Свинец

— Не вижу тебя в зале для вечерней тренировки. Ты до сих пор дуешься и решил спрятаться за автоматом с орешками, куколка? — насмешливый голос Рокки в половине шестого вечера, словно острая игла, ввинчивается мне в висок. Болезненно и раздражающе. Да, я не отказал Мару в свидании. И нет, я не передумал. Просто… Признаться в этом кому-то, кроме самого себя, кажется постыдным. Потому что все вокруг знают, что я то самое бесполезное существо, которое типа принадлежало Фюреру. И насколько быстро разносятся сплетни в криминальном мире — без понятия совершенно. Однако… как всё это будет выглядеть в чужих глазах? Не прошло и полгода, а я прыгаю в постель очередного самодостаточного мужика? Паскудство. — Ах, да, тебя тут нет. — И не будет, у меня планы на вечер. — Отлично, я скатаюсь по делам и жду тебя часам к одиннадцати: поплаваем, постреляем, прошвырнёмся по лесу. Пора не только в манекены бросать ножи, но и в темноте целиться по деревьям, хотя бы по деревьям. — Говоря — вечер, я имею в виду — с продолжением до утра, Рокки, — выдыхаю и облизываюсь, глядя на разложенные на кровати оливковую рубашку и брюки цвета мокко. Становится тошно, будто я, как шлюха, иду себя продавать. В упаковочке получше, как говорится. За папины денежки. Самостоятельный и самодостаточный. Ага. — Мар? — Морщусь, словно выпил лимонного сока. Вездесущая сука… Стоило ли надеяться, что хотя бы что-то пройдёт мимо его глаз и ушей? — Если знал, какого хера устраиваешь весь этот цирк? — Интересно стало, почему не рассказал. Стыдно тебе, девица? Стыдно, прекрасная? Никто не заставляет тебя давать обет целомудрия. Хочешь трахаться — трахайся. Главное — предупреждай: куда, когда и на какой отрезок времени пропадаешь. Чтобы мне потом не пришлось поднимать охрану и пускать за тобой по всему городу выискивать. А то ты уж больно хитрым стал: телефон оставляешь дома, чтобы GPS не палили, а часы с маячком запираешь в сучьем сейфе. — Посади на поводок, тогда точно не сбегу, — огрызаюсь на него и, прикрыв глаза, пытаюсь успокоиться, потому что в таком настроении куда-либо идти тупо. — Послушай, возможно, мы просто поужинаем, и через час, максимум — два, я окажусь дома. Отзвонюсь, пришлёшь машину, и выполним твой план. — Ладно, извини, — примирительно отвечает. — Отдохни там, Свят, тебе будет полезно. — Спасибо, до скорого. Телефон скользит в карман брюк: при всей моей нелюбви к слежке, я понимаю, что было бы пиздецки опрометчиво избегать возможной помощи в случае чего. Мы с Маром толком не знакомы, то что нас представили, и мы несколько раз обедали в кафе, вместе с ним и Рокки — не значит нихуя. Совершенно нихуя. Что у него за намерения, понять не могу, сколько я ни насилую себе мозг. Либо там всё проще простого — то есть, он действительно хочет провести вместе время и тупо заняться сексом. Либо что-то странное и очень мутное. Потому что в банальный интерес к себе, верится слабо. С учетом того, кто мой отец. Вскоре звонит консьерж и сообщает, что за мной приехали, машина ожидает на подземной парковке. Что просят поторопиться, потому что стейк из мраморной говядины подадут ровно в шесть пятнадцать. И если я не хочу есть остывшее, потерявшее свою прожарку, мясо, то должен двигать длинными ногами как можно быстрее. Поржал бы. Да что-то волнительно и не до смеха. Совсем. Проверяю, как выгляжу в зеркало, придирчиво осматривая каждый сантиметр, ещё раз расчёсываю волосы, поправляю манжеты рубашки, нервно трогаю часы и запонки. И нажав пару раз на дозатор, растираю по запястьям и шее духи. Капля стекает между ключиц, неуверенность щекочется где-то в затылке лёгкой дрожью. Желание просто проигнорировать звонок и не спуститься — как никогда велико. Но, назло собственной панике, выхожу, двигаюсь к лифту и, задержав дыхание, открываю тяжёлую дверь выхода на парковку. Тихо. Слишком. Ощущение, что всё замерло, так же как и я, и слышно лишь рычание дорого мотора люксовой машины с тонированными стёклами. Её хозяин опирается на пассажирскую дверь, с кривоватой улыбкой, в костюме-тройке молочного цвета и со стильной укладкой тёмных волос. — Угроза насчёт мяса сработала, или ты изначально не планировал заставлять меня ждать? — спрашивает чуть хриплым, низким голосом, нарочито демонстрируя другую сторону своей личности. Сейчас передо мной обольстительный хищник, от которого так и веет аурой сексуальности и обещанием стащить с небес на греховную землю. И то ли я в конец оголодал, то ли он настолько хорош в этом своём костюме, пахнущий чем-то древесным и перечным, что хочется просто оседлать его, прямо на парковке, и выключить мозг. Парадокс. — «Потерявшее свою прожарку мясо» — звучит по-настоящему чудовищно. — Врёшь, — в два шага ко мне, впритык, носом к носу. Поглощает меня, миллиметр за миллиметром, словно втягивая во что-то густое и концентрированное. Буквально обрушивается смесью своего запаха от природы и парфюма: мятной жвачки и — фантомно — кофе с сигаретами. Красивый, не смазливо, а истинно по-мужски. Зрелая красота. Сочная. — Привет, — шёпотом по моим губам скользит брошенное слово, провокацией, испытанием для нервной системы… И её коротит нахуй, замыкает что-то в бедовой голове. А следом — уверенное касание влажного, горячего, словно из раскалённой печи, языка. Обжигает… Не просьба, приказ — открыть рот и впустить в себя чужой незнакомый вкус. Странное ощущение: вопреки моим ожиданиям полнейшего провала с кем-то иным, кроме… него, удовольствие острое. Мар не спешит, смакует мои губы, обсасывая, словно мороженное, скользит языком по кромке зубов, дразнит лёгкими укусами и неспешно отрывается, глядя честно и открыто, показывая свой, расплывшийся кляксой, зрачок, затопивший всю радужку. Я не могу сказать, насколько сильно он нравится мне… Но меня однозначно ведёт от его желания. Вязко в лёгкие проникает кислород, нехотя. Дыхание учащается, и улыбка напротив становится шире. Понимающей, многообещающей. — Мне нравится твой вкус, Святослав, — из глубины, насыщенным оттенками голосом, да так, что у меня бегут мурашки и по шее, и по всей чёртовой спине, до грёбаной поясницы. Меня так вставляет, что страшно. А ещё жутковато, потому что я отвык. От кого-то, кроме… — Разве нам не нужно спешить? — приподнимаю бровь, уголки губ нервно дёргаются, а он закатывает глаза со смешком. — Ах, да, стейк. Как я мог о нём забыть? — И я проглатываю скользящее от кончика языка к глотке и обратно по кругу, рвущееся: «Давай просто останемся у меня, иначе я струшу и после буду жалеть, потому что дебил, и это не лечится, потому что люблю другого до боли, и этого не изменить. Потому что не подхожу тебе. Боюсь разочаровать. Просто боюсь». Спустя пятнадцать минут мы оказываемся в ресторане. Спустя ещё пятнадцать — поднимаемся из-за стола. Спустя пять — в лифте, где меня испепеляет огонь изумрудного взгляда, прожигая до костей, чем-то первобытным и безумным. А дальше, как в тумане — длинный коридор, щелчок замка, приятная полутьма и бутылка вина в ведёрке со льдом. — Выпьешь? — спрашивает, но явно приличия ради, потому что я нахожу себя стоящим перед ним на коленях. С учащённым от нетерпения дыханием, с руками, уверенно расстёгивающими его ремень, достающими из петель пуговицу за пуговицей, спускающими сразу же с бельём штаны. И лишь когда чувствую солоноватый вкус его члена, понимаю, что дороги назад уже нет. Её смыло к хуям моим воздержанием в несколько месяцев. Член у Мара красивый и ровный, с выпуклыми, скульптурными, ахуительно-ощущающимися языком венами, крупной тёмной головкой и отличным диаметром. Мне нравится лизать его по всей длине, нравится прикусывать кожу у основания, всасывать крайнюю плоть и смотреть снизу вверх в чернеющие от возбуждения глаза. Нравится, что он не похож на Макса вообще ни единым мускулом. У него чистое тело с малым количеством шрамов, накачанная грудь с короткими тёмными волосками и пах с аккуратной щетиной. Его мышцы твёрдые, стальные, проступающие под кожей сексуальным рельефом. Он красив. Действительно красив. И сам факт того, что глядя в глаза, я не вижу там даже крошечной схожести, мне пиздецки нравится. Зато в противовес практически откровенному восторгу от личности любовника, меня выворачивает от понимания, что даже во время секса с другим — я думаю о нём. Тем не менее, даже мелькающие в сознании мысли, отголоски странных чувств и эмоций, не мешают наслаждаться физической близостью. И не останови он меня, я бы сосал жадно и столько, сколько потребуется, пока он не кончит мне в глотку, напоив собой. Но у Мара иные планы. Он долго растягивает мою и без того готовую задницу, вылизывает поясницу, шрам на спине и плечи. Кусает на грани с болью за шею, дышит в загривок, и лишь когда я понимаю, что просто от прелюдии скоро или сдохну, или взорвусь, как петарда, входит медленно, одним толчком до самых яиц, буквально впечатываясь в меня. И это ощущение жара чужой кожи, ахуенной наполненности и чёткого ритма, уносит слишком быстро, куда-то в абсолютно бессмысленную поднебесную. Он трахает умело, трахает качественно, трахает с самоотдачей, без лишнего эгоизма, даря удовольствие сразу обоим. С ним комфортно: хватает страсти, хватает размеренности. Наслаждение дозированное, тело действительно насыщается. Я кончаю ярко и не раз, захлёбываясь раскалённым воздухом, прогибаясь и вбирая в себя всё, что он способен дать. Бездумно, кайфово и вкусно. Теряюсь в водовороте этой откровенной похоти, где нет ничего лишнего. И это действительно то, что мне было нужно, и, похоже, очень давно. Буквально необходимо. Однако… Как бы ни было обидно, эмоциональной подпитки в этом нет ни грана. Мне хорошо физически, Мар внимательный, прекрасный любовник. И ещё не закончив, я уже знаю, что захочу повторить снова, потому что рука или секс-игрушки не дадут и сотой доли тех ощущений, что подарил он. Потому что помимо одуряющего секса, с ним оказалось приятно лежать и курить, пуская дым в потолок, молча и без ненужных задушевных разговоров. Забавно перебрасываться шутками на грани: пошлыми, откровенными, обличающими наши похотливые желания и мысли. При этом распивая прямо из бутылки холодное вино и закусывая крупным виноградом, кривясь, когда на зубы попадают мелкие косточки. С ним время летит очень быстро, у него интересная, как у рассказчика, подача, и он способен увлечь историей, казалось бы ни о чём, но со скрытым глубоким смыслом. Мар нравится мне. Но это словно капля в море. Быть может, капля в начавшем набирать свою глубину, быть может — в иссыхающем. Я хочу чувствовать что-то, кроме разрушающих меня эмоций и чувств. Что-то тонизирующее, что-то восстанавливающее разбитое сердце, а не загоняющее раз за разом в него кол. Потому что любить Макса будто наказание, но избавиться от этого чувства мне страшно — всё внутри неистово протестует и вопит, словно сирена. Не хочу быть без него, но он решил иначе, и мне стоит просто жить дальше. Пытаться, по крайней мере. Быть может, однажды придёт понимание, что конкретно стоит сделать. Быть может, время действительно лечит подобные раны. Быть может, наша история уже полгода как подошла к концу, а я всё ещё держу открытой книгу, где после эпилога нет ничего. А может этого всего и не быть. Блять… *** Утро хмельное. Сколько мы выпили в отеле вина — чёрт его знает, воспоминания полупьяные, время пролетевшее рядом с Маром оказалось отличной возможностью отвлечься от болезненной, пресной, удушающе раздражающей реальности. И Рокки даже не пытается подъёбывать, кажется, на самом деле довольный тем, что я начал двигаться дальше. Вероятно решил, что раз уж меня ебут, пытаться убежать из города перестану. Однако… каждый четверг на ужин, а каждое воскресенье в обед, в обязательном, не обсуждающемся порядке, моё тело обязано сидеть напротив отца в его резиденции, либо в ресторане. Точка. — У меня во вторник встреча с потенциальным возможным партнёром. И так как мой глаз давно замылен, команда, занимающаяся маркетингом, ничего нового не способна предложить, я бы хотел узнать твоё мнение по нескольким вопросам. У тебя ведь экономическое образование, а мне нужен свежий взгляд, — спокойно обрушивает на меня этот поток информации, пока нарезает грёбаный стейк, прожарки медиум и никак иначе. С брусничным соусом, на подушке из мятно-горохового пюре. Я же выдавливаю из дольки лимона сок на свой лосось и, вместе с этим простым, незамысловатым действием, давлю вспыхнувшее желание запустить спаржей, приготовленной на гриле, в стенку. Потому что — зачем? Зачем он ведёт себя так, словно и правда хочет наладить отношения, а моё мнение, вдруг, внезапно, стало пиздец весомым и интересным? Зачем даёт глупую надежду на что бы там ни было? Для чего? Какая у всего этого фарса цель? — У меня ещё один курс, если ты вдруг забыл, отец, — сдерживаясь от рычания, кромсаю ножом кусок ни в чём не виноватой рыбы, пережёвываю, не чувствуя толком вкуса, спаржу и смотрю исподлобья. — Я тебе не враг, сын, — звучит как самое травмирующее, наигранное, неуместное, отталкивающее, заставляющее поверить в эти лживые слова, дерьмо. Он говорит так, словно и правда в это верит. Но я… Я поверить не могу. Сопротивляется всё внутри. Скукожившись, мой внутренний ребенок обиженно, болезненно сжавшись, рыдает. Я хотел бы себе любящего отца. Но есть лишь вот такой. Не худший из всевозможных вариантов, но классическая отмазка в духе «не пиздит, и на том спасибо» тут не срабатывает. Потому что будь мы близки, я бы пришёл к нему зализывать свои душевные раны, а так… зализывать их приходиться одному, из-за него. — Спасибо за ужин, мне пора, — вскакиваю из-за стола и, пока не оказываюсь за закрытой дверью в одиночестве, не дышу. Ужин сорван, возможно, с последствиями, возможно, без, всё зависит от настроения Леонида, мать его, Васильевича. И пусть поступать подобным образом опрометчиво, невоспитанно и глупо, по-детски даже, я всё же ухожу. Пешком до своего квартала через весь город, задумчиво рассматривая становящиеся золотистыми деревья. Почти год назад — осенью, я попал на базу. Перед этим наслушавшись, какое я редкостное неблагодарное, бездарное и глупое дерьмо. О том, что в моей голове, помимо хуёв, ничего не задерживается, что растили, вкладывали, а на выхлопе — пшик! — сплошное разочарование. И вроде бы времени прошло совсем немного, а событий… Я смотрю на то, как одна пора сменяется медленно другой. Ощущаю под блейзером бегущие по телу мурашки, слышу звук шагов. Не вижу людей, вижу только текущее время, словно бегущую строку, полупрозрачную. Ощущаю как никогда его скорость. Безжалостность. Ощущаю чёртову боль. И хочется заорать во весь голос, хочется сорваться на истерический крик, глядя в пасмурное небо, стоя на грёбаном перекрёстке, в ожидании зелёного света светофора. Мне плохо. Мне снова пусто. Мне снова невыносимо. Оставаться одному — полный пиздец. Мысли непрошено травят всё, к чему прикасаются, кружат коршунами и изводят, и к позднему вечеру, даже не пытаясь себя сдерживать, звоню Мару. Который, несмотря на занятость, обещает посвятить мне всю ночь и утро, и всеми конечностями за повторение прошлого свидания. И во второй раз всё происходит ещё проще и лучше, чем в первый. Едва закрывается дверь, с тел исчезают, словно по волшебству, вещи. У него голодный взгляд, крепкое тело и животная аура безжалостного хищника. А я даже не пытающаяся сопротивляться жертва, которая только и может, что прогибаться и впускать в себя так глубоко и желанно, что ничего не стоит кончить в течение первой пары минут. — Чувствительный мальчик, — слышу у уха, будто сквозь толщу воды, оглушённый пережитым оргазмом, приоткрываю глаза, видя нависшего над собой Мара. Он гладит мне губы мокрыми от моей спермы пальцами, заворожённо следит и снова начинает двигаться, только на этот раз куда более медленно и размеренно. — Любишь давать нежные имена своим любовникам? — Прикусываю его пальцы и пока жду ответа, начинаю их обсасывать, вбирая до самой глотки. — Люблю, — кивает и облизывается с ухмылкой, ударив бёдрами резче. — А трахать любишь больше рот? — Снова до самой глотки, дразня языком кончик пальца. — Или растрахивать тугую, горячую, плотно обхватывающую твой толстый, ахуительно вкусный член, задницу? Чтобы смазка издавала громкие влажные звуки… — хриплю и довольно закатываю глаза, когда он хватает своей ручищей мою шею и сдавливает, буквально пригвоздив к матрацу, наращивая скорость с рычанием. Зверь. Натуральное животное, с растрёпанными волосами, которые двигаются вместе с ним в такт. Вместе с горьким запахом тела. Вместе с глубоким гортанным голосом. Он будто создан, чтобы выебать душу из всего, что движется на нашей грешной земле. А меня распластывает, плавит до состояния сраного желе, и из горла вырываются хрипы и стоны, всё громче и громче, по мере того как он ускоряется. И как же в этот самый, будто наркотически-бредовый, выпавший из жизни сколотым пазлом, момент, хочется выебать из себя всё, что болит внутри. Выдолбить, чтобы вытекло из растянутой дырки до последней капли — каждая чёртова эмоция. Каждая ёбаная мысль и полосующее острым лезвием воспоминание. Я хочу выцедить Макса, вместе с осадком выпарить. Выпустить из себя,. Он будто поселился во мне, застрял за грудиной в чёртовой кованой клетке. Мучается сам, еле живой, и изводит меня, доводя до ручки. Травмирует и без того травмированное им же нутро. Я хочу свободы. Потому что чувствую себя рабом блядской любви, пользы от которой нет никому. Она, поработив, измывается надо мной, понимая, что без него я задыхаюсь. Перекрыт кислород. Запрещён его доступ к лёгким и к органам. Сорван сучий вентиль. Наложен на починку запрет… Это сокрушительное чувство дёргает за воспалённые нервные окончания, словно ублюдок-кукловод за нити. Мешает. Пиздецки сильно мешает. Настолько, что даже закатывая в полуобморочном состоянии глаза, кончая до звёзд под веками, ярких, слепящих звёзд, я мысленно произношу его имя.