***
Вэнь Кэсин — пестрый редкий цветок среди безликого моря. Светится, чем-то довольный, улыбается своим мыслям. — Мы расстаемся, — произносит Цзышу. И как в ледяную воду окунается. — Я… не люблю тебя. Никогда не любил. Вэнь Кэсин непонимающе моргает. Замирает на мгновение. Потом, потом… Лицо напротив исполнено такой боли, что Цзышу хочется выдрать себе язык собственными руками. — Это была игра. Я думаю, с нас обоих достаточно. Было бы проще, если бы на лице была маска. Это было бы не его лицо, но Цзышу приходится не разваливаться прямо сейчас, не сметь даже малейшим движением лица дать надежду. Не сгребать лао Вэня в охапку, шепча, что это ложь. Что эти гадкие слова — не его. Что у него никогда даже отдаленно похожих мыслей не возникало. Ему приходится равнодушно смотреть на боль человека, за которого он готов отдать всё, которому эту боль сейчас причиняет сам. — Я… я понял, а-Сюй, — Вэнь Кэсин с трудом сглатывает. — То есть, Чжоу Цзышу, я больше тебя не побеспокою. Как просто. Как невыносимо просто. Вокруг так много людей, но Цзышу видит только удаляющуюся спину собственного вырванного из груди сердца и чувствует, как рассыпается на части. Прямо здесь. — Так будет лучше, — произносит Хэлянь И ему на ухо. Конечно, он не упустит возможности насладиться представлением, которое сам же и заставил устроить. — Жду тебя завтра. Чжоу Цзышу кивает. Прямой и равнодушный шагает в темноту, которая мягко обнимает его за плечи, но даже ей он не доверяет.***
Цзышу возвращается к себе и не зажигает свет. Он думает о том, что хочет вспороть горло Хэлянь И своими руками и смотреть, как этот напыщенный ублюдок будет задыхаться в луже собственной крови. Но для этого ему нужно немного времени на размышления и составление плана. А потом Цзышу будет всю оставшуюся жизнь вымаливать прощение у Вэнь Кэсина. Потому что его сердце, его родственная душа не заслужила этой боли, и если однажды он согласиться простить его, Цзышу будет счастлив, и неважно, сколько времени и сил это займет. Если бы не разрывающая грудь боль, он наверняка заметил бы чужое присутствие раньше. До того, как чья-то рука касается его плеча, и он почти готов убить своего незадачливого посетителя, если бы не одно «но». Он узнает это прикосновения из сотен, тысяч других. — Я хорошо справился? Хорошо сыграл? Цзышу не верит своим ушам. Не верит обожженной прикосновением коже. Не верит надежде, так больно вспыхнувшей внутри. Когда он поворачивается, его носа касается знакомый запах. Его нельзя спутать. В нем нельзя ошибиться. Он зажмуривается, хотя темнота и так скрывает всё, тянется пальцами, натыкаясь на чужую щеку. Из него словно воздух выпускают, и он опускается на пол, утыкается лицом в колени Вэнь Кэсина. — Прости, — только и может сказать он. — Прости, прости, прости. Колени Кэсина твердые, острые, но Цзышу всё равно. «Как ты здесь оказался? Зачем ты пришел?» — и еще множество вопросов крутятся и тонут в одном-единственном важном сейчас. — Почему, почему ты мне не поверил? — шепчет он отчаянно и безнадежно. — Потому что я знаю тебя, — Вэнь Кэсин опускается на пол, ловит его слабые руки. — Я знаю твое сердце. И тянет на себя, позволяя уткнуться в шею, вдыхать до мурашек, до дрожи в пальцах родной запах. Чжоу Цзышу понимает, что слезы катятся, и катятся, и теряются в ткани под его щекой. Вэнь Кэсин бережно обхватывает ладонями его лицо. У поцелуя соленый вкус. Чжоу Цзышу захлебывается своим неверием. Захлебывается страхом и тонет, тонет в этой темноте, из которой боится вынырнуть. Если это его сон — пусть, если он сошел с ума, и теперь его воспаленный мозг выдает так отчаянно желаемое за действительное — пусть. Он согласен на эту иллюзию, на этот обман, на этот сон. Он избавляет Вэнь Кэсина от одежды, тычется жадными губами куда придется: они всё ещё в темноте, и сил и желания что-то менять у них нет. Вэнь Кэсин охает, когда Чжоу Цзышу прихватывает зубами тонкую кожу на ключицах. Он соленый, и теплый, и созданный для поцелуев Цзышу. Для того, чтобы Чжоу Цзышу гладил его, прижимался к нему теснее, стискивал в объятиях, вдыхал запах. И сам подставлялся под ловкие, бесстыжие пальцы, под губы, точно знающие, как и где целовать, чтобы Цзышу задыхался в своих стонах. Чжоу Цзышу позволяет сейчас больше, чем обычно, больше чем когда-нибудь мог себе позволить: темнота укрывает, прячет его от всех, даже от лао Вэня. И он собирает губами собственные капающие слезы с горячей кожи и целует, целует, целует. Вэнь Кэсин издает такие звуки, что можно кончить только от них. У них под рукой нет ничего необходимого, и нет желания заниматься сейчас поисками, и Чжоу Цзышу знает, что ему будет неприятно и, возможно, даже больно, но ему плевать. Он должен почувствовать своего лао Вэня, ему нужно это до разрывающихся легких. — А-Сюй, — шепчет Вэнь Кэсин предостерегающе, и Чжоу Цзышу с силой насаживается на его пальцы, жарко выдыхая в плечо. Он двигается, несмотря на неприятное тянущее чувство, на останавливающий шепот лао Вэня. Это всё — ничто. — Еще, — просит он на выдохе и чувствует сомнения Вэнь Кэсина. И вместо аргументов прикусывает мочку уха и сплетает их пальцы. Через пару мгновений становится теснее, и невыносимее, и сердце спотыкается от резких ощущений. Цзышу замирает с раскрытым ртом, прогибаясь в пояснице, то ли стараясь уйти от этого ощущения, то ли продлить его. Вэнь Кэсин выцеловывает его шею, спускается по груди, втягивает в рот маленький твердый сосок. Наконец снова двигает пальцами, и Чжоу Цзышу приходится с силой закусить губу, чтобы не кричать. Возможно, даже прокусить, но это так неважно сейчас. И эта пытка наконец доходит до своей кульминационной точки: Чжоу Цзышу понимает, что если сейчас не почувствует лао Вэня, его сердце разорвется. Он тянет его на себя, оказываясь под сильным телом, обнимает ногами за талию, притягивая ближе. В нем все еще ощущаются сомнения, и Цзышу прижимается к нему животом, бедрами, изнывающей плотью. После пальцев — пусто, и тянет, и ноет, но Чжоу Цзышу со свойственным ему упрямством двигается так, чтобы чужое возбуждение оказалось именно там, где надо. Где им обоим хочется. Сначала снова невыносимо, но это не больно. После сегодняшнего Чжоу Цзышу сомневается, что кто-то еще в этой жизни сможет сделать ему больнее, чем он сам. Он сам себе судья и палач, и то, что он лежит сейчас, беззащитно разметавшийся под любимым, желанным телом человека, которого, по-хорошему, не должно здесь быть, — не наказание. Это милость, и Цзышу готов принять ее в полной мере. Вэнь Кэсин чересчур нежный. Двигается неторопливо и на каждое движение дарит поцелуй, доводящий до дрожи. До снова брызнувших слез из глаз. Чжоу Цзышу не заслуживает этого: ни этой нежности, ни этих поцелуев, ни этой любви. Ни этого человека. Не после того, что он сделал. — Я люблю тебя, — шепчет Вэнь Кэсин, и Цзышу выгибается от всего сразу. От распирающего чувства, от бесстыже обхвативших его пальцев, от этой невыносимой нежности в голосе. — Люблю, — эхом повторяет Чжоу Цзышу, находит лицо своего невозможного лао Вэня руками, прижимается лбом ко лбу. — Люблю. Никогда не перестану. Никогда. Ты веришь мне? — Верю, — выдыхает Вэнь Кэсин и целует, словно печать ставит, скрепляя слова.***
Темнота боязливо прячется по углам, распуганная солнечными пятнами на полу. Чжоу Цзышу чувствует тепло и спокойствие. И силу совершить все задуманное. У него, у них, есть план, и время, и даже помощники найдутся, и нет ни одной причины проиграть. У Хэлянь И нет ни одного шанса получить желаемое. — Ты позволишь мне убить его? — тихо шепчет Вэнь Кэсин, опаляя влажным горячим дыханием. Он лежит на груди Чжоу Цзышу и выводит кончиками пальцев диковинные цветы на коже. — Позволишь выпустить кровь тому, кто посмел посягнуть на моего а-Сюя? Чжоу Цзышу не видит его лицо, но знает, что в темных глазах — опасный блеск клинка, готового к бою. Готового на всё, чтобы защитить то, что считает важным, считает своим. Такой же, как в его собственных. И у Чжоу Цзышу нет ни одной причины отказать ему.