наделённого большой властью. И не требования или ожидания тому вина. А то, что в верное время на их плечи ляжет труд многих поколений, и его придётся переделывать под свои нравы. Предки Николая не заботились о Равке. Пусть и ему не доставляет удовольствия признавать ошибки отца, деда... Он не может их изменить. Надеется только возместить нанесённый ущерб и направить страну по другому курсу. Теперь ему необходимо расправляться с последствиями веков скупости, бесконечного празднества и неподходящих своенравной стране решений. Но смотря на Адриана, мужчина находит то, что их непоправимо отличает. Мальчик желает быть наследником достойным своего отца, Ланцов же никогда к своему родителю не тянулся. И возможно, наследование прав на могущество – это не одно и то же, что наследование могущества по крови. Николай всегда волен найти, что сказать, или состроить взгляд на будущее тех или иных решений. Но наречь, какое будущее ждёт этого ребёнка, он не способен. Подлинный ужас есть в том, что и государева милость имеет конец. Будь Адриан хотя бы юношей, вероятнее прочего, они бы говорили на столь близком расстоянии уже в темницах Большого дворца. И никто не утвердит наверняка, обошлось ли бы без пыток. Не обошлось бы. Возможно, не обойдётся. – Зависит от того, каким ты желаешь быть, – подмигивает ему Николай, застёгивая пуговицы рукавов. – Гулять на деньги родителя не так тяжело, как стремиться к тому, чтобы быть достойным наследия человеком.

pov Адриан

      Он ошибётся, если наречёт, что крики чудовищ по ночам ему только чудятся. Они всегда к нему приходят, точно примеряются к тому, достаточно ли ребёнок силён, чтобы ходить среди них, или ему должно упасть на колени. Они везде – во снах, в воспоминаниях, в образах людей... Следуют за ним. Адриан их не боится. И многие из них льнут к нему под руку. Ему не следует бояться. Но когда клацанье зубов и скрежет когтей будят его среди ночи, мальчик понимает, что то более не складные картинки его фантазий. Звук слышится в отдалении, вместе с ним грохот цепей. Он уговаривает себя, что не взаправду – не по-настоящему. Хочется спросить отца, но величественный простор постели пустует, а часы указывают позднее время. Адриан развязывает ленты и позволяет тяжёлым полотнам балдахина упасть, заключив его во тьму. Он повторяет себе, что творения их силы не могут причинить ему боль. Ребёнок забирается под покрывало с головой. Скоро Дарклинг вернётся в Равку. Скоро Адриан вновь встретится с друзьями. Возможно, Алина захочет поехать с ними. Всё будет хорошо. Или лучше, чем раньше.       Мальчик проводит некоторые дни с Эрикой в библиотеке Малого дворца. Они бегают между длинных шкафов в поисках интересующих книжек или перебирают старые учебники на предмет записей бывших учеников. Единожды девочка вовсе отбрасывает собрание в сторону, обнаруживая, что несколько страниц испачканы кровью. Скверная обыденность. Адриан думает, его предубеждения излишне жестоки к Эрике. Ему нравится слушать о её успехах в исцелении и о том, как она радуется, что её сила растёт. Корпориалка даже обижается на него! Предметом досады, правда, становится то, что мальчик не знает, следует ли ему болтать о красоте его величества или их нередком совместном времяпрепровождении. Маленькие гриши не устают пытаться выспрашивать о его величестве или Триумвирате. Матей держится со своими друзьями, и пусть одаривает Адриана разнородными взглядами, но ближе не ступает. Забыть их разговор о его матери не удаётся, но и сказать мальчонке-проливному нечего. Заклинатель теряется в недоумении, когда Матей встречает его у конюшен, где им вторят крики прислуги и ржание лошадей. Но отказывать в том, чтобы прогуляться к псарням на другой стороне леса, однозначно не станет. – Эрика ведёт себя чуднó, – проливной пинает камешки, пока они ступают по гравийной дорожке, так что те разлетаются в разные стороны. – «Чудной» не значит «плохой». – Адриан, – мальчишка качает головой, растущее на его лице упрямство видится убедительным, чтобы прислушаться. Но помнится отчётливо, как целительницу дразнили и поливали водой на берегу за заурядную неподвластную слабость. Чудаковатости – это меньшее, чего могут ожидать от неё ребята за подобное обращение. – Старшие гриши неспроста присматриваются к вашему общению. – Не её вина, что остальные недостаточно смелы, – заклинатель теней никого не гонит от себя прочь. Не навязывает себя, если в его компании не нуждаются. Эрика была одинока, общение с ней кажется закономерным. – Дело не в смелости! – Матей отчего-то вздыхает, потирая лоб. Его коротко остриженные волосы напоминают колючки. – Она была слабачкой и трусихой. А в последнее время набирает в силе, учителя её хвалят. Одна из девочек вчера пошутила, что может, ей тоже стоит погулять с тобой под руку, так Эрика чуть не набросилась на неё! – Это.., – Адриан пожимает плечами, задумчиво протяжно хмыкая. Какого поведения они от неё ждут после всего жестокого пренебрежения? Он её единственный «друг». Целительница может стараться его защитить, она обещала сохранить его тайну. – Нелепо? – Весьма. Однажды сердцебиты высмеяли её за то, что она посмела кому-то пригрозить тобой, – орудие «угроз» недоумённо смотрит на своего юного собеседника. С уст Матея слетает непродолжительный хохот. – Прости, ты выглядишь так, будто можешь переломиться. Почему, к слову? Дарклинг.., – мальчишка ведёт взглядом, точно представляя высокую статную фигуру его отца. – Я родился слабым. И моя мама довольно... изящна, – из-за покачивающегося переднего зуба слово курьёзно шипит. Впрочем, это не значит, что он не может себя защитить. Но по этой причине пока Адриан исключительно полагается на мастерство в заклинании и умение прятаться, если возникает опасность. – О, – застревает на губах Матея. – Почему Эрика угрожала сердцебитам? – Они нашли под её постелью лезвия, которые используют в крыле целителей, – заклинатель на подобную речь часто моргает, норовя избавиться от картины стали пред глазами. – Хотели выдать взрослым гришам или госпоже Сафине. Но они всё равно узнали, кто-то из учителей увидел, – Матей разворачивается, чтобы идти чуть впереди – лицом к новорожденному приятелю. – Будь осторожен, ладно? Кто знает, что у неё на уме. Адриан будет. Он обещает себе быть.

•

      Мальчик окунает кисть в небольшой коробóчек с затвердевшим порошком. Вода и желтоватая бумага обращают прикосновение в синий развод краски. Цвет походит на нечто близкое к драгоценным камням – сапфирам. Но рисунок не идёт. По этой причине он дует губы и вздыхает уже четвёртый раз на последнем часу. Воспоминания возвращают к словам Алины о том, что она уже давно не касается разделённого ими искусства. Эта способность приходит и уходит. Но Адриан расстраивается и по-детски ругается себе под нос, потому что портит привезённую из Шухана бумагу. Вероятно, недостаток упражнений в силе сказывается на его настроении. Мальчик не пренебрегает тренировками, даже если Дарклинг сейчас не вытащит его из постели и не вытолкает на холодный утренний воздух для занятий. Но, вероятно, его практики выглядят истинно жалко, направление руки некому исправить, а иногда ребёнок больше забавляется, чем взращивает силу. Под вечер читая в каюте корабля, отец смотрит на него озадаченно — Адриан упоминает, что Багра могла бы его учить. И ребёнок всерьёз обижается, когда Дарклинг строжит, осаждает его намерения. Они уже говорили об этом – старуха не станет его учить, а мальчик не продержится и пары часов в её хижине. Но он упрямится. Даже пробует говорить с лесной ведьмой на староравкианском – её языке. Впрочем, несмотря на то, что ребёнок оказывается хорош на уговоры, он выкатывается с её порога в слезах уже в первый час. И проводит всё утро, свернувшись клубочком на постели. Дарклинг, выкроивший мгновение навестить рыдающего сына, сидит на краю собственного ложа. Адриана не обижает то, что он старухе не нравится, но он оказывается совершенно неприспособлен к жестоким размашистым речам. А вместе с тем ни трость, ни близость камина его не воодушевляют. Отец говорит, что у каждой внутренней силы своё воплощение, а Багра всегда было такой – с ним и подавно. Её суровость – малый осколок всех зверств мира. Их виденье воспитания исключительно разнится. А в Адриане, которому и подзатыльник никогда не отвешивали, иной подход косит всё благое. Родитель может быть груб в жестах, но то не сравнить. Губы Дарклинга сечёт усмешкой в словах о том, что, оказывается, Алина имеет редкую слабость к его слезам и грозится расколоть роковую хижину надвое. Разумеется, в сердцах. Воспоминания о минувшем ведут руку кривой линией, так что рисунок получается неказистым. Царские палаты вновь заходятся неразборчивыми звуками ребяческого негодования. Смотря под потолки, господин Ланцов улыбается, рука его подносит к губам янтарный напиток, заключённый в хрусталь. – Вам не по душе моё бурчание? – Прошу тебя, бурчи на здоровье, – мужчина одобрительно кивает, – ты не первый человек в этом кресле, кто скрашивает мои дни редкой страстью к ворчанию.       Адриан смеётся. Расти он в Большом дворце, его место было бы где-то под столом, в ногах матери, и расклад настроений остался бы прежним. Голос резко стихает, мальчик сутулит плечи, зажимаясь подле своего рисунка. Господин Ланцов смотрит на него излишне пристально, пытливо. Он садится ровнее, ничто в том не походит на расслабленную поставу, явленную минутами ранее. От его взгляда хочется спрятаться. Настроение меж ними мгновенно рассеивается, а Адриан утыкается носом в своё занятие. Но вскоре он провожает его величество взглядом, слыша хлопанье дверей. И сам задерживаться не стремится.

•

      Для купаний время исключительно позднее. От одной мысли о воде в дворцовом озере посреди осени у мальчика дрогнут ноги, а предложение Эрики и без того не представляется ему надёжным. Но Адриан скоро соображает, куда собираются старшие гриши – к паровым ваннам, небольшим каменным бассейнам, вода в которых горяча круглый год. Правда, перспектива оказаться там поздней ночью в окружении юных ребят для него непозволительна. Он не боится стать предметом гнева и недовольства Жени Сафины, но и Эрике не отвечает согласием. В ту ночь Адриан приходит к баням, лишь потому что ему не спится. Он говорит себе, что отца не будет всегда рядом, чтобы уберечь его от кошмаров, но не может совладать с дурным сном. Заклинатель никак не заявляет о своём присутствии, сидя на другом берегу от того, где дурачатся юные гриши. Слышит отчётливо многие из их слов. Тёплый воздух щекочет босые ступни, что почти касаются воды, пока он располагается на камнях. Не стоит ждать ничего доброго от отца, если хотя бы образ этого места ускользнёт в его мысли. Правда, улыбка трогает губы, Адриан совсем не против присутствия Алины. Связующая нить между ними крепнет. Зачастую он не знает, как выразить ей своё восхищение. Его мать быстро учится. С трудом удаётся усидеть на месте, когда рука девушки ложится ему на спину, успокаивающе поглаживая. Только садясь рядом с сыном, она может осмотреться. Алина не журит его за столь неугодное времяпрепровождение, но предлагает проводить к постели, рассказывая о том, как идут дела в путешествии и позволяя задавать десяток вопросов. Да и, слушать немалочисленные примеры бахвальства Николая ей приходится по душе не меньше. Адриан зевает, пока они идут, держа друг друга за руку. Они разные. Голоса отца и матери, манеры речи... Но в обоих он находит покой и чувствует себя защищённым. Даже если ни одного из них нет рядом. Связь усилителей – сложное и в чём-то страшное понятие, но в такие мгновения её цена безгранична. И отчасти мальчика забавляет, что он никогда не видит родителей вместе, они всегда посещают его по одному. – Я скучаю по тебе, – пока они минуют стены Малого дворца, ребёнок любопытно поднимает нос кверху. Он много раз слышал, как люди говорят друг другу эти слова, но никто не разъяснял ему значение и с подобными признаниями не обращался. – Что значит «скучать»? – Это значит, что я очень хочу увидеть тебя вживую. Прогуляться с тобой. Быть рядом, когда ты отправляешь спать, и поставить близ кровати сладкий чай, – зеркало, попадающееся на пути к постели, выдаёт красноту щёк, отчего Адриан норовит поскорее спрятаться под одеяло. Алина садится подле постели, рассматривая неизменные покои Дарклинга — их безликие стены, обсидиан купольного потолка. – Тебе нравится здесь ночевать? – неожиданно интересуется девушка, улыбаясь от последующего вопросу «угу». Только нос из-под покрывала торчит. – Эти покои были моими опочивальнями, пока я возглавляла Вторую армию. – Тогда почему ты сейчас не отдыхаешь здесь? – мальчик выглядывает из укрытия, когда Алина закашливается. – Возможно, я подумаю об этом, как только найду способ выставить с постели твоего отца. Он занимает слишком много места. – Так значит, – иная мысль перетягивает внимание Адриана, и он скоро садится на постели. Покрывало тянет плечи к перине, но голова поникает от неоспоримого знания, что запоминается ему среди многих слов, подаренных этой ночью. – У тебя получается разрез? – ему древнее умение представляется исключительным и высоким, когда говорят о большом потоке силы. Желание редкого навыка сильнее страха пред разрушительной силой, которую несёт в себе их мастерство. – Выходит, я последний. – Адриан, ты ещё очень и очень юн, – ему кажется, Алине не близки подобные чаяния. От сонливости её образ размывается в свете свечений. – Но однажды у тебя получится. Нужно лишь правильное время. И если я тебе понадоблюсь, я буду рядом, чтобы тебя научить.       Мальчик пока не знает природу обещаний. И их жестокую особенность, что иногда люди невластны над тем, могут ли они исполнить свои клятвы. Но он хочет ей верить. Пусть, когда ребёнок проснётся, матери не будет рядом, но он сомкнёт глаза, зная, все ужасы лишь двух абсолютных сил бояться. Тьмы, в которой таятся худшие из монстров. И света, который всего худшего не терпит.

•

      То случается с ним не впервые. Он привычен. К тому, чтобы денно и нощно находиться среди людей, наделённых властью или силой. К окружающим трагедиям, не все из которых Адриан понимает, наблюдая за поведением людей вокруг. Может, это и есть причина спокойствия, пока он вышагивает по коридору Большого дворца, держа в руках книгу, а навстречу бегут солдаты царской гвардии или стражи, точно и вовсе его не замечая. За очередным углом шепчутся обеспокоенные слуги. Подлинный переполох. Маленькое сердце тревожится, и ребёнку мгновенно хочется найти господина Румянцева, но пойди мальчик к нему пред всеми пытливыми взорами, он может серьёзно подставить молодого князя. – Адриан! – окликает непривычно суровый мужской голос из-за спины.       Стоит признать, маленький гриш никогда не видел, чтобы Николай Ланцов столь быстро ходил. Он не бежит и в его движениях нет беспорядка, но в них чувствуется напряжение. Тяжесть, что переливается ребёнку на спину, пока, держа за руку, мужчина ведёт его с собой по коридору. И Адриану не нравится его сильная хватка – дурно от знания, что он не сможет высвободить своё слабое тело без применения мастерства заклинателей. За царём Николаем следуют несколько мужчин, их формы разнятся, после к ним присоединяется госпожа Сафина, Толи Юл-Батара не видно нигде. Слова «визит фьерданской делегации» звучат важно. И в той же суровой мере опасно, когда среди чужой речи проскальзывает слово «дрюскели». Изучая стены вокруг себя, легко понять, что они направляются в Малый дворец, пока ребёнок находит нечто занимательное в том, чтобы слушать чужие указы, стараясь поспевать за шагом старших. «Созвать ко двору прибывших как сопровождение солдат Первой армии. Перевести детей-гришей вместе с учителями обратно в школу и приставить к её стенам вооружённых гвардейцев. Оповестить городскую стражу, все собрания гришей в городе и знатные семьи, которые их жизнями располагают. Укрыть Давида Костюка под территорией дворцов и подготовить к возможному отбытию. Послать гонца в пересадочную гавань и вооружить корабль. Уведомить Дмитрия Румянцева. Предупредить все государственные учреждения. Приставить стражу к отделениям портных и фабрикаторов...» Впору последним словам, они проходят в своды обители всех гришей. Адриан позволяет себя вести, пока, оставаясь с ним наедине, господин Ланцов проводит его через Зал военного совета и дальше, усаживая в низкое кресло в приёмной Дарклинга. – Разве послы – плохие люди? – спрашивает мальчик, остерегающе осматриваясь. Ему не приходится по душе, когда трогают излишне, даже если мужчина не имеет притязаний на его силу. И руки царя Николая на собственных плечах заставляют его беспокоиться. – О, нет, послы весьма занятные собеседники, с которыми можно вершить судьбу мира время от времени, – маленький гриш находит дивным, что в такой час некто может щедро рассмеяться, точно не под дверьми господина Ланцова стоит беда. – Но с ними прибыли очень плохие люди, – ребёнку нравится считать, что он доподлинно понимает человеческие чувства. Но он взаправду не может разобрать, переживает государь за благополучие столицы, или есть в том доля тревог за жизнь сына своего врага. – Адриан, если ты попадёшься им на глаза, особенно в этом, – ладонь указывает на его кафтан, – не будет хорошо никому. Ни тебе, ни твоему отцу, ни Алине Старковой – ни всему, что ты любишь в этом месте... – Ни вам? – Мне – особенно, и я очень не хочу так тешить волю Дарклинга, – подмигивает ему мужчина.       Мальчик сдавленно кивает, когда царь Николай поднимается на ноги, чтобы приставить стражу к главным дверям в обитель Тёмных генералов, но, пожалуй, пересекая Зал военного совета, чтобы вновь выйти к трапезным столам Малого дворца, Адриан ожидает найти их запертыми. Не сомневается отчего-то, что окажутся заперты и те, что ведут напрямую к выходу на улицы. И эта мера равкианского государя в юном взгляде не красит. Вернее, отталкивает особенно сильно. В стенах, если увидят, сразу перехватят, и от того на сердце расползается скверное чувство. Ему известны иные выходы, но от мысли о том, что его посмели запереть попросту невыносимо. Мальчик не боится огня, что прост в своём характере и намерении обжечь. Но он совершенно не умеет управляться с клетками, какие бы формы они ни принимали. Слезая с кресла, Адриан усаживается на пол, подбирая под себя ноги. И дёргает за нити – одну, другую... Чувствуют ли они, что ему тревожно? Расхаживая по покоям, маленький гриш проверяет собранные дорожные сумки и оборачивается беспокойнее нужного, когда Дмитрий появляется в дверях. На его высокой широкоплечей фигуре лежит плотный плащ, скрывающий синий кафтан. – Малое стоит переживаний, – убеждает мальчика инферн, кладя на его плечи тёмную накидку с капюшоном и помогая застегнуть, чтобы уберечь от людского внимания. Легко заметить, что щёки князя красны, а его руки бессвязно дрожат. – Но вам неспокойно, – шепчет Адриан, точно разделяя чужой секрет. – Пред тем, как прийти сюда, я воочию видел человека, который возглавлял страшное преступление против моей семьи. Смею надеяться, мне простительно «неспокойно», – из-за высокого роста Дмитрию приходится наклоняться, чтобы вести ребёнка к коридору, ведущему в общежития Малого дворца. – Мы не взяли сумки, – раздосадовано отмечает юный заклинатель, надеясь вернуться. В этих свертках сыщется добрая доля последнего полугодия его жизни. Отец говорит не привязываться к вещам, но некоторые из них кажутся бесценными. – И мой жеребец всё ещё в царских конюшнях. – Пока мы не уезжаем, – слова господина Румянцева звучат в благородной мере спокойно, и лишь держа его тяжёлую продрогшую руку, Адриан может сказать, насколько тяжело эта сдержанность в изречениях и поведении ему тяжело даётся.       Проваливаясь во тьму и сырость подвалов, они сворачивают раньше, чем успевают выйти к комнатам гришей. Дмитрий изрекает нечто об излишне раннем приезде северных гостей и о том, что Дарклинг должен прибыть лишь через неделю. Но мальчик заботится в большей степени о том, куда они направляются. Вероятно, Алина будет злиться, что ребёнок в подобной мере пренебрегает словом господина Ланцова. И мгновение дитя воистину чувствует вину за свой поступок. Но у равкианского государя достаточно забот, и сын врага – не одна из них. Николай даже не его царь, хотя Адриан умеет быть благодарным за чуткое отношение. Они вновь выходят к дневному солнцу через безлюдный в это время собор святой Елизаветы. Город видится иным, или то лишь чудится? Точно среди дневного люда таится страшное. Дмитрий заводит его в один из трактиров нижнего города – здание высокое, стоит на берегу канала, на углу с главной дорогой, что ведёт к вратам в стенах Ос-Альты. – Парень, ты чего мальцов по таким местам водишь? – непристойно кличет инферна мужик из-за стола у стены, но они на него не оборачиваются. Свет в заведении скрадывают заколоченные окна и догорающие свечи в подвесных лампах. А в тени почти невозможно различить их лики за глубокими капюшонами. Нос морщится от запаха дешёвого алкоголя и пота. – Коли нет креплёного вина, подай квасу – да почернее!       При управленце трактира Адриан ютится у ног молодого князя, стараясь не расхохотаться от подобной манеры речи, которая ему совершенно не идёт. Слова звучат на редкость нелепо и плачевно. И то выговаривает Дмитрий так, будто исполняет назначенное ему предписание. Но раньше, чем их отправляют к свободному столу, они проходят в глубь здания, ступая на узкую лестницу, где путь им преграждает мужчина с сильными руками и шрамом на губе. Он одет заурядно для города – точно гость из местных деревень. Тому в руки передают монетку, мальчик успевает заметить на ней герб семьи Румянцевых. Значит, не монетка. Пропуск. Они минуют второй этаж и поднимаются на неестественно просторный чердак, где даже мужчина фьерданской стати может встать в полный рост. Когда люк за ними закрывается на засов, ребёнок позволяет себе осмотреться, замечая десяток крепко сложенных мужчин и женщин при оружии за парой простых деревянных столов. Должно быть, опричники. За другим столиком в свете лампы находятся знакомые лица. Ни на ком в разумной мере нет ни формы, ни кафтанов. Проберись сюда случаем пьяный гуляка, он примет повстанческую группу за простое сборище горожан. Они с Дмитрием ступают к приближённым девушкам. Одну из них – шквальную Регину, Адриан уже встречал не столь давно в Шухане. Но справа от неё над столом склоняется девушка семьи Воскресенских. Сердцебитка – младшая дочь. Её густые тёмные волосы собраны сзади, а глаза в незабытой мере милы. Надежда. Но мальчик не знает ни одного человека, который не звал бы её «Наденькой». Она исключительно образована и обладает нежностью, которой люди её склада зачастую лишены. Ей с раннего возраста прельщает долг солдат – воинов, но семья того не дозволяет. Впрочем, это то малое, что ребёнку о ней известно. Дмитрий мог бы сказать больше, но они редко видели друг друга с тех пор, как он избрал быт Большого дворца, а подруга осталась при Дарклинге. – Сударыни, – приветствует девушек господин Румянцев, чему Регина уделяет внимание малое в изучении разложенных на столе листов пергамента. Но Надя выпрямляется, печаль в глазах и скромная улыбка рисуют её милые черты лица, когда она присматривается к инферну. – Дмитрий, – если бы щёки его не были до того красны, Адриан бы нарёк, что мужчина зарделся. Мальчик забирается на лавку подле сердцебитки, протягивая ей руки. Они оба были обожжены. И оба разделяют чувства к людям, которые сотворили это с ними. – Как вы выросли, мой маленький господин. – Разве вам полагается в столь холодное время находиться в столице? – изречение инферна о холоде звучит нелепо в середине осени, но вероятно, так молвят, чтобы избежать внимания посетителей трактира. – На то есть дозволение наших генералов. – Чем больше документов и книг будет сохранено перед напастью, тем легче после будет восстановлено утраченное, – рука Нади указывает на книги с царскими печатями на краю стола. И боязно предположить, что они взаправду были выкрадены из Большого дворца. Девушка голову от своего дела не поднимает, но обращается к Дмитрию. Они могли не видеть друг друга все эти годы. Но Адриан вырос в обществе Надежды. И он не припомнит и месяца, в который сердцебитка не спрашивала о возвращении Румянцева и его благосостоянии. – А что же причина вашего визита, молодой господин? – Северные гости пожаловали раньше, чем мы полагали, – инферн размеренно указывает на мальчика, точно пламя и агония в нём затихают. – Мне указано отправить его к убежищу, если наш покровитель не вернётся в указанное время. И оно ещё идёт... – Так исполняй приказ, как тебе велено его исполнять, – не со зла перебивает мужчина за соседним столом. В его бороде виднеется проседь. – Если мальчик оставлен на попечительство щенка, пусть он его и прячет. Начнёте суетиться и выдадите нас не только волкам, но и всей столице разом. – Через три дня мы отбудем к убежищу, – Адриан разворачивается к ним, стоит Наде выйти из-за стола. Она – точно в утешающем жесте, кончиками пальцев касается предплечья Дмитрия. Значит, дитя может или дождаться Дарклинга, или отбыть с ними. Остаётся вздохнуть. Три дня не выдадутся простыми, но зато уже скоро он вернётся к своим друзьям и дорогому сердцу месту. – Нашими путями ему ничего не грозит. – Я останусь, – неожиданно заключает молодой князь, так что даже Адриан недоумённо хмыкает. Регина выговаривает нечто на сулийском, что легко принять за порицание. Они все этого не понимают. Мальчик лучше прочих знает, как сильно Румянцевы нуждаются друг в друге, и если инферн решает подобным образом, на это должны быть редкой важности обстоятельства. – Если вы будете его сопровождать, мне незачем ехать. И... Я уверен, Дарклинг сочтёт мои причины остаться достойными. – Дмитрий.., – видится, досада омрачает лицо госпожи, стоит ей неодобрительно покачать головой. – Надя. – Все ждут твоего возвращения, – Адриан мысленно ругает себя за то, что продолжает слушать их разговор, но вежливо разворачивается к столу, забираясь с коленями на лавку, утыкаясь носом в писания. – Столько людей, верно, погибнет, и ты не... – Нам не известно, как пойдут дела к зиме, – мальчик мысленно проговаривает за Дмитрием слово «зима». Тяжёлое в своей сути время для Равки, царского двора, отступников – для всего живого. Люди обманутся, если нарекут, что мальчишке известно всё о замыслах его отца или планах приближённых. Зачастую он разузнаёт всё в нужное время, ходя вокруг их столов, слушая, изредка спрашивая. – Лучше вам иметь своего человека при дворе. – Вы не сражаетесь, господин Румянцев, – точно заговорщицки шепча, замечает Адриан, стоит им вернуться на городскую улицу. Понимая, о чём молвят, инферн дозволяет себе мягкую улыбку, что не увидишь при дворе. – В моей семье не устраивают бойни за женские сердца, – произносит он с редким тоном благородства в голосе. Родовая черта. – Они выбирают нас. – Но вы ничего не делаете, чтобы она выбрала вас. – Она обручена, Адриан, – слова Дмитрия звучат меланхолично, словно его сердце давно смиренно с участью заложника положения. – Её жених достойный человек, кем я не являюсь. Если бы не грядущая напасть, Надя уже была бы замужем. Я оскорблю память своих родителей, если испорчу отношения между нашими семьями из-за душевных мук.       Пока его ведут обратно в Малый дворец, мальчик не предпочитает спорить о предметах людских чувств, но ему нравится узнавать. Он рос с отцом, тётей и близнецами, но Дарклинга всегда окружают сторонники, а наблюдательность является исключительным качеством человека. Люди нередко пытаются ребёнку угодить или приблизить себя к господину через него, но Адриан счастлив, что с раннего возраста может быть среди них. Ему нравится видеть, как они любят, общаются, помогают, сражаются, спорят или ведут дела. Брат протягивает руку брату, мать воспитывает сына, девушка противостоит указам своего сударя, солдат обнимает друга после возвращения домой... Дарклинг говорит, внимание к человеческому сделает маленького заклинателя великим человеком, которому не будет равных в понимании вещей. Он считает, люди сами научат, как выбирать необходимых из них и кого стоит обходить. Но пока Адриан – ребёнок, он не придаёт многим высоким словам значения. Может лишь чувствовать, присматриваться, доверять излишне, ошибаться.       Ему это не нравится. В утренние часы следующего дня, предвестником шторма дождь бьёт по стенам школы. Мальчик сидит подле окна в одной из учебных комнат с гришами постарше и рассматривает померкшие купола угодий, темень стен Малого дворца. Небо серое и темнеет с каждым порывом ветра. Мимо проходит солдат Первой армии с оружием в руках. Картина окружающего редкостно печальная. Адриан не сосчитает, сколько раз за минувшую ночь он слышал детский плач, не смыкая глаз. Кошмары его не покидают, а ныне чудится, что ужасы уже здесь – являются воочию среди белого дня. Иногда сердце трепещет в нужде сесть посреди раскидывающего поля и осветить солнцем дворцы, а после всю Ос-Альту, чтобы люди перестали бояться, а плач стих. Юный гриш смотри вокруг себя. Дмитрий говорит, об этих детях позаботятся, но мальчику хочется забрать их с собой. В сказочный город, где они не будут дрожать и ходить смогут гордо. Адриан не приходится по душе обществу учителей – одна из причин, по которой он пытался проходить обучение с остальными детьми. Некоторые из преподавателей – старые гриши или пожилые служители Большого дворца. И в отсутствии Дарклинга, они не скупятся на свои презренные взгляды или нарочита обронённые злые слова. Они проводят вечера вместе с Матеем, мальчишкой-сердцебитом постарше и Эрикой. Заклинатели мастерят образы из своих стихий, а корпориалы слагают план маленького побега, если их продолжат держать в школе. Вероятно, Адриана даже не будет рядом, когда они попытаются его осуществить. В ночь на четвёртый день мальчик вылезает через окно, окутывая себя тенями и ступая меж солдатами. Один из дозорных оборачивается на звук, отчего маленький беглец едва не подпрыгивает на месте, налетая на Мишу с ружьём в руках. Мальчик думает о нём весь последующий путь к дальнему берегу озера. Вероятно, и Мальен где-то рядом. Алина любит их. Но Адриан более ничего не может для них сделать. Дмитрий ждёт его с осёдланными лошадьми, но они успевают всего взять тех под уздцы. – И далеко ли вы уйдёте с животиной? – ветер уносит слова, что не звучат в полный голос, но полнятся строгим тоном. Мальчик успокаивающе гладит жеребца, что топчется на месте и едва не взбрыкивает, когда Багра выходит из-за деревьев. Ночь будто стелется к её ногам, а глазницы неприкрыты, чужой глаз не заметит живость теней. Им обоим неизвестны намерения ночи, но ребёнок убеждает, что страшится нечего. Дмитрий настороженно выходит вперёд. Ему должны были рассказывать о небесславной наставнице гришей. – Ты, мальчишка Румянцевых, воды в рот набрал? Какой ход окажется достаточно широк? – На другой стороне леса, у дальних конюшен есть водопад, – слова инферна сечёт волнение. – Тот самый, через который щенок ходит средь бела дня, и вы полагаете, что он эти пещеры не охраняет? – в голосе женщины слышится недовольство их глупостью. Она опирается двумя руками на трость и почти цокает. – Но Дарклинг... – Дарклинг оставил бы лошадей, а вместе с ними каждую безделицу, и шёл бы при одном оружии ходами под Малым дворцом, – журит их Багра, точно двух малых детей, пойманных за нелепыми проказами. О большем не говорит, веля идти за ней. Адриан ступает первым. Дмитрий смотрит на него с насторожённостью и непониманием. Они оба не ведают, как женщина ступает меж деревьев, заходя всё глубже в лес. Дорога неновая. Легко понять, что ступают к древнему, обросшему плющом монументу с фонтаном ещё времён первых Ланцовых. Каждый из них хоть раз прогуливался там. У задней стены палка Багры указывает куда-то вниз, пока ребёнок придерживает лошадей. – Выбей-ка плиточку, ваше сиятельство. Не поленись, – инферн едва не падает назад себя, когда ему под ноги начинают осыпаться камни. Некоторые катятся вниз по открывающимся ступенькам. – Открытым его очень скоро найдут, поэтому поторопи шаг, дитя, – голос женщины звучит над головой, пока Адриан спускается. Легко услышать, как чужая трость ударяет по господину Румянцеву. – Если ты достаточно умён, лже-князь, то ты покинешь этот город и забудешь путь обратно, пока сам не оказался на костре.       Очень скоро, сидя верхом посреди широкой дороги, мальчик оборачивается. Затянутое тучами небо лишено звёзд. Стены Ос-Альты величественны и темны, города за ними невидно. Адриан зевает, когда среди неясных развалин они вновь встречаются с Региной, Надей и парой вооружённых мужчин на востоке от столицы. Большинство увиденных до того опричников ожидаемо остаётся в Ос-Альте. Дмитрий не спускается с ними под землю. Регина называет его «deaht satok». Как она разъясняет, значение с сулийского близко к «смерти желающий». Широкий подземный ход встречает их вывешенными факелам на стенах, снизу доносятся голоса. Передовая коня сопровождающим, мальчик едва не спотыкается на утоптанном склоне от осознания, что они не поедут верхом. Они воспользуются «бегунками». И название у них говорящие. «Бегунок» – совсем молодое изобретение, разработка совместного труда шквальных, инфернов и фабрикаторов. Дарклинг знает, какими путями вести людей через Равку. Но во времена после его воскрешения потребовалось возить и грузы, перехваты которых на местных дорогах до сих пор остаются угрозой. Тогда гриши вдохновились сплавляемыми по деревянным рельсам телегами, которыми перевозят сырьё на рудниках. Поток ветра способен поднять в воздух корабль и гнать его по воде, а значит, способен и толкать телегу. Природная система пещер в Равке служит им на славу. Вначале укреплялись и расширялись стены пригодных пещер, после прокладывались простейшие рельсы из железа и укреплённого прочниками дерева. Бегунками поставленные телеги зовут от того, что во время создания ценилась скорость, от того принцип их работы до сих пор не меняется. Фабрикаторы достраивают новые дороги, выводят рельсы через глухие леса, разбивают пути, если кто-то их находит. Они позволяют возить грузы по Равке незамеченными и передвигаться в полтора раза быстрее, чем то выходит на лошадях. – Тебя там ожидают, – указывает Надя, когда рельсу показываются впереди. В обыкновение там присутствует двойка шквальных, от того ребёнок смотрит на девушку с непониманием. – Они спрятались в гружёной телеге, и мы заметили их только на второй день пути. – Князь и княжна Румянцевы поседеют в молодых годах с этими детьми.       Вполуха слушая замечание Регины, Адриан сбегает к пустующим сцепленным друг с другом бегункам. Опираясь спиной на одну из вагонеток, стоит девочка лет одиннадцати, её плотные одежды походят на угольную форму опричников. Огонь факелов рисует светлые волосы рыжим. Она сонно моргает, завидев пришедших, а в другое время настороженный взгляд становится теплее, стоит заклинателю подбежать, осторожно обнимая за шею в нужде не опрокинуть. Мира Румянцева. Маленькая воительница, извечно утаскивающая острые предметы из оружейных. Она тихо шипит на его ухо, подзывая к краю телеги. Адриан прыскает от смеха, находя на пыльном дне завернувшегося в добротный плащ рослого мальчишку помладше Миры, чьи волосы растрепались по лицу. Он спит. Заклинатель не видел его всего полгода, а – его благородие, наследный сердцебит своей семьи, Николай II Румянцев уже сопит в присутствии своего друга и не ведёт ухом. Правда, в следующую минуту они с Мирой сваливаются на него из-за края телеги, отчего по пещере проносится заливистый смех. Откуда-то доносится мужское ворчание. Коля почти на голову выше Адриана и немногим старше, но обладает исключительными манерами, отчего заставляет себя встать и поклониться. Маленького заклинателя едва держат ноги, потому что они с Мирой не могут перестать хохотать. Брата и сестру, несомненно, накажут по прибытии в убежище. Но теперь в дневной час они дождутся Адриана, который пойдёт отбывать наказание вместе с ними.

pov Алина

      В минуемых стенах Ос-Альты нечто меняется. Поднятие флагов и гербов кажется разумным, но люди ходят иначе, озираются по сторонам, их плечи жмутся к земле не то от страха, не то от неопределённости. Послы и сопровождающие располагаются в одном из министерских домов, Николай не желал видеть их во дворцах – рядом с детьми. Равка обладает особым пристрастием наращивать вокруг одной серьёзной проблемы множество других – исключительно похуже. Визит и ожидание фьерданцев, расхаживающие по столице дрюскели, побег Дарклинга, а вместе с тем и закономерная пропажа Адриана днями ранее... Пересекая галопом улицы столицы, Алина успокаивает себя тем, что когда она выкроит спокойный час во всём сгущающемся безумии, она сможет их найти. Заклинательница надеется. Тело ведёт от воспоминания о том, как Дарклинг взывал к ней по связи в мгновение скорби. И она не ответила. Что ему мешает теперь вернуть должок? Хочется верить, Адриан ещё не настолько умел, чтобы блокировать связь, но он – маленький умник, и надежд на то почти не остаётся. Если бы речь не шла о благополучии Николая, вероятно, Старкова бы вспылила, сожгла в лучах солнца ещё пару деревьев в царском лесу, но одна мысль её успокаивает. Они всё ещё в Равке, но Дарклинг был бы последним глупцом, если бы дозволил своему маленькому сыну ходить по одной земле с охотниками и Ярлом Брумом, а значит, Адриану должно сейчас находиться где-то очень и очень далеко. На то малое Алина надеется, пересекая одни из ворот дворцовых стен. Она солжёт, если скажет, что уход Дарклинга не выжигает её ледяным пламенем изнутри. Ей хочется закричать и расколоть что-то надвое. Не веди она все эти игры, скажи сразу «да», остался бы он? Девушка не желает знать, спешиваясь с лошади близ конюшен. Сильная рука подхватывает за предплечье, так что сапог едва не выскальзывает из стремени, но её осторожно ставят на землю. Мёртвое имя замирает на губах, но всматриваясь в родные голубые глаза, Старкова обнимает Мала за шею, скоро отступая. – Я на службе, София. – Прости, – шепчет она, снимая с седла плащ и ножны. В Равке во всю расходится глубокая осень, отчего по рукам бежит озноб. Оретцев не врёт, за его спиной покоится казённое ружьё, форма Первой армии лежит по телу, но то ли причина холодности его рук и серости взгляда? Алина рада его видеть, но на выражения чувств сейчас не найдётся и минуты. – Почему ты здесь? – Когда фьерданская делегация прибыла к заставе на границе, попросили целый отряд, чтобы сопроводить их в столицу. Не наш, но мы с Мишей и Майей вызвались добровольцами, – Мал сопровождает её до ближайших врат дворца, но внутрь не заходит, обрекая с сожалением взглянуть ему вслед прежде, чем придворная суета затапливает государеву советницу с обеих сторон хлёсткой волной.       Иногда ей свойственно забывать, как много людей нуждаются в её слове. Особенно в трудное время. Николай тянул время для них достаточно и больше делать того не намерен, поэтому девушка немедленно велит приготовить купель и одежды, а после спешит обмыться с дороги. Если фьерданцы привели с собой Магнуса Опьера, желание выждать их возвращение кажется разумным. Ему нужды свидетели. Свидетели и заступники, которые поручатся за его наследное право и кровь. Алина надевает свой тёмно-синий камзол и оставляет волосы лежать на плечах. Если повезёт, Женя успеет собрать их по бокам и подколоть золотыми заколками, которые осядут капельками сапфиров в волосах. Николая девушка встречает уже в коридоре. Ладони спрятаны в аккуратные белые перчатки, на плечах лежит парадный мундир, сияющий чистым золотом, так что хочется зажмурить глаза. Если он не заговорит фьерданцев, то вполне можно попытаться ослепить. Старкова проводит в обществе государя достаточно времени, чтобы видеть болезненное истощение, залёгшее под его глазами, но его манерность и ясность речи никогда того не выдаст. – Дарклинг пропал, – из-за острой нужды молвить вполголоса, речь весьма походит на бубнение. Вероятно, уже должен был найтись кто-то другой, кто преподнёс бы эту радостную новость своему царю, но Алина вызывается сказать отдельно. Может, где-то глубоко её грызёт за это вина. – Замечательно! – Ланцов хлопает в ладоши, голося чуть ли не под все своды Большого дворца. Советница, пожалуй, его воодушевления не разделяет. – Когда всё идёт по плану, это нисколько не интересно.       Тронный зал встречает их привычной вычурной картиной. Высота мраморных потолков в три этажа и окна, увенчанные золотыми орлами. Длинная голубая ковровая дорожка пролегает через всё помещение, заканчиваясь у возвышения, на котором стоит золотой трон. Один. Место бывшей царицы Эри убрали. Девушка не носит символы власти или награды, но дивное зрелище, она стоит выше, чем когда-либо в своём генеральстве стоял Дарклинг. У трона. Старкова всегда стоит рядом с Николаем по правую руку. В тот же день, когда к месту Ланцова приставили трон Эри, она впервые взошла на помост. Знать и военных, разумеется, не созывают, пусть и в столице, наверное, не найдётся ни одной живой души, что не знала бы о северных гостях. Триумвират стоит на нижних ступенях, каждый в чинном одеянии своего ордена. Алина изумлённо переглядывается с Зоей, когда в зал проходит Дмитрий. Но не визит инферна причина озадаченности, а возвращённые Румянцеву дозволения. По его груди тянется лента из красного бархата с гербом семьи и знаками, присущими титулу. Должно быть, это было решено ещё до собрания. На голову Николая теперь водружена корона из сверкающего золота, что украшена тяжёлыми сапфирами. Иногда приходится только гадать, как она не падает с его головы. По сторонам зала смирно стоят солдаты царской гвардии. – Их визит под наступление зимы весьма дурной знак, – выговаривает сквозь зубы Женя после того, как государь велит пригласить в их общество заждавшихся гостей. Воздух сгущается настолько, что кажется, будто теперь весь мир сосредоточен в этом зале. – Удобно быть человеком, не верящим в приметы, – Ланцов ленно возносит руку, сидит и того вальяжнее. Старкова и забыла, каким он может быть невыносимым, сидя в этом зале, если желает сыграть представление! Хочется верить, в программе сегодня ничего из «трагедии». – Я сам решаю, что есть дурной знак. – Твари Дарклинга сейчас оказались бы полезны, – Зоя хмыкает безразлично. Даже надменно. Стоит, как с детьми в приюте, шикнуть, чтобы никто не смел более разбрасываться именами, которые фьерданцам слышать необязательно. – Мы так не встречаем гостей, Зоя, – с наигранным неодобрением качаем головой Николай. И всё же, как только корона не падает! Шквальная на подобный жест звучно хмыкает. Мол, очень жаль.       Алине кажется, каждое счастливое воспоминание покидает тело, когда в зале представляют членов фьерданской делегации. Послы, переводчики... Она слушает о каждом. Кончики пальцев подрагивают от вида четвёрки дрюскелей в их серебристой, думается, парадной форме. Грудь вспарывает разнообразный вид орудий, привязанных к их ремням. Сколько гришей ими были убиты? От одно взгляда на фигуры охотников тошно. И не от того, что страх заволакивает тело, а потому что девушка не может до них добраться, заставить вымаливать имена каждой из погубленных ими невинных жизней. В центре группы стоит его королевское высочество – принц Фьерды. Расмус Гримьер обладает среднего для своего народа ростом и длинными золотыми волосами, но его худоба, нездоровый цвет кожи и угловатое острое лицо создают истинно жуткое впечатление. Ему уже за двадцать пять лет, но телосложение всё ещё хрупкое – точно юношеское, а движения неказистые. Поговаривают, он пережил страшную болезнь, но продолжает хворать со дня своего рождения. Старкова тяжело сглатывает, рассматривая человека, что ступает в шаге от своего принца. Несмотря на свой почётный возраст, Магнус Опьер редкостно хорош собой и крепок в плечах. Его голубые глаза вокруг усеяны морщинками, а волосы по-прежнему не потеряли цвет. Алина с лёгкостью может представить, как Николай в светлом будущем носит схожую, тронутую сединой бороду. Его взгляд серьёзен, и если бы мужчину хоть немного заботил порождённый сын, и он не пытался лишить его трона, Алина бы даже сочла лицо судостроителя приветливым. Одно не укладывается в голове, как Магнус смотрит на их царя. С сожалением. Кровь вскипает от вида другого мужчины. Девушка может поклясться, что спрятанные за спину руки сжимаются в кулаки. Не имей она контроль над солнечной силой, золотое пламя вспыхнуло бы прямо в тронном зале. Она не сможет предположить, существует ли эта цифра, но с каждой её единицей омерзение к Ярлу Бруму лишь множится. Заклинательница верит, она знает всё о ненависти. Но ненависть заполняет её до краёв и хочет перелиться. Раньше, видя командира дрюскелей издалека, Старкова не испытывала эти чувства, но теперь они её прожигают. Она видит схожие в Зое и Жене. Серебристый знак волка на чужом одеянии противен глазу.       Алина едва не теряет себя, видя в делегации единственную девушку, что идёт близ Опьера и не уступает ему в росте. В страшном чувстве приходит осознание, что они уже встречались. Тогда у Петразоя босая на холоде – с окровавленными ногами, незнакомка в цепях, что переводила слова дрюскелей и жителей деревни. Она по-прежнему в тревожной мере худа, лицо остро и болезненно бледно. Девушка похожа на фьерданку, но глаза... Тёмные глаза теплы и обладают необыкновенной мудростью. Её длинные посёкшиеся волосы заплетены в косу, а одета она так, как могла бы любая другая жительница северных деревень – длинное платье из хлопка и серый сарафан. Прямые руки смиренно сложены пред собой, Старкова замечает на них металлические кольца, идущие от каждого пальца к предплечью. Её представляют как переводчицу. Но подлинный ужас приходит в мгновение, когда Алина понимает, почему лик девушки казался ей приметным. Она видела его не так давно – нарисованный прекрасный портрет старшей дочери князя в родовом собрании Румянцевых. Непозволительно, но советница косит взгляд на Дмитрия. И ей кажется, в другое время она могла бы разрыдаться от чужого выражения. Потому что инферн держит руку на груди, он не дрожит, голос не сотрясает воздух, но верно, каждая душа в зале может видеть, как по его лицу катятся слёзы. Ни Зоя, ни Женя, ни Николай удивлёнными не выглядят, почему тогда Алине не сказали, что они нашли Ирину Румянцеву? Впору метаниями объявляют титулы их царя. «Предводитель Первой царской армии, великий князь Удовы, правитель трона Двуглавого Орла... Его величество, король Равки – Николай Ланцов!»       Только в первый час разговора легко понять, день будет длинным, а фьерданцы сделают всё, чтобы развернуть обстановку в свою пользу. Девушка не знает, обращает ли внимание сам Николай, но в тронном зале творится истинный беспорядок, и едва ли его можно назвать дипломатией. Фьерда приехала не для того, чтобы вести переговоры, они пришли выставить Равку посмешищем и сделали это под руку с подлинным отцом равкианского царя, захваченной дочерью высшей знати и человеком, который открыто заявляет о своих намерениях истребить всех в этих палатах. Ира не перестаёт рассматривать своего брата, и иногда кажется, что они могут о чём-то безмолвно переговариваться. Ярл Брум не сводит глаз с Зои, во взгляде которой пляшут молнии, и оскаливается, уделяя внимание Дмитрию. Брум уничтожил всё, что было у дома Румянцевых, а если нет, то очень старался, его люди умертвили всю семью на глазах инферна, и теперь он смотрит на осколок фамилии так, будто то его пожизненная клятва – оборвать жизни их всех до единого. – Не желает ли высказаться ваш принц? – Николай с хитрой улыбкой наклоняется вперёд на троне. – Наше собрание полнится сомнениями, что его высочество находится здесь по своей доброй воле. – Я присутствую здесь для того, чтобы свидетельствовать о воле и слове моего отца, его величества – короля Фьерды, Верманда Гримьера, – голос принца звучит хрипло, будто он в любое мгновение может закашляться. – И для поддержания доверительных отношений между нашими правительствами. – Доверительные отношения между Равкой и Фьердой были расторгнуты более сотни лет назад, когда ваша армия вторглась на наши земли и более их не покидала, – слова Зои сотрясаю зал. Видимо, сила шквальной усиливает её голос. Северный народ обладает особым пренебрежением к тому, когда говорят девушки, но тон Назяленской мог бы перебить речи их всех. – Мой король желал бы передать свои условия для добровольной капитуляции Равки как жест нашей доброй воли, – с противным почтением выговаривает один из фьерданцев. – О, господин посол, испытываю нужду признаться, – Алина держит лицо, приказывая себе не рассмеяться, потому что мечтательная речь Ланцова звучит поистине забавно. Во вдохновлённом взгляде он обращает глаза к окнам, наваливаясь на спинку трона. – Мне тоже любо засыпать в тёплой компании и с мечтами о падении своих врагов, но я не отсылаю людей во Фьерду, чтобы они складывали о том песни вашему королю, верно? – Николай вопросительно поднимает брови, но не позволяет дипломату ответить. Он поворачивается к своей советнице в широком жесте. – Или, ваше превосходительство, как думаете, стоит ли? Я велю своим лучшим писателям нарисовать в словах величественное представление стены на границе с Фьердой и образ светлого утра, в которое мой народ не будет потревожен раздором чужой армии на нашей земле, – слова становятся грубее. Резче. – Не сомневаюсь, наши творцы сложат о том достойные оды, – соглашается Алина. – Отнюдь, – вторит им ясный голос Жени. – Или я мог бы написать их сам? – поддельно задумываясь и не одаривая гостей должным вниманием, замечает Ланцов. – За Истиноморем щедро хвалят красноречие при равкианском дворе, Ваше величество, – Старкова удивлённо возносит брови, когда им подыгрывает Дмитрий. Его голос не дрожит. Стоит усмехнуться, когда Ирина одобрительное кивает, чем заслуживает недоброе внимание дрюскелей. Помнится, брат хвалил дерзость её характера. Что ж, в малом, но это качество живо. – Мы говорим о воле добросовестного мужчины, что нашёл укрытие в стенах Ледового двора, – молвит посол вновь. Легко заметить, как Магнус Опьер склоняет голову. За все часы на его лице не сыскать довольства или триумфа. – Наш король пошёл с ним на соглашение и готов поднять старые флаги великой фамилии Ланцовых в рядах своей армии, чтобы освободить Равку от лжи и грязи! – Алина осмысливает слова. «Старые». Без солнца, добавленного Николаем. – Вадик Демидов – брат по крови почившего принца рода Ланцовых – Василия, и законный наследник трона двуглавого орла и равкианской короны. – Ваша славная речь почти заставляет меня поверить, что мы взаправду говорим о человеке моей крови, – противоположно громким словам дипломатов, Николай говорит так, будто он скучает, и у него найдётся занятие много интереснее, чем пустые слова и угрозы. – Почему же я не имею честь быть представленным дорогому члену семьи, господин посол? – Право, ваше величество, – молвит другой мужчина, что стоит ближе всего к Бруму. – Вы же не думаете, что мудрые умы Фьерды допустят, чтобы светлый человек – помазанник самих святых! – Алина встречается взглядом с Женей и видит красивую ухмылку на её губах. Они знают святых. И святые со словами не согласны. Чужой тон обретает злые нотки. – Свободно шагнул к трону, захваченному бастардом и демоном, обличённым в человека. – Это наглая клевета! – грубый голос Дмитрия режет весь зал, так что девушка едва удерживается от того, чтобы вздрогнуть, а руки дрюскелей опасно опускаются к оружиям. Брум делает шаг вперёд, и Старкова может видеть, что вся сила инферна оседает в том, чтобы не попятиться. Гвардейцы переводят ружья в боевое положение. – Кто вам дал право изрекать подобные слова в этом зале, и безнаказанно порочить имя моего царя?! – Алина глубоко выдыхает, напоминая себе, что враги не могут знать её истинной природы. Взгляд падает на руки Магнуса Опьера, на стопку мятого пергамента. Вид её по душе не приходится никому. Мгновение девушка гадает, что бы сказал Дарклинг, будь он здесь? – Мы преследуем лишь одну цель – спасти Равку, и господин Опьер, – лицо Николая не меняется, но легко приметить, как рука сжимает подлокотник. Судостроитель торжественно передаёт бумаги одному из послов. Старкова может видеть, как пергамент дрожит. Ирина сопровождает жест печальным взглядом, но её лицо мгновенно вновь становится холодным. – Любезно предложил нам его переписку с вашей матерью – ссыльной королевой Татьяной, что уличает её в измене равкианской короне и своему мужу – бывшему царю Равки, – Алина может видеть, как ветра бушуют внутри Зои. Её лик полнится грозами. – Подлинность писем уже была доказана при нашем дворе, и мы любезно передаём вам копии. Если ваше правительство согласится на условия перемирия, мы примем людей во Фьерде, чтобы показать оригиналы.       Старкова ясно видит, как дипломат ступает вперёд, с улыбкой предлагая бумаги. Кому-то необходимо их перенять. Она делает шаг, но Давид уже ступает вниз с помоста. Можно слышать, как Женя задерживает дыхание, стоит фабрикатору пройти мимо дрюскеля. На лице Костюка не читается ничего хорошего, пока он рассматривает бумаги, вернувшись к месту Триумвирата. Если бы то были подлинники, Зоя испепелила бы их прямо в руках прочника. Хуже всего знание, что происходящее походит на дешёвый спектакль. Потому что отрицать прямое сходство Николая и Магнуса станет только глупец, а сам Ланцов не привык себя выставлять в подобном свете. Их царь протестно возносит руку, когда Давид спрашивает разрешения подняться, чтобы преподнести бумаги. Улыбка Николая походит на лисий оскал. Алина явственно ощущает в нём нечто недоброе. – Зачитайте свои условия.       Указ Ланцов походит на удар. В нужде ненароком не возразить Зоя строжит свою поставу, Костюк выглядит истинно озадаченным, Женя от впечатления прикрывает рот рукой, Дмитрий выглядит так, будто костёр для него разожгут прямо в этом зале. Сердце бьётся рьяно. Противится. Старкова думает о разрезе, о взмахе руки, что просится под стать обстановке. От предложения фьерданцев стоит ужасаться, но в груди зарождается смех. «...Отречение от трона Николая Ланцова и передача себя справедливому слову настоящего наследника Ланцовых. Заключение всех укрытых на территории Равки гришей для дальнейшего суда...», – вместе с тем выставляют притязания на земли и долги.       С каждым стройным словом посла солнце в крови разгорается светом звёзд, так что чудится, даже кожа нагревается. Врата тронного зала отворяются с грохотом, так открывают двери пред королями. Алина хочет, чтобы дипломаты замолчали, чтобы ушли. Она злится. И святые слышат её мольбу. Святые ли? У неё всего один хранитель. И то не святой вовсе, а крылатая смерть. Голос посла замолкает, его перебивают хлопки. Сердце падает, когда Дарклинг проходит в зал. Тени прыгают к его рукам, беснуются. И в страшном выражении улыбаясь, он хлопает в ладони. Руки обтянуты кожей перчаток. Старкова дозволяет себе усмешку. Фьерданцы желали демона – они его получат. Девушка осознаёт, она никогда не видела его в этих одеждах, при генеральских регалиях. Кто вовсе их ему выдал? На плечах чёрного военного мундира лежат тяжёлые эполеты, а ленту поперёк груди венчает нескончаемый ряд знамён и медалей. За одержанные победы в битвах и все им возглавленные. Алине нравится его выражение лика. Угрозы Фьерды скоро покажутся самому северному народу детским посмешищем. Дарклинг настойчиво и властно ступает вперёд, гвардейцы не двигаются с места, но Ярл Брум злостно рыкает на дрюскелей, когда те вдруг пятятся к помосту трона. Они его боятся. И даже их командир дёргано тянется к оружию. – Какая занятная речь, – в явном пренебрежении заклинатель цедит каждое слово под удар своего шага. Тени стекаются к его ладоням, и он точно в благородном жесте складывает ладони за спиной. Брум, словно опомнившись, укрывает долговязую фигуру своего принца за собой. Дрюскели неразличимо переговариваются на фьерданском, но Дарклинг не одаривает их и взглядом. Стоит наблюдать лица старых послов и Магнуса Опьера, которые видят живого мертвеца, что способен их всех отправить к Джелю. – Вы не утомлены, Ваше величество? – Уже начинаю скучать, пока вы не спешили, мой генерал, – советница присматривается к Николаю, что сидит расслаблено и воистину скучающе. Они всё спланировали! Зоя прожигает взглядом их обоих. Алина замирает, скользнувший по ней взгляд Дарклинга у подножья трона пригвождает к месту. Чужая кожа в свете люстр выглядит особенно бледной. – Эти слова, – точно пробуя на языке выражение, заклинатель вновь поворачивается к фьерданцам. – «Освобождение»... «Спасение». Кто вас просит о помощи? – девушка вздрагивает. Он не говорит громко. Но голос впивается в кожу и раздирает, норовя проникнуть в кровь. Страшен. Воистину страшен. Фьерданцы молчат. Только Ирина остаётся недвижима, и видимого страха не испытывает. Дарклинг спрашивает вновь, и впору тому нежеланным гостям подходящий час начать дрожать. – Чей голос зовёт вас на нашу землю с оружием? – Вадик Демидов... – Самозванец, – отрезает государь. Принадлежи «Демидов» крови Ланцовых или нет, требования и волю Фьерды в этом зале не потерпят. Николай встаёт с трона, и с его лица исчезает всё дурашливое, пока он ступает вниз с помоста, чтобы остановиться вторым обелиском власти за спиной Дарклинга. – Моё имя и право на трон принадлежит исключительно народу Равки, Первой и Второй армиям и их светлой воле. И до тех пор, пока на севере не уважают наш порядок, вы позорите имя собственного короля. – Вы одержимы! И стоите рука об руку с лицом Гражданской войны! – Алина оценивающе ведёт головой. Слова звучат излишне наивно. Ей стоит рассказать перепуганному послу о владыке ночи нечто большее, чем есть «сторона войны». – Теперь они смеют оскорблять мой вкус в выборе союзников! – провозглашает Николай, с выражением чего мог бы жаловаться на докучающее ему насекомое. – Вы вернётесь во Фьерду, – голос Дарклинга окрашивается тягучими тёмными оттенками, словно, не будь исполнен указ, вся делегация уже никогда не выйдет за эти стены. – И скажете своему королю, что Равка не потерпит на своей земле чужого слова. Мы не примем ваши законы и произвол. – Вы выставили свою цену, – смакует речь Ланцов. – Равка не станет бежать от битвы, – а Еретик в ней их всех встретит, чтобы в землю отправить. В его словах плещется надменность, голос звучит для всех, но взор обращён к Ярлу Бруму. Интересно, какая кара у него отведена для командира дрюскелей? Сбивать языки не продолжают, государь приказывает сопроводить фьерданцев к их временной обители и подготовить к отбытию. – Dü jar norsom tilhörer mrog, – Николай напоследок окликает Брума, дозволяя чужую речь. И волк совершенно невежливо смеет на него огрызаться. – Jeg tror ikkenel'. – С объявлением войны, мальчишка, – под час закрытия дверей Дарклинг поворачивается к Ланцову, уголки его губ поднимаются в улыбке. – С возвращением из мёртвых, старый генерал, – зубоскалит Николай. Без чужого внимания расклад положений их определённо не устраивает. – Вы оба недостойны жизни! – рявкает Зоя. – Какое скверное замечание, – их царь оценивающе качает головой, возвращаясь к трону. – Помогите ей, – голос Жени почти теряется среди их брани, Давид близ неё изучает письма. Взгляд до сих пор обращён к закрывшимся за фьерданской делегацией вратам. – Эта девушка... – Что надето на её руки? – Алина чуть встряхивает головой, чтобы прийти в себя. Сафина права. Голос неизменно призывает внимание Дарклинга, он смотрит на неё снизу вверх и окружает своей пристальностью взгляда. «Ты думала, что я покинул тебя, маленькая святая?» «Мог бы и задержаться в своём небытие». – Их называют «браслеты», – ладонь Тёмного генерала поправляет несуществующие изъяны на его мундире. Даже Зоя прислушивается. – Металл куют прямо на руках. Сплав настолько тяжёл, что гриш не может поднять руки или пошевелить пальцами. – Она находится с ними по своей воле, – Дмитрий поднимает голову. Свет люстр рисует невысохшие дорожки слёз на его лице. Николай переносит вес на подлокотник трона. – Ты уличаешь Ирину Николаевну Румянцеву – наследную сердцебитку своего дома, в государственной измене? – Нет, я.., – речь инферна вязнет. Его стоит увести отсюда и дать прийти в себя, пока он не поджёг государственные знамёна в Тронном зале. – Прошу простить за неясность, ваше величество. Корпориалы в нашей семье обладают редким контролем над собственным мастерством. Им нет необходимости взывать к направлению рук, чтобы преуспеть в силе. Фьерданцы могут думать, что она беззащитна, но это не так. – Но почему наша дворянка с ними по доброй воле? – голос Зои резок даже для Алины, а Дмитрия ещё даже не успели отвести к дверям. – Она числится пропавшей больше десяти лет, а теперь смеет являться к равкианскому двору с подобными заявлениями. – Она не выглядит как та, кто делал бы это по своей воле, – осаждает её порыв Женя. Николай под час их препираний заходится раздумьем. Дарклинг выглядит так, будто его утомляет их общество. Девушка до того не ошибается. Его кожа взаправду бледна. Пальцы поигрывают своими тенями. – Прозаично, – струится гнилым пренебрежением под роскошью золота и властью знамений. Точно всё людское отравляет, перебивая лад. Дарклинг вдруг смеет молвить, за что в следующее мгновение его хочется придушить. – Избрать свою страну вместо сына. Предать кровь, ублажая нужды короля. – А ты, генерал, – обращение сечёт своей простотой, словно надругательством над поддельными регалиями. Единственными, которых достойны чудовища. И положение царя на троне тому вторит насмешкой. Широкой, почти непристойной и колющей глубоко. Чудится в том доля славного хвастовства. – Что бы избрал? Страну... Или сына? – Мы все знаем ответ.       И «все» в то мгновение словами одной девушки голосят. Точно несломленными судьбами слова полнят. Завлечённые и преданные. Верившие и обманутые. Те, что были растоптаны нечеловеческой жестокостью и неумолимостью амбиций. Шрамы Жени, повязка на глазу должны мозолить Дарклингу глаза. Он держит взгляд Сафины достаточно, чтобы тишина стала звенящей. – Ты забываешь, пират, – тону должно обернуться поучением, словно пред заклинателем один несмышлёный мальчишка и никто другой. – Я злодей. Они выбирают «всё». Незнающий человеческого монстр. И жадности в нём не меньше. – Вы задолжали нам объяснение, – выговаривает Старкова с напором. Их противостояние может от стен в этом зале ничего не оставить. – Мы провели маленькие переговоры, – подмигивает ей Ланцов. Несмотря на звучность голоса, его глаза красны, точно он лишён сна уже многие дни. Нездоровый вид царя – серьёзная причина для беспокойств. Слова Николая не обращают к себе внимание, может, одного лишь Давида. Мужчина отчего-то берётся стягивать перчатки, и Старкова готова поклясться, что слышит раскат грома, когда его руки под теми оказываются чисты. Зоя смотрит на него с подозрением, а Алина едва не падает на ступеньках. Подходящее время, чтобы свалиться на Дарклинга. Голос вздрагивает. Он снова играет со скверной. – Ты что наделал? – Торговался! – ни одна душа под сводами палат не разделяет воодушевление Николая. Лишь на секунду кажется, девушка может его понять. Ему необходимо положить конец этой войне, а без здравого ума того не сделать. Прежде, чем Еретик посмеет его себе подчинить. Ему нужны все силы и все ресурсы. – И заполучил весьма выгодное предложение. Верно. Предложение. Не столько велик страх скверны, сколько цены. Но Ланцов всегда принимает решение не колеблясь. Ему нравится это делать. – Оказывается, наш любезный друг, – Дарклинг пренебрежительно отмахивается на эту манеру, но Николай даже не обращается к нему. Он говорит с Триумвиратом и иногда склоняет голову к своей советнице. – Хорошо знаком с Кювеем Юл-Бо, даже удосужился показать мне пару его наработок, чтобы мы не сомневались в праведности намерений. Парнишка в добром здравии и явно продолжает искать, где бы что-то поджечь. Очень скучает по твоей компании, Давид. – Этого не будет! – отрезает Старкова. Женя выглядит так, будто готова броситься прикрывать мужа собственной грудью. Ветер поднимает знамёна под потолком. – Я того не дозволю, – соглашается Зоя. Лицо её пылает от недовольства. Но все чувства разбиваются о чужие льдины. Дарклинг смеет обращаться к фабрикатору, что придерживает Сафину за плечи, нечто тихо приговаривая. – Ты поедешь со мной, Костюк. – Давид, – прежде, чем кто-то успевает возразить, Николай говорит вновь. Серьёзность полнит его голос, несмотря на видимое утомление. – Ты одобряешь это решение? – вопрошает его прочник. – Не часть сделки, которую обязан выполнить, – Ланцов кивает. – Занчит, я поеду.       Мир вновь обращается в хаос несогласия, а царь лишь приговаривает в спину худшей напасти прошение – не обойтись ему слишком дорого. Но что если Дарклинг никогда не был им по карману? Он не оборачивается на неё. Не ищет взгляда. Но в мысли возвращается их минувший разговор. На войне нет хороших сторон. Есть невинные жизни павших. И они все принимают эти решения. Сердце рвётся от глубокой злобы. На Еретика, на Николая, на себя... Единственный раз она позволяет себе думать, что может принять это решение. Что у неё взаправду есть выбор. Сказать «нет» или «да». Но и того её лишают царской волей. Потому что Алине придётся ехать. Может, для Дарклинга Давид и «умник», талантливый фабрикатор, но для него он всё ещё предатель и враг, сколь бы нелепо то ни было. Заклинательница солнца не желает прятаться от войны. А Ланцов не привык отказывать желаниям своей госпожи разума. Но сражение, на которое он её отправляет, иное. Старкова его выиграет. Знает, что приложит всю силу. Постарается. Но Алина не уверена, что исход придётся царю-лису по душе.

•

      Нелепица. Она думает, это полный вздор – проделки еретиков и маленечков. А в действительности – очередная заумная идея Николая в надежде, что его заклинательница солнца может делаться невидимой, когда ей вздумается. К тому не готовит ни доля святой, ни положение советницы царя. Алина Старкова обрушает Тенистый каньон, София Морозова выступает на международных собраниях, а ныне девушка вынуждена встать на плечи гвардейцев, пачкая их светлую блестящую форму, чтобы пролезть в чужие опочивальни. Посмешище. И тем станет, если на двор пропустят незнающих зевак или какая живая душа ступит к окнам, чтобы полюбоваться столичными угодьями. Алина глубоко надеется, что это сработает. Благо, не придётся бить стёкла, поднявшийся в первую очередь фабрикатор нарёк, что ему удалось сдвинуть засовы. Стены министерского дома вблизи пыльны, вид палат преграждают шторы, остаётся лишь надавить... Девушка почти падает вперёд себя, тяжёлая ставня поддаётся легко. Высвобождаясь от тканей, она осматривается в одной из множества похожих друг на друга залов, где на диванах выложены подушки, каминную полку венчают золотые статуэтки, а стены светлы. Заклинательница ожидаемо не одна. Стоя на пороге приёмной, Ирина Румянцева смотрит на неё так, будто видит врага пред собой, а не ходит с ним под руку. Её одежды не меняются, руки болезненно опущены. Алина степенно разводит ладони, поднимая и желая показать, что не пришла с целью причинить вред. Лицо госпожи напротив немногим меняется. Но Старкова почти охает, когда собственное сердце на мгновения проваливается, тяжелея, словно зажатое в тисках. Но боль не приходит. – Сила вам всё ещё подвластна? – голос шепчет, хоть и неясно, есть ли нужда в подобной осторожности. Ирина кивает в одобрении. Её распущенные волосы скатываются из-за плеча на грудь. От знания заклинательница недоумённо присматривается. – Вы можете их убить? – Могу, – Алина впервые слышит её голос вблизи. Сильный. Спрятанный. Равкианская речь звучит стройно, исключая изъяны. На губы девушки Румянцевых ложится красивая улыбка. Есть в ней что-то от коварства. Или от славной родовой гордости. – Но не сейчас, – произнесено не тем, где стоит искать загадки. Так выговаривают обещания. – Мы уже встречались, – подтверждая память о давних событиях, Ирина вновь вежливо кивает, выговаривая короткое «верно». Удивлена ли она была видеть на помосте подле равкианского царя девчонку, спасённую ей в деревне? В груди собирается надежда не пожалеть о следующих словах. – Кому вы служите? – Не им, – грудь от заслышанных слов вздымается легче. Отчего же тогда госпожа дома Румянцевых позволяет держать себя в подобном положении? Впору этой мысли за спиной сердцебитки слышатся шаги и грубая северная речь. Старкова делает нервный шаг обратно к окну. Но прислушиваясь к словам, Ирина велит подождать. – Мне не дозволено оставаться одной. Я приведу мужчину, вы достаточно смелы, чтобы ему доверять?       Это может быть ловушкой. Алина упрямо качает головой. Дарклинг и Николай уже объявили о войне. Но если то окажется уловкой, как только девушка вернётся на порог, начнётся дипломатический конфликт. Среди фьерданской делегации нет мужчин, которым София может доверять. Они приходят с целью уничтожить всё дорогое, а не выстраивать союзы. Старкова напоминает себе, что и Ирины не должно здесь быть при подобных обстоятельствах. Они несут долг протягивать руку равкианцам и гришам — всем тем, кто ищет этой руки. А значит, чтобы заслужить веру девушки Румянцевых, заклинательница должна верить ей. Алина отчего-то выпрямляется, складывая руки за спиной, когда Магнус Опьер пропускает Ирину вперёд, позволяя пройти к центру зала. Вблизи он выглядит особенно высоким с широкой сильной грудью, так что невольно хочется сделать шаг назад, когда он останавливается на почтительном расстоянии. Фьерданцы нашли золото, потому что вновь — отрицать их с Николаем сходство невозможно. – Erre hans rådgriever, – голос мужчины в осторожной мере низок. Он не называет имён. Выражение излишне доброе для того, кому стоит злорадствовать. – Al' er. – Никто не узнает о том, что я видел вас здесь, – слушая фьерданскую речь, Старкова не может отрицать, что глаза человека пред ней не желают ей дурного, но за тем не различить подлинных намерений. Он спрашивает, отмечая в собеседнице разумное недоверие. – Вы любите свою страну? – Алина кивает. – Она причиняла вам боль? – вопрос сбивает с ног, но ответом служит согласие. – У вас есть тот, ради кого вы оставите всё? — сол-святая уже то сотворила. — Видите? – Опьер в приветливой мере склоняет голову. – Мы уже немного понимаем друг друга. – Зачем вы здесь? – Ирина не садится на диваны, на Магнуса не смотрит вовсе. Лишь на незваную гостью. – Я желаю помочь. – Если вы хотите помочь, – картина уставшего голодного тела исключительно разнится с твёрдостью речи госпожи Румянцевой, что въедается в кожу. В памяти заклинательницы Валерия наделена схожей силой речи. – Вы позволите мне идти.       Она не говорит «им меня увести». Лишь «идти» – по своей мрачной воле. Редкое чувство собственного достоинства в подобном положении. Женя считает, Ирина может быть не в себе, но Алине видится, в ней безумия та же доля, что в каждом из них, войной связанных. Сердцебитка о чём-то бегло и совсем тихо спрашивает Магнуса на фьерданском, так что слова разобрать не удаётся. В другое время стоит похвалить чужое исключительное владение двумя языками. – Он не находится здесь по своей воле, – заслышав слова, Старкова с подозрением вопрошающи поднимает на мужчину голову. – Его дочь захвачена. Они угрожают ей. – Я бы желал.., – должно быть, лицо Алины выглядит изумлённым, стоит заслышать, как Магнус Опьер говорит на равкианском. Совсем чуть-чуть скверно после многих лет вдали от живой речи, отделяя слова друг от друга, но легко выговаривая звуки. Говорит. – Чтобы он узнал об этом. – Мой правитель? – подлинная глупость переспрашивать, но то не складывается в голове. Она может выполнить эту просьбу, но разве то ладится? Советница вольна лишь разумно распорядиться словами, как её о том просят. Она знает, что большего не скажут, иначе бы то уже сделали. Старкова помнит упрямство Дмитрия на корабле, когда его уличили в отступничестве. И пожалуй, она видит то же упрямство в Ирине. А Алина не уверена, можно ли помочь тому, кто не желает, чтобы ему помогли. Женя с тем не сможет примириться. – Я вас услышала. – Постойте, – голос сердцебитки заставляет отвернуться от окна, за которым ожидают солдаты гвардии. По ногам бежит холодный воздух. Мгновение Старкова надеется, что услышит иные слова. Просьбу о помощи. Николай найдёт способ, если потребуется. Но выражение лика госпожи Румянцевой впервые сменяется чем-то схожим на тепло. Возможно, заботу. – Прошу, передайте моему младшему брату, что он вырос достойным мужчиной.

•

      Всё время перед отъездом – каждый день, она проводит в обществе друзей, родных или за упущенным ведением государственных дел. Они с Николаем и Зоей строят ответные планы. Ланцову пристаёт называть их простецкими задачками. Но едва ли много простого в том, чтобы понять, как не допустить бастарда к престолу, как ослабить влияние слова Магнуса Опьера, как сохранить трон... Вражеское войско на границах – не единственная их проблема. А положение при дворе пошатывается красноречиво. Доверие людей станет их главной опорой, но кто даст сполна доводов, что Фьерда не устроит провокации для ослабления веры в их царя?       В остальной час Алина не сыщет цены этим мгновениям. Никто не сможет. В последнюю ночь перед отъездом она поднимает взгляд к ночному небу – ищет созвездия, которые Адриан ей показывал. И напоминает себе, они смотрят на одно небо. Вой костра отвлекает от вороха мыслей. Они сидят у глухой стороны леса, где обитатели дворца не смогу смутить их своими взглядами. Вокруг пламени брошены брёвна, кто-то держит в руках кружки кваса, в хватке Зои обнаруживается утончённая бутыль. Слева, позволяя навалиться на свой бок, сидит Миша, о чём-то беспрерывно в чудной манере болтая. После Мал, чей взгляд её сопровождает весь поздний вечер. За ним звонко хохочущая Мая и скучающий Адрик, которому, должно быть, не терпится отбыть к Леони в следующее утро. Напротив, Тамара рассказывает о чём-то Наде, отчего, положив голову на плечо сердцебитки, девушка смеётся. Зоя сидит подле Николая, и они вдвоём походят на два безупречных обелиска, заключённые в камень долга. Место рядом с ними пустует. Женю не осудить за то, что она не одобряет решение. Она доверяет своей святой, но некоторые раны слишком глубоки. Возможно, несогласие Давида могло бы всё изменить, но он стоял в том зале. И Костюк выбирает уже не столь далёкую возможность сделать мир гришей свободнее. Безопаснее. Справа от Старковой высится спина Толи, так что не удаётся понять, как он читает что-либо в своём небольшом собрании поэзии. Света костра будет маловато. Алина способна заклинать солнце, она сидит подле огня в собрании людей, тепло которых сопровождает её по жизни, но оборачиваясь на одинокий строй деревьев, она чувствует, как по телу скребётся холод. – Так значит, – девушка треплет Мишу по руке, нехитро обнимая. Она осторожно бросает взгляд на Маю, спрашивает тихо. – Удумал жениться? – Когда, если не «сейчас»? – Не забудь спросить согласия, – Старкова несильно толкает юношу вбок. Молодой, с порывистым нравом... Но находит важным заиметь их с Малом одобрение. В час того к их скромной обители стражники провожают пожилую женщину, что придерживает юбки одежд и сердечно извиняются за поздние тревоги, прося слово Софии. Оказывается, видеть её хочет Эрика. Учительница, должно быть, надеялась, что девочка получит выговор за ночные хождения, но Алина понимает предмет её переживаний и скоро отпускает ко сну. – Чего она желала? – Тамара оборачивается, но после провожает свою святую взглядом к прежнему месту. – Знать, где Адриан. – Кто такой Адриан? – Мая выпрямляется на своём месте, оглядывая собравшихся. – Отребье Дарклинга, – Старкова одаривает Зою недобрым взглядом, но та не ведёт и бровью.       Зато обращает внимание Николай, и девушке от его взгляда воистину становится не по себе. Он не злой, даже не испытывающий, Ланцов лишь выглядит так, будто смотрит насквозь, видит внутри, отчего его советница едва не сваливается с бревна. Алине до сих пор непривычно, что они могут открыто о говорить о Еретике. Вести расходятся быстро. Её уже не будет при дворе, когда начнутся волнения, но будь она, чем бы смогла успокоить? София не обладает подобной силой. А заклинательница солнца пока имеет честь покоиться за чертой смерти. Все неволей вскидывают головы, заслышав чужие шаги. Женя ступает под руку с Давидом, приговаривая, что в этих дворцах подобные празднества без неё не проходят. Едва ли они празднуют. Вернее, оплакивают покой. – Измени решение, – просит Мал Николая, когда тот перенимает неопознанную бутыль у Зои. На губах самого Оретцева блестит квас, а огонь всполохами играет в его светлых глазах. – Я не вижу на твоей голове короны, солдат, чтобы ты смел мне указывать. А даже если бы была, Ланцов и тогда сыскал бы черёд извернуться в словах. – Ты погубишь их, – тон мужчины становится настойчивее, так что Алине хочется придержать его за руку, пока он не наделал или наговорил ненужного. Никто не спорит, никто не в настроении. Хотя, видится, даже Давид порывается что-то ответить. Девушке тяжело осудить Мала за переживания, пусть никогда не перестаёт задевать, что он недооценивает её силу. Или Старкова её переоценивает. – И вот ты снова меня оставляешь, – Толя отвлекает её от хандры, слова его звучат поэтично, от того губы растягиваются в улыбке. – Я думала, святые всегда остаются со своими последователями, вот здесь, – на краткий миг Алина позволяет себе положить ладонь на его обтянутую формой и ремнями грудь. – Он не сможет меня удержать, – зарекается девушка, надеясь, что их путешествие не продлится излишне долго. Если она понадобится Николаю, Старкова не станет медлить и, нет сомнений, загонит лошадь в подобном порыве. – Мне необходимо удостовериться в благополучии Давида и помочь Кювею, если то потребуется. – Даже если бы по земле ходили сотни святых, моё сердце и меч не избрали бы другую.       Взгляд вознести не получается, признание оседает глубоко в переплетениях высоких понятий и в чём-то сильнее человеческой воли. В вере. В понятии, что иногда оказывается могущественнее всего на земле сотворённого. Багра говорит, что время и его заберёт, — проще отказаться самой. Алина присматривается к каждому вокруг костра, когда она выбирала бестолковое «проще»? Их вера её поддерживает.

pov Николай

– Зачем ты пригласил керчийскую делегацию вновь, разве недостаточно они обивают наши пороги? – полное неприличие говорить так о гостях, когда они до сих пор находятся во дворце. Шквальная проходит в зал совещаний, едва за послами, дипломатами и советниками закрываются двери. – Пока думы их людей заняты щедростью предложений, меня интересует один конкретный человек, что прибыл с ними, – Николай не сводит с него глаз на протяжении всего визита. Он гонится за двумя зайцами одновременно и под стать положению, верится, поспевает за обоими. Пред тем, как звать в свои стены представителей Керчи, Ланцов спрашивает об одном конкретном Дмитрия. Их семьи должны были пересекаться. Может, Николай несведущ в истории гришей, но он славно осведомлён о многих поколениях равкианской знати. И привык искать союзников не в самых приметных местах. – Авраам Ришар. Его отец – богатый купец, член Торгового совета, а семья обладает завидным флотом. – Я знаю, о чём ты думаешь, – Зоя хмурится, смотря ему под руку. Документы о титуловании, родовые древа. – О графьях-проливных, которые решили, что в Керчи им будут рады больше. – И мне кажется, им были. – Эту фамилию на острове носит каждый десятый. Даже если это тот Ришар – сила гришей склонна к вырождению, и ты знаешь, что Торговый совет никогда не допустил бы гриша за своими столами, – большая потеря. Но то не значит, что правительству Керчи обязательно знать, кто восседает среди них. Если Ланцов окажется прав, им откроется путь если не к сотрудничеству, то к старому изученному шантажу. – О старшем со мной отказались говорить, – неодобрение опаляет спину, пока они ступают к дверям и выходят в коридоры Большого дворца, чтобы направиться к ожидающему их гостю. – Но вот младший, сказывают, пережил две эпидемии без единой лихорадки, недурен собой и обладает юношеским лицом. – У нас нет способов проверить. – Импровизируем, – подмигивает Зое Николай, чем заслуживает вихри вокруг себя.       Мужчина встречает их на ступенях Большого дворца. Всегда приятно говорить с теми, у кого по крови разлита способность к торговле. Они извечно задаривают добрыми словами принимающий дом, польщены высокими аудиенциями и имею необычайную склонность к лести. Авраам выглядит так, как любой человек будет от него ожидать. Кожа туфель блестит, на плечах лежит благородного цвета шерстяное пальто, за которым легко различить приталенный жилет, словно мужчине всегда важно быть готовым к деловом положению. Отчего-то привлекает взгляд, чужие завитки волос отпущены к шее, а кожа бледна. Сам невысок, но неоспоримо хорош собой. Говорят на керчийском. Зачем младшему сыночку купца заниматься дипломатией? Тем более сотрудничать с равкианским посольством. Николай берёт своего гостя на прогулку. Редкая честь! Ему интересно посмотреть – познакомить господина Ришар с кусочком иностранной истории, выказать свой интерес. Легко уловить в настроении Зои расположение к более радикальным методам спроса. – Kan vert allen, – любезно предлагает Ланцов, присматриваясь к тому, как их гость рассматривает родовой герб на бумагах, изучает записи. На переводы текстов времени не нашлось. – Я понимаю некоторое, – Зоя, задерживая шаг, присматривается к мужчине, что отвечает им на ломаном равкианском. Они проходят мимо Малого дворца, ступая к лесу. Авраам возвращает Николаю старинный пергамент. Его плечи выглядят напряжёнными. – Ваша история богата. – Они были тем, кого мы зовём гришами-проливными – заклинателями, способными управлять водной стихией. И вы носите одну фамилию, не чудесно ли это? – Мой отец с интересом послушает данную историю, но мне неведомо, что бы я мог ещё о том сказать, – пока они идут вдоль берега озера, Ланцов не позволяет себе свести взгляд на то, как шквальная выходит вперёд. Это непозволительно по правилам, заведённым при дворе. Никто не может идти вперёд царя. – Понятия Керчи и Равки об уделе гришей сполна разнятся.       Присматриваясь к озеру, Назяленская останавливается впереди, решительность сопровождает её взмах рукой. Она успевает одарить Николая особым взглядом, в глазах читается отчётливо – «лучше бы тебе не ошибаться». И лучше бы им не устроить серьёзный дипломатический конфликт. Ветер одним потоком ударяет по водной глади, поднимая всплеск такой силы, что Ланцов не уверен останутся ли сухими нижние одежды. Что он говорил? Подлинная радикальность методов. Холод и мокреть так и не приходит, отчего Николай очарованно засматривается на застывший над ними поток. Выглядит истинно сказочно. Противоположно его довольству Авраам вздыхает. Вода заходится треском, Зоя велит отойти, но телом завладевает безрассудство, когда Ланцов не может сделать шаг. Руки Зои замирают в воздухе. Тело словно не поддаётся, замершее на месте. Повернуть голову не выходит, закричать тоже, лишь глаза видят, как к шее опускаются ледяные острия. Схожие же направлены на шквальную. – Почему людям всегда нравится усложнять порядок дел? – вставая меж царём и генералом, Авраам выходит вперёд, шаг его остаётся неспешным, а равкианский звучит более сносно. Он поворачивается к Николаю, взгляд мгновенно серьёзнеет. – Я не намерен угрожать. Вы услышали мой ответ, мне нечего вам больше сказать, – лёд вместе с его словами осыпается к их ногам, так что на чужих одеждах не остаётся и капли брызг. Незримые оковы спадают, грудь заливает воздухом, а по плечам бьёт ветер. Зоя разминает запястья. – Если позволите. – Что ты с нами сотворил? – вопрос Назяленской звучит ровно. И не угадаешь, слышат ли другие в её голосе молотящую дрожь. Если уже безжалостная, неустрашимая ведьма бурь тоже напугана, значит, к словам керчийского мальчишки стоит относиться всерьёз. Ступая к гравийной дорожке, Авраам разворачивается, присматриваясь к Зое. На его лицо возвращается любезное выражение. – Наши тела удивительны, не правда ли? – Ришар вопросительно ведёт головой. – Кровь, мышцы – они все пронизаны водой. – А Торговый совет будет счастлив узнать, кто занимает их кресла? – подмигивает ему Николай. В следующий раз стоит придерживаться исключительно дипломатии и поберечь «радикальные» жесты при себе. – Как и послы Керчи, когда я сообщу им о том, что генерал равкианской армии напала на неприкосновенного члена дипломатического визита. Что ж, маленькое сотрудничество проваливается, не успевая начаться. Но Ланцову из всего найдётся выгода.

•

      Руки заклинателей одним точным движением рассекают воздух, огнива щёлкают в воздухе. Огонь инфернов рассекает выставленные столбы и возносится дугами к небу. Командный голос Зои строит всю округу, так что даже гомон голосов из лагеря неподалёку временами стихает. Скучали. Николай стоит на возвышенности, с которой открывается вид на тренировочные поляны, шатры военных городков, возведённые из дерева преграды. Солдаты Первой армии выбегают из леса. Если догадка верна и если враг не струсит, Ланцову не стоит в это время находится так близко к границам. Непозволительно. Но он не может противиться искушению проверить порядок среди выставленных войск, заслушаться грозной речью Зои, что не прощает слабости, потому что вражеская пуля её не простит. Николай может видеть, как её грызёт каждая неделя своего отсутствия, и эта мука плещется в каждом слове, очередном указе, даже недовольстве. Потому что в поле никто не расщедриться на уступки, война не оставляет ничего человеческого – только смерть и жизнь после смерти. И это они пока не дошли до отрядов шквальных. Правда, чтобы до тех добраться, придётся лететь в Крибирск. Ланцов должен это созерцать, знать доподлинно, потому что «завтра» для него вполне может не настать. Стоило спросить Дарклинга, осведомляют ли после смерти о благосостоянии того, что дорого сердцу. Таковую перспективу стоит наречь невозможной, но Николай издавна зарёкся равнять всё малыми мерами. А значить, исключать вероятность нельзя. – Ты отозвал наших людей из Фьерды? – Зоя поднимается по склону. Движения исполнены остротой, присущей шипам прекрасного цветка. – Почему? – Зима близится. Какой доблестный король будет морить своих подданых северным холодом? – от шквальной, разумеется, не ускользает бестолковость слов.       Николай обретает особенную склонность к ведению разговоров, когда положение дел становится особенно скверным. Беды не настолько привлекательны, если проводить их в серой тишине. Назяленская отмахивается, руки на её груди теперь лежат угрожающе, будто она не поскупится вытрясти из него правду, если это пустословие немедленно не прекратиться. В другой час Ланцов мог бы одаривать её десятками комплиментов о ясности ума и наблюдательности. Он знает, что она поймёт, и вместе с тем сердце не желает её знания. Потому что тогда всё станет намного сложнее. Тяжелее убедить остаться – не возвращаться с ним в столицу. Если бы Николай мог то дозволить, он бы привёл на этот пост и близнецов, и Женю, и Дмитрия, и всю Ос-Альту. Но он может лишь искать обходные пути для некоторых. Иного не дозволят. – Полагаешь, наша солнечная святая не догадается, что ты ей врёшь? – Ланцову вдруг кажется, они вернулись назад. Где не «ложь», одна лишь «нерассказанная правда» были путём к тому, чтобы защитить близких. Он не сомневается, Алина способна это понять. Но полнота синих глаз Зои нестерпимо напоминают о том, что десяток лет отделяет от начала. И он отворачивается не от новоявленной союзницы, а от девушки, которой должен доверять всё. Может, он переоценивает своё познание о том, как его верная советница вершит трагедии, но если бы этот выбор встанет пред ним вновь, мужчина сделает его. Дарклинг будет ждать того, что вокруг не останется ни одного человека, кто не позволит ему воспользоваться ситуацией, отвадит от трона. Николай верит, одной под силу совладать с его амбициями. Зоя в осуждении решения неумолима. – Ей и всей Равке. Если ты не знал, Алине Старковой присуща острая непереносимость предательств. Вполне разумная. – Предлагаешь вымаливать прощения за наличие селёдки на дворцовых кухнях? – непомерный риск с тучами над головой – продолжать эту бессмыслицу, но и удержать себя от желания насладиться свободой, выходит прескверно. – Ты идиот, Николай. – Зоя, может, всё-таки попробуешь мне довериться? – брови шквальной хмурятся в подлинной насмешке, что замирает на губах. Он – её король, и зачастую их понимания о правильности службы разнятся. Потому что даже в его присутствии Назяленская не поскупится на грубость, если подход сможет их уберечь. Её способность к убеждению требует громких похвал. Да и что за дело повелительнице бурь до какого-то смертного монарха? – Увлекательное занятие, честное слово. – Я поклялась оберегать тебя и эту страну и имею полное право знать! – порыв Зои походит на удар молний. – Слепое доверие – это не та роскошь, которую можно дозволить на войне. А ты, – она указывает ему на грудь, словно может прожечь взглядом и ткань мундира, и десяток масок, пока не останется одно то, кем является Николай Ланцов. – Давно не мальчишка, чтобы вести битвы в одиночку, даже если всегда находишь способ их выиграть. – Сколь гадкий и одновременно милый способ окликнуть меня старым. – Прости, не соберу в себе милосердия к твоему самообожанию, – пусть так, но Николай чувствует себя именно мальчишкой, когда взгляд шквальной падает с глаз на ясность его улыбки. На губы. И ему кажется, он выиграет ещё не одну войну, чтобы заполучить эти взгляды. Он выживет. А если не сможет, обязательно найдёт её после смерти, чтобы заполучить все эти вихри. – Как твой царь, я приказываю тебе обосноваться в Уленске, – голос Ланцова серьёзнеет. Кто-то должен остаться. Продолжать бороться. – Вести дела на фронте оттуда. – Как твой генерал, я отклоняю этот приказ, – девушка вскидывает голову, со сталью чего могла бы косить врагов и ставить на колени властных людей. – Потому что твоё самопожертвование не войдёт в историю Равки. Я не позволю. – Зоя, это не вопрос торговли... – А я не торгуюсь, – порыв ветра поднимает волосы Назяленской, несколько прядей ложатся на ладонь Николая. Их мягкость застывает на пальцах. Нельзя переубедить бурю. И воспротивиться тоже нельзя. Ланцову хочется утвердить, они готовы к тому, что грядёт. Но тогда он рискует выставить себя лжецом. – Отчего всё молчание? Это совсем на тебя не похоже. – Скажи кто-то правду, Алина Старкова, которую я знаю, попытается спасти всех и непременно блеснёт нездоровой жертвенностью, – Зоя звучно цокает, в чём может сыскать согласие. Это вполне похоже на солнечную святую. – Но как бы я ни переставлял фигуры, борьба всегда находит путь к кровопролитию, – на войне не бывает «без жертв». И без страданий тоже не бывает. Бывает «без войны». Но для того нужно выиграть эту. – Ты когда-нибудь задавалась вопросом, зачем я продал статую золотого орла?

pov Алина

      Идут на восток – в направлении неприступного горного массива Сикурзоя. Как только они минуют обжитую территорию Равки, землю укроет густой дремучий лес. Старые говорят, когда-то эти вершины, что рисуют одну из границ страны, способны были дышать живым огнём и обращать всё сущее в камень. Одни легенды, но до сих пор в этой части земель ничего не строят, мешает и удалённость от водного сообщения. В одну из минующих ночей треск костра звучит нерушимо. Скрипят вековые дубы, ветер треплет голые ветви. Холод к ним не подступает. Но сердце не оставляют тревоги. Адриан ей не отвечает. Вернее, Алина надеется, что чувствует правильно – мальчику ничего не грозит. Но мысль о том, что он не позволяет к нему перенестись, оседает болью в теле. Дарклинга нет рядом, и от того спокойнее. Девушке нравится наблюдать за Давидом, что время от времени открывает свои наработки, дополняя записи. Напоминает о давней мысли — его преступлением была жажда знаний, а не власти. И не выходит найти причину тяжести, что висит между ними. Нет ничего ужасающего в том, что фабрикатор не говорит или не может начать разговор, но это молчание иное. Чем ближе они подходят к горам, тем явственнее необходимость. Время ещё раннее, пусть и на земле висит глубокая ночь. Дарклинг всегда уходит на час-другой для того, чтобы осмотреть местность. Лучшего времени может не представиться. – Он не вернётся в ближайший час, Давид, – очки фабрикатора сидят на самом кончике носа, огонь отбрасывает на них алые блики. Его пальцы ведут по тексту записей, и Алину посещает мысль, что это движение бессвязное. С тем же беспорядком лишь волосы мужчины вихрем падают ему на лоб, а чужая спина горбится над работой. В своих думах он указывает наверх, и лишь тогда поправляет очки и закрывает книгу. Собрание хрустит от количества вложенных чертежей. – Что-то не сходится? – Нет, это.., – его ладонь дивно ложится на кожаный переплёт своего труда, а после дорожную сумку, которую прижимает к своему боку. – Дело ладится. Мои мысли возвращаются к Жене, – губы расходятся в робкой понимающей улыбке. Девушка подносит к кружку с кипятком, одобряюще кивая. Она может породниться с подобными раздумьями. – Ты не переживаешь о Мале? Мише? – Они в бóльшей безопасности, чем есть мы, Давид. И могут спать спокойно... – Ты не понимаешь, – Старкова резче необходимого поднимает голову. Костюк выглядит осёкшимся в словах, будто он собрал их в неправильное предложение. Мужчина опускает голову, встряхивая плечами, его руки не находят себе места. – Это лишь предположение, Женя не упоминала, и я не знаю ничего, – если подобные слова изрекает Давид, стоит прислушиваться. – Ты не думаешь, что Николай лжёт об этом? – его палец указывает на пространство вокруг себя. – Он идёт на выгодные ему уступки. Если Дарклинг выкрал Кювея, значит, у него есть подходящее для ваших трудов место. В чьих бы руках оно ни было, пока мы боремся против одной напасти, противоядие от юрды-парема должно быть найдено. И Николай рассчитывает, что я смогу уберечь тебя, – Алина поджимает губы от мысли, что ни один из мужчин не торговался за неё – она была «разумеющимся» звеном. Потому что не может дозволить иного. Согласись она ехать много раньше, было бы всё иначе? – Я говорю не о нём, – покачиваясь, Давид смотрит себе за спину, должно быть, подразумевая Еретика. – Противоядие — это преимущество в войне? – стараясь отыскать в том смысл, девушка согласно кивает. Чтобы спасти гришей от беды, понадобится не одна острая сталь. – И ты? – Я «преимущество»? – слова звучат редкостно нелепо, но Костюк кивает. И не удастся утвердить, что в подобной мысли он не прав. Преимущество против Дарклинга и против врагов, что не будут ожидать такой силы на равкианской земле. Картина того, как фабрикатор держится за свои сумки, не дозволяет отвернуться. – Давид, ты же не... – Оно может не работать, – Алина вздыхает в знании, что вероятно докучает мужчине своим негодованием. Но от его скромного тона хочется что-то щедро пнуть. – Я сообщил Николаю после вашего отъезда в Новый Зем, – теперь его поведение становится яснее. Если формула окажется действенной, Давида незачем отправлять с Дарклингом, и их царь не мог так ошибиться. Значит, у Ланцова есть другие причины, чтобы передать «почти» готовое противоядие в руки врага. – Чтобы уберечь. – Давид, – Старкова в противоречии качает головой.       Уберечь в обществе Чёрного Еретика? У Равки достаточно врагов, но от какой напасти Николай мог бы прятать заклинательницу солнца и своего ценнейшего мастера в руках страшнейшей из всех (не)мыслимых бед? И догадывается ли о том сам Дарклинг? Багра не перестаёт ей напоминать, она сама упрекает их погибель в том, что он никогда не расщедриться на то, чтобы дать ей достаточно власти, но мог ли Ланцов поступить подобным образом? Не сказать всего, обмануть... Алина – голос разума, а Николай не предпочитает тем пренебрегать. Может, они с Давидом ошибаются. Или их царь понимает заботу о Равке иначе, чем они смели верить.

•

      Её сон крепок уже многие дни, а солнце разлито по телу живым маревом, так что зачастую девушка не чувствует холода. И трудные беспокойные ночи – это совсем не то наследие, которое она желала бы передать своим детям. Когда Давид удаляется ко сну, Алина остаётся у костра одна. Хотела бы она знать, что Багра видит в этом беспорядочном пламени. Потому что Старкова рассматривает его незнающие счёта минуты и не может различить ничего осмысленного. Дарклинг не пытается подступить к фабрикатору. Вероятно, не считает необходимым. От того многим часам их пути вторит молчание. Алина нередко обдумывает слова Костюка вновь и вновь. Николай не всегда делится своими хитрыми замыслами, особенно если заботится о том, чтобы они сработали безукоризненно. Девушка не хочется довольствоваться смутными утешениями, но если Ланцов надеется держать Дарклинга подальше от трона, он позаботится, чтобы его гениальные умыслы не угодили под руку Еретику. Взгляд стремится к небу, что непривычно чисто в это время года. Горы становятся всё ближе, растут в своём бесконечном величестве, и звёзды покрывают белым сиянием их заснеженные вершины. Сикурзой не пересечь, а значит, куда бы их ни вели, они уже близко. Местность здесь в редкой мере безлюдная, на многие вёрсты вперёд не встречаются даже небольшие поселения. Но в такие ночи, осматриваясь, Старкова порывается осветить сырую поляну вокруг себя, не имея сил терпеть чувство, как за ней наблюдают. Может, то лишь проделки диких зверей, чей топот и голоса сопровождают ночами. Или проделки лесных духов. Ведьму не сыщешь, она уже здесь, топчет каблуком землю под ногами. Монстр, колдунья и человек. Думается, однажды с их хождений будут писать сказки.       Алина обступает толстые корни деревьев, что норовят усложнить ей путь. Холодный месяц освещает ей тропу. Горячие источники нередкое явление вдоль неприступных предгорий Сикурзоя. Трава давно иссохла, но под ногами не трещит и сучка от влаги, по земле стелется туманная дымка. С кромки леса доносится плеск воды. Обнимая себя руками, девушка присматривается к озеру, что исходит паром. Луна рисует водную гладь отражением звёздного неба. На скалистом уступе берега с трудом удаётся различить аккуратную стопку одежд. Глубоко лежит идея, что ей стоит уделять больше внимания тому, за какими занятиями проводит ночи Дарклинг, но их противостояние не знает конца. Он может быть лжив, изворотлив, но одни обещания исполняет умелее прочих. Потому что вечность служит Еретику на руку в понятиях о терпении, а маленькая святая сама придёт – приползёт, если понадобится. Ему непременно верится, что оковы эти тяжелее познанной людьми стали. Что связывает их? То не удивительные нити, не чудесное дитя или годы войны... Иногда Старкову посещает мысль, что в тот роковой день – после занятия с Багрой, у озера любая девушка была бы воодушевлена вниманием Дарклинга. Но не каждую бы постигло сомнение. После предательства, всех преступлений... Лишь одна выбирает приходить, допускает низкую мысль. Она думает, было бы проще, если бы это чудовище её отравило. Тогда Алина бы не винила себя. Но всё намного сложнее. Потому что она помнит страх и предвкушающее чувство, потерявшийся на языке ответ после того, как Дарклинг украл её с Зимнего бала. Помнит и муку сомнений, когда Багра велит ей бежать. Помнит выбор, сделанный в часовне, и собственные слёзы, окропившие щёки Дарклинга, пока он умирал на её руках. И имя. Имя забывать не смеет. То, что разделено между ними. Монстр, преклоняющий колени лишь пред одной госпожой. Алина знает, это никогда не примут. Ей было место на костре подле страшнейшего из людей или там – под грудой камней, где всё должно было закончиться. Она с сожалением осознаёт, что ей не требуется притворство, чтобы вести эту игру. Чтобы выиграть её.       Это должно быть величайшим преимуществом, но ощущая ломоту в ногах, Старкова находит чувства своей роковой слабостью. Она знает, что Дарклингу известно о её присутствии. Пусть и глаза его закрыты, когда он, поднимая голову из воды, пробирает обеими ладонями смоль волос. Нет ничего приметного в том, чтобы обмыться в дороге. Не разобрать, ведёт ли ногу смелость или безрассудство, когда Алина делает шаг. Заклинателю должно выйти из воды, когда она приближается к берегу, но мужчина продолжает наблюдать за ней с дальней стороны источника. За его спиной вода скатывается по уступам камней. Сапог едва не проскальзывает по гладкому камню, стоит ступить к вещам Дарклинга. Девушка не терпит холод, от того дыхание прерывистое, когда кафтан падает на руку. Телом завладевает ледяной воздух. Она провела достаточное время в Первой армии, чтобы не сторониться непристойностей, но когда под пальцами разъезжается пряжка ремня, Старкова ощущает это наиболее бесстыдным отрывком своей жизни. Она не станет вымачивать свои одежды в дороге. Выдыхая, пока пальцы соскальзывают по пуговичкам нижней рубахи, Алина находит в себе силу поднять голову. Порочная святая. Но чудовище обнаруживается у водных порогов, вода брызгами летит ему на лицо в необходимости умыться. Живот поджимается, а грудь тяжелеет, когда последняя ткань ложится на камни. Вода кажется нестерпимо горячей, но девушка позволяет ей укрыть плечи, чтобы спрятать от холода ночи. Она жмурится, ныряя с головой и растирая лицо руками после. Старкова подозревает, Дарклингу должно вынырнуть где-то поблизости, чтобы неизменно напугать, но он дожидается её близ камней. Его алебастровая кожа и кварц глаз, точно притягивая сияние звёзд, блестят чистым холодным светом. Стоять не выходит, можно лишь удерживать себя на воде.       Должно быть, Алине чудится ожесточённое выражение на древнем лике, когда мужчина присматривается к её волосам, но наваждение рассеивается, оставляя место безразличию. Она о многом желает его спросить, не на каждый вопрос ей ответят. Вода кольцами расходится вокруг них, и более прочего девушка желает знать, почему ей видится, что Дарклинг вновь возвёл стены. Их никогда не опускали. Но ныне легко различить, они стали толще. Высятся вокруг, грозясь поравняться в могуществе с вершинами Сикурзоя, что висит вдалеке молчаливой тенью. Вместе с мрачными думами закрадывается и иная мысль. Разумеется, заклинателю сотни лет, и подлинной глупостью было предполагать, что он не умеет плавать, пусть и чужие отношения с водной стихией для Старковой до сих пор остаются загадкой. Вопрос тянется к тому, о чём Дарклинга пытают уже не впервые. Она ищет счастье там, где Николай и Давид разбились об острия молчания. – Куда мы направляемся? В этой части Равки нет ничего, – о то, как мужчина слегка вскидывает голову, можно порезаться. С требовательным вопросом. Точно, что она – юная девица, может знать об истинной природе этих земель? Адриан рассказывал, что у них есть свой особняк, но жилище находится в другой стороне. – В дом всех просящих, – разделить сквозящую в словах злую забаву не удаётся. В той не различить, подлинны ли слова, или их смысл извращён. Алина норовит припомнить лица гришей, которые покинули Малый дворец во время побега своего Тёмного генерала. Она не сомневается, на любые амбиции всегда найдутся сторонники. Нет от того ли Адриан не желает её визитов? Не желает раскрыть ей место. Или людей. – Сколько гришей тебе служит? – взгляд скользит по россыпи капель на лике Дарклинга, что походит на звёздную карту поверх сетки тонких шрамов. – Твой фабрикатор не будет скучать. – Прекрати, – неуклонно поджимая губы, девушка подплывает ближе, напарываясь на невидимые выставленные вокруг себя клинки. Рука проскальзывает по плечу заклинателя, когда она пытается коснуться его. О него сейчас можно расшибиться, покалечиться не впервые. Должно быть, обида змеёй скользит между слов, когда Старкова возносит руки над водой, будто не ей в ладони солнце возложено. Мужчина не спускает с них глаз. – Я пришла к тебе безоружной. Ты видишь? – он обводит её взглядом. Видит. Разумеется, видит. Больше, чем стоит. – Чего же ты бьёшь по моим словам? – Ты сможешь увидеть всё сама, – Алина только сейчас присматривается, плечи Дарклинга не колыхаются на воде. Значит, может здесь стоять. И в его напряжённой поставе таится нечто древнее. Рука скользит под водой, он поднимает прядь её пожелтевших волос. Присматривается. Если ей позволят увидеть, зачем молчать? – Обращаться к ним как их владычица, а не пленница или девочка на побегушках. – И ты? – ладонь ложится поверх чужого предплечья, скользит выше. Напоминает игру, которую она с ним уже вела во сне. Но ныне мужчина в некоем проявлении своенравия сторонится. Ни одно его желание, ни одно предложение не получит жизни, пока он сам скуп на правду. – Ты будешь честен? Или я вновь буду существовать в сетях твоих высоких замыслов, в клетке из лжи и всей гнили.       Кончики пальцев прокладывают дорожку по плечу, ложась под основание шеи. По телу расходится сладостное чувство уверенности, по руке бежит тёплое покалывание, точно солнце сияет под кожей. Хочется надавить. Дарклинг не принимает игру, сразу подступает к её завершению, удерживая девушку за плечо и привлекая ближе, но не смея прижать к себе. Его ладонь почти полностью укрывает тонкую шею. Сердце на секунды падает от мысли, что он сейчас её утопит, но ни боль, ни чужая сила, ни вода не приходят. Он заставляет её поднять голову выше, ведя большим пальцем по подбородку и приковывая взглядом. – Ты сама не ведаешь, о чём просишь, маленькая святая, – удары капель сопровождают его голос, что расползается пыткой по телу. – Ты требуешь честности, но кем ты выбираешь быть? – у Дарклинга никогда не дано третьей меры – дыхание сечёт памятью о тяжести ошейника. Или рабыня, или госпожа. Второй понадобится сполна сил, чтобы осаждать всевластные порывы. – Можешь бежать обратно к своему щенку прямо сейчас, если тебе угодно жалкое существование. – Так отчего же ты так добивался моего согласия? – зло выговаривает Алина ему под руку, надеясь, что её тяжесть расставит ясность над намерениями. Если он желает задушить её волю, пусть делает это сейчас. Сжимая губы и опаляя холодом, заклинатель отводит голову, будто слова оставляют ему пощёчину. – Почему хотел, чтобы я поехала, если всё равно бы заставил? А теперь тебя не устраивает положение вещей. – Ты могла бы видеть меня, когда пожелаешь, – Старкова вдыхает полной грудью, стоит ладони Дарклинга вознестись к её щеке, огладить излишне нежно, словно лелея. – Ходить свободно под своим именем. Но ты выбираешь угождать очередному мальчишке, – жестокость не вторит его словам, одно пренебрежение, с чем он мог бы приговаривать, что Алина перерастёт эту страсть. Руки оставляют её тело, по плечам бежит холод. – Мне было интересно, что бы ты ответила... Она велит себе солгать, приказывает ударить – выговорить иное. – «Да», – девушка смотрит упрямо, не дозволяя счесть это за слабость. – Я хотела ехать с тобой. Визит фьерданцев многое изменил. – Алина. «Алина-Алина-Алина...», – собственное имя перекатывается в голове его безмятежным голосом вновь и вновь. Она порывается ответить, слова застревают в горле. С тем же звуком раскатистого выражения натянутые между ними нити звенят. Непозволительно. Дурно. Старкова больна. Болеет им. – Александр. – Скажи, – движение резкó. Дарклинг подхватывает её за плечо, делая шаг навстречу. Глаза пылают. Алина улыбается. Тешит звук того, как он просит. И желает ещё, чтобы просил, чтобы умолял. Она от него всё возьмёт. – Александр, – он прикрывает глаза. Девушка пользуется этим, подплывая ближе и обнимая за плечи, его рука ложится на изгиб спины. Прижимается нагим телом к его собственному. Губы касаются холодного уха, и она повторяет вновь. Шёпотом, точно способна скрыть от всего мира. Она может ощущать напряжение его мышц под кожей, чувствовать всем телом, как Дарклинг глубоко выдыхает. И знает, утаскивает себе это таинство, что его сердце бьётся скорее. Минуты, что они стоят вот так, считать не удаётся.       Она ненавидит это. Что имя у чудовища человеческое. Она ненавидит и его. Особенно сильно за истины, которые мир ей без устали скармливает. Заставляет верить, чувствовать... Всё сущее всегда стремится к равновесию. Полнись чаша одной маленькой святой лишь ненавистью, она неминуемо расплещется по земле чёрным огнём. Дарклинг заполнен до краёв, а девушка бьётся о глубины его сути, точно там – внутри, смертоносные шторма гуляют. Заклинательница не сможет забыть им сотворённое и простить все грани чудовищной сущности тоже не сможет. Но пути назад не будет, если потянется испить из этой чаши. И выбор никогда не был столь сложен.       Алина садится на колени вблизи берега. Вода всё ещё укрывает её тело по середину плеча. Она позволяет себе засмотреться, когда Дарклинг выходит из источника, чтобы подойти к оставленным вещам. Вода с волос капает на его спину и плечи, катится по явному рисунку сильных мышц. Следует отвернуться. В нём есть исключительная красота лика, но девушка находит нечто в редкой мере привлекательное, чтобы видеть его нагим. Без слоёв одежд и крепкой ткани кафтана. Старкова обводит взглядом линии широких шрамов, что идут поперёк напряжённой спины. Где-то виднеются «звёзды», оставленные пулями или осколками. Росчерки ножей и клинков. Дарклинг приседает к вещам. И всё в нём от человека. По рукам бегут острые лини вен, а по животу – к паху, тянется дорожка тёмных волос. Алина щиплет себя за руку, вскидывая голову. Бесстыдство. Один шрам красен. Особенно ярок. Тот, что лежит глубокой, никогда незаживающей отметиной на сердце. Сколько ран знает это тело, если даже по подтянутому животу и бокам тянутся рисунки вражеской стали? Глаза ведут по чужому бедру, прокладывая линию по ягодице и боку. Не представить оружие, что могло бы оставить этот шрам. Он должен был лишить Дарклинга, если не жизни, то ноги. Чудовище в следующие минуты подаёт ей руку. И для того, кто зашёл в эту воду, девушка не слишком смела, чтобы из неё выйти. Лёгкий ветер приносит его запах. Морозная свежесть. Голые ветви, нотки хвои. Аромат отсутствия, аромат ночи. – Я могу уйти, Алина. – Ты не знаешь стыда, – буркает Старкова, вставая... Позволяя себя поднять. Она почти подпрыгивает в воде, зубы ударяются друг о друга от сурового холода. Пусть ею та забава затеяна, но на щеках мужчины не различишь и румянца, а во взгляде не сыщешь ничего развратного. – Я не нахожу постыдное в человеческом теле, – вокруг ладони Дарклинга обмотан небольшой кусок ткани. Алина собирает волосы сзади, открывая плечо. Материал, должно быть, смочен в ароматном масле и каком-то отваре, отчего в воздухе висит травяной запах. Рассматривать сосредоточенный лик мужчины оказывается много легче. Он мог бы оставить её здесь ни с чем, и то было бы неудобством одной заклинательницы, что не озаботилась о сменной одежде и банных нуждах. И она его ни о чём не просила. – Я могла бы сама.       Вероятно, она звучит излишне ворчливо, так что чужое выражение вдруг становится хитрее. Или коварнее. Дарклинг обтирает её руки, проходится ладонью по ключицам и ниже. Старкова может забрать у него злосчастную тряпку и сбежать от ловких движений. И вероятно, он ей ту даже отдаст. Но Алина не тянется – желает ему утвердить, чтобы не смел думать о вседозволенности. На сердце живёт нужда знать, в чём толк подобных жестов. Лёгкость руки ощущается дивно, хуже самой страшной пытки. Было бы проще, если бы Дарклинг содрал с неё кожу. Было бы легче... Легче понять. Собственная ладонь невольно ложится на живот, точно в нужде защищаться. Но один её враг предательское таинство и разделяет. – Они никогда этого не простят, – шепчет Старкова, рука мужчины ведёт под грудями, опускаясь к пупку. Растянутая, усеянная метками кожа возвращает ей воспоминания об агонии родов. И не знает, зачем сетует ему о том. Голос неизменно звучит печально. – Ни один не примет, и они будут... – Не за тех ты бьёшься, если удел матери делает тебя их врагом, – Алина цокает, упрямится. Как ему всегда легко говорить.       Она почти оступается в воде, стоит Дарклингу наклониться, чтобы коснуться губами её живота. Ладонь незамедлительно соскальзывает к его затылку в необходимости ухватиться за волосы. Его пальцы, сжимающие кожу выше бедра, и дыхание въедаются в тело желанным теплом. Он целует её один раз, другой... Выдох выходит прерывистым, когда чужой кончик носа мажет у пупка. Но мужчина выпрямляется, вставая за её спиной. Старкова слышит его усмешку и норовит ударить локтем. Осенний воздух берёт своё, окутывая нестерпимым холодом. Прикосновения Дарклинга заставляют её силу трепетать, и заклинательница даёт солнцу волю, позволяя ему разойтись вокруг тела тёплым сиянием. Он ничего не говорит. Но Алина может чувствовать, что нечто меняется в движениях. В такие мгновения она способна забыть, что ему подвластно перерубить всё живое вокруг надвое и обрушить горы им на головы. Почти властна поверить, что им не надо быть врагами. А её маленькая задумка, возможно, не нуждается в исполнении. Но боль в плече напоминает ей о том, что они бы не делили этот час, если бы ему не предшествовали огонь сражений и нескончаемое противостояние. Еретик все её кости обглодает, если она перестанет бороться. Шипение срывается с губ, стоит ему хотя бы коснуться рисунка зубов на плече. Крик ничегоев звенит в ушах. Покой рядом с Дарклингом будет милосердием. А он знает о людских понятиях малое. – Как тебе удалось это? – слова звучат нестройно. На его коже не приметить чёрных шрамов, и слабости в чужом теле тоже нет. – С Николаем. – Я изъял то, что изначально мальчишке не принадлежало.       Заклинатель вымачивает ткань в источнике, отчего по спине Старковой бежит тёплая вода. Речь оседает за плечами дурным чувством. Даже если то есть заурядный торг, ему не подходят столь щедрые жесты. Только если у Еретика не найдутся более жестокие меры, чтобы расправиться с Николаем. А он, нет сомнений, попытается. Чудится в чужом голосе и оттенок заурядного недовольства. Имя Ланцова звучит между ними в непозволительной мере часто. Лес вокруг вторит молчанием на все смутные думы. Дарклингу должно позволить ей повалиться назад себя, но он стоит нерушимо, когда Алина прижимается спиной к его нагому телу. Солнце разливается ярче вокруг них. – Ты выдала своё существо уже всей округе, моя порочная святая, – голос над её ухом глубокий, словно ласка граничит с томлением.       Она может дозволить ему себя коснуться или оставит наедине с холодом ночи, пока их не отрезвят суровые настроения следующего дня. Неужто сам господин всех тварей страшится серого волка из детских сказок? Девушке кажется, замершее между ними желание оборачивается неизречённым обещанием. Когда Дарклинг уходит, дозволяя ей одеться в одиночестве, она не проклинает всю его хвалёную выдержку, но понимает, что сон к ней до утра так и не придёт. Потому что распущенный по венам чёрный яд обрекает задаваться вопросом. Если то не война и не плеск вожделения, то что они разделяют этой ночью?

•

      Чтобы найти нечто хорошо спрятанное, необходимо потеряться. Девушка чувствует себя потерянной, снизу вверх смотря на крутые склоны. Арки серых горных глубин встречают их запахом гнили и обглоданным трупом животного неподалёку. Скалистая почва непрерывно хрустит под подошвами сапог. Алина, неосознанно противясь, ведёт плечом и нервно вертит головой по сторонам, осматриваясь под тяжестью того, сколь нестерпимо сгущается тишина. Уличные ветра, скрип деревьев и даже ржание лошадей стихают, точно пещера изничтожает в себе всякий звук живого. Девушка ступает медленнее, почти ровняясь с Давидом, отмечая, как плечи фабрикатора поникают к земле. Сам Костюк, должно быть, прижимает к себе дорожные сумки, отчего кожа скрипит, и изредка позвякивает металл застёжек. Камень над головами висит низко – угрожающе. Дарклинг впереди ступает увереннее, осаждая порыв воззвать к свету и озарить им путь. Давиду приходится склонить голову прежде, чем пещера скрадывает их в свои объятия, обволакивая холодом и сыростью воздуха и изымая частички тянущегося с лесных просторов света. Алина с трудом разбирает густой запах не то смолы, не то животного жира. Предшествующее мрачному ходу трещание костей до сих пор чудится в ушах под тяжестью молчания и переливами чужих дыханий. – Сварге, – голос Дарклинга эхом ударяется о стены, отчего девушка сталкивается с Костюком плечами, когда фабрикатор делает шаг назад, ища укрытия от мрака. Сварогом в старой Равке называли огонь.       Старкова с загнанным сердцем противостоит порыву дёрнуться, стоит стенам пещеры зайтись двумя ровными линиями пламени. И лишь на мгновение позволяет себе присмотреться к желобам из обточенного камня, что прокладывают им путь в глубь пещеры, где девушка-инферн неспешно складывает руки пред собой. Алина не ступает вперёд с первым шагом Дарклинга, засматриваясь на чужой кафтан. Подлинное сожаление кроется в том, что найденный в Шухане кусок ткани ныне хранится в Большом дворце, но девушка не сомневается в схожести рисунка, что блестит во всполохах огня. Золото и чернь, сплетающиеся в кольца на плечах заклинательницы, и красный, что венчает рукава и подол. Заставляя себя идти, Старкова коротко смотрит за плечо, проверяя, следует ли Давид за ней. Собственная ладонь крепче сжимается под грудью, вцепляясь в полы плаща, стоит завидеть впереди двойку фабрикаторов, точно явившихся из углублений в стенах пещеры. Мысль о том, чтобы быть узнанной поселяется глубокой тревогой на сердце. За спинами молчаливых гришей грозными тенями нависают мужчины в угольной форме. Алина немногим вздёргивает голову. Опричники. Губы кривятся от вида их формы, что ныне выглядит тяжелее и почти сливается со стенами пещеры в своём угольном цвете. Дула ружей блестят за широкими спинами. Дыхание замирает от того, что удаётся наречь каменными вратами, когда путь вперёд обрывается тупиком. Затворов или рычагов невидно, камень полнится витиеватым рисунком, что напоминает лозы или ветви. Девушка ожидает беспокойства среди гришей, ужаса в их глазах, но те лишь расходятся по сторонам, вставая подле опричников.       «С возвращением». Они говорят стройно и смело и кланяются, как положено солдатам, обращаясь к своему господину. Алина не страшится взглянуть им в глаза, но вместо того двое юных прочников не перестают рассматривать Давида, и чудится недобрый блеск в их глазах. Все трое носят один кафтан – фиолетовый, и одну вышивку на рукавах цвета серебра. Костюк, не позволяя чужим взглядам задавить себя, мог бы многое с них спросить. Но он знает, какова власть Дарклинга – насколько ядовито его влияние. Фабрикаторы поднимают руки, вслед чему вокруг разносится скрежет камня, от которого хочется прикрыть голову. Легко приметить интерес Давида, что, подаваясь вперёд, рассматривает, как высокие неподъёмные створы врат разъезжаются в стороны, пропуская их дальше, где склон пещеры ухоженным коридором уходит вниз. Думы отравляют воспоминания о Белом дворце, слившихся голосах фанатиков и бессилие. Внутри более нет горячего огня. Но свет не маслянистый или холодный белый, как то бывает при дне и ночи. На кованые крюки подвешены стеклянные коробочки, что освещают им путь сливовыми и голубоватыми лучами. Ненастоящими. Холодными. Девушка приближается к Дарклингу, пока Костюк задерживается подле одного из светильников. Самопровозглашённые стражи и гриши за ними не следуют. – Что это за место? – Старкова сторонится выражения, что ложится на лик мужчины. Точно сытый кот. И ступает широко, будто в замкнутом коридоре чувствует себя свободнее. Не припомнится время, когда власть тяжелила его плечи, она известно его красит подобно искусной короне, лежащей на голове достойного правителя. Словно ему в действительности есть чем править. Точно реалии жезлами возлежат на окровавленных руках. – Ты уже была здесь, Алина. – Так значит, – девушка чинно прямит плечи, силясь понять очередной виток чужих смутных речей. Знает, что уколет. Бьёт намеренно, надеясь вонзиться теми словами как можно глубже и под кожей смертельным ядом залечь. – За всей щедростью предложений и красотой слов кроются сырые пещеры. – Однажды ты рвалась пасть и в грязи Большого дворца, – ткань собственного плаща скрипит под пальцами, настолько сильно Старкова в него впивается. Слова Дарклинга её извечно наизнанку выворачивают. Памятью о слабости. О страшнейшем бессилии.       В окружающем сером камне не разберёшь течение времени, и лишь часы Давида отсчитывают минуты, пока они ступают по склону вниз. Иногда с боков возникают более узкие аккуратные ходы. Земля не полнится рисунками или знаками – по коже пробегает тень страха от того, насколько легко заблудиться в этих пещерах. Фабрикатор, подзывая государеву советницу ближе рассказывает нечто о неизученном виде люмии и о том, что стены вокруг неоспоримо сотворены руками человека. Воздух становится всё холоднее. Алина не спрашивает, ощущает ли Костюк то же дивное чувство. Словно нечто меняется, а они трое переступают невидимые границы. Заклинательница помнит его со своего первого прибытия в Малый дворец, где длинный темный коридор, образованный ветвями, сложившимися в плотную плетеную крышу, вершит переход в другой – воистину волшебный мир. Так его нарекают гриши. Нередко кажется, будто девушка слышит детский смех или голоса животных. Давид оборачивается вместе с ней подтверждением, что то не предмет её сумасшествия. Следующие деревянные врата, что высятся на два человеческих роста над головой, оказываются приветливо открыты. Сколько гришей необходимо для того, чтобы проложить подобные тропы и возвести двери? Они впервые сворачивают на пути, и то более не чудится, Алина отчётливо слышит близящиеся журчание воды и набор голосов, сливающихся в бессвязное нечто. Дарклинг остаётся непотревоженным и единым звуком, точно бывает здесь ото дня ко другому. В конце коридора виднеется тонкая полоса света, растущая с каждым шагом, что зовёт и тянет к себе всё сильнее, отчего девушка делает шаг вперёд Дарклинга. Давид осторожно зовёт её поддельным именем, но Старкова, верно, почти бежит, пока нога не соскальзывает под крутой навес горного склона.       Слева оказывается отвесный утёс, обрывом уходящий вниз и образующий простирающийся в обе стороны каньон. Руки дрожат, когда Алина подходит к краю, в неверии касаясь пальцами камня. Пропасть ей преграждают обточенные столбики перил. Это невозможно. То не является правдой. Подобное существует лишь в детских сказках да древних легендах. Грудь замирает, точно очередной вдох может спугнуть наваждение. Пропасть огромна. И девушка видит их. Десятки, сотни и тысячи разноцветных точек, перемещающихся по дну каньона. Идущих и бегущих. Маленьких – ведомых за руку, и больших. Множество голов, стремящихся в направлениях, за которыми она не успевает уследить. Старкова позволяет гулу голосов затопить себя, пусть и слово разобраться не может. Они говорят. Они смеются. Кто-то поёт. Возможно, Алина лишь отвыкла. Но картина не находит места в голове, вертясь на языке вопросом, — почему их столь много? Людей в красном, синем, фиолетовом... Среди красок мелькают сплетения золотого и чёрного, а тем вторят разноцветные вышивки манжетов и воротничков. И не всё то – кафтаны. Одни расхаживают в жилетах, девочка бежит в платьице, на плечах других покоятся мундиры. В памяти Старковой даже во времена пред Гражданской войной гриши в Равке исчислялись меньшим количеством, чем ныне удаётся видеть. Ей верится, она бредит. Или от усталости с дорого всё множится в глазах. Сердце нестерпимо ударяется о грудь, а губы замирают в неизречённых словах. Но ответ находится излишне быстро, чем Алине хочется то принять.       Зоя считала, Дарклинг может лишь побираться по Равке, но то всегда было мерой излишне малой для Еретика. Потому что его шаги радикальны. Он, вероятно, собирал гришей повсеместно – в каждом, самом тёмном и всеми святыми забытом уголке мира, который не стал для их народа спасительной гаванью, последним пристанищем. Шуханцы, земенцы, фьерданцы – они все здесь. Все в одном камне заточены. Дарклинг мог знать каждое ущелье и всякий камень, который необходимо поднять, чтобы отыскать человека нуждающегося. Он протягивает людям руку, и они охотно за неё цепляются, подобно малым детям. Словно множество сердец, жаждущих признания. Нуждающихся в лучшей жизни, а не жалком существовании. Тянущихся к ощущению опоры за своими спинами и чувству уверенности. Гриши желают лучшего будущего для своих детей, а не голодной смерти или пыток ледяным металлом, не оставляющим шанса на борьбу за последний вдох. Они видели эти возможности в Дарклинге во время возведения Малого дворца, они видели их во время Гражданской войны, и они видят ныне. Потому что жестокий мир не оставляет им иного. И то последние у них беспощадно отобрали. Алина вдруг понимает. Все эти годы они считают, видят, что их народ жестоко истребляют, и есть одна малая надежда спасти его от вымирания. А те, кому удаётся выжить, бегут так далеко, как только могут, прячутся в недрах земли, что способны их сокрыть. Девушка ошибается только наполовину. Дарклингу, верится, даже не приходится заставлять или угрожать. Слухи по всему свету распространяются неодолимо быстро. Она хорошо представляет ужас и одновременную лёгкость в глазах каждого гриша, когда до них доходили вести. Или Еретик приходил за ними сам. Старая мечта кого-то, кого звали Александром. Что однажды они смогут быть чем-то большим, чем просто гришами. Безопасное место, возможно, единственное в мире, если они сами перестали признавать таковым Малый дворец. Желание быть свободными. Алина глубоко уважает Николая, но годы после падения Тенистого каньона научили её понимать, почему его не избирают своим королём. Сколь бы ни были благородны его намерения, а сердце велико для народа, гриши не последуют за тем, кто не способен понять их существо и дать им силу — волю идти вперёд. Они, вернее, расколют землю надвое. И девушка видит это. Расколотую землю. Таинство глубин и неприступных склонов Сикурзоя. Равка вторит своим детям согласием и одобрением. Может, от того беды не перестают сотрясать столицу. Давид выговаривает нечто неясное за спиной. Может, взывает к святым или клянёт все беды. – Раньше это место звали пристанищем изуверов, – ясный голос Дарклинга тяжестью ложится на плечо. – Но людям здесь пристало нарекать его Малым городом.       Сказка. Чудо. То оно есть. Подлинное чудо. И его величина и исключительность обрекают силу покидать ноги. Алине кажется, по утёсам над головами гришей рассыпаны сами звёзды. Камень инкрустирован бессчётным количеством полных люмии ламп, а вверху скалы венчает множество зеркальных фигур, что преломляют свет, рассеивая его по ущелью. На другой стороне каньона по стенам бегут угловатые лесенки, повсюду разбросаны червоточины точно игрушечных окошек и арок ходов, над пропастью переброшены величественные мосты. По земле внизу бежит водный поток – подлинная трещина в сказочной картине, через которую переброшены деревянные дуги мостиков. Малый подземный город, спрятанный от вражеского взора. – Правителей без королевств не бывает, – выговаривает девушка, гул голосов скрадывает её голос. Дарклинг стоит подле, точно взирая на своё царство с высока. Выражение его глаз глубокое – почти нечитаемое. Есть ли в том восхищение или довольство? Но одно Алина разбирает легко. Вызов. Что же ныне изречёт святая мученица? Кем окликнет чудовище, и с какой волей ступит среди людей?       Она растерянно оборачивается на Давида, что, видится, не ведает, куда положить взгляд. Тень делает его глаза печальнее. Легко представить, как он задаёт десятки вопросов о чертежах, строительстве, поддержании жизни... Но фабрикатор не сможет – побоится. И ответить тоже побояться, потому что не будет на то воли господина. Когда девушка сбегает по первой дуге лестниц, она непременно замечает, что книзу ходы всё больше ветвятся и уходят вновь вглубь горы. Опричников здесь больше, их бледные смирные лица встречают у каждых врат и дивных арок, сложенных из более светлой породы, что искрится прожилками кристаллов. Замирая на одной из закрытых площадок, Алина не сразу замечает протянутую к её одеждам руку, застёжка под горлом щёлкает звучно. – Верни, – велит она. Пожалуй, не будь то работа мастера-гриша, они с Дарклингом разорвали бы ткань плаща на двое. Вещь почти падает с плеч, оставляя место кафтану властительницы солнца. – Ты здесь никого не удивишь синим заклинателей, – губы упрямо поджимаются от ледяного тона его голоса, в котором легко сыскать мелкое недовольство. Лицо режет безразличием, а чужая постава высится в естественном величии, в чём легко узнать юношу, что взглянул на неё с помоста в шатре. Юноша, что руководил армией и прожил сотни лет. Человек у большой власти. Девушка не сомневается, сколь сильно ему не терпится одеть её в чёрный. Обойдётся. Пусть хоть захлебнётся этим желанием. Не желая сцен, Старкова разжимает пальцы, отчего плащ передают девушке, беззвучно возникшей за спиной своего господина. Её тело скрыто за подпоясанным сарафаном из серой шерсти. Дивные одежды. Та мгновенно скромно откланивается, отступая в сторону. – Пора воскреснуть. – Не тебе решать, как мне вершить свою жизнь, – твердя сквозь сжатые зубы, Алина вцепляется в чёрный рукав, пока они ступают по лестнице. И не разобрать, подал ли ей руку Дарклинг, или лишь не успел опустить. Ответом ей служит безликое молчание. – Не страшишься за порядок среди людей? Под руку с девочкой, что ты уже привёл к ним однажды... – Я не нахожу здесь час переживать о дурной славе, – от него непременно не ускользает, как девушка оборачивается, наблюдая за тем, как Давид следует за ними, а их небольшую процессию теперь сопровождает пара вооружённых опричников. И подобная нелестная компания щедро тревожит фабрикатора. – Его не тронут. – До тех пор, пока он не воспротивиться твоей воле. Пока не придётся тебе по душе пленником.., – заклинательница почти охает, удерживая равновесие, когда пальцы Дарклинга обхватывают её ладонь, нестерпимо притягивая к себе. Его голос стелется над ухом ледяным боем. – Как рьяно ты желаешь цепи на ваших руках.       Алина приказывает себе выдернуть руку, гордо расправляя плечи и непокорно отводя голову. Прикосновение ночи бежит по коже опьяняющим чувством. С каждой ступенькой солнце ускользает от неё всё дальше, боль чего оседает стонущим чувством в груди. Кажется, сам камень дрожит, когда они ступают на дно ущелья. Его простор настолько необъятен, что девушка не сомневается, на другой стороне пропасти до сих не заслышали о возвращении их господина. И Старкова желает ошибаться. Хочет надеяться, что Еретик не властвует над этим местом – лишь находит в нём убежище. Но тень тех чаяний иссекает, когда взгляды гришей обращаются к Дарклингу, стоит им выйти из тени колонн. Кто-то прекращает свои речи, засматриваясь. Некоторые отходят в сторону, расступаясь. Одни почтительно склоняют головы и выговаривают пронзительные «мой суверенный», «с возвращением». Другие шепчутся, передавая новость по люду. Никто не падает на колени и не рассыпается в ужасе или проклятиях. Мысль о том, что они рады присутствию живой гибели, один за другими вонзает клинки в сердце. Но девушка эту боль не чувствует, очарованная празднеством жизни. Бессчётное количество лиц оборачивается, многие останавливаются, чтобы проводить взглядом. И она стремится рассмотреть их все. Дети тянут своих родителей за руки. Над головами вдалеке высятся деревья, высеченные из белого блестящего камня. И не чудится, их тонкие ветви увенчаны безжизненными листочками и разноцветными нитями.       Воодушевление меркнет, стоит завидеть нашивки на плечах кафтанов. Солнце в затмении. Герб врага. Символ, запрещённый в Равке. Алина упрямо замедляет шаг, чтобы идти вровень с Давидом. Потому что во всю её спину вышито иное – золотой двуглавый орёл с распахнутыми крылами. Она видит, как её рассматривают, и головы не опускает. Некоторые недоумевают о природе рисунка на её кефте, другие смотрят с недоверием или противоположным тому благоговением. Где-то среди вороха голосов звучит её имя. Санкта-Алина. Живая и нетленная – непримиримая со тьмой и идущая со смертью под руку. И с меньшим радушием изредка из толпы доносится слово «Триумвират». Пусть Давид привык к работе под землёй, он тяжело управляется с подобным вниманием. Старкова чувствует присутствие Адриана поблизости, и то её утешает. Пересечение каньона требует времени. И пока выходит лишь следовать за направляющим, теряясь в множестве путей. Дарклинг останавливается под широким сводом, чтобы выслушать донесение одного из сердцебитов. Ведомая нитью Алина ступает дальше, гадая, куда ведёт данный ход и почему под просторным сводом не находится других гришей. Незатейливый камень стен сменяется резьбой. Парадом гербов, далеко не все из которых удаётся узнать. Символ Тёмных генералов, рассечённые рога оленя... Давид зовёт её, застывая подле того, в чём легко узнать родовой знак Румянцевых. Дмитрий не единственный живущий представитель семьи. Но вера бьётся звонко. – Откройте, – велит девушка опричникам, что стерегут деревянные врата. И вопрошает мысленно, выставит ли себя дурой там, где её власть ничего не значит. Но створку дверей отворяют.       Их встречает просторный зал с подвесной люстрой и высокой круглой каменной плитой в центре, вокруг той тянется десяток письменных мест, исполненных из дерева. Некоторые заняты гришами в чинных кафтанах. Под сводами ведутся тихие речи. Алина не может сдержать улыбки, видя Адриана, что сидит на краю стола, разговаривая с кем-то. Он выглядит вдохновлённым. На его груди застёгнут бархатный жилет. Мальчик широко улыбается, ступая к ней и кротко протягивая руку, точно не ведает, как ему следует вести себя с ней. Обрекает коротко рассмеяться. Собственная ладонь на мгновения ложится на его щёку в нужде рассмотреть лицо ребёнка, а после перебирает отпущенные пряди волос. – Я так рада, что ты был в безопасности. – И в Большом дворце было нескучно, – словно перебирая на языке слова, тянет Адриан. Его лицо озаряется. – Я должен столько всего тебе показать! – он неудержимо выговаривает названия мест, которые девушка не знает, но слушает очарованно, будто и всего мира вокруг не существует. Голоса вокруг притихают, но спину тяготит всеобщее внимание. Взгляд мальчика вдруг мрачнеет, обращённый за спину матери. – А он что здесь делает? – Поверьте, мой маленький господин, – ножки чьего-то стула скрежещут о камень, вместе с чем Алина замирает. Она знает этот голос. Грозный и полный отвращения к ней. – Я вопрошаю себя о том же. – Не подходи, – нервно приказывает Давид, вошедший следом. Заклинательница поворачивается к говорящему, что стоит непомерно близко, так что она может явственно лицезреть высокую сильную фигуру, высящуюся из-за деревянного стола. На плечи мужчины наброшен кафтан сердцебитов. Девушка доподлинно помнит это угрюмое выражение красивого лика. Мёртвого на её памяти. – Иван, – звучит предупреждением, когда тот делает шаг из-за стола, с неодобрением рассматривая фабрикатора. – Давид Костюк прибыл со мной. – Генерал Северцов, сядьте за работу и не травите гостей своим вечным недовольством, – говорят из-за стола на другой стороне зала с сильным керчийским акцентом. Старкова обнаруживает там мужчину-проливного с вороньим росчерком волос в синем боевом кафтане. – Генерал?! – вопрошает она громче необходимого, с подозрением вновь обращаясь к знакомому сердцебиту. Иван был приближённым своего господина, но такие звания не раздуются спроста. И тем более не изменщикам их носить. У гришей лишь один генерал. И та ныне ступает по столице. – С такими гостями и врагов не нужно, – цедит мужчина, точно и не внимая её спросу. Он впервые опускает на неё взор. Плохо забытое презрение бросает тень на его взгляд, и спрашивает Иван её со схожим непризнанием. Адриан чуть тянет свою родительницу за руку, его лицо выглядит обеспокоенным. – Советница царя? – Я помню тебя мёртвым. – Не у тебя одной имеются корпориалы, умеющие собирать сердца по частям, – слова Ивана полнятся незабытым презрительным настроением, но его взгляд вдруг падает к плечу ребёнка, на котором лежит рука Алины. Глаза мужчины рисуются недоверием и строем неоговоренных мыслей. – Советница? – по слогам с сильным северным говором вопрошает мужчина фьерданской внешности, с нелестным настроением поднимаясь из-за рабочего места по другую сторону каменного стола. Жёлтые волосы непривычно отпущены к линии челюсти, а борода делает суровый лик старше. За ним поднимаются другие мужчины и женщины, имён которых Старкова не знает. Она чувствует себя окружённой. Земенка в кафтане фабрикаторов говорит на керчийском, молвит что-то о болезненном виде и коротко стриженных тёмных волосах. Нелепость. Мертва для заклинательницы солнца и ныне непохожа на лицо, приближённое к государю. – Алина Старкова, она же София Морозова, – чеканит Иван. По залу прокатывается смутное настроение. Ни к одному имени не радеют. – Во плоти, – строго подтверждает девушка. И, переговариваясь друг с другом, все присутствующие находят необходимым обвести взглядом Адриана, суетящегося под руками заклинательницы. На противоположной стороне зала открываются схожие врата, что впустили Алину. – И кто велел пустить.., – продолжая чинно восседать за своими делом, белокурый сердцебит с аккуратными завитками усов на мягком благородном лике смотрит гостье за спину, оценивая Давида взглядом. Узнать его удаётся с трудом. От одного высокого лестного тона не стоит ждать уважения. – Придворного мастера и Ланцовскую союзницу в Зал правительства и военного собрания? – Я, – голос ребёнка звучит непривычно звонко. Они его слушают. – Я свободно хожу по равкианской земле, – встречно вопрошает девушка, наблюдая явление интереса в хвалебном взгляде корпориала. Она излишне часто видела портреты их мужчин, пока Николай решал дело об их семье. Тот, что сидит пред ней, должно младший сын – Владим. И подписанный указ о казни Старкова тоже помнит славно. – А вам, я вижу, уже слышится лязг секиры на плахе? – Не тратьте драгоценное время на пустые неугодные речи, генерал Воскресенский, – прежде, чем мужчина успевает ответить, любезно молвит девушка, вошедшая в зал. Тёмный серый камня облачает алый бархат чужого платья тёмным, почти кровавым. Румяность округлых щёк и бледность кожи делает лицо вошедшей похожим на живой портрет – один из многих, что висят на стенах большого дворца. Валерия Румянцева. Какое завидное собрание предателей... По теням стены идёт рябь, воздух становится тяжелее, кто-то посматривает сол-владычице за спину. Но не требуется смотреть, Алина его присутствие всей сутью чувствует. – Иначе она камни на наши головы обрушит. – Не в первый раз послужит людям, которые вытирают об нас ноги, – выговаривает Иван, но ответом ему вторит ледяное «довольно», что будто по головам собравшихся волной прокатывается. Она видит это в опущенных головах, возложенных на сердце руках... И одна голову не склоняет. – Вернуться к делам, – приказывает Дарклинг, выходя из-за её спины, вслед чему гриши усаживаются за свои столы, принимаясь за письмо или чтиво. Даже Валерия чинно отходит к пустующему месту, улыбаясь Адриану, что подбегает к своему отцу, беря его за руку и едва не прыгая. Он мгновения говорит с одной из фабрикаторов-прочников. Точно картина Тёмного генерала в Малом дворце, что молвит со своими солдатами. Он вдруг обращается к Давиду, отсылая от себя девушку. Улыбка трогает губы – губительное довольство. – Она покажет тебе мастерские и лаборатории, расскажет о порядке. – Bether vorom de schaduw van de ketrnenen hand niet te-zien, – неумолимо произносит Алина, обращаясь не то к прочнице, не то к ожидающим опричникам. Но девушка только смотрит ей за плечо – на Дарклинга, и лишь тогда согласно кивает. Голос смягчается, стоит обратиться к Костюку. Они уже переживали скверные положения, переживут и теперь. – Я найду тебя после, как только выдастся час. – Как ты хочешь, чтобы я тебя звал? – неожиданно со всей волей взывает к ней Давид, поправляя очки. И мысль о том, что он презирает власть Дарклинга пред лицами его приближённых людей тисками сдавливает сердце. Советница его государя – друг и союзник, но заклинательница солнца – угроза, хоть и пока Николай того не признаёт. Народ взволнуется, это вопрос времени. – А на что есть воля твоего царя? – в зале звучат усмешки. – Оглянись вокруг, Алина, – обращается Давид к ней прежде, чем покинуть зал. – Сожги я наработки или отдай по своей воле, мы уже пленники. – Право, госпожа Старкова, в цепях ваш драгоценный фабрикатор не сможет вести свои труды, – вновь молвит керчиец, которого здесь зовут Лукой. Его акцент делает речь корявой, но по-своему красивой. Дарклинг берёт её за руку, чтобы не задерживать более подле стола, но девушка позволяет себя увести. Его хватка на плече ощущается почти помянутой оковой. – Быт повстанцев и изменщиков не делает нас расточительными глупцами. То не утешает. В малом из происходящего есть их воля. И положение на одну жалкую долю лучше иного пленника, пусть и Старковой явственнее прочих известна разница. – Но в одном вы правы, – не поднимая головы, замечает Владим, выводя нечто на пергаменте пером. – Мы все здесь пленники. Все заточены. И каждый хочет вновь дышать свободно. Под солнцем. – Берегитесь того, чтобы оно вас не обожгло, – Алина жалеет об одном, что не удаётся расслышать слова Ивана, когда двери врат за ними закрываются. За ними никто не следует. Тяжесть ладони Дарклинга тянется по руке морозным пламенем, когда он отпускает. Укор звучит ядовито. – Ты не спешил. – Ты научишься управляться с ними, – смотреть на него почти невыносимо. В заклинателе меняется малое, но мир вокруг переворачивается слишком быстро. Слишком многое сокрыто, и малое рассказано.       Адриан тянет своего отца за рукав, рассматривая своими большими блестящими глазами. Он видит его впервые за полтора месяца, и девушка сделала бы многое, чтобы получить такой же взгляд и выражение, с которым мальчик тянет «папа». Дарклингу приходится присесть, чтобы поднять его на руки. Ребёнок почти повисает на шее мужчины. – Кто сказал, что я того желаю? – Тебе придётся, Алина, – кварц глаз не полнится настроением для пререканий. Слишком много указов для одного дня. – Если желаешь иметь слово над расправами, на которые они не поскупятся.       Слова звучат в голове вновь и вновь, пока каменный коридор становится уже, а под землёй всё холоднее. Дарклинг редко шутит и угрожает всерьёз с лёгкостью распитого за обедом вина. С тем приходится считаться. Она о многом его спрашивает, ступая до тех пор, пока фонари с люмией не сменяет пламенный факел в руке. Но далеко не на все вопросы ей отвечают. А Старкову редкостно не прельщает слово «позже». Еретик, несомненно, рассчитывает, что ей не хватит духу разрушить это место или причинить вред его обитателями, и то определённо даёт волю его деспотизму. Но и ему придётся вести переговоры, если он желает сотрудничества. – Сколько у тебя генералов? – раньше, чем Алина успевает разойтись в желании ударить Дарклинга за невыносимое молчание, Адриан поднимает голову с его плеча, указывая на пальцах.       Шесть. Шесть генералов армии гришей. Соизмеряя с тем числом, девушка спрашивает себя – число людей на дне ущелья уже было необъятным, но всех ли она видела? И сам Дарклинг даже более не один из них. Самозванный суверенный господин с возведённым на камнях королевством. – Не на каждом веку он желает говорить.       Слова Дарклинга звучат излишне зловеще, когда пред ними отворяются высокие каменные врата, усеянные староравкианской письменностью. Они выглядят в иной мере старыми — вернее, глубинно древними. Кварц внутри пещеры отражает холодный свет, отчего получается только часто моргать. Шагнуть вперёд отчего-то тяжело, точно горы возлагают на плечи, а тело обволакивает бесконтрольной силой, природу которой не удаётся сыскать. Стоит осмотреться, но взглядом завладевает чужое присутствие неподалёку и витки неестественно белых волос, ниспадающие к чужой шее. Столь похожие на собственные – точно выжженные скверной. Или таковые и есть. Лик размывается в сознании, сменяясь образом знакомым, но утерянным среди снегов. А черты теряют в своей старости, обращаясь гладкостью кожи и ясностью неживого, чуть безумного взгляда, в котором не века – вся история замерла. Заклинательница шепчет, что того не бывает, что бредит... Но пути Морозовых неисповедимы. – Отрадно видеть вас вновь, упрямая Алина.

конец второй части