Соединённые

      ...Вуаль с шелестом слетает с лица мужчины.       — Ши Мэй! — в глазах Императора, Наступающего на Бессмертных, появляется осознание.       Он узнаёт его.       — Нет! — Хуа Бинань пятится назад, пока его спина не упирается в стену. Тасянь-цзюнь же продолжает медленно приближаться, протягивая к нему свои сильные руки. Отступать некуда.       Ещё мгновение — холодные ладони Императора ложатся ему на плечи, безумные чёрно-фиолетовые глаза рассматривают прекрасное лицо. Персиковые глаза смотрят в ответ. В них — паника и бесконечный ужас.       Хуа Бинань тычет пальцем ему в лоб, посылая энергию, и без остановки шепчет заклинание — не помогает. В какой-то момент Император перехватывает его руку и кладёт к себе на грудь. Хуа Бинань чувствует... Ничего он не чувствует — сердце Тасянь-цзюня уже давно не бьётся.       — Мо Вэйюй! — вскрикивает Хуа Бинань.       — ... — в чернильных глазах на мгновение вспыхивает ярость — подобным образом к нему обращался Чу Ваньнин, когда злился.       — Ши Мэй, что с тобой? Почему не зовешь меня "А-Жань"? — в его голосе слышится обида. Он даже не спрашивает: "Ты не умер? Почему ты жив?".       Вероятно, он решил, что видит сон. Только вот он — марионетка, ходячий труп — он не мог спать и видеть сны. Но если он вбил себе что-то в голову, кто теперь мог его переубедить? Особенно сейчас, когда его хозяин лишился контроля над ним.       — Отпусти меня, Мо Вэйюй! — Хуа Бинань трепыхается в железной хватке рук Императора. — Ты должен слушаться меня! Прекрати это!       От тёплого взгляда Тасянь-цзюня у него волосы встают дыбом, по спине пробегает холодок. Император сильнее прижимает его стройное и изящное тело к своему — широкому и давно остывшему, вдавливая в стену. Трудно дышать.       — Милый Ши Мэй, — шепчет он, наклоняясь и проводя языком по ушной раковине.       Хуа Бинань отчаянно вскрикивает, продолжая биться в объятиях Тасянь-цзюня. Он чувствует бесконечное отвращение, в уголках персиковых глаз от обиды и бессилия уже успевают скопиться сияющие золотом слёзы.       Тем временем Тасянь-цзюнь одной рукой оглаживает его талию и ягодицы, другой — развязывает его пояс. Хуа Бинань кричит, бьёт его, кусает, пинает — никакой реакции. Бесполезно. Его продолжают щупать и раздевать. Они в дворце Ушань. Никто его не услышит, никто не придёт. Они — только вдвоём.       Когда холодные губы затыкают ему рот, его чуть ли не тошнит. К счастью, а может и к сожалению, последний приём пищи был вчера.       Тем временем Хуа Бинань полностью раздет. Его голос — охрипший от крика. По щекам текут золотистые слёзы, а его рот, шею и грудь продолжают вылизывать. Внезапно его обмякшее тело грубо бросают на пол. Больно.       Его выворачивает наизнанку от самого себя. Почему он такой слабый? Он столько времени потратил, чтобы стать сильным, — сейчас это не помогает. Сейчас он лежит под тем, кого ненавидел почти всю жизнь, под тем, кого использовал в своих целях. Неужели это расплата?..       Холодные пальцы оглаживают узкие бёдра, рука ложится на его мужское естество. Хуа Бинань широко распахивает свои персиковые глаза.       — Мо Вэйюй! — в ужасе хрипит он.       Чернильные глаза Тасянь-цзюня тут же становятся будто стеклянными: нежный и благоговейный взгляд сменяется на дикий и яростный. Он одним движением спускает собственные штаны и резко входит в Хуа Бинаня.       А он даже не смог закричать — только хрипеть, судорожно хватая воздух и барахтаясь под ним как рыба на суше. Это было очень больно. Нежная плоть разорвана, по бёдрам струится алая кровь.       — А-Жань, пожалуйста, отпусти меня, мне больно! — хрипло молит Хуа Бинань.       — Ши Мэй! — в глазах Тасянь-цзюня снова появляется узнавание, но... Он, припав губами к его шее и впиваясь в неё зубами, начинает двигаться, постепенно наращивая темп.       Когда он уже со всем своим безумием вбивается в его тело, Хуа Бинань лежит почти безразлично, безропотно, безмолвно, как кукла. И лишь продолжавшие струиться по щекам золотистые слёзы говорят о том, что он всё ещё чувствует, что он всё ещё живой человек.       Мерзкое и противоестественное удовольствие охватывает Ши Мэя не сразу. Что-то внутри заставляет вздрагивать всем телом. Когда же рука Тасянь-цзюня ложится на его член и начинает двигаться, Ши Мэй снова бьётся в конвульсиях и хрипит.       Он хочет умереть. Он хочет умереть прямо сейчас.       А Мо Вэйюй, трахая его, смотрит так почтительно и благоговейно, как на какое-то божество. Ему хочется трогать его везде, слизывать его божественную кровь с покусанной шеи. Он хочет впитать его в себя, наполнить собой, слиться в одно целое, чтобы никогда больше не разлучаться...       Почувствовав, что подходит к пику своего удовольствия, Хуа Бинань из последних сил закидывает руки на талию одетого Императора, который отвлекается от созерцания и снова впивается в его шею. Ладони спускаются ниже, ниже, пока не нащупывают то, ради чего всё затевалось.       Тасянь-цзюнь, приподнявшись, видит, как человек под ним изливается, а затем... Его чернильные глаза широко распахиваются — в них появляется осознание. Сон перестаёт быть сном. Но уже слишком поздно: в груди Ши Мэя, аккурат посередине, возвышается рукоять тёмного кинжала, что он умудрился стащить ранее. После всего произошедшего он правда очень хотел умереть. Жизнь уже покидает его прекрасное тело.       Когда же с его окровавленных губ сходит последний вздох, Мо Жань, не успевший покинуть изящное тело, придавливает его всем своим весом. Окончательная смерть находит и его.       Так, слившись воедино, они отправляются домой, в Ад.