Прокурор

Он отчётливо помнит, когда сломался. С какого момента позволил себе думать о ней. Всё началось с одного из многочисленных заседаний по слушанию дела Патрика Джейна, члена КБР команды и её близкого друга. Освальдо хорошо знал Терезу и, не взирая на сложности в их отношениях, виной которым в большей степени был Патрик Джейн, очень ценил то, что она делала для Сакраменто. С его точки зрения, старший агент являлась одним из тех сотрудников правоохранительных органов, которые делали свою работу добросовестно, следуя заранее разработанным планам, чёткая организованность которых была полностью её заслугой. Образцовую работу агента значительно подрывал Джейн, который зачастую только мешал, подставляя и вводя в заблуждение всех членов её команды. Он являлся полной противоположностью Терезы. Несмотря на это, их что-то объединяло. Что-то, что заставляло девушку безоговорочно доверяться ему, нередко оказываясь крайней перед вышестоящим начальством. Прокурор был не первый и далеко не последний человек, которого не устраивали провокационные методы небезызвестного консультанта КБР, использующиеся в раскрытии преступлений. Крайне фанатично преследуя личную заинтересованность в убийстве «Красного Джона», позже ставшего известным как шериф Томас Макалистер, консультант ожидаемо оказался на скамье подсудимых. Тем не менее, ему удалось избежать обвинительного приговора ввиду своей исключительной способности убеждать людей. Ардилес сочувствовал его коллеге, исправно приходившей на чуть ли не ежедневное заседание, но совершенно лишённой должной признательности со стороны своего напарника. Он отмечал, как Джейн разговаривал с ней, проявляя характерную несерьёзность вперемешку с заносчивостью, в то время как она искренне волновалась за его судьбу. Именно в тот момент, когда её лицо выражало неподдельную грусть, прокурор стал иначе видеть его черты, заметил контур бледно-розовых пухлых губ, выразительность зелёных глаз, аккуратность носа, чёткость скул, придающих неповторимую индивидуальность. Влюбиться в поступки, в душу, а только после в тело - прекрасно. Наверняка это ключ к бесконечной любви, о которой поётся во всех этих песнях… Быть с ней стало навязчивой мыслью, постоянно преследующей прокурора днём, а ночью рождающей в его голове иллюзорный мир, который каждое утро разрушала безжалостная реальность. И хотя он видел и понимал, что Патрик не заслуживает Терезу, это был и её выбор. Собственные мысли и заблуждения стали для него беспросветным тупиком, а девушка, пошедшая на этот шаг ради ордера - лёгкой мишенью.

***

Тусклый свет из общего зала КБР, проникая в тонкие щёлочки жалюзи, освещает миниатюрную фигуру Терезы, лежащей на столе. Часто и громко дыша, она изо всех сил старается подавлять громкие стоны, памятуя о том, что хоть общий зал на втором этаже не используется ночной сменой, имеется другая всевидящая проблема - Патрик Джейн. Который наверняка, как обычно, борется с бессонницей на чердаке. Пиджак, лежащий под спиной девушки, абсолютно не избавляет от ощущения дискомфорта по вине твёрдой поверхности стола. Но это ощущение так неимоверно сильно перемешивается с множеством других, опьяняющих, почти напрочь подавляющих всякое неудобство, что Лисбон, наконец, фактически привыкнув к объёмному половому органу партнёра, энергично подмахивает ему, упиваясь происходящим. У неё давно не было секса, а такого, чтобы чувствовать каждое головокружительное, вожделенное, неповторимое мгновение не только телом, но и разумом - никогда. «Что это со мной? — звучит смятённый вопрос в мыслях агента, а затем возникает следующий, преисполненный ещё большим смущением, чем предыдущий: — Это… Это что, любовь?» Минует ровно пять минут страстного соития, после которых обоих одновременно накрывает волна бурного оргазма. Тем временем, пока Тереза приходит в себя, параллельно занимаясь мысленным поиском ответов на свои собственные вопросы, Освальдо вдруг начинает осознавать, какой непростительный поступок он совершил, воспользовавшись возникшей ситуацией. Сейчас, когда его плотское желание практически удовлетворено и постепенно стихает, попуская ранее охмелённый разум, он ясно понимает: только Джейн мог догадаться о довольно тщательно скрываемых ото всех чувствах. Этот факт, увы, неминуемо подводит прокурора к подозрению, что, возможно, именно менталист подтолкнул Лисбон к настолько рискованному решению. От этих мрачных предположений становится не по себе, и Ардилес принимает твёрдое решение покинуть кабинет старшего агента до того, как та, наконец, опомнится. Но, едва приступив к одеванию, слышит её тихий, ласковый, крайне нравящийся ему голос: — Как раз хотела попросить тебя, чтобы мы переместились на диван для большего удобства, — выдаёт светящаяся от удовлетворения девушка, приподнимаясь на локтях, а затем, оказавшись в сидячем положении, видит, что на партнёре надеты брюки, и её довольство сменяется полным непониманием, вследствие чего она потерянно задаёт следующий, вполне резонный вопрос: — Освальдо, что происходит? — То, что должно было произойти ещё в самом начале сего события, — не раздумывая, выпаливает прокурор, ощущая, как горечь обиды вперемешку с мучительным стыдом, испытываемых сразу за них двоих, прожигает метафорическую дыру в его солнечном сплетении. — Я ухожу, вот что, — коротко поясняет он. — Но почему? — не унимается Тереза. — Я думала, мы оба хотим этого, разве нет? — с этими словами она, протянув одну из рук к мужчине, ухватывается за свисающую часть ещё не застёгнутого ремня и, потянув на себя, с лёгкостью вынимает его из брючных шлёвок, а затем отбрасывает куда-то вниз, под стол. По едва протрезвевшему разуму Ардилеса ударяет новая волна возбуждения. Но он, проявив не дюжую силу воли, собирает остатки самообладания и, сочтя это единственным выходом, так сказать, попыткой искупить вину за проступок, решает серьёзно поговорить с партнёршей, чтобы, как говорится, родить в разговоре истину, а главное, постараться отыскать, притом для обоих, хоть какое-то оправдание за совершённое. — Ты прекрасно знаешь, что иногда, как бы кому из нас чего-то не хотелось, мы, люди, не должны этого делать, — безрадостно констатирует прокурор, словно подтверждает очередной факт в зале суда. — Ты, Тереза, — продолжает, неотрывно вглядываясь в светло-зелёные глаза, — умная, образованная, смекалистая, лучшая из встречавшихся мне когда-либо спецагентов, — высказанное вызывает слабый румянец на бледных щеках девушки, а её розовые губы изгибаются в с трудом сдерживаемой улыбке. — Теперь, учитывая озвученное мною достаточно точное мнение о тебе, — выдержав недолгую паузу, он, с силой выдохнув, одновременно донельзя страшась и в одинаковой мере желая получить ответ, возможно, способный оправдать произошедшее, задаёт следующий вопрос: — Ответь, почему ты так упрямо хочешь продолжить то, чего мы делать не должны? — У меня встречный вопрос, — ни на секунду не задумываясь, оппонирует Лисбон. — Почему ты остался? Только, будь добр, не говори, что это некое одолжение штату Калифорния, так как я почти уверена, что для тебя это нечто гораздо большее. — Почему ты в этом так уверена? — резко отвечает Освальдо вопросом на вопрос, небезосновательно опасаясь подтвердить свои возникшие ранее неутешительные догадки. — Дай подумать, — игриво, но в тоже время иронично протягивает агент. — До всего этого ты никогда не говорил и ни за что бы не сказал, что определяешь меня как смекалистую, образованную или… — запнувшись, она предпринимает ряд попыток быстро припомнить третье определение, озвученное ей прокурором, но, увы, все они оказываются безуспешными. — Извини, какая я там ещё по твоему мнению? — Умная, — едва слышно напоминает он. — Неважно, — отрезает Тереза, видя, как партнёр по-прежнему, несмотря на состоявшуюся между ними близость, старается вести себя в диалоге холодно, отрешённо, что вызывает в ней непроизвольное желание начать отвечать точно также, но при этом всё-таки пытаться растопить его заиндевевшее сердце, потому что того необъяснимо жаждет внутреннее, до сего дня неведомое ей чувство в глубине её собственного. — Хочешь уйти - уходи. Но помни: всё, что здесь сегодня произошло, мне очень сильно понравилось и является лишь одной из нескольких причин, почему я хотела продлить это, — интригует, вопреки полного отсутствия безоговорочной готовности признать персональную симпатию, испытываемую к собеседнику. Однако она убеждена, что если он сейчас самолично сделает первый шаг, то будет вынужден остаться, а это единственное, чего ей в настоящий момент неутомимо желается. — Одной из нескольких? — приободрившись от услышанного, переспрашивает Ардилес. — Могу я узнать про другие? — У нас обоих есть свои тайны, Освальдо, не так ли? — уклоняясь от ответа, выдаёт она и, перекрестив руки, обхватывает саму себя за плечи, тем самым прикрывая обнажённую грудь. — Если учитывать, что ты до сих пор не поведал мне ни одну из своих, то объясни, почему я должна раскрывать свои? Разговор заходит в тупик, давая прокурору понять, что секреты партнёрши не выведать, оставаясь при этом безмолвным созерцателем, а не активным соучастником. К тому же, он уже и сам поведал свои, причём без чей либо посторонней помощи, негласно, но всё-таки сделал это, когда, оставшись, ввязался в немыслимую авантюру с судьбой и глубокими, искренними чувствами, испытываемыми к старшему агенту КБР, давным-давно сделавшими из него заложника своей собственной тюрьмы внутри некогда объективного разума. Да и что, если это единственный случай, когда он сможет быть с ней настолько откровенным, насколько это вообще возможно, даруя надежду, другими словами, шанс на то, что в конце концов, она сделает встречный шаг, к примеру, этой самой ночью, сразу после того, как они в очередной раз насладятся обществом и телами друг друга. Просто признается, что безумно любит и всегда любила только его, ровно также, как он любит её. Эта порядком дерзкая, но в тоже время невероятно наивная мечта распаляет в нём новое, на этот раз совершенно неконтролируемое желание: прижать сидящую перед ним девушку к груди, бесцеремонно срывать с трепещущих, бледно-розовых губ поцелуи и отвечать на все интересующие её вопросы, абсолютно не думая о неприятных последствиях. Проще говоря, от недавнего раскаяния во вновь помутившемся вследствие нахлынувшего вожделения разуме постепенно остаются лишь малюсенькие клочки, больше неспособные воссоединиться в единый паззл. — Я остался, потому что давно брежу тобой, попеременно гордясь и восторгаясь всем, что ты делаешь, до такой степени, что прямо сейчас, от распирающего моё нутро счастья даже не могу толком вспомнить, сколько, хотя бы приблизительно, раз думал, фантазировал о тебе, твоём потрясающем теле, — торопливым, сбивчивым шёпотом проговаривает мужчина на ухо Терезе, неожиданно для неё оказавшейся в его объятиях. — В своих мыслях я неоднократно раздевал тебя, покрывал поцелуями каждый сантиметр бархатной кожи, всячески изводил, отдаляя кульминацию, ярко представляя себе, как ты сама просишь меня, наконец, покончить с этим, а после вынуждал стонать в унисон. — Освальдо, — возбуждаясь от услышанных только что слов, на выдохе произносит Лисбон, сиюсекундно ощущая, как мужские ладони вновь начинают уверенно бродить по её телу, собирая толпы мурашек, свидетельствующих о жгучем желании продолжения. Ардилес ловит тянущиеся к нему навстречу бледно-розовые губы партнёрши своими, вовлекая обоих в страстный поцелуй, а затем, не разрывая его, с лёгкостью подхватывает девушку под бёдра, перемещается к дивану, стоящему в углу, и опускается на него так, чтобы она оказалась сверху. — Пожалуйста, скажи, что ты моя, — просит он, когда их продолжительный поцелуй наконец-то заканчивается, а взгляды сталкиваются. Тереза, не сдерживая улыбки, приоткрывает рот и шёпотом, почти не слышно, будто всё, что ей сейчас нужно, находится здесь, в этом самом кабинете, изрекает: — Я твоя, Освальдо. Мужчина едва заметно кивает, улыбаясь в ответ, а затем чувствует, как нежные губы прикасаются к его щеке, после шее и вместе с тёплыми пальцами, скользящими вдоль торса, неторопливо подбирающимися к застёжке брюк, заставляют напрочь позабыть о сомнениях и ясно осознать, что этой ночью его уже ничего не остановит.