Попала лапа в капкан

      Под ногами хлюпает топкая грязь, приставая к грубым, но добротным сапогам, заляпывая ноги почти до колена от бега, проминаются влажные листья, беззвучно ломаются их черенки. Рэйзор не останавливается, даже не смотрит, куда спешит, повинуясь внутреннему чутью. Волки не задумываются о сложном. И Рэйзор продолжает бежать в Вольфендом, подальше от людских жилищ, вдаль от винокурни, в непогоду. Там — его семья. Четвероногие, мохнатые, остатки выживших и память о павших, — и из груди рвется нечеловеческий рык, но мешается с почти детскими ещё слезами, которые Рэйзор утирает ладонями в потрепанных перчатках, коря себя за слабость, за то, что две ноги не могут бежать так быстро-быстро, как рвется душа, за то, что хрупкое тело не покрыто мехом и его надо защищать одеждой. За то тепло, что остаётся позади, запахи людского жилища, приготовленной пищи, мягкого одеяла так в попыхах скомканного на полу, по пути к окну.       За то, что это слишком сложное, маячит в подсознании словно в полусне.       За то, что не может разорваться.       За то, что не понимает.       За страх и вину.       Рэйзор останавливается только на краю утёса и вой срывается на тихий скулёж. Рэйзор зубами срывает бинты с ран, терзая на ошмётки чужую непрошеную заботу. Это больно. Он уже не знает, что должен, но Рэйзор слишком сильно пропах человеческим, и теперь катается в грязи, не обращая внимание на слипшиеся в комки волосы, на то, как колотится в груди невыразимое, как сливаются в липкий клубок "семья" и "лупикал".       Рэйзору жарко и тошно, и никакой ливень не может это загасить. Рэйзор спускается в низину наклоняется к ручью и жадно пьёт, видя в отражении волка с алыми человеческими глазами.       Рэйзор знает — привязанность к человеку — привязь — тот же капкан. И если угодил в него, надо безжалостно отгрызть застрявшую лапу, как бы ни было больно, раньше, чем сгинешь весь. А Рэйзору кажется, он уже пропал, забываясь в полубреду у корней ближайшего раскидистого дерева, смыкая слипающиеся от слёз ресницы на тяжёлых веках.

***

      Дилюк возвращается с поисков Рэйзора на винокурню поздно. Или совсем рано, под утро. Промокший до нитки — снятый плащ свёртком на руках. Под глазами следы бессонной ночи, усталый взгляд, а Дилюк кивает Аделинде, — подготовить ванну и чистые полотенца, — и прижимает к себе приболевшего беглеца, горящего лихорадочным жаром, хмурится, — и целителя тоже привезите.