Не думал, что вором быть так приятно.

Дома жить ужасно. Он давно стал похож на самую грязную свалку, где валялись упаковки от самой дешёвой лапши быстрого приготовления, бутылки из-под алкогольных напитков, грязные вещи, которые не убирались в разваливающиеся на глазах шкафы, и прочий мусор, который вызывал только чувство отвращения. Некогда белые обои, которые поклеили несколько месяцев назад родители, когда были трезвы, стали в одних местах бледно-желтыми, в других — болотно-зелеными, а в оставшихся местах были дыры, оголявшие тёмные налеты плесени — особо хорошо она заметна в углах, где тараканы успели съесть большую часть обоев, считая себя главными в этой злосчастной квартире. Полы, кажется, последний раз мыли около полугода назад, если не больше, потому и в них было предостаточно дыр и отваливавшихся досок, что делало нахождение в этом богом забытом месте ещё страшнее: никогда не знаешь, при каком шаге нога может провалиться. Воздух пропитан запахом сырости и гнили, к которым Оливер давно привык — даже противно пахнущие духи матери, которые он иногда втихую забирал у нее, когда она пребывала в пьяном сне, чтобы перебить отвратительные ароматы хотя бы в кладовке, где он проводил большую часть времени, больше не спасали, настолько затхлым он стал в последний месяц. Оливер сидел на ещё безопасном островке несломанных досок, спиной опираясь о старый полуразвалившийся шкаф, который ещё не успели забрать в свои владения родители в качестве нового мусорного бака для бутылок и прочего ненужного барахла. Он прижимал к груди небольшого плюшевого мишку, которого ему подарили, когда он был ещё ребёнком лет трех-четырёх — тогда мальчик считал игрушку своим самым лучшим другом, потому постоянно брал его с собой, если куда-то шёл. Мишка был старым и разваливался на глазах: тут и там его украшали неаккуратные швы нитками, которые давно поблекли, но еле-еле ещё поддерживали форму любимой и единственной игрушки, грозясь в любое мгновение разойтись, обнажая пожелтевший от времени наполнитель. Одного глаза не было, на месте второго была пришита пуговица — большая и красная, которую Оливер случайно нашёл, когда возвращался домой пару лет назад. Тогда среди бардака комнаты родителей он нашёл иголку с ниткой и пришли мишке глаз, несколько раз уколовшись в процессе, от чего на кончиках пораненых пальцев образовывались капельки крови — лучше же иметь хотя бы один глаз, чем ни одного, верно? Под боком лежала школьная сумка, такая же потрепаная, как и игрушка, и все вокруг, с прицепленным жёлтым значком с улыбкой, выглядящей скорее зловещей, чем счастливой, и со сломанным замочком, отчего она никогда не закрывалась, потому приходилось её носить, крепко прижав к боку, чтобы ничего случайно не выпало. Из-за этого над мальчиком посмеивались одноклассники, находя это самой смешной вещью, которая поднимет им утром настроение. Одна ручка её неумело была пришита толстой жёлтой нитью к самой сумке, на которой протерлось уже несколько дыр, на некоторые были пришиты заплатки, сделанные из старых вещей, которые Оливеру были уже малы — он разрезал их большими портновскими ножницами, взятыми из клуба любителей шитья и кройки. Новую одежду и сумку было купить не на что, потому и приходилось пришивать заплатки ко всем порванным местам. Оливер слышал непонятное бормотание подвыпивших родителей за стенкой. Он уже привык к их несвязным бредням, пьяной ругани и потасовкам — это уже стало своеобразной традицией. Поднять после очередного алкогольного гуляния руку друг на друга или сына, начать поток повторяющихся оскорблений уже стало привычным делом, когда мальчик возвращался из школы. Он запомнил те доски, которые ещё не проедены жука и и скрипит под ногами, лишь бы как можно тише прокрасться мимо родительской комнаты и не попасть под их горячую руку. Мальчик навострил ушки, уловив чужие ругательства и тяжёлые шаги. Он поднялся на ноги, проходя по безопасному пути к двери, и выглянул, продолжая прижимать плюшевого медведя к груди, подобно маленькому ребёнку. Оливер не сомневался, что это был Фукасе —звук его шагов не был похож на родительский, нетвердый и грохочущий, а ведь на их ногах не было обуви, увеличивающей их громкость. Мальчик показал ему особо опасные места ещё в первый день, когда Фукасе смог уговорить его хотя бы на пару минут зайти к нему домой, стараясь говорить как можно тише, но увереннее — разбудить подвыпивших родителей ему тогда хотелось меньше всего. Фукасе внимательно его слушал, иногда кивал и морщился от бьющего в нос запаха перегара, удивляясь, как мальчик все рассказывает с безмятежным выражением лица — он видел в нем маленькое чудо, небольшую звёздочку, которую скрывали от чужих глаз грозные чёрные тучи. — Разве тебе не надоела такая жизнь? — парень открыл дверь кладовой, не отвлекаясь на пронзительный скрип, который издали ржавеющие старые петли. Оливер промолчал в ответ, только сильнее прижал к груди игрушку, ноги к телу, а голову вжал в плечи, словно хотел стать ещё меньше. Он поднял безразличный взгляд на Фукасе, будто пытаясь передать ему нечто важное, что не решался сказать вслух — была ли это мольба о помощи, крик отчаяния или холодное безразличие он понять не мог. Мысли путались в голове, не желая принимать чёткое очертание, роились тёмным колким клубком, у которого не было ни начала, ни конца. — Джеймсу у меня хорошо. Тебе будет тоже, — Фукасе, все это время стоявший в дверном проёме, двинулся к мальчику, с кошачьей грацией обходя несколько сломанных половиц. Он присел на корточки, вытирая большим пальцем катившуюся по щеке мальчика слезу. Парень не хотел давить на него морально, насильно забирать его из той жизни, в которой он пребывал уже столь продолжительное время, просто предлагал свою помощь, надеясь на благосклонность и отклик со стороны младшего друга. Большего ему и не нужно. Оливер, подобно маленькому брошенному котёнку, слабо прильнул к теплому и искреннему прикосновению. Чувствовать что-то ещё, кроме холода собственного тела и всего мира вокруг, было так странно, но безумно приятно. Он ругал себя за случайную слезу, но держал все переживания в себе — у Фукасе и без него проблем хватает, мальчики не желает быть тяжким грузом ещё и для него. При упоминании Джеймса его сердечко на мгновение сжлось — он давно не видел любимую пташку. Оливер знал, что он жил у Фукасе и ни в чем не нуждался, ведь сам отдал его в добрые руки, когда тайком взятых у родителей денег перестало хватать на его корм. Мальчик видел его несколько раз, когда Фукасе приходил его проведать: Джеймс сидел на его плече, бочком прижавшись к шее и щебеча незамысловатую мелодию. При виде хозяина он встрепенулся, чуть наклонил головку в сторону и, спускаясь по рукаву школьной формы парня, прыгал на руки Оливеру, сразу же начиная о них тереться, выражая свою привязанность таким странным, но миловидным способом. — Забери меня и спрячь, чтобы никто не нашёл, — Оливер впервые заговорил, стыдливо опустив головку и прикрыв единственный глаз. — Похитители так не делают, — Фукасе усмехнулся и приподнял указательным пальцем подборок мальчика. Он опустил свободную руку в полы лёгкой куртки, медленно что-то перебирая и собирая в ладонь. Фукасе не был вором, хотя и крал несколько раз энергетики из магазина на соседней улице ради интереса, но просьбу мальчика воспринял как мольбу о помощи, которую Оливер обычно старательно отрицал, подсознательно приравнивая её к добровольному похищению. По законам классических фильмов детей крали, обещая либо игрушку, о которой ребёнок давно мечтал, либо очаровательную пушистую зверушку, либо обожаемые детьми сладости. Первые два пути сразу пролетели: игрушки, по постоянным заверениям мальчика, ему были не нужны, питомцы тоже — зачем ему кто-то ещё, если есть Джеймс, постоянно чирикающий и шумный, который скрашивает серые будни и минуты тишины. Последний вариант был самым простым: Фукасе знал о любви мальчика к карамелькам, которые он иногда покупал на отложенные деньги, если их удавалось спрятать от родителей. Фукасе достал из внутреннего кармана потрепанной куртки горстку конфет в простых ярко-оранжевых фантиках — тех самыех, что так любил Оливер — он всегда носил их с собой, чтобы порадовать маленького друга, если удавалось забежать к нему домой. Свободной рукой он взял ладошку мальчика в свою и под удивлённый взгляд Оливера высыпал на неё всю горсть. Несколько конфет упали на пол, одна из них чуть не пропала в одной из щелей, но все они были быстро возвращены на место ловкими движениями пальцев Фукасе. Оливер рассматривал конфеты, словно видел их впервые, немного наклоняя ладошку то в одну, то в другую сторону, словно веря, что это мираж и скоро он пропадёт, словно ничего не было. Он чувствовал их приятное давление на руку, видел яркий фантик и чувствовал лёгкий свежий запах, исходящий от них — мальчик узнает парфюм Фукасе из тысячи, настолько сильно въелся он в его память. Юноша все это время наблюдал за ним, ликуя в душе — мальчик был скуп на проявление любых эмоций, потому настоящим достижением была удачная попытка заставить его почувствовать что-то отличное от холодности сердца. Он подавил рвавшийся наружу смешок от миловидности и отвратности открывшейся картины и легко подхватил школьную сумку мальчика, вешая её на плечо — нитки издали звук, похожий на тихий треск, но не порвались, продолжая держать сумку в прежнем состоянии. Фукасе завёл одну руку за спину Оливера, аккуратно прижимая хрупкое тельце к груди, а вторую — под колени, и медленно поднялся на ноги, смотря на мальчика, словно ожидая его разрешения на продолжение. Оливер не сопротивлялся, лишь обнял своего мишку покрепче, сжал кулак сильнее, чтобы конфеты не упали на пол, и коротко кивнул, прижавшись лбом к плечу юноши и закрыв глаз. Он чувствовал тепло его тела и не желал разбить воцарившуюся между ними хрустальную тишину. В его руках мальчик словно был огражден от враждебного мира крепкой стеной, что не позволяет ни холодным ветрам, ни дождю и граду, ни прочим нелюбимым им частям мира достать его — Оливера окутало тёплое спокойствие, словно пушистый плед, способный защитить от всех невзгод непогоды. Фукасе неторопливо с упал по половицам, повторяя тот путь, по которому дошёл до кладовой. Он не хотел нарушать созданной идиллии и беспокоить умиротворенного мальчика шумом. Юноша носком ботинка открыл скрипящую дверь, прижимая мальчика к себе крепче, когда проходил мимо комнаты его родителей. Он почувствовал, как Оливер испуганно шелохнулся, потому прижал к его лбу невесомый поцелуй, прошептав на ушко "Скоро все закончится". Фукасе мельком заглянул в комнату, проходя как можно быстрее и бесшумнее мимо неё. Вид валявшихся бутылок, разбросанных вещей и выбитого окна поразил его — как люди могут довести себя и свой дом до такого состояния? Посередине комнаты он заметиллежащее на полу грузное тело, оглушительно храпевшее, чей огромный не прикрытый свитером живот вздымался с заядлым постоянством — то был отец мальчика, что пребывал в пьяном сне. На старом разорванном диване, свесив голову с подлокотника и пуская струю слюны на пол, валялась женщина средних лет, державшая в одной руке пустую бутылку, что так и норовила в ближайшее время разбиться об пол — то была его мать, не сильно отличавшаяся от отца. Юноша поморщился от отвращения и, ловко перепрыгнув через крупную дыру напротив открытой входной двери, вышел на улицу. Он неловко стянул с шеи тёмный шарф, стараясь как можно аккуратнее и нежнее укутать хотя бы шею мальчика от холода поздней осени, ведь лёгкая рубашка не могла этого сделать. На лице Фукасе появилась лёгкая улыбка, едва он заметил, что Оливер сам поправляет тёплый шарф — снова видеть мальчика больным он не хотел. В такие дни он забирал его к себе, старался постоянно находиться рядом, даже если приходилось прогуливать занятия, за что после родители непременно читали лекции о поведении, важности образования и прочих вещах, которые так старательно выбивают нам в голову взрослые с малых лет, подавал новые салфетки и заваривал чай по своему особому рецепту. Юноше нравилось присматривать за младшим другом, пускай и не любил он те времена, когда у мальчика были высокая температура и кашель — заболеть Оливер мог в любой момент, настолько слабым был его организм. Даже сейчас Фукасе слышал, как он тихо сопел и изредка шмыгал, вытирая носик кулачком. Юноша поцеловал его в макушку, прижимая к себе ещё крепче, защищая от окружающего мира. Дом его был достаточно близко, в паре минут ходьбы от квартиры Оливера, потому Фукасе шёл достаточно быстро, но не срывался на бег, укрывал мальчика полами куртки от накрапывающего дождя и обходил мелкие лужицы. Он не обращал внимания на прохожих, провожавших его недоуменным взглядом или кричащих что-то в след: подобное давление давно перестало что-то значить для юноши, потому прикидывался, что не замечает толпу и её рокот вокруг. Для Фукасе она ничего не стоила — сейчас значение для него имел прижавшийся к груди мальчик, больше похожий на старую разбитую фарфоровую куклу. — Вот мы и пришли. Джеймс, верно, тебя заждался, — прошептал юноша, нехотя опуская мальчика на ноги. — Проходи, — он по-хозяйки открыл дверь, жестом приглашая Оливера первым войти, стоя позади него и рукой легонько подталкивая в сторону входной двери. Мальчик не поднимал головы, робко смотря на порог, не имея сил зайти внутрь — все ещё та мысль принести вред Фукасе своим пребыванием рядом, что вертелась в его светлой головке ещё дома, начала давить на него с новой силой. Мысленно он ругал себя за нелепую просьбу и ничтожество, с чем не смог совладать в кладовой, потому неловко развернулся и прижался к груди юноши, чепча ему извинения и проклятия в свою сторону. Давно он не чувствовал себя полноценным ребёнком, нуждающимся в тепле и заботе, потому слезы покатились по его бледной щечке, оставляя на ней мокрые дорожки, и падали на тёплый шарф и легкую рубашку. Фукасе приобнял его за плечи, прижимая к себе и одной рукой медленно поглаживая по волосам. Юноша старался быть как можно более нежным, чтобы не сломать мальчика ещё сильнее, вкладывая в прикосновения всю ту любовь и ласку, которые скопились где-то в глубине сердца и рвались наружу. Их некому было дарить до момента встречи с Оливером, который первый с ним заговорил несколько месяцев назад, когда наслушался школьных сплетней о его жизни, потому Фукасе все до остатка отдавал мальчику, в котором видел пустой сосуд. Он медленно склеивал его, латал раны и наполнял той энергией жизни, которой младшему другу так не хватало — сначала он был подобен тени, бессмысленно бродящей по миру и никем не любимой, а сейчас мальчик научился некоторым примитивным чувствам — это не могло не радовать Фукасе, хотя он гордился отчасти собой, понимая, насколько он эгоистичен в этих побуждениях. — Ну же, пойдём, — прошептал юноша в макушку Оливера, начиная делать маленькие шаги вперёд. Он не желал двигаться быстрее, боясь ещё сильнее напугать или оттолкнуть от себя мальчиками излишней активностью — такие мысли немного подшатывали его эго, как бы сильно не хотел Фукасе этого признавать. Он плавно двигался вперёд, все так же прижимая мальчика к себе и поглаживая по светлым волосам, пока шептал что-то о надежде, новом доме и Джеймсе, стараясь отогнать прочь тёмные мысли мальчика, которые даже при стараниях обоих не желали покидать голову Оливера. — Это же так просто, — Фукасе довольно улыбнулся, аккуратно размыкая объятия. — Не думал, что вором быть так приятно.