Into the Woods — Fay Wildhagen
Нина просыпается в холодном поту, дрожа всем своим крепким телом, сотрясаясь от непрекращающихся рыданий. Нина, Мила, Энке Яндерстад. Это повторялось раз за разом, кем бы она ни была. Он приходил к ней снова и снова. Матиас Хельвар Приходил без своей доброй медвежьей улыбки, без теплого взгляда, нежных движений грубых рук в мозолях. Он не смотрел на нее, как на любовь всей своей жизни, как на предназначение, подарок Джеля. Он смотрел на нее, как на предательницу. Ею она и была Нина еле успевает добежать до раковины, когда ужин выходит из неё, заставляя легкие болезненно сжаться вновь. Когда она лежала на корабле, борясь с юрдой-паремом, она и представить не могла, что совсем скоро вновь захочет испытать то чувство. Потому что его можно было пережить. А это — нет. Безжалостная. Гнилая. Жестокая. Предательница. Дрюсье. Ведьма. Каждую ночь его уста произносили эти слова. С ледяным взглядом, с которым не сравнятся даже берега Фьерды, с привкусом желчи и ненависти, от которой хотелось умереть. И самое худшее, что Нина верила. Она верила в каждый звук, произнесенный им. Она покорно отдавалась в его руки, чувствуя, как кислорода становится меньше с каждой секундой его удушения. С упоением она вкушала эти слова, моля всех Святых, чтобы сон стал явью. Чтобы она умерла тогда, не втягивая его во весь ужас Кеттердама. Только чтобы он жил. Кем еще была Нина, если не предательницей. Ей стоило оставить погибать его в ледяном море. Смерть достойная солдата, дрюскеля. Его тело было бы отдано Джелю, за него молились бы его братья, проклиная гришей в следующую секунду. Но нет. Она позволила ему жить. Влюбила в себя. Как низко было использовать свое обольщение, Зеник. Ты знала, как действуешь на мужчин. Знала, что любой может захотеть тебя, ведь ты такая прекрасная актриса. Но была ли она ею? Не когда они лежали бок о бок в убежище китобоя, согреваясь общим теплом. Не когда придумывали план побега на Блуждающий остров. Не когда ели вафли. В те дни она позабыла о необходимости быть шпионкой, быть той, кем её хотели видеть. Она была беззаботной семнадцатилетней девчонкой-гришом, всерьез решившей, что сможет влюбить в себя дрюскеля. Лучше бы ты играла. Она предала его во второй раз, сдав работорговцам. Его, фьерданца до мозга костей, для которого голое девичье плечо было верхом распущенности. Его, готового предать родную страну, родные обычаи, веру ради нее одной. Стоило ли ей дать ему задушить себя там, в Хеллгейте? Чтобы он наконец нашел свое отмщение и продолжал также люто ненавидеть гришей, как его учили с детства. Они бы нашли новую сердцебитку, а Матиас вернулся бы к Бруму, возможно, получил бы награду за смерть очередной дрюсье. Но Нина продолжала жить, не зная, как ее мимолетные взгляды действуют на его закостеневшее сердце. Как одним появлением она заставляет его, холодного фьерданца, краснеть, как неопытного мальчишку. Не зная, что частичка Матиаса умерла вместе с ней на том корабле, где они вдвоем боролись с паремом. Нина жила, думая, что защищает его, но на деле лишь медленно убивала. Она засыпала, представляя, как они вдвоем плывут в Равку на корабле Штурмхонда. Ее раз за разом отчитывала бы Зоя, но в конце концов она бы взмахнула своими роскошными волосами и пробормотала бы: «Веди своего фьерданца. Я хочу с ним поговорить». И она была бы самой счастливой на земле, когда они ели бы вафли в равкианской забегаловке под четким взором Назяленской, как два провинившихся школьника. Зоя не стала бы расписывать их, потому что это Зоя, но перед церемонией она бы обняла Нину со всей своей материнской любовью, прошептав, что та сделала правильный выбор. Она просыпалась, надеясь, что в следующий раз Матиас убьет ее хотя бы во сне. Он бы ни за что не пал бы от рук неизвестного посреди Кеттердама. Не после того, как пережил ад Хеллгейта, ворвался в Ледовый Двор, считаясь дезертиром, обхитрил Пекку Роллинса и правительство всех стран, считая его собственную. Это она убила его в тот день. Та, которую он клялся защищать даже после смерти, ради которой изменил всего себя. Костяная ведьма медленно отравляла его жизнь, в конце концов сделав очередным оружием в своих руках. Нина, я уже дома. Был ли этот голос в ее голове настоящим Матиасом или галлюцинациям, Нине было еще больнее. Потому что он говорил с ней каждую ночь, заставляя забыться беспамятным сном еще на пару часов. Он убаюкивал, как волчица убаюкивает своих волчат холодной зимой. Благодаря этому голосу она все еще жила в этом мире. С ненавистью и желанием ждала каждую ночь, чтобы вновь и вновь пережить этот ужас, только услышав успокоение. Знакомство с тобой было настоящей катастрофой. Но я каждый день благодарю Джель за эту катастрофу. Мне нужен был катаклизм, чтобы встряхнуться от жизни, которую я знал. Ты была землетрясением, обвалом в горах… Ты не цветочек, ты каждое соцветие в лесу, распускающееся одновременно. Ты — цунами. Ты — панический приступ. Ты потрясаешь. Она не верила в Джель. Не могла верить в святых. Но она верила в низкий бас в ее голове. Я бы ни за что не боролся за жизнь в Хеллгейте, если бы в ней не было тебя, Нина Зеник. Сделай это и ты. Ради меня. Заставь себя двигаться дальше. — Останься. — она просит, стоя на коленях на холодном мокром кафеле, и из ее глаз льются слезы, — Останься со мной до конца. — И даже после, — отвечает он. — Навсегда. Нина просыпается на следующее утро, все еще держа костяные дротики у себя в руках, и через час уже изображает послушную фьерданку, шагая рядом с Ярлом Брумом. Она делает это каждый день, зная, что однажды заставит этого человека вспомнить имя Матиаса Хельвара. Она любила Матиаса больше вафель. Потому что последние вафли, которые она ела, были со вкусом его крови..
17 августа 2021 г. в 01:57