Die away

Где-то вдали просвистел первый залп, раздаваясь пронзительным гулом. Это невольно напомнило взорвавшуюся бомбу, а тянущееся вслед потрескивание, что разлетелось по телу мурашками, — короткую эйфорию после убийства. Подобные мрачные мысли вгрызались в Се Вана всё чаще, сильнее, потому что обстановка вокруг не позволяла думать ни о чём другом. Было шумно. Душно. В глазах рябило от обилия красного — даже для Скорпиона, что привык купаться в крови по горло, это было слишком. Временами он переводил взгляд на промозглую черноту неба, позволяя себе отдохнуть. Сияющие бордели выплёвывали из своих дверей всё больше пьяных посетителей, и те быстро смешивались с общим потоком улицы. Безликие прохожие мельтешили у прилавков с украшениями, едой и ещё чёрт знает чем, веселились в переполненных тавернах, откуда доносился островато-терпкий аромат вина с примесью пряностей. Кто-то бессвязно играл на пипе (Се Вану вдруг очень захотелось отрезать ему пальцы), мимо то и дело пробегали смеющиеся дети, поднимая дорожную пыль, а в воздухе трещали фейерверки, как раскалённое масло от капли воды. В Лоян бесцеремонно ворвался фестиваль. Се Ван, подавляя глухое раздражение, вцепился взглядом в белую фигуру Бессмертного, который издевательски неторопливо шагал впереди. Наверняка ещё в привычной манере тянул самодовольную и насмешливую улыбку. Се Ван не видел его лица, зато чувствовал это так явно, словно тот сейчас стоял перед ним. Е Байи был тем, кто затащил его в это охмелевшее от праздника пекло. Се Ван предпочёл бы провести время в их доме, развалившись на кровати в объятиях мёртвой тишины. Или же в объятиях Е Байи — засыпать вместе, воруя дыхание друг друга, было бы не менее приятно. Вот только упрямый Бессмертный, строящий из себя недотрогу, постоянно останавливал все поползновения и заигрывания, зато нагло пользовался тем, что Се Ван не мог ему отказать. И в этот раз бессовестный старик не упустил возможность: «Давно я не был на фестивале фонарей. Кажется, целую вечность. Пойдёшь завтра со мной? Напишем пожелания и запустим в небо.» От Е Байи это звучало до странного романтично, и Се Ван бы даже удивился, если бы не знал — Бессмертный искренне верил в то, что небесные фонарики уносят за собой несчастья и неудачи. Ритуал, а не свидание. Скорпиону, в общем-то, было плевать, — он за Байи хоть в пропасть, на край света или промёрзлую гору Чанмин. Даже если самому будет плохо, неуютно или страшно — не отступит ни на шаг. Се Ван усмехнулся, подумав, что если бы он признался в этом Е Байи — получил бы подзатыльник и двухчасовую нотацию, что ему давно пора научиться жить для себя. Вот только кто бы объяснил Се Вану, каково это. Чжао Цзин был смыслом его жизни, а потом правда выплыла наружу. О, его дорогой ифу был искусным кукловодом, талантливым манипулятором и… «ублюдочным папашей», по мнению Е Байи. Се Ван очень долго себя уверял, что Чжао Цзин его любил — в какой-то степени. Просто по-своему, как умел. Хотя бы немного. Быть может, так и было, но со временем до Се-эра дошла простая истина: если бы одна из тех верёвок, что так заботливо связал на нем ифу, оборвалась, Се Вана бы выбросили в тот же миг как бесполезный мусор. Запоздалое осознание вперемешку с горем утраты царапало живот на протяжении года, когда Бессмертный выхаживал его, раненого и жалкого, после атаки снежной лавины. Учиться жить заново было тяжело, не ради кого-то — просто невозможно. Теперь Се Вана почти не мучили кошмары — благодаря Е Байи, что каждый день готовил для него лекарство. Но груз из ноющих воспоминаний не угасал, скорее прятался в самом тёмном углу его души: он помнил каждую похвалу и пощёчину, каждый одобрительный или разочарованный взгляд, и всегда невольно сравнивал, искал сходства и различия с поведением Е Байи. И даже сейчас — ещё жили мутные воспоминания из далёкого детства, когда ифу обещал отвести его запускать фонарики. А теперь Се Ван шёл вслед за Бессмертным. Они бесцельно бродили по оживлённой улочке и лишь несколько раз останавливались возле каких-то тележек со сладостями. Толпа омывала их, как волны — камень, пытаясь утащить подальше друг от друга, а Е Байи — и как только у него получалось? — скользил против течения и чувствовал себя рыбой в воде. Словно не он долгие годы прожил в одиночестве на горе, а Скорпион, которому было всё больше не по себе. Щекочущее любопытство Се Вана, что посещал городской фестиваль впервые, очень скоро потухло, потому что он понял — в глупом празднике нет ничего особенного и интересного. И когда они снова задержались у лавки, на этот раз с фонариками, Се Ван не выдержал: — Старший Е, куда мы идём? Бессмертный ответил ему не сразу, задумчиво рассматривая товар, а когда вынырнул из своего марева, с улыбкой сказал: — Поднимемся к обрыву у озера — не так шумно, да и фонари запускать намного легче. А пока время не пришло, можем развлечься. — Развлечься? — хмыкнул Скорпион и, встав плечом к плечу, придирчиво осмотрел лавку. — Предпочитаю для этого постель, — продавец как-то странно на него покосился, но после убийственно-холодного взгляда быстро стушевался. Е Байи раздражённо цокнул языком, но не сдержал усмешки: — Бесстыдник. Он купил простой бумажный фонарик и, всучив его растерянному Скорпиону, предложил отправиться убивать время в таверне. Но, к удивлению Се Вана, Байи потащил его куда-то за пределы центральной улицы. После недолгих петляний среди домов он остановился возле дешёвой и весьма сомнительной харчевни в небольшом закутке. Молча занял уличный столик и взглядом указал спутнику на соседнее место. Се Ван поморщился и послушно сел. — Я уже знаю, что ты хочешь сказать, — фыркнул Байи, по привычке потягивая чуть поседевшую прядь от виска к самому кончику. — Но стряпня тут намного лучше, чем то, что готовил ты ещё полгода назад, так что не жалуйся. Се Ван готов был надуться, но подумал, что на правду не обижаются, поэтому лишь недовольно зыркнул на старшего, пробурчав: — Зато теперь весь чан моей лапши за раз съедаете. — Что ты там ворчишь? — Нет, ничего, — ответил Се Ван, расплываясь в улыбке. Он заметил, как Е Байи задержал на ней странный, чуть потемневший взгляд, а затем быстро обернулся в сторону подошедшего хозяина, делая заказ. Еда оказалась не такой уж и плохой, как думал Се Ван. К тому же, в этой части улицы было намного спокойнее и тише, чем в самой гуще толпы, что так его раздражала. Из мыслей его вывел звонкий стук палочек. Се Ван недоумённо опустил взгляд — Е Байи положил в его чашу кусочек утки из общего блюда. Впервые. И продолжил есть, словно ничего не произошло — и, быть может, для него это так, но у Се Вана внутри всё горело как после глотка хорошо выдержанного вина. Снова этот невыносимый человек заставлял его сердце безумно колотиться о рёбра. И думать, что он совсем не заслуживает такого отношения к себе, потому что ничего не может дать взамен. С ифу было иначе. Се-эр беспрекословно выполнял приказы, делил с ним одну постель, отдаваясь без остатка, делал всё, чтобы заработать хоть каплю любви и одобрения. Это было правильным, нормальным. Ифу вкладывал ему это в голову чуть ли не с того момента, когда он чумазым мальчишкой только-только переступил порог усадьбы Санбай. Е Байи же относился к совершенно иной породе людей: он никогда и ничего от него не требовал. И поначалу его забота вызывала лишь скользкое и неприятное чувство, которое хотелось выплюнуть, как горькое снадобье. «Я не заслужил всё это», «я тебе должен» — эти мысли отдавались паршивым покалыванием в груди. Всё, чем мог отплатить Се Ван за спасение и доброту (хоть и не особо-то желанную в то время) — предложить своё тело. Бессмертный в приступе гнева с позором вышвырнул его, почти голого, из своей постели, а тем же вечером присел к нему под бок у тлеющего очага и очень долго молчал. А потом вкрадчиво, спокойно и так же долго говорил, и Се Ван, на самом деле, мало что осмыслил из сказанного, потому что ненависть к этому проклятому старику застилала глаза и уши. Зацепилось в памяти осторожное «ты больше никому и ничего не должен». Больше. Да, это особенно сильно ударило по незажившим ранам, но остальные слова ощущались как то самое противное лекарство, которое не хотелось, но нужно было принять. Скорпион понял, что даже не притронулся к еде. Он всё время прожигал Е Байи задумчивым взглядом, и тот быстро заметил это. — В чём дело? — Бессмертный указал на тарелки. — Если не поторопишься, я всё съем один. Или еда не по вкусу? Закажи что-нибудь, не нужно заставлять себя давиться… Да не молчи же ты! Се Ван вздрогнул, и, подцепив палочками другой кусочек мяса, положил в чашу Байи. Неловко улыбнувшись, он спрятал глаза. Хотел использовать шанс позаигрывать, да язык прилип к нёбу, а от прежней дерзости ничего не осталось, только эфемерное чувство робости стекало по виску каплей пота. — Всё вкусно, — он закрыл изогнувшиеся губы чашкой с бульоном. Е Байи ломко нахмурился и не ответил, вернувшись к остывающему ужину. Как же глупо. Теперь даже самое малое проявление заботы и внимания со стороны Е Байи доводили до состояния, когда волнение сковывало всё тело, разливаясь краской по щекам. Ощутив это впервые, Се Ван недели две ходил как во сне, избегая Бессмертного. И, кажется, прошёл все стадии от «непринятия» до «и как меня угораздило?», пока всё это не перешло в безоговорочное «я доверяю ему свою жизнь». Своё сердце тоже, но Е Байи оно, видимо, не особо интересовало.

***

Путь до озера пролегал через небольшую рощу. Дорога, давно протоптанная местными, была такой узкой, что двое шли по ней бок о бок, временами соприкасаясь рукавами. У ног мягкой дымкой клубился туман, а долгожданная тишина ласкала уши. Сумрачный омут ширился, рассеиваясь маленьким светящимся сгустком в ладони Байи. Бессмертный был молчалив, ступал осторожно и пару раз ловил под руку споткнувшегося о корягу или камень Се Вана. — Смотри под ноги, а не на меня, дурной. Расшибёшь лоб — возиться с тобой не буду, — ворчал Е Байи, прекрасно осознавая, что будет. Как и тогда, больше года назад, когда он выдернул этого человека из ледяных объятий смерти. Он часто с содроганием вспоминал, как лечил окоченевшее тело — особенно руки, которыми их полоумный владелец рьяно пытался раскопать Чжао Цзина. Только чудом не пришлось отрезать мальчишке посиневшие по локоть конечности. После длительной лихорадки Се Ван, наконец, открыл глаза — и облил Е Байи горячим бульоном (это был первый раз, когда он готовил для кого-то). Байи хотел выругаться, но заставил себя проглотить язык. Этот поломанный ребёнок готов был отправиться следом за Чжао Цзином, словно тот стал бы ждать его у моста Найхэ. Он не просил у судьбы второй жизни. Се Ван тогда пообещал, что как только сможет подняться с кровати — перережет своему спасителю горло и покрасит его кровью стены. А затем последовали долгие месяцы кошмаров и боли, тоскливо тянущей в груди. Эмоциональная сумятица так сильно утомляла Се Вана, что он мог уснуть даже в бочке с водой, после чего Е Байи против его воли стал терпеливо ожидать за ширмой. В какой момент ядовитый Скорпион стал даваться в руки, не пуская в ход жало, Бессмертный не мог сказать. Возможно, когда впервые — пусть и вымученно, но благодарно — улыбнулся ему после приготовленного ужина? Или когда трясущийся от лихорадки позволил прилечь в его постель и всю ночь согревать объятиями? Да не было этой конкретной точки. Просто Се Ван настолько привык от кого-то зависеть, что со временем прикипел даже к такому ворчливому старику, как он. Эта болезненная привязанность столь же недолговечна, как снег, утекающий ручьём сквозь пальцы. Дешёвая замена Чжао Цзину. Как-то Е Байи, охваченный подобными мыслями, бесцветно сказал ему: — Когда поправишься — можешь идти хоть на все четыре стороны, не держу, — и каждое слово царапало глотку, словно рыбья кость. Се Ван тогда долго молчал, прожигая его нечитаемым взглядом. А потом подхватил свою накидку и раздражённо вышел из дома. Весь день Байи был как на иголках: из рук всё валилось, а мысли дёргались неровным пульсом и били набатом по вискам. Ближе к вечеру притащился Се Ван, вручил старику где-то купленный (украденный?) кинжал и твёрдо сказал, что останется, а если он так надоел господину Бессмертному — пусть лучше убьёт. Получил лёгкий подзатыльник, за которым последовал вздох облегчения. Кажется, от обоих. Се Ван остался, и привычная одноликая серость будней Байи разлетелась, как карточный домик. Со временем в Скорпионе проснулось какое-то маниакальное желание быть всегда рядом. Буквально. Негодник следовал за ним по пятам, как тень: отправлялся Байи на рынок или в лес на охоту, тренировался с мечом во дворе или спал в постели. За последнее, конечно, Се Вана ругали почём зря, — но что взять с этого наглого ребёнка? Всё равно ведь продолжал забираться под чужое одеяло с нелепым оправданием «мне холодно», прижимаясь к широкой спине Байи. Поначалу всё это казалось глупой прихотью избалованного мальчишки, пока однажды Е Байи тайком не улизнул из дома, чтобы хоть немного побыть в одиночестве. Невольно задержавшись в таверне, он показался на пороге дома лишь к вечеру — и нашёл оцепеневшего от паники Се Вана на полу под грудой одеял. С ледяными, покрасневшими руками. В тот день с горы, у подножия которой находилась их хижина, сошёл снег. А Бессмертный внезапно пропал. Байи в тот момент стало дурно от болезненного осознания, как и от цепких пальцев на спине. Се Ван не ревел, но и не говорил ни слова. Байи гладил его по волосам и обещал, что никогда не оставит. По крайней мере, пока может жить. Он пропустил момент, когда Се Вана в его жизни стало слишком много — тот умудрился пробраться в его мысли, сновидения, даже в его старое глупое сердце, оттаявшее после сотни лет одиночества. Было бы странно отрицать собственные чувства. А когда Е Байи признался — в первую очередь, самому себе — принял решение тщательно их скрывать. Когда-нибудь Се Ван поймёт, что Е Байи не заменит ему ифу. И за ним навсегда захлопнется дверь. Лес привёл их к обрыву над озером. По водной чёрной глади тянулись оранжево-красные пятна, как мазки из-под непромытой кисти художника. Это огненными язычками скользили фонарики-лодочки. На горизонте пылал праздничным пожаром город, а на небе стыдливо мерцали звёзды. Се Ван подошёл ближе к краю, всматриваясь, и весь мир ему показался как на ладони. Е Байи встал рядом. — Ну что, красиво? — он взглянул на завороженного Се Вана. — Настолько, что глаза болят, — хмыкнул тот, всё же признавая его правоту. Байи только усмехнулся. Когда молчание затянулось, Се Ван предложил зажечь фонарь. Бессмертный помог ему с помощью талисмана и тихо сказал: — Желание писать нечем, так что просто загадай. — Почему я один? Вы не купили для себя… — Обойдусь, — прервал Е Байи. — Мне желать больше нечего, а вот у тебя вся жизнь впереди. Что-нибудь ты всё равно хочешь. «Вас» чуть предательски не сорвалось с языка. — И хоть раз не думай о других. Желание должно быть для себя. — Кто такое сказал? — Се Ван недоверчиво на него покосился. — Я сказал. — Не буду ничего загадывать, если вы тоже не станете, — нарочито капризно заявил он. — Мы пришли сюда вместе, чтобы выполнить этот ваш ритуал, а вы отказываетесь? Неужели вам совсем не о чем пожелать? Е Байи взглянул в его глаза, отражающие переливы пламени. Смотрел так внимательно, тяжело, пока в груди не всколыхнулось. — Есть одно желание… — слова ощущались на языке кислыми и скользкими, как лимонная косточка. Что ж, хорошо. Хотя бы в эту ночь Е Байи позволит себе быть эгоистом. Они закрыли глаза. Десять секунд тишины, девять из них — удары сердца, которое будто бы стиснули в кулаке. Се Ван и сам не знал, почему его вдруг затрясло от волнения. А потом отпустил руки — и маленький фонарик поднялся вверх над озером, смешиваясь с другими. Они успели как раз вовремя. Фестиваль спрятал город под алой вуалью из тысячи сияющих огоньков, взмывающих в ночную бездну. Се Вану казалось, что мир вокруг замер, словно не существовало ничего, кроме них на этом скрытом от посторонних месте. — Что вы загадали? — Не скажу — не сбудется, — отрешённо прошептал Бессмертный, наблюдая, как их фонарик постепенно угасал вдали. — Так по-детски, — Се Ван рассмеялся, но веселье застряло в горле, когда он обернулся. В этом зареве Е Байи выглядел непривычно нежно. Тёплый свет трепыхался на его лице как крылья бабочки, когда фонарики пролетали слишком близко к обрыву. Такой умиротворённый, с лёгкой улыбкой на губах, такой… красивый. Се Ван, прежде раздражённый, теперь не знал, как дышать. Не выдержав, он протянул руку и заскользил поверх его ладони — близко, но без прикосновений. Байи взглянул на него непонимающе, а когда Се Ван осмелился сжать его пальцы — и вовсе нахмурился. Молчание было безжалостно, но Скорпион, замешкав лишь на мгновение, продолжил. Вверх по руке до запястья, поглаживая, а потом вдруг поднял его руку к своему лицу. И прижался губами к костяшкам так, как целуют святыню. Е Байи шумно выдохнул, нарушая идиллию: — Ты что делаешь? — Обнимите меня, — на грани мольбы и требования. Се Ван, не отрывая от Е Байи откровенно влюблённый взгляд, приложил его ладонь к своей щеке и потёрся — то ли ласкал, то ли ластился. Е Байи почувствовал, как от руки по всему телу рассыпалась обжигающая дрожь, как если бы его согрели у огня после долгих скитаний среди снегов. До Се Вана — один шаг. Он притянул мальчишку к себе за шею и сгрёб в охапку, скрестив руки в районе лопаток. Скорпион прижался теснее, хотя, казалось бы, ближе уже некуда. Странное чувство, что охватило их в первые минуты, довольно быстро растворилось. Е Байи поглаживал Се Вана по волосам, уткнувшись в изгиб плеча. Здравый смысл бился в истерике где-то глубоко внутри, — и Бессмертный поддался бы, оттолкнув Скорпиона, если бы тот вдруг жарко не прошептал: — Мы ведь загадали одно и то же? То ли спросил, то ли подтвердил догадку. На самом деле, Се Ван просто ткнул пальцем в небо, но оказался прав.

***

Е Байи перешагнул порог их дома. За спиной послышался скрип закрывающейся двери и тяжёлое дыхание Се Вана. Лунный свет из окна не позволил сумеркам окончательно поглотить комнату, — подобная атмосфера показалась Е Байи настолько интимной (неправильной), что ладони невольно вспотели. Он нервничал, словно невеста, ожидающая, когда её избранник поднимет алую вуаль. Сравнение глупое, но именно так Е Байи себя и чувствовал. Нелепо, неловко и — совсем немного — взбудораженно. Хотя на обратном пути из города всё было нормально: негодник болтал обо всём и ни о чём одновременно, привычно отвечал сарказмом на сарказм и вёл себя так, будто ничего не произошло. Но стоило им остаться наедине, как в памяти всплыла та самая минута слабости, что он позволил себе на обрыве у озера. Е Байи шумно выдохнул и, мысленно обругав себя за то, что в очередной раз надумал лишнего, сделал шаг в сторону подсвечника, но к спине вдруг настойчиво прижалось тепло. Руки Се Вана устроились на его животе, пальцы осторожно обхватили завязки пояса, казалось — потяни — и одежды водопадом упадут к ногам. Дрожащее дыхание опалило ухо, а последовавший за ним шёпот прозвучал почти обречённо: — Байи… — короткий вздох; руки сомкнулись крепче. — То, что происходит между нами… вы ведь всё понимаете. — Не понимаю. Отпусти сейчас же, или переломаю твои красивые руки. — Пустые угрозы. — Мы, кажется, это уже обговаривали, несносный ты дурень! — рявкнул Байи, накрывая ладонью чужую. — Я не собираюсь принимать от тебя такую благодарность за спасение твоей шкуры. И уж точно не горю желанием потакать этой временной одержимости. Я не… Байи прикусил язык. Спиной он почувствовал, как Се Вана затрясло — возможно, от гнева, или же от нарастающих слёз — и Е Байи не мог бы сказать, что из этого хуже. Но вскоре хватка ослабла, и послышался хриплый, наполненный горечью смех. Бессмертный обернулся. — «Временная одержимость»? Вы всё это время думали, что я… — Се Ван проглотил слова. А затем усмехнулся, заглядывая в растерянные глаза Е Байи, и продолжил чуть спокойнее. — Хорошо, если вы называете это так, я признаю. Я одержим вами. Потому что успел привязаться. Потому что хочу заботиться о вас. Потому что убью любого, кто не так на вас посмотрит или посмеет причинить вам боль. Я радуюсь, как глупый ребёнок, когда вы улыбаетесь… готов на всё, чтобы быть рядом. — Ты… и есть глупый ребёнок, — сорвалось первое, что пришло на ум. Никогда ещё Е Байи не чувствовал себя таким косноязычным и топорным. В голове будто поскребли щёткой. Се Ван сделал шаг к Бессмертному, продолжая напирать: — Когда-то давно я предлагал вам себя только потому, что хотел отплатить телом. В первый раз. Но никогда по этой причине — после. Одержимость это или любовь — можете называть как угодно. Но чем бы оно ни было, я хочу прожить с вами всю оставшуюся жизнь, не отпущу даже после смерти. «Что ты, сломанное грёбаным папашей дитя, можешь знать об этом?» — Е Байи не посмел произнести это вслух. А потом мысленно согласился, что, на самом деле, тоже ничего не понимает. Для Е Байи «любить» — как наблюдать за сидящей на ветке прекрасной птицей. Сделаешь неверное движение, покажешься из тени — и она упорхнёт, а ты останешься ни с чем. Поэтому он не знал, как показывать свои чувства, и в той же степени — как принимать подобное от кого-то другого. Так было с Жун Чанцином. В далёком прошлом Е Байи готов был вырвать ради него своё лихорадочно бьющееся сердце. Он не произносил этого вслух, но друг всё понимал. Они оба. Чанцин предпочёл завести семью с женщиной и прожить с ней короткую, тёплую жизнь, чем вечно оставаться на промёрзлой горе. Е Байи никогда не обвинял его, а иногда приходили меланхоличные мысли, что это даже правильно — кто в здравом уме захочет жить в таких условиях, тем более с ним. Когда этой маленькой недоступной птичкой стал Се Ван, Байи не раз проклял судьбу, мысленно и совсем безрадостно усмехаясь: все они — и драгоценный друг, и Се-эр — хотели не его. Е Байи устало прикрыл глаза, чувствуя, как юноша подошёл ближе — настолько, чтобы чужое дыхание обжигало кожу. — Я не Чжао Цзин, — с этими словами он несмело посмотрел на него. — Иногда мне кажется, что ты упорхнёшь от меня, разочаровавшись. — Я не оставлю вас, как он, — Се Ван натянуто улыбнулся прежде, чем прижаться ко лбу Бессмертного. — Но мы могли бы отпустить их вместе и начать жить заново. Возможно, рассказывать мальчишке о своём прошлом в один из пьяных вечеров было ошибкой, подумал Байи. Но эта боль, пусть и притупившаяся со временем, слишком долго выгрызала душу, чтобы продолжать молча тащить её тяжёлым грузом. Е Байи казался ворчливым и вздорным стариком, но Се Ван давно понял, что за внешней насмешливостью, колкостью, заносчивостью и отстранённостью от мира и окружающих Бессмертный прятал разбитое сердце, облачённое в вечный траур. Погружённый в свои мысли, Е Байи не сразу почувствовал, как мягкие губы прикоснулись к нему неловким, целомудренным поцелуем. Внутри что-то с оглушающим гулом разбилось, пошло трещинами, — и Байи понял, что пропал окончательно. Сдаваясь, он ответил несдержанно, немного грубо, притягивая Се Вана за талию. Во время поцелуя Байи позволил себе распустить руки: трепетно огладил спину и лопатки, плечи, зарылся пальцами в тёмные волосы на затылке и, чуть помедлив, снял нефритовую заколку. Лёгкие покусывания, прикосновения и влажный язык на губах горячили кровь и будоражили воображение. Хотелось больше, сильнее, всего и сразу — до полуобморочного. Чтобы погрузиться в это приятное забвение, остаться там как можно дольше друг с другом (чтобы тревожные мысли о прошлом, наконец, исчезли). Байи протолкнул язык глубже, проглатывая чужой стон, отстранился первым и любовно посмотрел на Се Вана. Тот взглянул в ответ — словно отзеркалил, — и это заставило Е Байи вздрогнуть. Что-то вырвалось из глубины его мыслей, как выплеск ци, фейерверк или выпущенный на волю голубь. Бессознательное, что окрепло и переросло в уверенность: они друг для друга единственное спасение от одиночества. Байи вдруг подумал о том, что даже если Се Ван разочаруется в нём и захочет уйти, он не сможет его отпустить. А потом мысленно дал себе затрещину за чёртов эгоизм, за то, что позволил допустить мысль о подобном. В любом случае, он сделает всё, что в его силах, чтобы Се-эр не захотел уходить. — Мне никто не нужен, кроме вас, — неожиданно признался Се Ван, подтверждая серьёзность своих намерений. Эти простые слова заставили Е Байи крепко сжать его в объятиях, уткнувшись в плечо. Просто… это было слишком. Слишком много одуряющих чувств за один вечер. Байи не считал себя сентиментальным романтиком — возраст не тот, но этот негодник раз за разом доказывал обратное. И это, в какой-то мере, было правдой.

***

На вкус Се Ван как пряное грушевое вино, традиционно подаваемое на фестивале — горячее, опьяняющее после первого глотка. Е Байи готов был в нём захлебнуться, жадно собирать каждую каплю с дрожащего тела, оставляя свои метки везде, где только можно. Се Ван под ним распалённый, изнывающий и почти полностью обнажённый — только штаны сдерживали очевидное желание. Е Байи приподнялся, стаскивая с себя последний слой ханьфу, и, не удержавшись, провёл ладонью от вздрогнувшего живота до груди Се Вана. Кожа под ласкающими пальцами слишком чувствительная. Байи прижался к ней сильнее, пытаясь почувствовать волнующееся сердце в руке. Мазнул большим пальцем по нежному комочку, срывая вздох с раскрасневшихся от поцелуев губ. Всё казалось слишком нереальным, чтобы быть правдой — как один из тех постыдных снов, в которых он и Се Ван в порыве бешеной страсти переплетались на алых простынях. И он вбивался в него, как одержимый, а на утро просыпался ошарашенный с мокрыми штанами. Се Ван, плавящийся от прикосновений сейчас, — самый настоящий, и это осознание вызывало ещё большее волнение. Распластанный на кровати, он смотрел на него влажным потерянным взглядом. Языки пламени сандаловых свечей пьяно дёргались, скользя мерцающим светом по гладкой коже. Е Байи навалился снова, прильнул к Се Вану и целовал долго-долго. Его спину обхватили стройные ноги, нетерпеливо потянув вниз. Он вздрогнул под этой хваткой и широко лизнул чужие губы. Этого казалось слишком мало. Е Байи пришла в голову идея, заставившая отстраниться. — Что-то не так? — Се Ван выглядел слегка растерянным из-за безмолвно нависшего над ним Бессмертного. — Пьян не от вина, — коротко ответил Байи. Се Ван вскинул бровь. Он чмокнул Се-эра в уголок губ и попросил подождать. Под недоумевающий взгляд подошёл к низкому столику и взял кувшин с алкоголем. — Неужели выдохлись настолько, что жажда замучила? — шутливо уколол Се-эр. — Конечно, — Е Байи забрался на постель и действительно сделал пару глотков, прежде чем позволить тоненькой струйке растечься по чужой груди. Се Ван распахнул глаза. Байи, улыбнувшись, поставил кувшин на пол. — Но на твоём теле оно будет намного слаще. Се Ван почувствовал, как прозрачная жидкость возбуждающе медленно потекла вниз, и пара капель сорвалась с выпирающих рёбер, пачкая простыни. Холодное вино приятно пощипывало на разгорячённой коже, щекотало чувствительные места. Когда Байи начал слизывать его с живота и одним непрерывным движением заскользил вверх, Се Вана накрыло так сильно, что непроизвольно поджались пальцы на ногах. Он вцепился в волосы Бессмертного, пока тот собирал остатки с груди, влажных бугорков, из ямочки между ключицей и изгибом плеча. Лёгкая сладость и кислинка вина, пота и запаха травянистых масел, что Се Ван так любил втирать себе в кожу — всё в этом человеке возбуждало интерес, аппетит — почти животный. Байи бы даже пристыдил себя, если бы не был настолько стар и отчаянно влюблён, чтобы беспокоиться о подобных мелочах. Закончив, он довольно облизнул губы и выдохнул: — Как тебе нравится? Се Ван приподнял бёдра и одним движением стащил с себя штаны, а потом немного отполз назад, бесстыдно раздвигая ноги. — С вами — как угодно. Я приму всё, что вы мне дадите или позволите. Е Байи сел и хмуро посмотрел на него. — Вот и что ты делаешь? — замечая удивление в глазах Скорпиона — на грани паники — он на секунду стиснул зубы. — Т-ты… точно хочешь так? — Что вы имеете в виду? — Се Ван растерял прежнюю уверенность. — Мне перевернуться на живот? Или… — Ты всегда прислуживал в постели? Даже если Се Ван опешил — это чувство было недолгим, потому что в следующее мгновение он посмотрел на Бессмертного как на идиота, который не понимал очевидных вещей. Е Байи прикусил губу. Боже. Всё оказалось сложнее, чем он думал. — Уступи мне место, — Е Байи мягко похлопал его по бедру, и Се Ван подчинился, присев на край постели. Бессмертный с блаженным стоном вытянулся и, усмехнувшись, взглянул на растерянного Скорпиона. — Я слишком устал, чтобы двигаться. Давай-ка сам. Масло в сундуке возле кровати. Се Ван молчал, переваривая слова, а затем достал заветный флакон и, откинув его в сторону, оседлал крепкие бёдра. Невесомо потёрся и облизнул красные, словно посыпанные перцем губы. — Значит, вам нравится вот так? Даже лучше. Я смогу принять вас так глубоко, что вы задохнётесь от удовольствия. Се Ван ожидал любой реакции, но оказался совершенно не готов к очередному недовольно-упрямому взгляду. Он делал что-то не так, и это не просто раздражало, а накатывало удушающим комком под горло. Се Ван так долго об этом мечтал, так долго ждал, а теперь всё в любую секунду могло полететь к чертям. Где-то на периферии сознания мелькнула пугающая мысль, что Е Байи сейчас просто встанет и уйдёт. — Не надумай лишнего, — предупредил Бессмертный, успокаивающе сжимая его ладонь. — Просто масло — не для тебя. Се Ван застыл. Смотрел непонимающе, пока во взгляде не вспыхнуло что-то необъяснимое: как сладкий ужас, что въелся в кожу мурашками, вздыбливая волоски. Как предвкушение недопустимого, с каждым вздохом обжигающее лёгкие. Сначала Скорпион подумал, что ему послышалось — не мог же Е Байи предложить ему… Но в глазах напротив читалась непоколебимая решимость. Он хотел… он правда… Ох, господи. Е Байи вскинул бровь, прерывая тишину: — Или что, не хочешь? Вместо ответа — неровный выдох и смятая простынь под пальцами. Се Ван дрейфовал на грани между самоконтролем и тем, что люди называют слабостью, — и ему так хотелось поддаться ей окончательно, потеряв себя в этом горячем бреду. Е Байи, который сторонился малейшей близости, если в ней был хоть намёк на интимность, всегда казался холодной статуей божества, недоступной и гордой. Но за этой маской, как и за тремя слоями ханьфу, скрывалось тёплое и чувственное сердце. Е Байи был желанен до потери пульса, до головокружения; и Се Ван решил, что поцелуй будет лучшим способом начать. В нём не было нежности, лишь страсть, охватившая так, как никогда раньше. Он всем телом прижимался к Байи, ёрзал на бёдрах и крепко удерживал чужое запястье, упиваясь мнимым ощущением власти. — Хах, как тебе голову-то сорвало, — хрипло посмеялся Байи, когда поцелуй прекратился. — Будешь со мной грубым — я тебе и правда её оторву, наглец. Ухмыляясь, Е Байи задрал подбородок, оголив беззащитную шею. Этот трогательный знак доверия отозвался тягучей дрожью где-то в точке даньтянь, — и Се Ван принял приглашение, впиваясь мокрыми поцелуями в ключицы, мягкий изгиб плеча, адамово яблоко, везде, куда мог дотянуться. Чёрные пряди заструились по груди Байи, медленно скользя всё ниже. Рёбра, живот, бугристая полоска шрама на боку, родинки, что хаотично разбросаны по телу — ничего не осталось без внимания. Поцелуи были спешными, но достаточно ощутимыми, чтобы Байи охотно выгибался под ласками. Пару раз он ловил себя на мысли, что Скорпион напоминал ему дорвавшегося до дичи голодного зверя, и даже хотел пошутить об этом вслух, но портить атмосферу не стал. А когда Се Ван стащил штаны и поочерёдно поцеловал проступившие тазовые косточки, Байи и вовсе забыл обо всём. Се-эр закинул ногу на своё плечо, попробовал нежную кожу на внутренней стороне бедра и, жарко облизнув, прикусил. Байи что-то недовольно прошипел, но слова потерялись в учащённом дыхании с примесью предвкушения, стоило лицу Се Вана оказаться слишком близко к напряжённому возбуждению. С лёгкой улыбкой проигнорировав его, Се-эр начал выцеловывать другую ногу. Байи разочарованно застонал в кулак. Этот паршивец определённо издевался. Растягивал для себя удовольствие, пока он, как оголённый нерв, извивался и умирал от ощущений. Скорпион, на удивление, мог быть пылким и хладнокровно-терпеливым одновременно, и такой яркий контраст сводил с ума. — Долго будешь играться? — Байи попытался усмехнуться, но вышло криво. — Долго, — неясно пообещал он. — Вы сами себя предложили. Се Ван задушенно выдохнул, ощущая почти костную твёрдость в своей ладони. Тело пробрала мелкая дрожь от волнения и собственной неуверенности, потому что всё, что для него было привычным в прошлой жизни, с Е Байи стало чем-то новым и неловким. Рядом с Бессмертным он вдруг почувствовал себя неопытным мальчишкой. В какой-то степени так и было, потому что Се Ван всегда был тем, кто принимал. Ифу никогда не позволял доминировать, делать то, что хочется, и Се-эру оставалось только тайно мечтать в минуты уединения. На пылкий поцелуй у основания Байи отреагировал неразборчивым ругательством сквозь выдох. Се Ван восхищённо изогнул губы от переполняемого возбуждения, от мысли, что Е Байи позволил ему себя коснуться. Горячий язык заскользил вверх, дразня, а сжатые в кулак пальцы последовали за ним. Свободная рука потянулась за маслом. — Я помогу, — Байи приподнялся на локтях, перехватывая бутылочку, и щедро вылил на чужую ладонь. — Только не медли. Я быстрее состарюсь, чем ты войдёшь. — Сегодня только пальцы, — настоял Се Ван и, поймав хмурый взгляд Бессмертного, опередил вопрос: — Это ведь ваш первый раз вот так? Будет больно. Если нормально не подготовиться — просто адски больно. А я этого не хочу. Вы должны со временем привыкнуть. Думать о том, откуда он об этом знает, не хотелось совсем. Однако Е Байи почувствовал, как в груди заныло жгучее желание воскресить Чжао Цзина, чтобы убить этого ублюдка собственными руками — мучительно и безжалостно. И ведь не в первый раз уже. — И ты мне это говоришь, когда сам хотел принять меня так, будто занимаешься этим каждый день! — чуть ли не на одном дыхании выпалил Е Байи. — Я бы потерпел. — Дурной, — Байи попытался сказать что-то ещё, но Се Ван быстро вобрал до половины, и слова смазались в протяжном стоне. Он снова откинулся на подушки. Се Ван растёр масло и очень осторожно проник одним пальцем, продолжая ласкать ртом и языком спереди. Скоро к первому добавился второй. Байи дышал рвано, спрятав глаза в согнутой руке. — Сколько прошло времени с тех пор, как кто-то был в вашей постели? — Се Ван оставил последний поцелуй и с улыбкой навис над мужчиной, увеличивая темп. — Двадцать лет назад? Пятьдесят? Вы такой чувствительный. Байи стиснул зубы и ничего не ответил. Се Ван чуть наклонился и попросил: — Посмотрите на меня. Раздался громкий стон, когда пальцы задели чувствительную точку внутри. Се Ван закусил губу, сдерживая собственный голос, нетерпеливо потёрся о чужое бедро и повторил просьбу. Байи убрал руку, и Се Ван почувствовал, что готов кончить в ту же секунду только от одного его взгляда. Влажные, чуть покрасневшие в уголках глаза, сведённые к переносице брови, капельки пота, стекающие к зацелованным, чуть приоткрытым губам. Он был близко. Вопрос о том, когда Бессмертный в последний раз разделял с кем-то весенние игры, отпал сам собой. Байи вдруг посмотрел на него сердито, оттолкнул руку и перевернул Се-эра на спину. Тот ахнул сначала от неожиданности, затем — от ощущения давления на собственной плоти. — Достаточно, — рыкнул Байи, смазывая пальцы маслом. — Се Ван, ты меня за невинную девицу считаешь? Я в своей жизни испытывал боль и похуже, так что не развалюсь. — Вы завтра не встанете, — предупредил он, чувствуя, как сердце заколотилось почти у глотки. — Отлично, буду весь день бездельничать в постели, — Байи спрятал за усмешкой волнение. Его мозолистая рука обвела основание, с нажимом двинулась вверх, смазывая, большой палец проследил набухшую венку. Се Ван удовлетворённо застонал и попытался толкнуться в кулак, но Байи крепко придавил его ноги своими. Они почти одновременно потянулись друг к другу, встретились в поцелуе и, обменявшись потемневшими от желания взглядами, переплели пальцы свободных рук. Байи приподнял бёдра, направляя Се Вана в себя. С первого раза не получилось, как бы он не пытался расслабиться: колени почти не держали, дрожа от напряжения, да ещё и этот пристальный взгляд мальчишки выводил из равновесия. Байи спрятал лицо в изгибе его плеча, прикусил и двинулся настойчивее, пока не почувствовал отчётливое жжение. Се Ван всё время придерживал его за бок, не позволяя торопиться. Это было… больно, чёрт подери, но вполне терпимо. Не шло ни в какое сравнение с ощущением, когда холодная сталь прорезает плоть, а по меридианам растекается отравленная от ядовитого наконечника ци. В минуту близости нужда друг в друге ощущалась особенно сильно. Она застыла в поцелуях, судорожных стонах и общей мысли о том, как же всё это ново, непривычно. Хорошо. Блаженство в изломе бровей, в горячем переплетении тел, языков и пальцев, в каждом заполошном выдохе. Е Байи, приняв лишь наполовину, начал двигаться, — и этого оказалось вполне достаточно. Се Ван под ним — беспомощный и опьянённый. Словно крепкое вино, что на него вылили, успело впитаться в кожу прежде, чем его вылизали. Байи долго блуждал жадным взглядом по его прикрытым глазам и пылающим скулам, поэтому острый импульс удовольствия оказался слишком внезапным. Он задохнулся от жара и судороги, охватившей всё тело, вновь упал на Се Вана и застонал куда-то в подушку. Се-эр выгнулся, прижимаясь к обжигающей груди, пару раз толкнулся и, окончательно сорвав голос, последовал за ним. Когда дыхание немного успокоилось, а холодный пот стал покусывать спину, Байи слез с Се Вана и прилёг сбоку, закрывая глаза. Между ног неприятно покалывало, жгло — эта боль одновременно отрезвляла и казалась далёкой, как подёрнутые дымкой воспоминания. Он впервые за долгое время чувствовал себя живым. Се Ван, взявший его за руку, смотрел безмятежно, влюблённо, разделяя это чувство с ним. Поступь прошлого отдавалась всё тише, угасая в глубине сознания.

Год спустя

Из-под пальцев лилась тихая и задумчивая мелодия цитры. Ночное небо в свете звёзд и расцветающих всполохов фейерверков оттеняло синевато-жёлтым. Где-то внизу на улице шумели люди. Двое мужчин сидели на террасе таверны, увлечённые едой, вином и друг другом. Се Ван наполнил чарку до краёв и подал человеку напротив. Хотя теперь тот больше походил на призрака — привычные белые одежды и почти такие же волосы, отдающие старостью. Однако лицо — по-прежнему молодое, появилась лишь пара слабых морщинок в уголках глаз. Внешние изменения были не так заметны, как внутренние: за прошедший год Байи совсем растерял силы, стал быстрее уставать и мог спать по двенадцать часов в сутки. С каждым днём он понемногу затухал, как зажжённый фонарик, уплывающий вдаль. Но по привычке шутил, ворчал и делал вид, что в порядке. Се Ван всё прекрасно видел и понимал. — Это наш последний фестиваль, — Байи печально улыбнулся в пиалу. — И моя последняя трапеза и вино. Так что сегодня веселимся, едим и пьём до беспамятства. На секунду неприятно кольнуло под ребром. Се Ван не сводил с него тяжёлый взгляд и долго молчал, а когда Байи взглянул в ответ — вдруг коротко рассмеялся. — Говоришь так, будто собрался умирать. Не драматизируй, — он подлил ему ещё вина. Байи хмыкнул и, опрокинув в себя алкоголь, уже не в первый раз спросил: — Ты вообще уверен, что хочешь отправиться со мной? — Куда ты — туда и я. Помнишь? — Се Ван не раздумывал над ответом. — Байи, ты считаешь, я настолько слаб, что не смогу жить в холоде? — Ты живучий, конечно сможешь, — он усмехнулся. — Кстати, напомни, что по дороге нужно купить вина для ученика Цинь Хуайчжана и его жёнушки. Придётся на какое-то время побеспокоить их семейное гнёздышко. — Вэнь Кэсин будет в «восторге». Особенно от меня. — Он не посмеет ничего сказать или напасть. Не после того, что я сделал для них. Можешь не беспокоиться, — Байи вернул внимание к блюдам, которые принёс слуга. Положив несколько кусочков мяса в чашу Се Вана, он невольно улыбнулся. — Жаль, больше не смогу попробовать твою ужасную стряпню. — Не волнуйся, я буду так же «ужасно» готовить из снега и льда, — Се Ван фыркнул, а после продолжительного молчания спросил: — Скоро начнут запускать фонарики. Что пожелаешь в этом году? Е Байи выдержал паузу, хотя уже давно знал ответ. — Ничего, — он неопределённо пожал плечами. — Всё, что я пожелал в прошлом, уже сбылось. Большего мне не надо. — А я всё же загадаю. — Что именно? — Не скажу, иначе не сбудется. Но я уверен, что ты тоже этого хочешь, — он широко улыбнулся и посмотрел с таким обожанием, что у Байи замерло дыхание, как в первый раз. Когда утреннее солнце взошло над горизонтом, двое уже покинули город. С несколькими сосудами лоянского вина и твёрдой уверенностью, что их обоюдное желание, определённо, сбудется.