Hexagon

Билли Руссо много лгал. Это понятно. Когда пытаешься спасти собственную шкуру, чего угодно наговоришь, ну. Самое главное: разумно примешивать правду к пиздежу. Тут-то он и ломался. Билли даже не задумывался, оно как-то само получалось. Что-то вроде ‘та ночь в Басре была одной из лучших в моей жизни’ или ‘Лучше Фрэнка никого не было’ или ‘Фрэнк был самым эффективным, самым сильным, самым надежным’. Вот это вот все было правдой. Всплывало грязными пятнами на поверхность фильтрованной, кристально-чистой, прозрачной лжи, которую Билли галлонами заливал в уши всем, кто спрашивал его о Фрэнке Касле. Правда была и в том, что Билли ненавидел лучшего друга всем, что в Билли было. Чего-чего, а вот ненависти в Билли Руссо всегда было дохрена. /это была совсем не вся правда, но она нравилась Билли больше, чем остальные ее части/ Фрэнк Касл всегда был правильным до мерзотности, до тошноты. Честный, порядочный, как образцовый бой-скаут, такой семпер-фай без страха и упрека. Идеальный, блядь, солдат. Билли бесило это. И он тащил Фрэнка за собой в самую грязь. Пытаясь извалять его в дерьме, свалить с пьедестала непрогрешимости и залить кровью и гнильем сверкающую рыцарскую броню. И Билли тащил Фрэнка в ад. Справедливости ради, он сам тоже там был. Но ни кровь, ни дерьмо, ни даже явная вонь от Цербера, почему-то к Каслу не приставали. По крайней мере, так казалось довольно долго. И Билли ненавидел его все сильнее, с каждым новым пятном, которого на Фрэнке не оставалось. Особенно трясло от той блевотной идиллии, которую Касл развел со своей женой. Ах, Мария! Ах, дети! Ах, Спрингстин! Билли колбасило, когда приходилось слушать это. Но Фрэнк все еще был самым близким для Билли человеком, так что приходилось терпеть. Хотя Руссо и ненавидел до ошаления этот идиотский довесок к Каслу. Билли считал, что другой семьи, кроме самого Билли, у Фрэнка быть не должно. Поэтому, когда нужно было убить их, он не сомневался. Сам не пошел, конечно, незачем, да и не смог почему-то. Какой-то идиотский атавизм преданности мешал ему. Эта хрень потом оказалась очень кстати, позволившая со всей искренностью скорбеть по семье Фрэнка. И возненавидеть тех, кого он сам же спустил, как свору с цепи. И отдать их Фрэнку на растерзание. Билли смотрел потом с галерки за ужасающе жестокой бойней, понимая, что его собственная участь была бы намного страшнее. Каратель был беспощаден. Но Билли не было жаль, не было страшно. Он не чувствовал вины или стыда. Его ела морочная злобная радость от того, что Фрэнк Касл наконец-то измарался по самые глаза. Стал таким же как Билли. А потом Фрэнк Касл погиб. И Билли Руссо как-то незаметно для себя же начал подозревать себя в нехорошем. Потому что боль от того, что Касла больше нет, была невыносимой. Она мешала спать, жрать, думать, трахаться. Она мешала жить. И никакие обезболивающие не помогали. Она была. Бесконечная, монотонная, лишающая желания дышать. Когда Руссо понял, что она никуда не денется и бороться с ней бесполезно, он привык. Это заняло какое-то время и отняло кучу сил, но он смог. Потому что, что Билли умел, кроме как убивать и ненавидеть, так это адаптироваться. Руссо обладал навыками крысы или того самого таракана, который в итоге захватывает мир. Все было просто отлично. Но, видать, вселенная, обретшая почти божественную форму Дины Мадани, решила поддать Билли неслабого такого пинка. На пирсе холодно, и он, правда, предпочел бы встретиться где-нибудь в тепле и восхитительно потрахаться, но она стоит там, этакая персидская Немезида с блестящим значком и говорит: — Фрэнк Касл жив. Она говорит: — Его ранили, его чуть не убили. Она чуть не убивает Билли этими словами. Она говорит «Фрэнк Касл жив» — и Билли словно словил пулю в живот. И в легкое: — Его чуть не убили. Билли Руссо — горделивый сукин сын, и только это мешает ему упасть мертвым лицом в плевок птичьего дерьма на выщербленном бетоне пирса. Билли говорит: — Я раскачаю дерево, — так уверенно и спокойно, словно не знает, что с этого дерева вместо яблок посыплются гранаты. Билли действительно всегда смущало то, что тело Карателя тогда не нашли. Билли злится. Честно, он просто в ярости. Кёртис лжет, и это так очевидно, что только сильнее бесит. Билли сам лжет через вдох и слово, он в момент просекает это в других. У Кёртиса охренеть какие честные глаза. Билли говорит, что хочет помочь Фрэнку. Без труда удерживая серьезное выражение на лице. Благотворительность — это не его. Он просто хочет Фрэнка себе. Как бы то ни было, чем бы это ни было, это срабатывает. Увидеть Фрэнка Касла там, в порту, было то же самое, что увидеть бога. Или собственную смерть. Смерть — вероятнее. Билли хочется переломать ему все кости. Ну, может, не совсем все, но ноги — точно. Чтобы не смог уйти. Хочется сбросить его в реку и утопить. Хочется забить его до смерти голыми руками, чтобы выковыривать потом из-под собственной кожи осколки его черепа. Хочется перегрызть ему горло, надежно упрятанное под плотный воротник и пару лет гребаной ублюдской лжи. Хочется прямо там взять в рот его член или оседлать его. Хочется затолкать его в машину и увезти так далеко, где их никогда не найдут, где их никто не станет даже искать. И трахаться там с ним сутками, до изнеможения, до обезвоживания, до смерти. Потому что именно ей это должно закончится. Должно было уже давно, но по нелепой случайности, они оба все еще коптят небо. Билли знает, что в итоге, один из них умрет. Билли Руссо очень не хочет умирать. Настолько же сильно, насколько он хочет Фрэнка. И вообще-то, это серьезная проблема. В общем, много чего Билли хочется в тот момент. Но у Фрэнка взгляд заблудившегося чужака: в нем настороженность и готовность напасть без колебаний. Это чертовски задевает. Билли Руссо все еще горделивый сукин сын. Ему нужно все. Или никому. Фрэнк ему нужен весь, целиком и так, чтобы никому другому не досталось от Касла и взгляда. Инстинкту самосохранения как-то похрен, что там Билли нужно. Поэтому Билли подходит к Фрэнку медленно, как к СВУ, и протягивает руки к объятию так, чтобы тот видел. Лучше бы это была бомба. То, что там, на пирсе — страшнее бомбы. Оказывается, тело Билли помнит Фрэнка намного лучше, чем сам Билли. Улавливает рептильным мозгом совпадения и различия. Совпадений меньше, чем хотелось бы, на самом деле, но собственная реакция — знакома. И мгновенна. И совершенно ужасающа. Он вспоминает одномоментно, все, сразу, скопом. Всего чертова Фрэнка Касла: его идиотскую привычку бренчать на гитаре с драматической рожей по поводу и без, и то, что голос у него классный — блюз получался таким, что хотелось на месте сдохнуть от боли, которой не было. Его скрытную любовь к сладостям и каждый шрам на теле, потому что Билли видел их все. /видел, как они появлялись/ И, будь он проклят, он все их помнит. Он помнит его смех и привычку зеркально разглаживать наволочку на подушке прежде, чем опустить на нее голову. Он помнит тошнотворную бережность, с которой Касл прикасался к Марии и детям — как к чему-то очень хрупкому. И как буквально через несколько часов этими же руками он прошибал стены и черепа. Он помнит его руки в крови и песке. Он помнит его рот в улыбке и сахарном налете сладкой ваты. Он помнит его убивающим. И целующим жену. Он помнит его целующим себя. Билли помнит ту ночь в Басре так отчетливо, словно это все еще она. Словно они все еще там. Он помнит еще пару таких ночей. Билли почти ломается. Но Фрэнк как-то не искрит восторгом. И Билли давит. — Ты думаешь, Мария /ах, пресветлая, сука, как хорошо, что ее нет, надо было самому ее убить/ хотела бы видеть тебя таким? Это имя как какое-то блядское заклинание. Он видит, как в человеке напротив что-то вздрагивает, под кожей, одеждой, под призрачным белым черепом. — Брось все, — убеждает Билли, — скинь все на Мадани, она уже вцепилась в них, у нее зубы даже между ног, брось, Фрэнки, я увезу тебя. /давай, соглашайся, давайдавайдавай, я увезу тебя отсюда, отовсюду, ото всех, к черту костюмы, Фрэнки, не носи ничего, давайдавайдавай, поехали, поехали со мной, идем со мной, ну же/ — У тебя больше нет семьи, но я по-прежнему твой брат, — говорит Билли. /у тебя нихрена нет, но есть я, эй, а у меня есть все, все, кроме тебя, чуешь, видишь стыковку, давай, идем со мной, идем, идем, ты дашь мне себя, а я дам тебе все — самый простой обмен, братец, о чем нам торговаться, но я готов, если нужно, я готов торговаться до последнего/ Билли очень хочется шваркнуть Каслу по упрямой башке чем-нибудь тяжелым, чем-то вроде признания в чувствах, чтобы вырубить и запихнуть в багажник своего Роллса. Билли очень не хочется Фрэнка куда-то отпускать. Приходится. Ему всегда приходится отпускать его. Фрэнка никто никогда и нигде не мог удержать силой. Билли гордится им. И немного жалеет себя. На базе, в доме Беннета, Билли Руссо, лучший снайпер подразделения, промахивается раз за разом. Билли Руссо не промахивается ни разу на складах, где его милый отряд сюрпризно поджидала кавалерия МВБ. Он упорно не стреляет в Мадани и, в отместку самому же себе, вскрывает горло ее напарнику. Его даже почти жаль. Билли отмывает свою Немезиду от его крови, и у него стоит так, что темнеет в глазах. Это до смешного не вовремя и неуместно. И дико. И закономерно. Билли многое, о, очень многое, про себя знает и держит себя в руках. Он знает, что хотел бы вот так — не с ней. Он знает, что, если бы не с ней — не сдержался бы ни за что. Билли неподражаемо хорош во всех видах лжи, доступных человеку. Беннет мертв и Роулинз скоро умрет тоже — Касл идет по следу. Билли однажды услышал одно слово от проходящего мимо сержанта: берсерк. Сержант смотрел на Фрэнка с легким омерзением и явным страхом во взгляде, плюнул этим словом в спекшийся от крови песок и попросил о переводе. Билли потом загуглил. Усмехнулся, поняв, насколько сержант был прав. Роулинз тоже это видел, тогда, в той палатке у черта на рогах, тот единственный раз, когда испугался за свою жизнь — непобедимый директор, блядь, секретных операций. Билли чувствует сладость во рту, когда он выговаривает это все Роулинзу в глаза. В глаз. Ему разъедающе-сладко на языке от этих слов и от тянущихся за ними воспоминаний. Роулинз помнит свой страх. И он с ним скоро встретится снова. В отеле — Билли лжет Мадани, как никогда, ничего при этом напрямую не говоря. Он видит, что она ему не верит. Это неверие — приговор для нее. Признаться, ему чертовски жаль, в постели она божественна, без преувеличения. Вселенная упорно продолжает пинать Билли под зад. От его пули на виске Касла останется шрам. Билли хочет, чтобы остался. И Билли лжет. Фрэнку — тоже. Ему придется очень и очень долго выворачиваться из сказанного. Из вот этого «с его смертью все закончится». Но. С другой стороны. С его смертью все действительно закончилось бы — один раз так уже было. Осталось только вбить это в каслову упрямую башку. Билли очень старательно целится Дине Мадани в лицо, надеясь, что не придется жать на спуск прямо сейчас, потому что это было бы очень некстати, потому что копы и ФБР, на минуточку, и еще сильнее надеясь, что Касл поймет, что ему пора уже срочно сваливать. Срочно, черт тебя дери, Фрэнки, упертый ты тупой осел. Надежда срабатывает ну так себе. Anvil получает от сенатора хрустящий жирный чек, и еще один — даже еще жирнее — получает Руссо лично. Он кое о чем помалкивает, и кое в чем привирает, и от собственной речи в телеке его ощутимо тошнит. Он запивает тошноту дорогущим кальвадосом и обналичивает свой чек. Увесистый пакет новеньких купюр успокаивает его желудок. Была бы совесть — и она успокоилась бы. Но план Билли херится и хуевится в момент, и этого следовало бы ожидать, когда что-то зависит от кого-то еще. Человеческий фактор, будь он неладен. Фактор скоро лишится и второго глаза, и только это успокаивает Билли хоть немного. Но, разумеется, в целом — не помогает. Это плохо. Это охренительно плохо: эта баба с пацаном. Лишнее. С каких пор они похищают женщин с детьми, блядь. Роулинз — трусливый идиот, это так все усложнило. Билли едва сдерживается, чтобы не открутить Роулинзу голову собственными руками. Что было бы очень недальновидно с его стороны, хотя ему и нравится идея принести его одноглазую лысую тыкву Каслу, перевязанную бантиком. — Они со мной, — говорит Билли. /нахрена они мне тут нужны/ — Мне нужен Либерман и мне нужен ты, — говорит Билли и думает, что лжет снова, пусть и наполовину. Ему нужен труп Либермана. Насчет Фрэнка. Ну. Тут — правда. — Мне нужен ты, — говорит Билли и замирает на мгновение от смысла этих слов, будто шагнув в капкан. Он знает, что никто из группы не вернется с той электростанции живым. Билли немного /много, ладно, очень, сука, много/ фанат Карателя. Он говорит про обмен. Он слушает голос Фрэнка, его слова, и не знает, как выкрутится из этого дерьма, потому что все слишком далеко зашло, потому что Фрэнки явно хочет его убить. Прямо насмерть убить, вот совсем. И это так обидно. Гребаный Либерман. Гребаный Роулинз. Билли шарится по электростанции, заваленной трупами его людей, и не только его людей, и ему страшно. Вот в этот самый момент — ему страшно. Потому что Билли очень хочет жить и очень хочет Фрэнка. И то, что он делал в последнее время — все это было, чтобы получить жизнь и Фрэнка Касла. Билли необходимо и то и другое. В смысле, одновременно, сразу все. Обмен накрывается и Руссо думает, что вселенная наконец перестала его пинать. И начала всерьез ему мстить. Это оказывается довольно пикантно: смотреть на Касла в прицел. И это мешает ему нормально целить по остальным. Он ни секунды не чувствует своей вины в том, что они просрали Либермана. Он чувствует подвох. Но. Времени нет, и нет желания — они забирают Карателя, и все как-то теряет в весе по сравнению с этим. Билли чувствует жар в ладонях — нетерпение. Его желанное, его истошно промечтанное насквозь — так близко. И так близка развязка. Фрэнк спрашивает о Марии и детях. Ну конечно. Вот надо было ему все испортить! Как он задрал со своей трагедией, сука, кто б только знал. Шекспир бы плакал, блядь. И Билли лжет. Как всегда. И лжет, и лжет, и лжет еще. Он смотрит на Фрэнка — и ему жарко. Роулинз трясется от ярости, как брешущая чихуахуа. Руссо представляет розовый комбинезончик, ошейник со стразиками и гламурную дамочку, и ему смешно. Не самый подходящий момент для смеха, но это немного отвлекает от того, чтобы считать удары. Ладно, думает Билли, хороший стоматолог это поправит. Ладно, думает Билли, пара швов — решит проблему. Еще один шрам хуже Фрэнку не сделает. Как и два. Роулинз действительно бьет как сучка. Только Билли дергается сам, с каждым ударом. Запах крови внезапно жжет носоглотку, едкий почему-то, острый, сильный настолько, будто вот-вот сломает ему переносицу. Словно Билли чует его впервые. И Билли злится. Ему неуютно, ему неловко. Ему неудобно, черт, сидеть там: край ящика впивается в ягодицу не слишком удачным образом, ему даже ботинки, кажется, жмут, ему холодно, его знобит. Он хочет, чтобы это закончилось, но еще слишком рано. Фрэнки придется потерпеть, придется, но Билли все раны его потом залижет. Если Фрэнки захочет, Билли его с ног до головы вылижет. Даже если Фрэнки не захочет, если честно. Билли тоже терпит. Опять Мария, сука, чтоб ее. Блядская гребаная сука. Билли ненавидит ее даже мертвую. Поэтому, когда Касл бросается на Роулинза, Руссо бьет его со всей силы. Не жалея вообще, ну ничего-ничего, сам разобьет — сам потом залечит. И снова, как тогда, оттаскивает, выдирает добычу из зубов зверя. Ту же добычу, из тех же зубов. Но. Когда. Роулинз рвет швы на виске Касла, те, которые на ране от пули Билли, той самой — у Билли кончается терпение. Кончается совсем. И он освобождает Каслу руки. Отходит, делая непринужденный вид, ощущая кожей спины изменения в расстановке сил — словно пространство за плечами колышется и деформируется, идет трещинами от тихого длинного выдоха выжидающего чудовища. Билли чувствует себя героем фильма ужасов. Тем самым, что поворачивается спиной к открытой в темноту двери. И он отходит дальше, дергая плечами, пытаясь стряхнуть с них нервный озноб. И смотрит. И смотрит, и смотрит, и смотрит. И не может отвести глаз. Берсерк — Руссо вспоминает это слово. Касл рвется вперед и вскакивает так, словно ему не больно, словно у него не сломаны кости. Адский пес с окровавленной пастью. Кто угодно обосрался бы от страха, если бы это увидел. Кто угодно, кто не Билли Руссо. Он не может перестать смотреть — его глаза болят, ему душно, он хочет бежать, но он словно прирос к полу, и не может сделать ни шага — бетон расплавился от гнева освобожденного чудовища и Билли застрял в нем, как в смоле. Билли Руссо всегда про себя это знал. Что он, ну. Что ему нравятся странные вещи. Нездоровые. Одна, если быть точным: насилие. Билли знает, ну ладно, обоснованно предполагает, что знает, откуда это взялось. Но. У него стоит на кровь, давно, всегда — одна из причин, почему он поперся в армию, влез в самое пекло. Почему продолжал, все еще, до сих пор. В этом он никогда никому не признается. В этом — тоже. Фрэнк Касл — лучшее воплощение насилия. Он не то что ожившая война, он — концентрированный, самый жаркий момент боя, эпицентр. И Билли смотрит. И едва не падает, когда Фрэнк поднимает на него глаза. Потому что это похоже на столкновение с поездом. Билли Руссо зазевался на рельсах и его вот — сбило. Растащило по переезду под брюхом многотонного состава. Это похоже на то, когда тебя сбивает с ног взрывной волной, и лицо и грудь обгорают до костей, изрезанные осколками в фарш. Билли пытается вдохнуть глубже, и его легкие и горло, кажется, обугливаются. И он пытается снова. И получается плохо, потому что Фрэнки расколачивает голову Роулинза просто в месиво. Удар за ударом — под его кулаками чавкает и хлюпает кровь и мозговая масса. Билли думает, что Фрэнки уже скребет костяшками пальцев по полу, сквозь то, что было человеческой головой. Билли, невероятным усилием, выскабливает из горла голос и говорит правду. Он возвращает себе способность двигаться только через несколько секунд после того, как Касл отключается, свалившись в лужу крови: Роулинза и своей. Рассудок еще пробуксовывает, оскальзываясь в бликующем красном, но тело уже работает как надо. Касл тяжелый, как чертов автобус, но Билли упрямый, как хрен знает кто, /как сам Касл/ и наконец-то все идет так, как надо ему. Билли знает, что Мадани будет ковыряться в трупах и обломках, пока не упадет замертво от усталости, но это все он продумал, это и еще четыре запасных плана, ни один из которых, как ни странно, не включал в себя убийство Фрэнка. Билли знает, что министерство заткнет его прекрасной Немезиде рот парой официальных благодарностей и пачкой отчетов с результатами экспертиз. Билли знает, что один из трупов на электростанции пройдет в деле как Фрэнк Касл и дело будет закрыто. Билли знает, что на одном из трупов найдут нож, со следами крови Сэма Стайна. Билли знает, что он сам — отправится с группой отрабатывать заказ и через пару недель его труп, мало пригодный для экспертиз, найдут в Фаллудже. Билли знает, что успеет двести раз проклясть все свои планы и нездоровые увлечения, пока приучит Фрэнка к мысли, что ему, Билли, можно доверять. Но Билли Руссо охренительно упрямый сукин сын, и теперь, когда он, пусть и предварительно, но получил и жизнь и Фрэнка... ну. Билли Руссо, на самом деле, никогда не умел сдаваться. — Ты чертовски очарователен, когда пускаешь слюни на подушку, — шрам на виске посветлел и гладкий под пальцами. — Да ладно? Я круглосуточно очаровашка. Билли усмехается и говорит: — Ага, правда.