Искорка

— Волче, как ты думаешь, — Олег медленно повернул голову, будто голос Серёжи его чем-то смутил, — А мы смогли бы подружиться, ну, знаешь, в других жизненных обстоятельствах? — Тонкие пальцы поднесли сигарету к губам. Он никогда не любил курить, но сейчас почему-то решил составить Олегу компанию.  — Ты даже с головой своей подружиться не смог. — Олег коротко хохотнул и отвернул голову, уставившись куда-то в серую вату питерского неба. Разумовский поджал губы. Задело. На крыше было ветрено, от чего рыжие локоны постоянно падали на лицо. В воздухе пахло гарью, и она, смешиваясь с привычной питерской сыростью, создавала какой-то аромат беспровестного отчаяния и тотальной безнадёги.  — Думаю, подружились бы. — Сказал Олег после нескольких минут молчания. Серёжа несколько раз моргнул, взгляд расфокусирован — опять о чём-то задумался. Он в тишине вдавил обугленный фильтр в чёрную поверхность крыши, будто она ему что-то сделала. Начинал моросить дождь.  — Мне стало хуже. — Это было сказано шепотом, но почему-то эхом отдалось в голове Олега. Волков и без того заметил. — Этот нацист с российской пропиской, вместо того, чтобы лечить, пичкал меня какой-то дрянью. — Видимо, профессор Рубинштейн настолько ему был противен, что Разумовский даже имени его не мог сказать. — Он говорил, что диссоциативное расстройство личности очень интересное, с научной точки зрения, заболевание, мол, это доказывает, что возможности человеческого мозга куда шире, чем мы привыкли думать. — Он часто задышал, явно вновь погружался в воспоминания. — Он его подкармливал, — в голосе дрожь, — делал сильнее, потому что он оказался интереснее, чем я. — Серёжа сжал кулаки до хруста костяшек. — Я бы тоже полазал в его мозгу, после того, как вскрыл бы его умную башку. — На дне зрачка мелькнуло что-то странное, незнакомое Олегу.  — Он мёртв. — Волков положил руку на плечо, которое заходилось мелкой дрожью. — Всё позади. — Ложь. Ничего не позади. Серёжа всегда был странным, с самого детства, но Волков никогда не обращал на это слишком пристального внимания. Он любил его просто за то, что тот был таким. Разумовский всегда фантазировал, придумывал, в его голове, кажется, ежеминутно рождались какие-то гениальные идеи. Но была у этого и обратная сторона. — Где он сейчас? — Спрашивать о таком было как-то неловко что ли.  — Спит. — Парень повёл плечами, будто ему стало неуютно. — Рядом с тобой он всегда спит. Олег глянул на столп чёрного дыма, который поднимался где-то на границе с горизонтом. «Если так он спит, — думал Волков, — то, как он бодрствует?»  — Почему ты уехал? — в голосе какая-то давно затаённая обида. Разумовский был похож на ребёнка, который ещё ничего не понимал в этой жизни и искренне грустил из-за всяких мелочей. Волков глубоко вдохнул, потому что этот вопрос вскрыл рану, из которой, не переставая, сочился яд вины. Может быть, если бы он не уходил, то ничего этого бы не было? Может быть, он бы, проявив чуть большую внимательность, заметил бы, что Серёжа почти не спит, не выходит из своего пентхауса.  — Я думал, что так смогу найти себя. — Он не сумел посмотреть другу в глаза, опустив свои куда-то в бездну под ногами. — У тебя появилась эта соцсеть, мне казалось, что ты достиг того, чего всегда желал. А я…я был никем, просто ждал тебя дома, пока ты решал все эти заумные дела. — Повисла тишина. Слова не складывались, Олег никогда не умел правильно выражать мысли, привык всё держать в себе и сглатывать комы боли и тревоги. — Я ходил к психологу. — Глаза Серёжи расширились от удивления. — Мне нужно было с кем-то поговорить, а ты выглядел таким счастливым, что я просто не мог грузить тебя своими тараканами. — Хотелось раствориться, просто исчезнуть, чтобы ничего этого не было. — Он сказал мне, что у нас созависимые отношения, что мы не являемся полноценными личностями, потому что…как же это, чёрт, на подсознательном уровне мы блокировали самостоятельность друг друга. — Волков перевёл взгляд на Серёжу, тот смотрел с недоумением. В голубых льдинках глаз читалось нечто болезненное. Ему стало плохо от мысли, что он игнорировал состояние Олега всё то время, что был занят работой. — Серый, я…я просто запутался тогда, не знал, что мне делать со своей жизнью. У меня ничего, кроме тебя и секции по боксу, не было. А ты, ну, начал развиваться, компанию свою строил, а я стоял на месте. Я подумал, что скоро стану тебе не нужен, потому что — кому нужен тупой, неотёсаный мужик, который ничем особым и не отличался? Они снова замолчали. Внутри стало так тяжело, казалось, что рёбра упадут куда-то вниз от тяжести сказанных слов. Серёжа понял, что не он один оказался сломлен, что он всегда паразитировал, забирая у Олега время. Волков казался пуленепробиваемым, стальным. Он был таким заземлённым, что Разумовскому думалось, что он может держаться за него вечность. А оказывается, что у Олега появилась ржавчина на стальных перекрытиях.  — Я не знал, что они тебе отправили этот рапорт. — Плохое оправдание. — Тогда операция сорвалась, нас сдал кто-то. Никто не выжил, меня записали в погибших, а потом, когда уже привезли на базу, врач нашёл у меня пульс. Тогда решили, что хорошо, если я по документам останусь мёртвым, мол, это выгодно сработает для разведки.  — Я дважды тебя терял. — Разумовский свесил ноги, начиная ими болтать, от чего он казался маленьким. Внизу ездили машины, шумели люди. Очередной взрыв разворошил всех живых. — Первый раз, когда увидел рапорт, а потом он притворялся тобой, и когда оказалось, что это лишь его игры, я потерял тебя снова. — Он достал из пачки ещё одну сигарету. Белая рубашка, на которой отпечатались капли крови, стала мокрой от моросящего дождя. Стало холодно, парень начал трястись ещё больше. — А когда ты появился в больнице, я подумал, что это всё снова невзаправду. Я тогда вообще не понимал, что реально, а что нет. — Он закрыл лицо руками, протирая покрасневшие глаза. — Я даже сейчас не уверен, что ты… — Не договорил, слишком страшно стало, что Олег сейчас пропадёт, растворится вместе с влажной дымкой. Он зажмурился, боялся смотреть в бок и никого там не увидеть.  — Я тут. — Приобнял его за плечи. Хотелось защитить, закрыть его ото всех гнусностей этого мира. Жаль, что самое страшное спряталось внутри этой огненной макушки. Разумовский вцепился в его ладони, чувствуя шершавую тёплую кожу, а потом прижался к Олегу всем телом, как маленький ребёнок. Волков не трясся, как будто застыл каменным изваянием.  — Почему я такой? — Он сказал это шёпотом, но Олег всё услышал. — Почему? Разве мы с тобой заслужили это всё? Этот…мерзкий гад, он - это я. Это…что-то вроде защитного механизма. Рубинштейн говорил, что моя личность разделилась на две полярности, мол, смерть родителей так на меня повлияла, а потом ты помогал мне провести границу между чёрным и белым. Я ничего не помню из того, что было, когда он брал управление. — Он всё ещё прижимался к Олегу, так говорить было проще. — После препаратов я стал вспоминать… Я сжёг трёх мальчишек в первом классе, а всё свалили на несчастный случай. В пятом классе, помнишь Гришку, он меня задирал постоянно? Это я его толкнул тогда, а он вниз покатился по этому склону, головой ударился о камень и утонул. — Олег весь сжался, слышать такое невыносимо. Осознание того, что они уже ничего исправят пульсировало в голове. — А помнишь Ленку? Ты с ней встречался в 10-м классе. У них тогда в комнате что-то загорелось, это я им проводку испортил, подумал, что ты с ней навсегда останешься.  — Мы расстались после этого…  — Мне холодно.  — Сейчас подожди немного. — Волков начал рыться в сумке, выудил оттуда кофту и накинул Разумовскому на плечи. — Может мы найдём тебе врача?  — Нет. — В голосе послышалась сталь. Олег вздрогнул, это сказал кто-то другой. — Они все продажные идиоты, которые любят поэкспериментировать. Волков прикрыл глаза. Из-за всех этих разговоров он забыл, зачем привёл сюда Серёжу. Теперь уверенность в правильности своего решения утвердилась в голове. Так лучше будет для них обоих. Дальше только мучения, из которых им не выбраться. Слишком глубоко Серый впал в эту яму безумия, и от того, кого Олег знал всю жизнь остались лишь маленькие крупицы, искорки, которые гаснут под промозглым питерским дождём.  — Нас теперь будут искать. — Волков кивнул в сторону дымящегося здания суда. — Они знают, что это был ты.  — Я…думал над этим. Давай уедем? Всё дело в этом поганом городе, здесь всё пропитано грязью. — Он поднял в голову, и Олегу показалось, что его глаза потемнели. — Давай в Венецию?  — Давай. — Венеция — Питер по-итальянский. От мысли, что Серёжа и там скорее всего начнёт искать справедливость, по спине пробежались мурашки. Дело не в городе. Можно бежать хоть на край света, но от того, что спрятано у тебя внутри, не убежать.  — Где ты был сегодня ночью? — Явно не рядом с ним. И ценой стал ещё один взрыв. Птица ждал, пока Олег уйдёт. Он стал слишком сильным.  — Я встретил женщину, когда шёл из магазина, помог сумки до дома донести. — Серёжа дернулся. — У неё внук в полиции работал, пацан зелёный ещё совсем был. Только из Академии выпустился. На дежурстве был в отделе, когда ты его взорвал. — Разумовский поджал губы. — Я потом в архив пробрался, в общем, не знаю зачем, просто хотел…  — Оценить масштаб катастрофы?  — Там больше двухсот жертв, Серый. Гражданские, кто под замес на улице попал, кто неудачно оказался рядом со зданием, которое взорвалось. Внутри Серёжи что-то зашевелилось, чёрный смоляные щупальца заскользили под рёбрами.  — Это всё неправильно, Серый. Так не должно быть. — Он положил ладони на бледные щёки Разумовского и всматривался в глубину зрачка. — Останови это всё. Давай начнём всё сначала, будто всё это было лишь плохим сном. Я тебе найду врачей, и мы эту тварь из тебя вытравим. Разумовский захохотал, да так незнакомо, что Олег резко одёрнул ладони.  — Вытравим, говоришь? — Он оскалился. — Да только не получится. Он — это я, а я — это он. Мы всегда были вместе, ещё до твоего появления. Хочешь убить меня? Не охота с чудовищем дела иметь? Да только это не я себя таким сделал, а твои эти невинные гражданские, которые меня с грязью мешали всё детство, которые колотили меня до полусмерти и тебя заодно, для компании. Жертвы? Да плевать я на них хотел! Чтобы что-то изменить, сначала нужно что-то сломать, а ломать всегда больно. Эти жалкие бесхребетные даже за себя постоять не могли, а только таились, как тараканы, по квартирам и обсуждали, как у нас всё плохо. А кто действовать будет? Они засоряли собой пространство, ели, пили, тратя драгоценные ресурсы. Если не очистить город от биомусора, который не хуже тех, кто воровал и убивал, то ничего не изменится. Они знали, что происходит, но позволяли издеваться над собой, и это равносильно смертному греху. Это естественный отбор. Разумовский наклонился и оказался так близко, что можно было прочитать его безумие по слогам. Это говорил Птица, голубые глаза затуманились.  — А я тоже биомусор? — спросил Олег, выбивая у Серёжи почву из-под ног. — От меня тоже нужно избавиться? Разумовский потряс головой, рыжие локоны спутались.  — Олег? — он казался испуганным. Не понимая, что случилось, схватился за него, проверяя реален он или нет. На лице растерянность и вина, что не сумел его удержать. — Он был тут? Что случилось? Что он тебе наговорил, ты цел?  — Всё хорошо. — Погладил по голове, поднялся и поцеловал в макушку. — Я его не боюсь. — Мужчина встал, отряхивая штаны. — Я тебя сюда привёл, чтобы сделать сюрприз. — Волков вложил в голос максимальное спокойствие, но на последнем слове дрогнул. — Отвернись. Серёжа кивнул, доверчиво хлопая глазами. Он не допускал даже мысли, что Олег может ему навредить, поэтому без тревоги поворачивался к нему спиной. Волков отошёл назад, наклонился к сумке. Руку положил в карман, и резко дернул молнией, чтобы звук заглушил щелчок предохранителя. Он весь задрожал, наверное, впервые в жизни. Делая это сотни раз, мужчина ни разу не дёрнулся, потому что был убийцей, наёмником, и руки у него тоже по локоть в крови. Нет, он весь в ней, уже захлёбывался. Золотое правило: «Одна пуля — одно тело». Волков боялся, что духа не хватит, но мысль о том, что одна малейшая ошибка, и он сделает только хуже, заставила собраться. Это было неизбежно, нужно было переступить через себя, чтобы сохранить жизни сотням, а может и тысячам. Они слишком травмированы и изуродованы этой жестокой и подлой жизнью, чтобы пытаться что-то исправить. Слишком много ошибок было сделано, и слишком много раз их обоих убивали, чтобы дальше казаться живыми.  — Волче, смотри! — Разумовский был восхищён. Из-за плотных серых туч пробивались щекочущие лучики солнца, окрашивая мир в медовую позолоту. — Надо же, я уже и забыл, как выглядит солнце.  — Да и правда очень красиво. — На секунду он замешкался. Как мог этот человек, который сейчас сидел перед ним, быть убийцей? Он видел лишь рыжего мальчишку из детдома, который любил рисовать и всегда мечтал сделать мир лучше. — В Венеции, наверное, тоже так светит. Нет. Это неправда. Того мальчика больше нет. И это…просто тень того, что от него осталось. Искорка, которая вскоре погаснет, а вместо неё придёт лишь чёрное пламя безумия, которое выжжет всё вокруг.  — Ну, долго тебе ещё? Я уже сгораю от нетерпения.  — Нет. — Олег положил руку ему на плечо. Нужно сделать всё одним рывком, чтобы не позволить мыслям проникнуть в голову, чтобы не видеть. — Закрой глаза и подумай о чём-нибудь хорошем.  — Что за сюрпризы такие странные? Ты мне предложение делать собрался? — Он хотел повернуть голову, но Олег положил руку ему на щёку. Серёжа зажмурился, ему в глаза попал лучик. На свету его волосы как будто светились.  — Доверься мне. — Он ещё раз погладил его по щеке.  — А ты никогда не думал, почему ты Волков, но Серый я. Парадокс получается. Забавно. — Олег не ответил, а лишь хмыкнул. — Я люблю тебя, Волче. — Тихо сказал Серёжа, сам не зная почему. Просто подумал, что это будет кстати.  — И я тебя, искорка.  — Ты меня так только в детстве называл. — Серёжа открыл один глаз, чтобы ещё раз взглянуть на свет. — Всё, я считаю до трёх и поворачиваюсь. — Давай.  — Раз. — Олег сделал глубокий вдох. Один рывок и всё кончится. — Два. — В горле ком, он тоже мельком глянул на солнце. Все же Питер в свете слишком хорош. — Два с половиной. — Протянул Разумовский. Выдох.  — Прости, Серый, нам так будет лучше. — Разумовский успел только сделать маленький вдох, чтобы возмутиться. Воздух разрезал звук двух выстрелов, испуганные птицы послетали с крыш соседних домов, поднимая гомон щебетанием и карканьем. Но через минуту всё снова утихло, и питерская серость, потревоженная такой глупой выходкой затянула округу. Солнце, будто расстроенное, скрылось за складками туч. И погасло. Мрак затянул небо. И больше в этом городе не зажглось ни одной искры.