Юмор — понятие относительное

      Николь шутит не смешно. Об этом знают все. Её попытки разрядить обстановку зачастую приводят к неловкой давящей паузе. Её шутки чересчур заумные, сложные для восприятия. Они слишком серьёзные. Постигать науку юмора Николь гораздо сложнее, чем органическую химию с многообразием различных составов. В её опытах, лабораторных исследованиях, почти всегда была реакция, в большинстве случаев взрывная, шипящая, бурлящая. После её шуток — ничего: ни смешка, ни хмыканья. Злорадная тишина, из которой на неё смотрят целая орава недоуменных взглядов. Николь теряется в этой паузе: её атакует не щадящее чувство стыда, смущение начинает кусать щёки — держать взгляд становится тяжело. Невыносимо, когда затишье непрерывно продолжается. Николь не стеснительная. Николь не умеет шутить.       Куромаку отрицает пользу юмора, как и не понимает смысл шуток. Никто не может заметить его смех. Редко кому доведётся лицезреть его полуулыбку. А странные невпопад рассказанные анекдоты Николь вызывали у него смешанные чувства. Они и злили, и раздражали, особенно когда они встревали под руку во время работы. Они и удивляли, когда рождались в порыве полёта мысли у Николь, казалось, совершенно появлялись из неоткуда. Но её шутки не походили на что-то другое. Они не были столь смешными, чтобы можно было кататься по полу и захлёбываться сбивчивым, отрывистым дыханием. Они не были острыми и саркастичными настолько, что могли болезненно кольнуть душу, но и безобидными их тоже не назовёшь. Сложно подобрать описание неумелому юмору Николь, но он своеобразно забавил. В конечном итоге, Куромаку просто согласился с тем, что из него сатирик тоже никудышный и что в каламбурах он тоже не разбирается.       И всё же он пытался понять, что ему в них частично нравилось. Шутка за шуткой — ничего. Набор слов, сложенные буквы и ни грамма смысла — поразительное сочетание. Чем больше он копался в голове в поиске хоть какой-то закономерности, то больше раздражался и огорчался отсутствию хоть какой-либо связи. Куромаку не любит бессмысленные вещи, но больше всего ненавидит, когда они начинают нравиться.       — Хей! Представляешь, я вспомнила… ха-ха… такую… ха-ха-ха… блин… — Николь неожиданно подпрыгнула на месте так, что чашка с горячим чаем чуть вздрогнула, казалось, сами струйки пара качнулись на её выдохе. — такую вещь, боже. Ты сейчас упадёшь. — Николь сдерживала порывы смешков. Улыбка невольно расплывалась, рестекаясь по лицу, подобно кляксе на белом листе. Казалось, что чайные волны, плещущеющейся в чашке, поблёскивают от её сияния, а вовсе не от освещения за окном.       — Я во внимании на шестьдесят один процент, а также ты весьма недооцениваешь мои процессы согласования мышц с телом, то есть координацию. — Куромаку перевернул страницу слегка потрёпанной газеты, на которую уже кто-то умудрился разлить кофе и знатно замусолить дешёвую бумагу. Особенно кофейные пятна были заметны на утренних солнечных лучах. Размазанные капли были схожи с черными тенями в ясный день, словно это чьи-то умелые ловкие руки строят из пальцев целый театр, представления которых наверняка играют под овации и щедрые рукоплескания. Фантазии. На деле: неумелые неуклюжие руки не удержали чашку.       Некоторые буквы в газетных статьях стёрлись от постоянного трения, а некоторые и вовсе размылись и заплыли так, что прочитать содержание невозможно. Хотя читать особо нечего, но яркие названия в новостях светились очень привлекательно.       — Хорошо. Знаешь, как идёт реакция окисления этилового спирта азотной кислотой? — Николь прикрывает рот рукой, боясь хоть как-то выпустить и без того сбегающие в рассыпную смешки — получается плохо. Они то и дело вырываются и слетают с уст.       Куромаку лишь приподнимает бровь в лёгком недоумении. Конечно, он знает. И, конечно же, его непонимание наигранно. Но молчит, чтобы не испортить шутку. Не отвечает, чтобы не портить шутку для Николь.       — Сносно! — Николь перестаёт себя сдерживать. Она смеётся во весь рот. Вовсе не громко, но и не тихо. Смеётся не так назойливо, смеётся без издёвки. Плечи её немного дрожат от хихиканья, да и кружка тоже трясётся в руках, чай плещется, чуть ли не проливается на пол. — нет, ну ты понял? Хах…       Куромаку хмурит брови — Николь вновь заливается смехом. Веснушки на щеках сияют и прыгают — тоже веселятся. Казалось, что тоже смеются. Рыжая чёлка упала на лоб, почти укрывая его, небрежно скрывая под собой брови. Рыжие локоны и вовсе запушились, распластавшись по плечам. Забавная лохматость придавала игривости и некой детской невинности к ее образу. Смеётся далеко не по-ангельски, и хохочет весьма не по-демонически. Смеётся как ребёнок. В этом Куромаку уверен на все сто процентов, подчеркнув этот пункт у себя несколько раз. Её смех завораживает, привлекает простотой и тёплой заразительностью. Куромаку терпеливо ждёт, как только она успокоится. Долго ждать не пришлось.       — Что? Разве не смешно? — откашливаясь смехом, Николь перенаправила взор на сидящего Куромаку. Невозмутимость всегда при нём.       — Твоё остроумие меня поражает с каждой новой шуткой. — безэмоционально отчеканил Куро и встряхнул газету, пытаясь вновь в неё углубится. На столе уже давно остывал кофе. Просачивающийся сквозняк, игравшийся с персиковыми занавесками, сдувал тепло с напитка, а горячие солнечные искры, наоборот, грели. Поток ветра беспощадно побеждал светило в этой неравной борьбе.       — А твоё безразличие поражает меня с каждой проигнорированной шуткой. — выдохнула Николь, сделав небольшой глоток из чашки. — Неужели так сложно хотя бы скривиться на секунду в улыбке? Или занудство — это уже хроническое заболевание? — порывы обиды отразились на ней кислой ухмылкой.       — Николь, я уже высказывал своё отношение к шуткам и юмору в целом, я не вижу в них смысла, поэтому и тебе не рекомендую тратить время впустую. — с лёгкой раздражительностью Куромаку утыкается носом в газету.       — А почему сразу впустую? Из этого мог бы выйти неплохой социальный эксперимент! Заодно проверить некоторые факты. Например, насколько смех продлевает жизнь?! — в глазах у Николь мелькнули странные огоньки. Куромаку чуть напрягся — виду не подал.       — Послушай, несмотря на то, что серотонин, так называемый гормон счастья помогает нам бороться со стрессом, не думаю, что это играет существенную роль в продлении жизни, и я в решении данного вопроса не заинтересован. Более того, проверка пустая трата времени, так как это должно подтвердиться массовой статистикой длинною, как минимум, в одну-две человеческие жизни, а дальше многочисленные подсчёты и сравнения. Само наличие опыта звучит как нечто сюрреалистическое, исследования однозначно будут иметь большие погрешности, а результаты очень отличными друг от друга. Так что советую умерить свои амбиции и заняться действительно чем-то полезным.       Николь вновь захохотала. Гораздо громче и увереннее. Куромаку вновь хмурится, сдерживая порыв отвести глаза к потолку.       — Хах… Господи, я же… Я же не серьёзно, хах… — Николь наклонилась в попытке снова усмирить приступ смеха — Куромаку ждал и наблюдал. Внимательно изучал, как обычно, и что-то на краю сознания затрещало, отчаянно завопило, пульсировало где-то там, под черепной коробкой. Смех. Николь смеётся часто. Намного чаще, чем шутит. И смех у неё приятный. Смех — первый признак, что всё хорошо. От подобных мыслей становится щекотно в груди, вдохи и выдохи уже слегка смешались в что-то иное, куда большее, чем просто неровное дыхание, лёгкие будто не слушались — трепетали сами по себе. На лице трескается каменная маска, губы чуть неприятно дрожат в попытке удержаться и не поплыть в улыбке.       Николь, кажется, усмирила свой пыл и направила сосредоточенный взгляд на Куромаку. Она снова улыбается, но уже хитро, прищурив по-лисьи глаза. Теперь взгляд явно не детский. В меру кокетливый, игривый, слегка непринужденный. Невинность, что искрилась из её глаз, застывая на рыжих ресницах, почти мгновенно испарилась. Опасный взгляд, не предвещающий ничего хорошего.       — Я же вижу, что ты хочешь улыбнуться. — Николь наклонилась к креслу, на котором расположился Куромаку, внимательно изучавшего газету со всех сторон не по одному разу. Его повышенный интерес к напечатанным интригующим текстам стал крайне неубедительный. Он и сам это понимал. Николь наклонилась чуть ниже, — Ну же, улыбнись, Куро.       Куромаку не двинулся, даже не дёрнулся — продолжил сверлить газету пристальным взглядом.       — У-лыб-нись… — прошептала над ухом Николь. Мышцы на лице задрожали. Николь вновь хихикнула, выдохнув накопившиеся веселье в шею. Куромаку поёжился от внезапной щекотки. Волоски встали дыбом. Внезапное тепло разливалось от головы до плеч, а с плеч до груди. Куромаку ощущал, как каменная маска рушилась, рассыпалась на осколки, и сдерживать себя становилось до боли невыносимо. И… Дрожащие кончики губ чуть поднялись. Николь обрадованно просияла.       — Не так уж и сложно, правда? Делай так чаще, выглядишь гораздо «живее» — довольно улыбнулась Николь, упёршись руками о кресло. Куромаку одним движением схватил чашку и залпом осушил остывший кофе, ничуть не поморщившись.       —Впервые слышу, чтобы искажение мышц лица придавало, так называемой, «живости». Мой внешний вид соответствует норме, а излишняя эмоциональность не улучшит продуктивность моей работы, поэтому я не считаю это необходимым. — Куромаку складывает газету и поднимается с кресла, изо всех сил стараясь не смотреть на Николь. — Но вынужден признать, что шутка была смешной на пятьдесят девять процентов, естественно, по моим меркам. Всё-таки юмор — относительное понятие. — хмыкнул напоследок Куромаку. Николь лишь с улыбкой пожала плечами, допивая травяной чай.       Смешная была вовсе не шутка, да и дело было совершено не в ней: теперь Куромаку уверен в этом на сто один процент. И всё-таки сатирик из него никудышный.