Змеиный покров

На вечеринку позвали всех, кто в этот момент находился в городе. Это были и старые боги, и давно забытые мифические существа, и сказочные монстры, которые больше из-под кровати не вылезали. Здесь были все. Но при этом здесь не было никого. Самое странное, что можно было заметить в старом мире — он был почти невидим. Зайди сюда обычный человек, и вечеринка бы превратилась в очередное сборище офисных клерков, каких-то новомодных директоров и девушек с приклеенными улыбками. Мифы затерялись в кирпичных домах и уже не страшили людей, детские сказки были забыты, а взрослые страхи потеряли своё обличие. Но двери были закрыты, и только луна заглядывала в окно на давно забытых существ. Это была вечеринка богов. Старых, давно утерявших своё лицо. Оттого они прятались за масками тех, кого люди уже привыкли видеть подле себя. Их забыли, а они продолжали жить, переваливаться из одного века в другой в одиночестве. И почему-то среди всех этих лиц и тел нагайна, запрятавшая свой змеиный хвост под короткое платье, казалась себе неуместной. Девушка взяла очередной бокал с нектаром, что переливался в высоком бокале оттенками глубины океана, и вышла прочь из слишком уж душной комнатёнки. Она хотела домой. Нагайна не понимала, что здесь делала. Других мифических существ-оборотней вокруг было совсем немного. Лисица уже собиралась уходить, кот давно уснул где-то в углу, убаюканный голосами богов. А она не могла. Хранительница старых обрядов, она была пятном на душах других и совсем не чувствовала себя должной быть здесь. Их с каждым годом становилось всё меньше. Это было заметно по одиноким взглядам, по пустотам рядом с богами. Их забывали, заставляли уйти под землю, где вечным любимцам Небес было отнюдь не место. Наги, как и многие существа, запрятались в больших городах, стёрли себя из памяти людей и примеряли их лица. Они стали частью мира, а вот боги не смогли. Дети, что рождались от союза человека и сбросившего свой истинный облик существа, были слабее и не обладали вечной жизнью. От этого одиночество становилось только ощутимее. Оно походило на густой туман, в который можно было окунуть руку и ощутить чужое касание на коже. Дети уходили, боги умирали. Мир становился всё серее, терял какую-то часть себя, своего света. Люди становились злее, и ей казалось своё существование ещё более нелепым. Когда рядом, в ладонь от неё, прошла, словно холодный ветер в весну, высокая девушка, ей показалось, будто она сама перешагнула в прошлое, наполненное голосами молитв, фресками у могил людей и подношениями, отданными для её одобрения. Она заметила в веренице лиц старых богов и полулюдей яркое пятно, блеск чешуи, холодный отблеск глаз. Ей показалось, она увидела себя в другой. Конечно, ей сложно было подойти. Видение, что проходило между рядами нелепых лиц, было неживым, вылепленным из её прошлого, из мрачных масок на стенах и закрытых створок храмов. Это видение походило на лунный свет, что простирался между рядами выстроенных могильных плит. Но подойти её никто и не просил. Видение, разрезая толпу, приближалось к ней так плавно, так спокойно, что ей в один момент показалось: всё было сном. — Табита, — голос видения коснулся её ушей раньше, чем глаза передали картинку сложившихся в улыбке губ. Глаза врали. Уши тоже. Она всё ещё стояла возле открытого настежь балкона с бокалом в руке и смотрела на своё видение, будто вновь встретила лучника, способного пронзить её сердце стальной стрелой. Но видение стояло, склонив голову чуть вбок, и ждало, всё понимая. Нагайн осталось мало. Древние существа, чей долг был стоять на пороге чужих жизней, ушли со своих земель нехотя. Наги сворачивались кольцами под вратами в могилы королей, а нагайны спешили укрыться в больших городах. Они прятались от воинов, что искали в их плоти силу. Змей правда осталось мало. Хладнокровные существа не выживали в горячем вечно спешащем мире, где можно было только хвататься за чужое желание и тонуть в пучине алчности и жажды. Им не хватало веры, человеческие мужчины не давали потомства, человеческие женщины были двулики и закованы в кандалы этого мира так крепко, что на веру у них не хватало сил. Ей казалось, что в этом новом мире она осталась одна. Но вот, видение рядом с ней, холодное, как она сама, пошевелилось. Оно сбросило с плеч за спину чёрные волосы, приковавшие взгляд, с такой отчаянной красотой, что тьма за окном притаилась, подобно испуганному ребенку. Напротив неё стояла нагайна. Обворожительная, с улыбкой, за которой пряталась сила, хитрость и старая вера, забытая давно людьми в своих стеклянных домах. Видение дёрнуло плечом, и она будто очнулась. Мир вновь устремился вперёд в своем прежнем темпе, боги вновь заговорили где-то там, за кругом, что отделял одну женщину от остальных, одну нагайну от всей Вселенной. — Мэрин, — она вторила улыбке своего видения, отдаваясь ему, словно падала в объятия тёплого океана. В глазах видения появилась искра, жажда, которую прятали где-то глубоко в сердце долгие столетия. Она зажигалась, зарождалась и тянула за собой. — Здесь душно, не находишь? — Бокал в руках видения качнулся, указывая куда-то за спину Мэрин, заставляя её оглянуться, чтобы увидеть пустоту вдали и океанскую глубь. Табита тихо посмеивалась. — Я знаю на острове один клуб. Тихий, без притязаний. Зато там нет богов и мало людей. Если ты не против… Пауза, что была дана на раздумья, оказалась ненужной. Она была готова сейчас прыгнуть хоть в пучину ночную, только бы холодный ветер, что пробудил её взгляд, оставался подле и тянул за собой. — За, — нервно и быстро выговорила она, сжимая ножку бокала отчаянно, даже не чувствуя, как дрожат пальцы. Видение улыбнулось. Боги не обратили внимания на двух нагайн, что выскользнули из затхлого и забитого ими мирка в ночь, в прохладу и куда-то в жизнь. Где-то в тишине впереди жили люди, смотрели в небо и не представляли, что старый мир, забытый ими, праздновал какую-то свою маленькую победу. Они шли тихо, едва ступая по каменным плитам и не оборачиваясь на квартирку за их спинами. Табита и Мэрин, две нагайны, спрятавшие свои хвосты и острые клыки под образами человеческих женщин, слабых лишь внешне, подвластных лишь кожей. Они шли молча, не говоря друг другу лишних слов, не хватаясь за чужие мысли. Они шли вперёд на огни небольшого городка, что располагался на острове в пучине океана. Здесь от влажного воздуха иногда кружилась голова, а от душного дня хотелось забраться себе под кожу и выпотрошить переваренные вкрутую внутренности. Островок был маленьким, людей было мало, но на улицах городка виднелись тут и там ещё горящие вывески баров, клубов, кино. Все шевелились, как в большом муравейнике, жизнь не смолкала ни на минуту. Табита кивнула на запрятанную между двумя яркими вывесками дверь. Она не привлекала внимания, не кричала о том, что прятала внутри себя, но туда направлялись ноги. И Мэрин шла. Она шла, оглядываясь иногда по сторонам, выхватывая взглядом людей и мир вокруг, но оставаясь где-то вне его, вне этих стен, каменной кладки и залитых битумом крыш. Они зашли в дверь, подобно тому, как заходили когда-то в двери храмов — медленно, плывуче, едва касаясь лестницы. Зашли, даже не обратив внимания на стоявшего в дверях мужчину. Он был таким же существом, как и они, —оборотнем, давно принявшим человеческий облик, чтобы скрыться в толпе чужих ему созданий. Они шли по узкому коридору вперёд, где тихо звучала музыка, которая уже касалась их кожи, их тел, но не выталкивала на шумный танцпол. Там и танцпола никакого не было. Когда они вышли на свет, Мэрин поняла, почему они пришли именно сюда. Людей здесь почти не было. Парочка, что стояла у бара, была скорее исключением, чем истиной среди множества существ. Это был их тихий мир, запрятанный между жизнями людей. Спокойный мир, который позволял им усесться за один из свободных столиков, не обратить внимания на официанта, лёгкой нимфой скользнувшего к ним, чтобы опустить два стакана с разбавленным по виду нектаром. Здесь всё происходило незаметно, как в тумане, словно всё вокруг было видением, продолжавшимся сном. И Мэрин была только рада отдаться. — Я думала, что была последней в роду. — Табита заговорила тихо. Музыка, что звучала откуда-то из стен, потолка, из воздуха вокруг, не мешала ей. Её голос отдавался в голове Мэрин тихим шепотом и шелестом листьев на ветру. — Я тоже, — призналась она. Нагайна коснулась стекла стакана кончиками пальцев, вырисовывая на нём замысловатые узоры, что уходили от дна всё выше и выше. — Последнего нага я видела на человеческой войне. Его поймали немцы. Думали, он принесёт им победу. Табита понимающе кивнула. Им не нужно было говорить о прошлом, каждая понимала, что там не было места радости, мечтам и надеждам. Они скрывали себя под чужими личинами, прятались, бежали из одной страны в другую. Люди больше не верили в них, но хватало только узкого зрачка или шелеста языка, чтобы существ хватали и бросали в воду, надеясь, что там, под грудой камней, они погибнут. Люди не поклонялись им. Они их боялись. Хуже всего было то, что они бежали всё дальше и дальше от своей родной страны, где многорукие боги отрубали друг другу головы, устраивали празднества и давали людям нечто большее, чем простую веру. Они были их сказками, их кошмарами, наукой и легендами. Они были ими. И вот, никого из них больше не было. Остался клуб где-то на острове в Тихом океане, парочка существ, что поджала свои хвосты в надежде выжить ещё пару сотен лет, и глухая пустота. Но они сидели здесь, такие похожие и такие разные. Обе с лицами человеческих женщин, с холодной кожей и бликами переливающегося света в глубине глаз. И обе тянулись друг к другу так, будто больше не было никого в этом мире ближе. Они остались совсем одни, холодные, как зимние вечера, опасные, как беззвёздные ночи. Они остались одни, и этого хватило, чтобы оказаться видением друг для друга. Потянуться к сердцу другого и дать ответ на вопрос, который ни одна из них не задала. «Ты останешься?» «Я буду рядом». Их вечер перерос в неделю. Неделя сладкой радостью растянулась на месяц. Мэрин стояла у широкого окна своей нью-йоркской квартиры, смотрела на распростертый под её ногами Ист Виллидж и понимала, что с той злополучной вечеринки, где она ощущала себя одинокой змеёй под каблуком большого бога, прошёл год. Год растянулся, незаметно перетекая своим временем, песчинками изо дня в день. Он опутывал её радостными улыбками, походами в магазин, одеждой Табиты в шкафу. Год переворачивал листья под её окном, золотил ветки деревьев и пробуждал в чужих объятиях. Она больше не была одинока, не была неуместна. Она больше не жила отчаянным призраком прошлых лет, как это делали все, кого она знала. Все одинокие забытые боги и существа. Ей казалось когда-то, что она осталась одна. После всех войн, куда притягивало нагов, будто завязывало на их шеях петлю. После всех катастроф, куда спешили нагайны, взывая к уходящим в небытие душам. После всего, что принёс старому миру новый, выглаженный утюгами политики, наряженный в блеск лжи и софитов. Новый мир почти смог её проглотить. — Держи, — Табита легко коснулась её плеча своим, предлагая забрать из рук чашку с тёплым кофе. На её лице играла мягкая улыбка, а в глазах отражался свет, проходящий сквозь мир перед их окнами. Жизнь людей текла, подобно уставшей реке в стальных берегах. А они стояли возле неё, попивали кофе, нежились в лучах рассвета, как нежатся змеи на тёплом камне. — Перун что-то говорил о свадьбе, — будничным тоном произнесла Мэрин, поглядывая на крыши домов напротив. — Пойдём? Он сказал, что мы ему обязаны. Это же он нас свёл. — Пусть заткнёт свои «обязаны» в толстый зад, — Табита дёрнула плечом, даже не повернувшись к ней. Мягкие чёрные брови сошлись на переносице и добавили ей особое очарование. — Мы к нему не пойдём. — Поддерживаю. Они улыбнулись. Мэрин убрала себе за уши короткие светлые волосы, кольцами обвивавшие её лицо, и ощутила, что прошлое, её прежний мир, за который она так отчаянно хваталась, больше её не держит. Её держали руки Табиты. Мэрин склонила голову ближе, чтобы коснуться растянутых в улыбке губ нагайны, сцеловала её озорство, забрала себе. И в этом поцелуе, в этом дне, когда уже позади остались все невзгоды, она чувствовала биение жизни. Биение своего будущего.