Последнее лето

Хазан шла босиком на цыпочках, держа в одной руке сумку, а в другой кроссовки. Она очень старалась не шуметь, потому что сон у прокурора был как у кошки: вроде лежит трупешником, можно дергать за лапу и тянуть за хвост, но заскребись мышкой у двери – и не замечаешь, как уже у него в когтях, и он отгрызает тебе голову. В этот раз Хазан подготовилась заранее – Ясин передал ей отмычки, которые она уже опробовала на деле, и даже на всякий случай смазала замок, чтобы не скрипел. Ясин… Как же Хазан повезло, что нашелся Ясин. Когда Синан передал ей телефон – к ее удовольствию, слова «недорогой, можно старый» он проигнорировал – Хазан не знала, кому звонить. Кому она могла верить в этом мире? Нет, она верила Бетюль, Бетюль никогда не пожелала бы ей зла, но она не верила тем, кто вокруг Бетюль, а потому лучшая подруга исключалась. Старая мамина подруга тетя Бинназ? Нет, на месте Безумного Четина Хазан поставила бы слежку именно за ней. Другие мамины и папины старые друзья были или мертвы, или в тюрьме. Хазан мучительно перебирала варианты, отметая один за другим, пока ей наконец не пришла в голову идея. Демирколы. Они никогда не были друзьями мамы. Скорее наоборот. Мама выдавила Рифата Демиркола из Стамбула, но она оставила его в живых, потому что Демирколы не нарушали законов чести. Они просто проиграли, и госпожа Фазилет позволила им мирно удалиться. В Чешме. Это не Измир, но рядом, Хазан это знала, потому что однажды, пару лет назад, в инстаграме наткнулась на Эсму Демиркол. Хазан помнила ее совсем смутно, они почти не общались, когда были маленькими, но Эсма оказалась подписанной на Огюза, парня из их квартала, и порывшись в ее профиле Хазан обнаружила, что их семья теперь живет в Чешме, а фотографий ее брата Ясина ей оказалось достаточно, чтобы заподозрить, что дела семья Демиркол не оставила. Такую машину, какую Ясин светил на каждой второй фотографии, честными делами не заработаешь. Хазан мучительно припоминала все, что помнила о семье Демиркол, и решила рискнуть. Она написала в личку Ясина, и к своей радости, получила ответ. Ответ, над которым она едва не разрыдалась. Ясин выслал ей фотографию. Маленький мальчик держит за руку совсем маленькую девочку. Они оба красиво одеты и причесаны, оба такие красивые, милые и очаровательные, две маленькие куколки. Фотография была сделала в день свадьбы дяди. Демирколы были приглашены, и Ясин весь день играл с малюткой Эдже, и папа с Рифатом Демирколом смеялись, что видимо, им скоро суждено стать сватами, и мама с госпожой Шухрие были раздражены… Им не суждено было стать сватами. Через несколько часов папа был мертв, Эдже была мертва, дядя, его невеста, братец Угур, господин Намык… Хазан тогда казалось, что все, все вокруг нее мертвы, что весь мир умер вокруг нее. Ясин тоже хорошо запомнил тот день, как оказалось. Именно поэтому он ей помог. Хазан опустила сумку и кроссовки у входной двери и еще раз оглянулась. Она прикусила губу, раздумывая, стоит ли ей делать то, что она задумала, но наконец решилась и прошла на кухню. Она оглянулась и посмотрела на стол, на котором все еще стояли бутылка виски и два бокала… *** Вечером Хазан не могла уснуть, хотя старалась изо всех сил – ей нужно было проснуться очень рано, или это было поздно, смотря с какой стороны посмотреть, подумала она, но глаза просто напросто не смыкались. Она слышала, что прокурор уже пришел, слышала, как он гремел посудой на кухне, но все еще не слышала, чтобы он поднялся в свою комнату, и это начало ее беспокоить. Обычно сразу поужинав, он немедленно шел спать. В этот раз было по-другому. В этот раз она не услышала его твердых шагов. Хазан нервно повернулась на другой бок, мучительно прислушиваясь, но он все не поднимался, и Хазан села на кровати, спустив ноги на пол. Она должна была узнать, почему он не ложился спать. Когда она спустилась, он оказался на кухне, в полном одиночестве, он сидел за столом, опустив голову, и перед ним стояла бутылка виски. – Надираешься, прокурор? – Хазан раздраженно передернула плечами, входя в комнату. Она волновалась, а он, как оказалось, просто решил набраться. Бутылку он, само собой, притащил теперь, потому что дома спиртного не было ни капли. Хазан подняла, разглядывая ее. – У тебя губа не дура, прокурор. За этот выпивон ты мог бы неделю питаться. Нет, ты – даже две. – Я на своем здоровье не экономлю, – глухо ответил прокурор, поднимая голову, и Хазан приподняла брови. – Ого, – присвистнула она. – Что это сегодня с тобой? На скуле прокурора красовался приличный синяк. – Я видел сегодня свою мать, – ответил он, и Хазан выпучила глаза. – Спиритический сеанс? – Уточнила она на всякий случай, припоминая, что Кериме Йылдыз как будто бы покоится с миром. – Госпожа Севинч, – ответил прокурор, и Хазан присвистнула. По фоткам у женщины был вполне приличный вид. – Это она тебя так? – Хазан покрутила рукой возле его лица, и Ягыз непонимающе посмотрел на нее. – А, – вдруг вспомнил он, коснувшись щеки. – Нет, это на задержании получилось. – Ты в курсе, что для этого существуют полицейские, знаешь? Прокурорам полагается сидеть в кабинете и раздавать приказы, приведите мне того, приведите мне этого… – Мне нравится работать в поле, – ответил прокурор, но Хазан хмыкнула. – Ты им не веришь, да? Контролируешь, как они выполняют твои приказы, не доверяешь своим людям? Она достала из шкафа еще один бокал и присела напротив него, толкая бокал к нему. Ягыз приподнял брови, но Хазан многозначительно посмотрела на бутылку и опять на него. – Чушь, – сказал он, наливая ей жидкости на два пальца и толкая бокал к ней. – Я им верю, я просто люблю работать в поле. – Ни я тебе не верю, прокурор, ни твои люди тебе не верят. Все думают, что ты носишься по Измиру, потому что следишь за ними. Ягыз опустил бокал, окидывая ее цепким взглядом. – С чего ты взяла? Хазан состроила гримаску. – Они мне сказали. На этот раз скривился прокурор. – Это неправда. Дело не в том, что я им не доверяю… – Но ты не доверяешь… – Хазан перебила его, но Ягыз не дал ей договорить. – … Я всегда работал в поле. Это мой принцип. – Ну да, я помню, ты всегда крутился вокруг моей мамы, как привязанный. Но вот какое дело, прокурор. Людям это не нравится. Ты или им не доверяешь, или показываешь, что им не доверяешь. – Или я просто не люблю сидеть в кабинете. – Прокурор, ты знал, на что подписываешься, когда шел в прокуроры. Ты выучился на сидение в кабинете. Если хотелось экстрима, надо было идти в разведку. У них вот интересно. – Меньше смотри идиотские сериалы, – фыркнул Ягыз. – Парни из разведки вообще из кабинетов не выбираются. Целыми днями пялятся в бумаги. Хазан вздохнула и одним глотком проглотила содержимое бокала. – Ты что, это так не пьют! – Ягыз едва не подскочил, и Хазан ухмыльнулась. – Ну да, твой дорогой виски нужно крутить, нюхать и медленно лакать, смакуя, я в курсе. Какая разница, если результат в итоге одинаков? – Тогда можешь лакать дешевую бормотуху, если для тебя результат важнее процесса. – А ты можешь настраивать против себя легавых, раз для тебя процесс важнее результата, – Хазан на этот раз не стала полагаться на прокурора и подтянула бутылку к себе. – Я не понимаю, почему я вообще с тобой об этом говорю, – пробурчал Ягыз, потирая лицо, и Хазан пожала плечами. – Потому что у тебя никого больше нет? Прозвучало грубо, но честно, и когда прокурор открыл рот, чтобы заспорить, Хазан многозначительно посмотрела по сторонам. Ягыз вздохнул и наполнил свой бокал. – Да, здесь в Измире я один, – мрачно сказал он. – Я чужой в своем родном городе. – Ну, – Хазан скривилась. – Тебя давно здесь не было… Ягыз рассмеялся, крутя перед собой жидкость в бокале, подняв, разглядывая его на свет. Он, как и положено, вдохнул запах, сделал небольшой глоток, покатал виски на языке, глотнул. Ценитель, куда бы деться, сердито подумала Хазан, отпивая из своего бокала. – Я всегда был один в Измире, – вдруг сказал прокурор. – «Мой одинокий мальчик». Хазан приподняла брови, глядя на прокурора, и тот сделал еще один медленный глоток. – Она так всегда меня называла. Моя мать… То есть, госпожа Севинч. «Мой одинокий мальчик». Какая мать скажет такое своему ребенку? – Глупая? – Предположила Хазан, и прокурор хмыкнул. – Неродная, – поправил он. Хазан склонила голову набок. – Поверь мне, прокурор, – протянула она, – даже родная мать может наговорить такое, что потом сто лет вспоминать будешь. Дело ведь не в крови, – она дернула плечом. – Дело в человеке. – Моя родная мать ни за что бы мне такого не сказала, – твердо ответил Ягыз. – Она поддакивала мне в каждом слове, соглашалась со всем, что я говорю, в огонь пошла бы за меня, и не только в огонь…. – Он замолчал, и Хазан посмотрела на него, нахмурившись. – Прокурор, она тебя продала, ты забыл? Ягыз снова коротко хохотнул. – Как такое забудешь, девочка? Как такое забудешь… – Богатенькие купили себе новую игрушку, – резко сказал он после долгого молчания. – Новую куклу взамен сломавшейся. Помнишь, был такой фильм давным-давно, когда мать купила себе маленького робота, а потом у нее появился настоящий ребенок, и она выбросила его в лесу? – Нет, – Хазан покачала головой. – Не видела. – И не смотри, – велел прокурор, качая головой. – Со мной получилось почти также. Родители… Хазым и Севинч поняли, что не полюбили чужого робота, и выбросили его в темном лесу. В фильме у робота был друг, говорящий медведь, странный был фильм… А меня выбросили одного, и я никак не мог понять, почему. «Мой одинокий мальчик». Она говорила, что я выбирал одиночество. Что это я сторонился всех, был ее одиноким сдержанным мальчиком. – Она продолжает врать, Хазан, – Ягыз сказал это после долгого молчания, которое Хазан побоялась прерывать. – Она даже сейчас продолжает врать, мне и самой себе, и всему миру, не знаю. Я не хотел быть одиноким, я не хотел быть сдержанным, это не я отгораживался от них, это они меня отвергали, и я не понимал, за что. За что меня выбросили в темном лесу? Они ведь знали, что я боялся темноты. Он смотрел перед собой, и Хазан не представляла, что он видит. – Я больше не боюсь темноты, я принял ее. Она у меня тут, – он постучал по груди. – Теперь это часть меня. Там, где раньше была любовь к моим родителям. Я вырвал их из сердца, Хазан. – Уверен? – Переспросила она, и Ягыз пожал плечами. – Они мне лгали, Хазан. – Кериме, – снова начал он, наливая себе очередной бокал. – Моя родная мать. Она ни на шаг не отходила от меня. Шла за мной по пятам. Ни на секунду не оставляла меня одного. Была готова на все ради меня. – Что с ней случилось, прокурор? – Хазан не могла скрыть своего любопытства, и лицо Ягыза исказилось в болезненной гримасе. – Она была готова на все, и зашла слишком далеко, Хазан. Я не хочу говорить об этом, хорошо? Хазан пожала плечами, глядя мимо него. – Я тоже боялась темноты, – тихо сказала она. – Когда была маленькой. Мама говорила, что это глупости, и нужно привыкать, что я уже большая, и все это чушь, и что ей просто стыдно за меня. Меня всегда успокаивал папа. Когда было темно, он приходил ко мне, чтобы успокоить. Сказать, что он со мной. Что он спасет меня от темноты. А потом папа умер. И мне пришлось привыкать. Прокурор задумчиво посмотрел на нее, чуть прищурившись. – Ты ведь была там, да? Когда погиб твой отец? – Читал мое дело, да? – Хазан криво улыбнулась. – Была. – Второй бокал она тоже прикончила одним глотком. – Знаешь, что с ними стало, прокурор? С теми, кто убил моих родных. Семья Аксой. Знаешь, что с ними стало? Прокурор покачал головой. – Нет. Он смотрел на нее очень пристально, почти пронзительно, и Хазан усмехнулась ему в ответ. – И я не знаю, прокурор. Никто не знает. Никто не знает, где они и что с ними стало. Никто не знает, что с ними сделала мама. – Хазан посмотрела на него внимательно. – Ты не спрашивал ее, что она сделала с ними? Вы ведь, как бы, работаете теперь вместе? Прокурор долго молча смотрел на нее, прежде чем ответить. – Я не стану у нее об этом спрашивать, Хазан. Знаешь, ты права, – сказал он, наливая себе еще один бокал и на этот раз выпивая его залпом. – Родная мать может быть плохой или глупой. Она может сказать всякое, или наоборот, не сказать. Вопрос ведь не в словах, а в делах. Настоящая мать сделает, горы руками своротит, а ненастоящая будет просто говорить и говорить, и говорить. И не сделает ничего. Жаль, я не подумал об этом раньше. Я бы ей об этом сказал. – Госпожа Севинч, – Хазан уткнулась локтями в стол и положила лицо на руки, глядя на прокурора. – Значит, остался только твой отец… Прости, господин Хазым, – поправилась она, когда он резко посмотрел на нее. – Или есть еще родственники? Кто там следующим подгребет под твои двери. – Тетя Гюзиде, – Ягыз поднялся на ноги и подвинул стул, поправляя его. – Но она раньше жила в Анкаре. – Анкара не край света, прокурор. Значит, и до нее дойдет очередь. Можешь заранее писать речь, как будешь ее хлестать словесно, чтоб потом за стаканчиком не придумывать, как надо было… – Зачем я вообще это с тобой обсуждаю? – Устало спросил прокурор. – Мы об этом уже говорили, потому что у тебя никого больше нет, – Хазан дернула уголком губ. – По крайней мере, здесь, в твоем родном городе. Они ведь все остались в Стамбуле, да? Главный прокурор, тот твой друг-полицейский, твоя бывшая жена… Прокурор, шедший к двери, развернулся так резко, что Хазан не удивилась бы, если бы он вывихнул шею. – Айше, – зачем-то сказал он, и Хазан недоуменно кивнула. – Ну да. – Ясно, – почему-то сказал прокурор, странно глядя на нее. – Ясно. И с этими словами он наконец поднялся по лестнице, направляясь в свою спальню. *** Хазан тяжело вздохнула. На секунду ей вдруг стало неловко. Она оставляла прокурора совсем одного… Но у нее не было другого выбора, решила она. Хазан достала из кармана заранее приготовленное письмо и прикрепила его магнитом к холодильнику. – Вот и закончилась наша история, прокурор, – прошептала она, и направилась к двери.