Flame.

Единственное, что Кэйя может принести в мир, что может унести с собой в могилу под тяжелой надгробной плитой - чужая смерть. Не одна и не две, больше в разы. За смерть людей он ответственности не несет никакой: они сами подставлялись под дуло пистолета. И не важно, что перед этим их кости ломали по одной до хрустящего пороха. Таким удобно заправлять пистолет - да только слипается, как только пытаешься вытащить из тела. Жаль. Было бы забавно: Стрелять по живым трупам трупами. Впервые за долгое время в его руке до жути п р а в и л ь н о ощущается холодная рукоятка глока. Кэйя не желал чьей-либо смерти так, как желает сейчас. До кровавых разводов прямо перед глазами. При всём своём безумии он никогда не был настолько безумен, как сейчас. Темные молчаливые стены пентхауса принимают его, как у себя дома. Направляют сами: в большую светлую гостиную, к пламени на шелках. Разнеженному и усталому. Я пытался не тонуть в океане. Едва ли ты дашь мне причину Не утонуть. Ночь снисходительна. Смотрит в огромное панорамное окно, смеясь, и ожидает выстрела. «Ты пришел.» Слышится без удивления. Дилюк ласков. Наверное, даже слишком для его кровавых глаз, сверкающих вожделеющим безумием. Кажется, что даже стены знают, что прячет Кэйя под рубашкой. Знают, чего он желает и кого вожделеет. Огня. Того, что на шелках раскидывает длинные бледные ноги и откидывает в сторону бумажки. Важные документы никогда не были «важными» для Рагнвиндра. Есть ли для него что-то важнее его собственного безумия? Шелка полны чужого огня, но по полу стелется могильный холод. «Ты взял мой пистолет?» Ни для кого не секрет, что делает в этом огромном пентхаусе Кэйя. Иллюзия свободы под множеством камер. Здесь нет слепой зоны - он обнюхал каждый чертов угол. «Зачем спрашиваешь, если и так знаешь?» Дилюк так и не смог отучить волка кидаться на жертву. Обрезал когти и переломал ноги - да, но яд с языка не вытравишь. Толкать инвалидную коляску одной рукой жутко неудобно. Дилюк двигается к краю кровати. Сверкает алым маревом в топи глаз, разглядывает потухшего Кэйю с интересом, подманивая к себе. Цыкает, словно подзывает псину, и Кэйя.. Подчиняется против воли. Тело делает само. И почти отдает в чужие руки пистолет. «Ты всегда был строптив, Кэйя. Неужели не понял, что твои забастовки и злые взгляды на меня не действуют? О, прекрати на меня так смотреть. Ты жалок.» В глазах Дилюка - ни толики удивления, когда дрожащими пальцами Кэйя поднимает пистолет. Он не потерял сноровку. Попадет точно в голову и его мучения за.. кончатся? Разве? Неужели смерть Рагнвиндра облегчит ему жизнь? Кэйя ненавидит себя. Ненавидит за то, что любит ублюдка, что лишил его ног. «Ну, что же ты медлишь? Я уже заждался. Давай, пусти мне в лоб пулю. Будь хорошим мальчиком.» Дилюк целует пистолет, как целует его, Кэйи, пальцы по ночам: ласково, порханием бабочек по коже, покрытой шрамами. И впускает ствол в рот. Алые языки холодного пламени лижут руку, пытающуюся удержать ствол. Он мог убить Дилюка сто раз - каждый из которых тот дает Кэйе возможность, не сопротивляясь. Выстрел гремит посреди ночи, разносясь эхом по пустым коридорам пентхауса. (Только Кэйя почему-то никогда её не использует.)