/flashback/
Сокджин, как можно быстрее, спускался по лестнице вниз, в надежде, что сейчас успеет удрать от Намджуна, который также быстро спускается следом за ним. Со стороны это похоже на старую, добрую игру — догонялки. Только вот, на весёлую игру это совсем не похоже. Ближе к десятому этажу Намджун ускорился и на пролёте между десятым и девятым этажами нагнал его, прижимая к холодной стене. Младший пустил в сторону Сокджина строгий, почти злой, взгляд. — Ты чего там устроил? Вообще с ума сошёл? Джин оттолкнул его, въедаясь в лицо донсента хищным взглядом. — Отстань от меня, Намджун. — он развернулся и спустился на несколько ступенек вниз, когда Джун схватил его за руку и развернул к себе. — Куда ты собрался? — Тебя спросить забыл. — Ты обратно начинаешь? — спросил очень строго, глядя ему в глаза. — А после этих слов будешь говорить, что любишь? — Больше я тебе ничего говорить не буду. — проговорил так же строго, освобождая свою руку из хватки младшего, который после этой фразы будто окаменел. В этот момент он очень испугался. Испугался того, что сейчас Сокджин скажет, что все эти слова о любви, которыми Джин каждый раз пилил его, просто слова. Что ничего он к нему не чувствует. — Мои слова тебя всё равно не переубедят. — сделал шаг вперёд, но остановился и посмотрел на него. — Не держи того, кто тебе на хер не нужен. Только сейчас Намджун увидел в его глазах огромную непроницаемую печаль. Он кричит в глазах. Орёт и просит, чтобы Намджун его остановил. Чтобы не дал ему уйти. Но Намджун лишь молчит. Даёт ему уйти. И Сокджин уходит. И с каждым своим шагом он слышит внутри треск, и ощущает, как внутри что-то надламывается, рушится, осыпается…/end flashback/
Он сам виноват в том, что ушёл. Он был зол, был под влиянием своих эмоций. Он хотел побыть один. А теперь жалеет об этом желании. Очень жалеет, и хочет сейчас вернуться к нему, находиться рядом, молчать, слушать его молчание, а не тишину от его отсутствия. Видеть его. Это всё, что Сокджину сейчас нужно… В квартире Юнги, после того, как все разошлись, наступила мёртвая тишина; никаких звуков, от слова вообще. Ни шороха. Даже на секунду появилось ощущение того, что квартира абсолютно пуста. Но нет. В ней находится двое с разбитыми сердцами, растерзанными душами, с обугленными и израненными телами. Раньше они думали, что лучше слушать тишину от молчания друг друга, чем тишину от отсутствия. Теперь они понимают насколько же сильно они ошибались. Нет ничего хуже молчания. Даже отсутствие режет не так сильно. Эти два человека морально убиты. Похоронены под серым пеплом дотла сгоревшей лжи, которая кислотой разъедала их обоих на протяжении семи лет. А сверху придавили кирпичи внезапно обрушившейся правды, раздавив их. Чонгук сидит в спальной и прожигает белый, в некоторых местах зеркальный, потолок своим взглядом, в котором нет ничего, кроме боли и злости, точивших изнутри, словно черви. В сердце словно снайпер стреляет, каждый раз попадая точно в цель, уничтожая последние живые ниточки, которые итак держатся на соплях из веры и блядской надежды. В душе рвёт всё, что можно было порвать, режет всё, что можно было разрезать, сравнивает с землёй всё, что можно было сравнять, разбивает на осколки, всё что только можно было разбить. Не осталось ничего живого. И это уже никак не исправить. Слишком поздно. А вот Юнги сидит в ванной комнате вместе с пепельницей, пачкой сигарет и той бутылкой соджу, которую так и не смог добить Тэхён. Он смотрит на красный уголёк тлеющей сигареты в его руках, на дым, который лениво поднимается к потолку, нависая там, как слой тумана. Он смотрит на всё это и с каждой секундой чувствует, как он, своими же руками, тушит о своё сердце бычки на половину истлевших сигарет, как зажигалкой опаляет края израненной, изуродованной длинными шрамами, души. Чувствует, как он умирает внутри себя, как частичка его самого корчится в агонии. И это тоже никак не исправить. Слишком поздно. Внутри у обоих парней смешались коктейли из самых отвратных чувств, которые они только могут испытать. У Чонгука это стыд, перед тем, что он рассказал старшим, вина, за столь долгое молчание, грусть, за разбитое сердце Юнги и измученного всей этой нервотрёпкой Хосока. У Юнги это тяжесть предательства, за пустую ненависть к Чонгука, гнев, на Чимина, и в некотором роде на Сокджина, ведь только из-за этих двоих страдают невинные люди, стыд, за каждое слово ненависти к Чонгуку. Если бы они не чувствовали присутствие друг друга, если бы они не знали, что находятся в соседних комнатах, то кричали бы. Кричали, как можно громче и сильнее. До хрипоты, до срыва голоса, до разрыва связок, ведь молчать намного больнее, чем кричать во весь голос. У Юнги нервы на пределе. Выносить это у него уже не хватает сил. Ни у кого не хватит. Он сожалеет. Сожалеет о каждом слове, которое сказал Чонгуку в порыве ненависти и злости. О каждом проклятии. О каждом оскорблении и едком слове. Он будет просить прощение. Будет вымаливать его на коленях, и поймёт, если Чонгук пошлёт его ко всем чертям. Он поднялся с пола и пошёл в комнату, где Чонгук сидел на полу около кровати, закинув голову на матрац, смотря в потолок. Но, как только старший вошёл в комнату, он перевёл взгляд в его сторону. Юнги сел рядом с ним, и аккуратно, взял его за руку. — Прости меня. — шепчет. — За всё, что было. За… — вдруг он почувствовал, как рука младшего высвободилась из плена ладони Юнги. Один палец прижался к губам старшего, давая чёткий и ясный, как день, намёк — молчать. — Нет, Юнги. Не нужно извинений. — убрал палец от его губ. — Всё нормально. — положил голову ему на плечо, аккуратно обнимая. — Как говорил один немецкий нацист: «Чем чудовищнее ложь, тем охотнее в неё верят». — И всё же, прости. — прижал его к себе, как будто боясь, что Чонгука кто-то отнимет, что он не успеет насладится его теплом, не успеет согреться, чтобы потом за пару секунд снова замёрзнуть. — Чонгук, сможешь мне кое-что пообещать? — Нет, хён. Не могу. Я уже давно понял, что мне нельзя давать обещания. Я не могу их выполнять. За всю свою жизнь я выполнил только одно обещание — любить тебя. — тяжело выдохнул. — Я обещал не уходить от тебя. Я ушёл. Я обещал ничего от тебя не скрывать. Я скрыл от тебя всё. Я пообещал не появляться в твоей жизни. А сейчас я здесь… — Ну давай начнём с того, что некоторые обещания ты не выполнил не по своей воле. — Я боюсь, хён. Боюсь, что Чимин снова заберёт меня. Боюсь, что больше не увижу тебя. Ведь, если подумать, то, что мы можем сделать, против него? Он же убийца. Чонгук по факту говорит. Юнги и сам не знает, как они будут выживать. — Ну что поделать, будем как-то вертеться. — запустил ему руку за шею, перебирая пряди его волос. — Нужно верить и пытаться. А иначе, если не верить… — То зачем тогда жить. — продолжил фразу Чонгук. Юнги немного улыбнулся. — Да. Именно. Чонгук словно под кайфом. Это ошеломительное чувство. Юнги сейчас гладит его по голове, чувствуя, как всё тело покрывается до одури приятными мурашками. — Чонгук, сегодня второе декабря. На губах младшего появляется улыбка. Для Чонгука стало приятной неожиданностью, что Юнги до сих пор помнит об этом дне. Второе декабря 2014. В этот день они начали встречаться и в этот день Чонгук окончательно переехал к Юнги. Именно в этот день десять лет назад началась их история, которая к сожалению, продлилась не так долго, как хотелось бы.— Я помню. И что ты предлагаешь? — Давай напьёмся? — предложил старший заглядывая в глаза. Чонгук скромно улыбнулся. — Как всегда? До радуги перед глазами? — Ещё сильнее. Да так, чтобы забыть всё это. — Я согласен, хён… Чимин прошёл в тёмное помещение, разнося гулкий шум собственных шагов, звук которых отскакивал от пустых и холодных стен. За ним тенью зашёл Вон Иль, пробегая глазами по каждому углу и каждой поверхности в этом помещении. — Чимин, объясни мне, на хера ты похитил Хосока? Он же никак не поможет тебе убить Джина и вернуть себе Чонгука. Чимин посмотрел на него и улыбнулся своей сумасшедшей улыбкой. — Кто тебе сказал? Он идеален для этой задачи. — пришёл чуть вперёд. — Хосок — ключ к выполнению моих желаний…/flashback/
— Чимин! — громко позвал Вон Иль, вбегая в кабинет, где уснул Пак. Чимин резко открыл глаза и вскочил с кресла, получая сильную боль в затылке. Он схватился за голову, зажмуривая глаза, и шипя от боли медленно сел в кресло. — Твою мать… Юн Вон Иль! Нахера так орать? Парень подошёл к нему и кинул на стол какие-то бумажки. — Я имею право орать, потому что я единственный кто из вас троих реально работает. Парень посмотрел на него со строгостью и злостью и проговорил холодным, немного злым тоном. — Посмотрите на него. Гений математики, Юн Вон Иль, один раз поработал пока другие спали и сразу возомнил себя тем, кто больше всех работает. — взял в руки те бумаги, которые кинул на стол старший и начал вчитываться в слова. — Что это? Детализация звонков Со Чжуна? — Именно. Посмотри, кому он звонит чаще всего. Чимин глазами находит глазами повторяющийся номер и мгновенно теряется. — Это же номер… — Да. — проговорил, вскидывая руки, опираясь спиной на стену. — Со Чжун — крыса, которая каждый наш шаг докладывает Сокджину. Чимин кинул бумаги на стол и озадаченно посмотрел в пустоту. — Гадёныш. — сквозь зубы. — Нужно что-то делать. — Я нашёл способ уехать в Корею. Нелегально. — Мне похер как. Главное уехать. Вон Иль заглянул ему в глаза. — Ты готов к тому, что тебя могут депортировать и больше никогда не пустить на территорию страны? Чимин задумался на пару мгновений. — «В Корее у меня ничего и никого не осталось, не считая работы, но это не столь важно. Больше мне там ничего не нужно, поэтому похуй.» — он тяжело выдохнул и прошептал. — Готов. — Тогда собирайся. Наш корабль скоро отплывает… В этот момент дверь в комнату открылась дверь и в проёме показался Со Чжун с подносом, на котором стояли три кружки кофе. — Вы уже проснулись? — проговорил с улыбкой на лице. — Я вот нам кофейка принёс. — поставил поднос на стол. Чимин поднялся с кресла и пренебрежительно посмотрел в сторону младшего. — Хон Со Чжун, ты думал, что ты самый хитрый? Думал, что сможешь докладывать всё Сокджину и об этом никто не узнает? Запомни, обхитрить меня не может никто. А вот я могу обхитрить кого угодно. Сзади к нему подошёл Вон Иль, обхватив рукой его шею, начиная душить. Младший сразу попытался высвободиться, начиная сильно бить кулаком по его локтю и предплечью, но бесполезно. — Он на тебе, Вон Иль. Нужно сделать всё чисто. Без каких-либо следов…/end flashback/
— Ничего не понимаю. — проговорил Вон Иль, идя следом за ним. — Как он тебе поможет? Чимин подошёл к спящему на полу Хосоку, присаживаясь на корточки, и проводя пальцем по его подбородку. — Я собираюсь использовать шантаж. А ты не хуже меня знаешь, что шантаж — самая прекрасная сила воздействия. Вон Иль посмотрел на него и присел рядом. — И кого ты будешь шантажировать? — Юн Вон Иль. Я-то думал ты умный. Всё же гений математики, должен быть умным, но ты валенок. Тупой валенок. Парень посмотрел на него и поднялся на ноги. — Чимин, если я не понимаю твоих замудрённых планов, это не значит, что я тупой. Я запутался. — Хосок приведёт ко мне Чонгука и Джина. — повернул голову в его сторону. — Я дам Чонгуку знать о том, что Хосок у меня. Назначу ему встречу, на которую должен явиться он и Сокджин. И поверь мне, они приедут. Сокджин не сможет отказать, потому, что если он не поедет, то упадёт в глазах всех окружающих. Чонгук будет на тебе. Ты должен будешь его забрать. А я буду заниматься Сокджином. — вытащил из пояса нож в кожаном чехле. — Я убью его. Вот этим самым ножом. — Ты в серьёз хочешь его убить? Он же твой родной брат. Родной и единственный. Чимин поднялся на ноги и посмотрел ему в глаза. — Если бы ты знал, что он сделал, у тебя бы язык не повернулся мне такое сказать. — Так. Ладно. Молчу. Ты же всегда глух к чужим словам. — провёл ладонью по своим волосам, тяжело выдыхая. — А что потом ты будешь делать с Хосоком? Отпустишь его? — А нахуя он мне нужен? Конечно отпущу. — улыбнулся своим мыслям. — Нет, есть конечно вариант убить его, но я не собираюсь марать свои руки в его крови… Что делать, когда сердце разбивается на части? Если какое-то лекарство, чтобы не чувствовать боль от каждого воспоминания? Это вопросы, на которые Тэхён не может дать ответа. К нему много раз приходили его друзья и спрашивали, как выжить в этом пиздеце, но он ничего не мог ответить. Он не понимал, как можно любить кого-то настолько сильно, что без него даже жить не хочется. Зачем добивать себя разными депрессивными песнями, в которых каждое слово бьёт по старым ранам. Сегодня он понял. Понял, потому что испытал это всё на себе. Тяжело осознавать, что ты не можешь быть с тем, кого любишь. Из дома Юнги он сразу же поехал домой. Сразу же сел в машину, пряча все свои чувства от внешнего мира. Чтобы только в своём отражении в зеркале заднего вида видеть, как жизнь гаснет в его глазах, видеть, как боль заполняет всё внутри него. Он даже не замечает, как он доехал до собственного дома. Не замечает, как выходит из машины и не понимает, как так быстро оказывается дома. Он словно провалился куда-то, словно отключился от мира. Молчаливый холод стен родной квартиры настолько сильно обжигает Тэхёна, что хочется бежать отсюда не оглядываясь. А в добавок ко всему ещё и орать, отбиваясь от невидимых преследователей. Только вот переступая через себя, он стягивает надоевшую обувь, снимает с плеч куртку и медленно, еле волоча ноги проходит в кухню. Он снова хватается за бутылку. Снова прикасается к её горлышку, делая несколько больших глотков, ведь это единственное, что сейчас помогает ему справиться с тем, что у него внутри. Всё это нужно. Нужно было для того, чтобы начать ненавидеть. Но не себя и свои чувства, а Хосока, потому что, лишь похоронив собственные чувства, можно отпустить того, кого любишь. Так однажды сказал Юнги. Сказал, а потом добавил: «Только вот не каждую любовь можно похоронить». И ведь так и есть. Но Тэхён всё же надеется, что у него получится. Получится возненавидеть и забыть, стереть его из собственной памяти раз и навсегда и больше никогда о нём не вспоминать. Он садится за стол и смотрит в окно, ухмыляясь своим мыслям. Только вот ухмылка почти сразу расползается до широкой, но печальной, улыбки, а еле слышный смешок превращается в заливистый, истерический смех. Смех, на грани крика, плача. На грани отчаяния, которое борется с слабой надеждой. С появлением Чонгука у Тэхёна в голове промелькнула одна мысль, превратившаяся в слабую секундную надежду. Надежда на то, что Чонгук вернётся к Юнги и их отношения с Хосоком наконец-то закончатся, но этого не произойдёт. Юнги бы не простил Чонгука, а теперь, когда вся правда раскрылась, Тэхён понимает, что даже тень этой надежды не следовало допускать. И за эту кошмарную, просто чудовищную ошибку, Тэхён сейчас расплачивается остатками нервной системы. Он закидывает голову назад, сильно ударяясь затылком о спинку стула. Бьёт кулаком по столу, не имея возможности остановиться. Смех перерастает в громкий крик. Он падает со стула на пол, начиная сильно бить кулаком по паркету, прижимаясь к холодной поверхности лбом. — Ненавижу тебя… — еле выдавливает Тэхён, сквозь стиснутые зубы. Но сразу после этой фразы вновь начинает смеяться. Ведь Тэхён даже сейчас, когда мозги набекрень чётко понимает, что врёт себе. В очередной раз себе врёт, хотя всегда говорил, что врать себе бесполезное, глупое занятие. И вперемешку со смехом проговаривает: — Люблю тебя, Хосок. Люблю… После заката, после того, как все эмоции от разговора с парнями немного притупились, Юнги и Чонгук отправились на студию рэперов. Отправились они туда, естественно не с пустыми руками, а с огромным запасом алкоголя, ведь сегодняшнюю ночь они решили прожечь самым прекрасным способом: в компании друг друга, соджу, вина и музыки. Романтика. По-другому не назовёшь. Дверь открывается и перед парнями возникает вид на кабинет, в котором лёгкой занавеской повисает полумрак. Свет дают только зажигающиеся повсюду фонари, и красно-розовое небо, дающее тёплый, тусклый свет. В голове у Чонгука мгновенно появляются картинки прямиком из прошлого. Как они сидели здесь по ночам, как Юнги учил Чонгука играть на этом пианино, и что здесь происходило после этого. Различных воспоминаний много, и все они отзываются в его сердце точечной болью. — Здесь ничего не изменилось. Вообще ничего. — с ностальгией в голосе проговорил младший, проходя внутрь, завязывая свои длинные волосы в не высокий хвостик, из которого сразу выпало пару прядей. — Да. Здесь всё осталось на своих местах. — проговорил Юнги, ставя пакет с алкоголем на пол, внимательно наблюдая за младшим, который осматривает каждый угол, бегая глазами по сторонам. Он похож на невинного ребёнка, которым всегда был в его глазах. И всё равно, то что время берёт своё. Всё равно на то, что время оставляет свои следы на его лице, на то, что в его глазах уже не горит тот самый огонёк. Это всего лишь неважные детали. — Юнги, ты чего? — неожиданно спросил Чонгук, вырывая Юнги из собственных мыслей. Он поймал на себе этот странный взгляд старшего, в которым было слишком много противоречивых эмоций. Юнги резко отвёл взгляд на пакет с алкоголем. — Пошли выпьем? Чонгук рассмеялся, направляясь за старшим. — Пошли. С чего начнём? Юнги улыбнулся, доставая из пакета чёрную бутылку. — Пьют на повышение градуса, поэтому лучше начать с вина. — он поставил бутылку на стол. — Ты помнишь где бокалы? — Конечно. — быстренько подбежал к небольшому шкафчику и достал два блестящих, без единого развода, бокала. Юнги медленно разлил содержимое бутылки по бокалам, протягивая один из них младшему. — За что выпьем? — За то, что мы здесь. — сказал, заглянув ему в глаза. Раздался приятный звук соприкосновения двух бокалов. Пару глотков этого напитка, пронеслись по горлу с горечью, свойственной вину, оставляя мягкое, приятное и сладкое послевкусие. Внутри всё обдало теплом алкоголя, которое медленно, словно тягучая нега, разлилось по телу. Алкоголь снимает напряжение, которое повисло между ними уже достаточно давно. Вино помогает расслабится, от чего даже дышать становится легче. Ровном счётом после третьего бокала пошли разговоры обо всём что было. Какие-то воспоминания с того времени, когда они ещё не были парой. Когда они были друзьями. Юнги и Чонгук прекрасно понимают, что их бывшие отношения лучше не затрагивать, ведь лучше от этого не будет ни старшему, ни младшему. Зачем им обоим вспоминать то, о чём помнить нельзя? Именно поэтому они сейчас нацепили на себя маски старых добрых друзей, которые не виделись лет десять, которые решили просто вместе встретится, поговорить, выпить. И если не брать в счёт то, что актёры из них просто ужасные, то можно сказать, что они «очень хорошие друзья». Дураки. Кого они пытаются обмануть? Себя? Или друг друга? Неужели они совсем не замечают тех совсем не дружеских взглядов, которые они пускают в друг друга? Неужели они не чувствуют этих «совершенно случайных прикосновений»? Если так и есть, то это пиздец. — Юнги-хён, а как так получилось, что ты и с Хосоком? — совершено неожиданно спросил Чонгук, заглядывая в глаза старшего и вдыхая дым сигареты, которая была в руках Юнги. Старший перевёл на него взгляд, а потом снова опустил, глядя тлеющую сигарету в своих руках. — Жизнь так сложилась. — сказал тихо, но в голосе проскользнули нотки стыда. — И всё же ответь. — проговорил также тихо. — Когда ты исчез, он был рядом, как и Тэхён с Намджуном. Даже один раз из петли меня вытащил, — проговорил с грустной улыбкой. — а потом мы перестали общаться. Не виделись, ничего не знали друг о друге. У каждого из нас были свои проблемы. — проговорил с тяжелым выдохом, потому что не хотел рассказывать дальше. Ну не нужно Чонгуку знать об этих отношениях. Вообще никак не нужно. — Потом я попросил его о встрече. Мы немного поговорили, и он не захотел оставлять меня одного, поэтому мы поехали ко мне. А на следующее утро… я — Юнги замялся и отвернул голову в сторону, прижимая сигарету к своим губам. Он не хочет вспоминать подробности всего того, что между ними произошло. У него нет отвращения к этим воспоминаниям. Нет и не может быть. Но забыть он об этом хочет. — … я поцеловал его, а он предложил начать встречаться. Начать чисто потому, что мы не можем быть с теми, кого любим. У нас были чувства к друг другу, но далеко не любовь. И тогда мы заключили что-то на подобии договора. Решили, что будем вместе до тех пор, пока не встретим того, кого сможем полюбить. — зажмурил глаза. — После встречи с тобой на обрыве, когда я вернулся домой, мне было очень плохо. И Хосоку также. Его тогда позвали на свадьбу того парня, которого Хосок любил. Ну и…– снова тяжело выдохнул, потому что язык не поворачивался произнести. — … короче, переспали мы. А потом авария. И твоя «смерть». Мне пришлось сказать Хосоку о твоей смерти. И мы заключили второй договор. Жить ради друг друга. А наши отношения на этом закончились. — затушил окурок в пепельнице, которая стояла рядом с ним. Чонгук не смог ничего сказать. Не смог потому, что не знал, что говорить. Он резко понял, что зря спросил его об этом. — Прости, хён. — почти шёпотом. — Я… я не должен был… — Забей, Гуки. Всё нормально. — посмотрел на него и чуть улыбнулся. Старший поднялся на ноги и, немного шатаясь, подошёл к пианино, стоящему у стены. — Помнишь, чему я тебя учил? — спросил Юнги, открыв крышку пианино и пробегая пальцами по некоторым клавишам. На губах Чонгука появилась улыбка. — Плюс минус. — он подошёл ближе, зажимая одну из деревянных клавиш, которая сразу выдала звонкий высокий звук. — Ничего страшного. — Юнги тоже улыбнулся, наблюдая за тем, как Чонгук дрожащими пальцами прикасается к некоторым клавишам. Его пальцы аккуратно зажали первую ноту, выдавая немного не уверенный звук. Потом вторую, которая была на тон выше нужной и Юнги это сразу услышал. — Нет, хён, я так не могу. Давай ты сыграешь, а я попробую повторить. — Хорошо. — А ты можешь сыграть мне её полностью? — неожиданно спрашивает Чонгук. Юнги зажмуривает глаза, немного отворачиваясь от младшего. Он-то может. Вообще без проблем. Только вот нужно ли это? Юнги помнит, насколько сильно эта песня бьёт его, как много воспоминаний с ней связанно. Помнит, что эту песню нужно играть только тогда, когда он находится в полном одиночестве, с истерзанной душой, и невыносимым желанием сдохнуть. Только тогда нужно её играть, ведь она его спасает, ведь она возвращает его к жизни. И Юнги чётко головой понимает, что сейчас, как только он начнёт играть, его будет расщипывать на атомы, прожигать душу и сердце. И не только ему. Чонгуку тоже будет не легче от тех воспоминаний, которые откроются с первой нотой. — Могу. В воздухе растворяется первый аккорд, от которого у Чонгука сразу бегут мурашки. Именно от этого его кинуло в дрожь. В его голове словно по щелчку пальцев всплыли воспоминания того, как Юнги учил его, как терпеливо слушал лажу из-под его пальцев и как раз за разом показывал нужные клавиши. Как вновь и вновь объяснял где «до», а где «си». Только вот сейчас, в тот момент, когда, казалось бы, нужно внимательно смотреть за тем, на какие клавиши нажимает старший, Чонгук не смог на этом сосредоточиться. Он смотрел только на Юнги. На его лицо, на его губы, которые произносят какие-то неразборчивые, не слышимые слова, на ресницы, которые чуть подрагивают, как он сам чуть раскачивается, и кивает головой, чтобы попадать в ритм, и растворяется в нём как сахар в кружке чая. Его притягивает это лицо, эти губы, которые так маняще что-то шепчут, привлекают эти волосы, в которых Чонгук хочет запутаться, привлекают два чёрных уголька его глаз, в которых Чонгук не против и утонуть. Его просто привлекает Юнги. Каждая часть его тела. Его сосредоточенное лицо. Вот, что было для него самым важным в этот момент, потому что нет ничего в этом мире красивее, чем увлечённый каким-то делом Юнги. Ну не создали ещё ничего красивее. Только он может выглядеть в этот момент и мило, и сексуально. Эту магию Чонгук никогда не мог понять, и похоже не поймёт, потому что не дано. Сам Юнги тоже не смотрел на клавиши. Ему это не нужно. За все эти семь лет Юнги уже настолько выучил эту песню, что может играть даже с завязанными глазами. Ведь он сам эту песню написал. Он медленно прикрывает глаза, пряча за веками всё то, что происходит вокруг. Ведь закрытыми глазами можно увидеть намного больше. Этими закрытыми глазами, мог заглянуть настолько далеко вперёд, насколько никто и никогда не сможет посмотреть с открытыми глазами. В этот момент он был где-то не здесь. Он был на обрыве вместе с Чонгуком, смотрел на волны, ощущая тёплый ветер, который играет с их волосами. Он сидел у себя на балконе, смотря на красивый ярко-рыжий закат, который своим светом освещал всё вокруг. Где угодно, но только не здесь. Но, когда его пальцы зажимают последний аккорд, его губы не дрогнули в улыбке, как это было обычно. Его глаза не загорелись радостным огоньком, а лишь отразили в себе ужасную печаль и боль, которая сейчас совершенно не уместна. В этих глазах вообще не должны были отражаться такие чувства. Это мелодия нажала на больное, проехалась по только что более-менее зажившим ранам. Ведь именно за этим пианино, вместе с этой мелодией Юнги пытался забыть Чонгука, возненавидеть, но каждый раз всё было понапрасну. Он тяжело, даже болезненно выдохнул и тихо проговорил: — Ну что? Вспомнил? — его голос звучал грустно. В нём уже не играли живые нотки, которые были до этого. — Хён, сыграй мне ещё что-нибудь. Ты же знаешь, я очень люблю смотреть на то как ты играешь. Юнги развернул голову в его сторону, печально заглядывая в его глаза. — А что тебе сыграть? Парень задумался, но ненадолго. Ему в голову пришла песня, его любимая песня, которую Чонгук любил бы ещё сильнее, если бы не знал, что эта песня написана как послание для него. — Сыграй мне «You my tear». Помнишь? Та песня на… — Помню. И это «помню» очень сильно ударило по Чонгуку, ведь это слово прозвучало из уст Юнги с такой тоской и сожалением, что сердце пропускает удар. Хотя, с одной стороны Чонгук может понять, почему это воспоминание для него так болезненно, ведь Чонгук сам не может вспоминать этот момент без боли. Момент их встречи впервые за четыре года. И по Юнги это ударило. Ни столько слово, сколько сам факт того, что он действительно помнит, хранит и дорожит этим воспоминанием. Ведь та боль, которую он испытал тогда, ничто, по сравнению с тем, что он чувствовал до и после этого. Парень развернулся к клавишам, прокручивая у себя в голове первые ноты той мелодии, которую стал ненавидеть сразу после написания. Он зажал первую ноту, а следом и вторую. По сердцу будто ножом проехались. Медленно, тягуче и как можно больнее. Это было сигналом. Сигналом к тому, что дальше заходить не нужно. Нужно прекратить играть и не изводить ни себя, ни Чонгука. Только вот Юнги проигнорировал этот сигнал, устремляя взгляд в потолок. Третья и четвёртая нота. Они оказались намного больнее первых. Ощущение такое, будто Юнги в мясорубке провернули. Живьём. Будто ему в голову вонзили длинный стальной штырь. Со всей силы, не жалея ни капли. Это второй сигнал. Через боль, Юнги сам до себя пытается донести то, что если он не закончит сейчас, то дальше будет хуже. Только вот Юнги сам себя игнорирует. Пятая и шестая нота. Они просто добили. Казалось, что его просто заживо сожгли. Или тело не тронули, а душу просто на просто вынули и разорвали. Но Юнги знает, дальше будет легче. Не так противно. Не так больно. Не так тяжело. Но совершенно неожиданно Юнги начинает осознавать, что он не помнит ни одного аккорда. Даже голосовую партию помнит не везде. Он пытался подобрать на слух, но тщетно. Он просто не помнит. Видимо, время всё-таки взяло своё. Сколько лет назад он играл эту песню на пианино? Года три назад? Или тогда, когда сочинял? Не помнит. Не знает. — Блин. Не помню. — сделал ещё пару попыток подобрать аккорд, но ничего не вышло. Этот дрянной аккорд просто не хотел подбираться. Или Юнги не хотел его подбирать, а лишь делал вид, что не помнит. Не важно. — Чонгук, там в ящике лежат ноты. Найди там эту песню и принеси мне этот листок. Он открыл один из ящиков и заметил в них кучу измятых листов, на которых виднелись буквы, написанные корявым подчерком, зачёркнутые и перечёркнутые слова и строчки. Чонгук везде узнает этот подчерк. Это подчерк Юнги. Он взял пару листков в руки бегая глазами по строчкам. Это стихи. Стихи, которые сочинял Юнги. Чонгук помнит, как Юнги не любит, когда кто-то трогает его стихи, только вот Чонгука пересиливает любопытство и именно поэтому он не может остановиться. Он опускает глаза в листок и начинает читать их содержимое. — «Прости. уже пора забыть. А я по-прежнему храню, Всё, что пора бы отпустить, Ведь я тебя ещё люблю. Мне долгих лет тех не забыть, Когда с тобою быть хотел. И каждый раз прошу простить. Ведь я, наверно, надоел. Я не забыл, но я простил, Ведь это всё, что я могу. Тебя давно я отпустил, Хотя себе я в этом лгу. Прости, уже пора забыть. Пора закончить так страдать. Пора к тебе уже остыть. Пора тебя не узнавать. Тебя исчезнуть вновь прошу, Вновь попрошу за всё прощенье. Прости. Сейчас я допишу К тебе последнее стихотворенье.» Его глаза с каждой прочитанной строчкой расширяются от шока. Чонгук прекрасно понимает в какой период Юнги писал эти стихи и прекрасно понимает кому они посвящены, и от этого ему становится до безумия больно. Он быстро глянул на Юнги, который по-прежнему сидит к нему спиной за пианино и пытается, подобрать нужный ему аккорд, и его взяла страшная тоска. Он ничего не забыл, хотя очень хорошо врёт. Даже Чонгук поверил в то, что он и забыл, и разлюбил, только вот себя он похоже так и не смог заставить поверить в эту ложь. И вряд ли уже сможет. Чонгук повернул голову в сторону шкафа укладывая туда листы, но совершенно неожиданно его притянул к себе ещё один листок, на котором было стихотворение побольше. И называлось оно… «Ему» … Юнги заметил, что младший как-то притих и поэтому повернулся в его сторону, чтобы посмотреть, что он делает. Но увидел он не совсем то, что ожидал. Чонгук стоял рядом с небольшим шкафчиком и внимательно вчитывался в его рукописи. Почему он сразу понял, что в его? Потому что именно в этом шкафу Тэхён и Намджун держат все те стихи, которые Юнги писал на эмоциях, а потом выкидывал. — Чонгук! — громко и строго позвал его, но младший даже внимания не обратил на этот зов. Он продолжил вчитываться в буквы, накарябанные на этом листе. Юнги быстро подошёл к нему, желая выхватить этот листок из рук Чонгука, но совершенно неожиданно для себя самого Чонгук начал читать в слух: — А хочешь признаюсь? Я снова не спал. Я снова сидел и тебя вспоминал. Глупо, наверное, но это факт. Без тебя моё сердце бьётся не в такт. Честно признаться? Я снова курил. И в тысячный раз тебе я звонил. На что я надеюсь? На твой ответ? Ведь в жизни твоей меня уже нет. Я правду скажу. Я снова страдал. Снова тебя средь прохожих искал. И снова, и снова. И так без конца Искал я черты твоего лица. Я врать не смогу. Я снова бухал. Я снова держу в руках виски бокал. Мне больно и плохо, но я не один. Теперь одиночество мой господин. Я пьяным под утро из бара уйду. По улицам мёртвым домой я пойду. Смотрю сонным взглядом на красный рассвет, Вдыхая лишь дым своих сигарет. Сказать тебе правду? Я умер тогда, Когда ты из дома исчез без следа. И с тех самых пор я живу как в аду Каждый свой день прибывая в бреду. Я мчался по городу в поисках глаз. Но лишь обжигался множество раз. А я ведь всё ещё жду. Как дурак, Ведь если признаться, без тебя мне никак. Тебе я скажу ничего не тая, Бессмысленна стала жизнь без тебя. С ума я схожу от пьяной тоски, Которая сжала меня в тиски. Я очень скучаю по тем временам, Когда мы делили кровать пополам, Когда мы бродили с тобой по ночам, С головой отдаваясь различным мечтам. А теперь… Всё теперь по-другому. Стало так холодно. Так по чужому. Я сижу. Я кричу. Мне очень обидно. А в глазах моих этого снова не видно… — дочитав последние строчки этого стихотворения, Чонгук медленно перевёл взгляд на Юнги. Чего только сейчас не отражали его глаза? И злость, и стыд, и боль, и сожаление, и желание просто провалиться под землю. Его руки сжимаются в кулаки. Он не может выстоять под пытливым взглядом младшего. Это слишком тяжело. Именно поэтому он отводит глаза в сторону, чувствуя, что прямо сейчас хочет сгореть от стыда. Да, ему действительно стыдно, что из всех стихов, которые лежат забытыми бумажками в этом шкафу, Чонгук прочёл именно это. Стыдно, что он не избавился от него. Не выкинул, не сжёг, в конце концов не разорвал. Стыдно теперь стоять перед Чонгуком и не знать, что делать и куда спрятаться от его глаз, которые просто прожигают его. Чонгук потерянным взглядом смотрит на автора этого стиха. Он теряется в собственных мыслях. Теряется и не может охватить, переварить, уложить в своей голове прочитанные слова. — Юнги… — старший мгновенно выхватил листок из его рук в очередной раз скомкав, выкинул куда-то в сторону. — Зачем ты его выкинул? — Это худшее, что я писал. Прям самое худшее, потому что его я писал, когда был в запое. Чонгук подошёл к нему и прикоснулся к его щекам своими ладонями. — Не смей так говорить. Ты… — Не надо, Чонгук. — проговорил, отворачиваясь от Чонгука. Он хотел уйти на другой конец комнаты и покурить, чтобы немного остыть и скинуть с себя тот стыд, который теперь не даёт смотреть Чонгуку в глаза, только Чонгук этого желания не разделял. Как только Юнги сделал шаг в сторону от него, Чонгук схватил его за руку, разворачивая его к себе лицом, прикасаясь к его губам, целуя с напором, буквально умоляя Юнги ответить. Ему ужасно паршиво от осознания того, что Юнги настолько сильно страдал. Ведь Чонгук как никто другой знает о том, что все свои стихи и песни Юнги пишет, полагаясь только на прожитое, на то, что пропустил через себя. И если ему пришло в голову написать такое, ещё и на пьяную голову, то там всё действительно было плохо. Ведь всё что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. В одну секунду у Юнги из-под ног ушла земля. Он не в коем случае не думал, что до такого дойдёт. Даже подумать не мог о том, что Чонгук совершит такую кошмарную ошибку, от которой будет больнее, чем от кинжала, пущенного в спину. Он не может ответить, не может обнять. Но сейчас именно в это мгновение, он чувствует себя ужасно слабым. Чувствует себя ужасно от того, что показал свою слабину. — Чонгук… не надо. — тихо проговаривает Юнги, немного отстраняясь от него. Но Чонгук будто не слышит. Он зарывается пальцами в его волосы, прижимая его к себе ближе, не позволяя ни отстраниться, ни уйти. — Я люблю тебя, Юнги. — шепчет он, целуя эти сладкие губы, даже не подозревая о том, насколько сильно он ранит Юнги этими словами. Ведь нет ничего больней, чем любовь, у которой нет права на существование. Ведь нет ничего больнее, чем любить того, с кем вместе ты быть не сможешь. — Ты ведь и сам это знаешь. — прижался к нему лбом. — Знаешь, что я всё так же тебя люблю. Да. Юнги знает. Как никто другой знает и понимает. Хотя лучше бы не знал. И не понимал. Ведь сейчас этого не нужно. Сейчас всё это нужно оставить позади. В воспоминаниях. Чонгуку нельзя любить Юнги. А Юнги нельзя любить Чонгука. Теперь они либо друзья, либо чужие люди. Третьего варианта нет и быть не может. — Хватит, Чонгук. Прошлого не вернуть. — проговорил, отходя от него в сторону импровизированного стола. Он сразу схватился за одну из бутылок водки, припадая к горлышку, ведь только это сейчас сможет его остудить. Чонгук смотрит на него потерянными глазами. Ему больно от этих слов, но в то же время он понимает, что Юнги прав. Ведь назад ничего вернуться не сможет. — Ты прав. Но всё же… — Никаких «всё же», Чонгук. — строго проговорил Юнги, опираясь ладонями на стол. — Мы стали чужими людьми. Мы даже находиться рядом не должны. — Забей на это, хён. — проговорил, медленно приближаясь к нему. — Я просто хочу быть рядом с тобой, пока у меня есть такая возможность. Я не хочу, чтобы мы каждый раз вели себя, как чужие, ведь это далеко не так. — Чонгук… Младший подошёл к нему в плотную, заглядывая в глаза. — Юнги, давай не будем возводить те рамки, которых для нас не должно существовать. — провёл ладонью по его щеке. И Юнги сдаётся. Он резко впивается в чужие губы, прижимая Чонгука к себе за талию. У младшего шок. Шок. Изумление. Смятение. Ступор. Растерянность. Оцепенение. Непонимание. Ахуй, в конце концов. Он даже представить не мог, что всё повернётся так. Ему хватило пару секунд, чтобы понять, что сейчас сделал Юнги, чтобы понять одну вещь: лучше бы Юнги оттолкнул. Он запустил ладонь в его волосы, прижимая его к себе, как можно сильнее, не терпя между ними расстояния. Старший целует глубоко, проникая языком в свой личный рай. Все поцелуи жадные, страстные, как будто бы они боятся, что не успеют насладиться друг другом, не успеют насытиться, надышаться. Это их личное безумие, которое однажды сведёт их с ума. Каждое их движение из неуверенных перерастают в нежные и развратные. Они пробуждают воспоминания о каждой жаркой ночи, о каждом приятном пробуждении, о каждом поцелуе. Обо всём. Руки Чонгука начали расстёгивать пуговицы на чёрной рубашке, проводя ладонью по открывающимся плечам, чувствуя жар его кожи, напряжение во всём теле. Юнги хочет прекратить всё это, пытается отстраниться от него, но почему-то вся эта извечная война желаний и здравого смысла происходит только в его голове, а на деле он телом уже прижимает его к столу, который сразу немного подвинулся, из-за веса двух тел, которые опираются на него. Чонгук быстро сориентировался и, не разрывая поцелуй, подвинул все бутылки, которые стояли сзади него, а Юнги сразу посадил его на гладкую поверхность, размещая руки на талии младшего. Чонгук расстегнул последнюю пуговицу на рубашке старшего, отбрасывая её куда-то в сторону, как ненужную тряпку, проводя ладонями по спине Юнги, охватывая ногами и прижимая к себе, как можно ближе. Абсолютно неожиданно в кармане джинс Чонгука завибрировал телефон, уведомляя о каком-то сообщении. Чонгук сначала не обратил на это внимания, но, когда сообщения стали приходить с перерывами в пять секунд, их обоих это начало напрягать. Юнги немного отстранился от его губ, имея огромное желание прикоснуться к ним снова, и заглянул в глаза. — Чонгук, посмотри кто это. Может что-то важное. Юнги тут несомненно прав, посмотреть нужно, но так не хочется. Чонгук прекрасно понимает, что случилось что-то серьёзное, и из-за этого им сто процентов придётся отсюда уехать. Вытащив телефон из кармана, Чонгук быстро глянул на экран телефона и увидел то, к чему он не был готов, то что надеялся никогда в жизни не увидеть, то чего больше всего боялся. — Что за… Юнги посмотрел на него непонимающе. — Что случилось? Чонгук соскочил со стола и помчался в сторону двери, немного шатаясь. — Юнги, уезжай домой. Я вернусь к утру. — поговорил и скрылся за дверью…/flashback/
Хосок открыл дверь из подъезда, чуть ли, не горя от злости. Можно сказать, с уверенностью, поднеси к нему сейчас горящую спичку, он вспыхнет от гнева, ведь он зол на всех. На Чонгука, за то, что не рассказал ему всего этого раньше, за то, что он так долго молчал и так долго терпел. На себя, за то, что не понял всего этого раньше, за то, что обвинял Чонгука просто так. На Юнги, за то, что он не смог разглядеть боль Чонгука, за то, что не смог спасти его от этого кошмара. Зол на Тэхёна, за то, что в такой тяжёлый для него момент он бросил его наедине со своим горем. Зол на Намджуна, за то, что он знал об этом и никому ничего не сказал. Но кроме злости его накрывает с головой от ещё одного паршивого чувства. Ненависть. И причём только к двум людям. Хотя нет. Это ни люди. Твари. Самые последние мрази. Чимин и Сокджин. Хосок ненавидит Чимина, за то, что он разрушил Чонгука и его жизнь, за то, что забрал его отсюда, за то, что он сломал жизнь Юнги и ему. Он ненавидит Сокджина, за то, что он сначала, как и Чимин, ломал Чонгуку жизнь, а теперь пытается помочь, чтобы выслужиться в их глазах. Он вдохнул через нос прохладный воздух, чтобы хоть чуть-чуть успокоиться, и быстрым шагом направился прочь от подъезда, но совершенно неожиданно столкнулся с кем-то. Это был очень странный мужчина. Хосок не видел его лица потому что оно было прикрыто чёлкой чёрных волос. Сверху на нём было надето чёрное пальто, под ним чёрная идеально выглаженная рубашка и такой же чёрный галстук. На руке у него были надеты дорогие, золотые часы, и пара колец на пальцах. И обручальное в том числе. На ногах чёрные обтягивающие джинсы и чёрные, начищенные до блеска, лакированные туфли. Единственная мысль, промелькнувшая в голове Хосока в этот момент, что личность это очень влиятельная, но очень неприятная. Хосоку не приятно находиться сейчас рядом с ним, потому что только от одного взгляда на него по телу пробегают мурашки. — Прошу прощения. — проговорил тихо, чтобы скрыть свою злость. — Не переживай, Хосок-хён. Я тебя прощаю. — Хосок растерянно посмотрел на парня, который поднял на него взгляд, невинно и широко улыбаясь, словно другу, которого не видел лет десять. — Не узнал меня? А я вот тебя по голосу сразу узнал. — Чимин? Парень стоящий напротив него улыбнулся ещё шире, опуская одну из рук в карман. — Скучал по мне? Я вот о тебе очень часто вспоминал. Хосока начало колотить изнутри от страха и злость, вперемешку с той самой ненавистью, которая пару секунда назад подкидывала идею убить этого человека. Теперь он не может даже и слова сказать, потому что ему страшно. У него ступор. Он словно врос в асфальт и не может сдвинуться. Это уже не тот ребёнок, которого Хосок знал, до того, как он сошёл с ума. Это совсем не Чимин. Это кто-то другой. В его глазах непроглядная темень и ненависть ко всему миру. И к Хосоку в том числе. — Я хотел к тебе в гости зайти, но подумал, что ты сейчас у Юнги. И не ошибся. — поднял голову, пытаясь найти взглядом балкон Юна. — Я так понимаю и все остальные там. — перевёл взгляд на него и с тяжёлым выдохом помотал головой. — Зря мы столкнулись с тобой. Очень зря. — парень одной рукой развернул Хосока к себе спиной. Он быстро достал из кармана тряпку, смоченную хлороформом и приложил к его лицу, закрывая рот и нос. — Чонгук очень сильно расстроится, когда узнает об этом…/end flashback/
Чонгук бежит вперёд, не разбирая дороги, наступая в лужи ледяной воды, которые остались после снегопада и дождя. Слёзы заслоняли обзор, а связки напряглись до предела. Он хочет кричать, настолько громко, насколько это возможно, потому что нервы уже не выдерживают всего этого пиздеца. Что чувствует человек, когда внутри него умирает душа? Что чувствует человек, когда сердце рвётся на куски? Невыносимую боль, жжение внутри, потому что всё что строилось долгими годами, и усердным трудом, рухнуло в один момент. Ему настолько сейчас плохо, что он даже понять не может, жив он или уже нет. Но честно сказать, сейчас он искренне хочет умереть. И за все тринадцать лет, которые он пытается покончить с собой, это желание никогда не было настолько сильным. Он чувствует, что у него внутри всё горит. Хотя не только внутри. Он и сам сейчас похож на не затушенный язык пламени, который горит сам, но не может поджечь что-то другое. Он бежит и чуть ли не падает, из-за того, что его не держат собственные ноги, которые словно ватные, сгибаются под весом тела. Чонгук не может нормально соображать, потому что он считает, что всё это бред его воспалённого мозга, что он сейчас спит в кровати, рядом с Юнги и видит самый страшный сон в своей жизни. По мимо этого алкоголь, который шалит в его крови тоже даёт о себе знать. Ему очень страшно сейчас. По голове здорово долбят те сообщения, которые пришли к нему какое-то время назад. Это были сообщения от Чимина, точнее не просто сообщения, а фотографии, на которых Чонгук чётко увидел Хосока, который сидит с цепями на руках и с засохшими слезами на глазах смотрит в камеру. А в глазах у Хоби читается только одно: «спаси меня, Чонгук». По крайней мере только это Чонгук смог разобрать за то недолгое время, которое смотрел на эти фотографии. Он видел кровь на его щеках, которые, скорее всего, стали следом побоев. Видел, как чиминовская рука держит его за волосы и тянет назад, причиняя Хосоку боль. А ещё он видел сообщение:Чимин. Если хочешь получить брата живым, вы с Ким Сокджином должны появиться в лесу у заброшенной больницы Конджиам не позднее, чем четвёртого декабря в четыре утра. Если не приедете, или привезёте с собой кого-то, то Хосок очень дорого заплатит за твою ошибку. И не глупи. Мне нужны вы оба.
Именно поэтому Чонгук изо всех сил старается стоять на ногах и бежать. Бежать к единственному человеку, который может ему помочь в такой гнилой ситуации. Именно поэтому он бежит к Сокджину на всех парах, чтобы умолять его поехать с ним. На свою жизнь ему уже плевать, потому что по факту её нет. Он уже давно отдал свою жизнь в обмен на жизнь дорогих ему людей. Смертный приговор уже давно подписан, и подписал его себе сам Чонгук. Свою жизнь Чонгук без раздумья отдаст, но родных людей он убить не даст. Когда он всё же смог прибежать к дому Намджуна, когда он смог подняться на нужный ему этаж, парень замер у двери. Внутри него тлеет надежда на то, что Сокджин сейчас у Намджуна, а не шатается хрен знает где, как было сегодня днём. — Намджун! Открой! — достаточно громко позвал, отчаянно стуча в железную дверь ногами и руками. И на его удивление, дверь открылась слишком быстро. Намджун стоял на пороге и испуганно смотрел на младшего. У него были немного взъерошены волосы, но в глазах не было ни намёка на сон. Похоже, он не спал и даже не собирался пока. — Чонгук? Что случилось? Чонгук не смог сдержаться. Он накинулся на Намджуна с объятиями, сжимая в своих кулаках ткань его футболки, и пуская горячие слёзы в его плечо. Как бы отчаянно он не пытался держать себя в руках, у него не получалось. Он захлёбывался в собственных слезах, в собственном отчаянии. Намджун медленно провёл ладонью по его спине. — Ты… ты чего? Что случилось? — спросил, чуть отстраняясь от младшего. Он видит — Чонгук в таком состоянии ничего ему сказать не сможет. — Так. Проходи. — потянул его за собой, плотно закрывая за собой входную дверь. — Разувайся и иди на кухню. А сам Чонгук еле на ногах стоит. И единственное, что его держит, чтобы не рухнуть на пол, это стена, за которую он держится, как за периллы, и локоть Намджуна, за который он держится, как за спасательный трос. Когда Намджун смог довести его до стула за кухонным столом, он налил ему стакан воды и сел напротив него. — Что произошло, Чонгук? Почему ты плачешь? Чонгук за один раз осушил стакан, вытирая свои глаза. — Где Сокджин-хён? — Спит в той комнате. — кивком показал на дверной проём своей спальной. — Ты можешь разбудить его? — Чонгук. Расскажи с начало что сучилось? Почему ты прибежал ко мне посередь ночи весь в слезах? И зачем тебе нужен Сокджин? Чонгук тяжело выдохнул, сдерживая себя, чтобы вновь не разреветься. — Я не могу сказать тебе… нельзя. — Не хочешь говорить саму причину, то хотя бы скажи с кем или с чем это связанно? Чонгук замотал головой, прикрывая глаза. — Не могу… — прошептал. В его голосе Джун чётко расслышал ту степень отчаяния, в которой находится Чонгук. Его отчаяние пробило потолок, и разбило дно. Это самая крайняя степень. И Намджун понял, что вот такое неожиданное появление в его квартире Чонгука и его вопросы по поводу Сокджина скорее всего связанны с появлением Чимина. Но спрашивать об этом и проверять правильность своих догадок он не стал. Не нужно этого. — Сокджин не проснётся сейчас. Он трое суток без сна провёл. Еле до дома дошёл. — Твою ж мать. — прошептал младший, закрывая глаза ладонями. — Подожди ещё часа три. Потом я его разбужу. Сейчас будить его бесполезно. Он только недавно уснул. Точнее, как уснул, довёл себя до того, что рухнул в обморок от усталости…/flashback/
Сокджин вернулся к Намджуну домой около одиннадцати часов ночи. Он бы продолжил гулять по Сеулу в размышлениях над словами Джуна, в попытках осознать свои действия, о которых теперь сильно жалеет, если бы не настойчивые звонки от Намджуна с периодичностью в каждые пять минут. После получаса игнора этих звонков, Джин решил вернуться, потому что понимал, Намджун не отстанет. Он понимал, что если не вернётся сейчас, то они снова поссорятся, и поссорятся так, что все предыдущие ссоры будут детским лепетом. Поэтому, он вернулся. В квартире Джуна, давящая на уши тишина. На какое-то мгновение Сокджину показалось, что в квартире никого нет. Но это не так. Его машина стоит во дворе, дверь в квартиру открыта и одежда, вроде бы, на месте. Значит, он здесь. И точно. Буквально через несколько секунд Джун вышел из кухни. Злой. Сразу видно. — Где ты был? — а вот в голосе злости нет. Спокойный, почти равнодушный голос, но нотки переживания проскользнули. — Какая тебе разница? — разулся и собрался пройти в комнату, которую для него выделил младший, но Джун не дал ему даже из прихожей выйти. Он встал перед ним, закрывая собой возможный выход и схватил его за запястье. — Намджун, уйди. — Поговорить нужно. Джин очень тяжело выдохнул, пряча красные заплаканные глаза. — Не нужно никаких разговоров. Всё, что нужно я уже от тебя услышал. Я уйти хочу. Дай мне пару минут. Младший шокировано посмотрел на хёна, сжимая его запястье в своей руке. — А кто тебя отпустит? — А кто меня будет держать? Ты? — проговорил на повышенном тоне. — Я. — ответил, на удивление, спокойно. — Не удержишь ты меня. Не нужно тебе это. — Откуда ты знаешь, что мне нужно? Мысли мои научился читать? — Я всю жизнь умел читать меж строчек и слышать скрытый смысл слов. И тебя я прекрасно услышал. — попытался отцепить его руку, но бесполезно. Намджун с каждым разом сжимает сильнее. — Намджун, если не отпустишь, я снова тебе ёбну. — у Сокджина уже губы дрожат от злости. И Намджун это прекрасно видит. — Бей. Мне всё равно. А Джину от этих слов только хуже. У него учащается дыхание, дрожащие руки сжимаются в кулаки, глаза кое-как пытаются удержать слёзы. Его всего покрывает дрожь, которую уже не скрыть. Намджун смотрит ему прямо в глаза и понимает, что Сокджин ничего ему не сделает. Он не хочет и не сможет сейчас снова ударить его. А на словах каждый из нас силён. — Прости меня… — прошептал, чуть прижимая к себе. Сокджин оттолкнул его, заглядывая в глаза. — Хватит, Намджун. Я так больше не могу. Я лучше буду втихаря страдать в Нью-Йорке, чем каждый раз подыхать от очередной ссоры. — проговорил повышенным голосом. Намджун стыдливо опустил взгляд в пол. Он чувствовал вину за те слова, что произнёс в порыве гнева. Это ведь не правда, но, к сожалению, или, к счастью, знает об этом только Джун. — Я слишком долго думал, слишком долго пытался понять и принять это. Старший поднял на него взгляд, в которым было полным-полно удивления и непонимания происходящего. — О чём ты? Намджун притянул его к себе за талию, чувствуя, как внутри всё всколыхнулось и затрепетало. — Хён, я до сих пор люблю тебя. По-прежнему сильно. — прислонился к его лбу своим. — Наверное, ты уже не поверишь в эти слова. Я сильно опоздал с этим признанием, но… Намджун не смог договорить свою речь, которую так упрямо придумывал всё то время, пока ждал его. Сокджин прильнул к его губам, рукой цепляясь за чёрные волосы младшего. Его губы дрожат, как и всё тело, потому что все эти действия очень неуверенные. Хоть Намджун и произнёс те слова, которые Джин уже давно мечтает услышать, где-то очень глубоко внутри у него засело маленькое сомнение, которое он всеми силами пытался гнать из своего сердца. Намджун сразу ответил, прижимая к себе как можно сильнее. Сердце сразу вспыхивает. Кожа начинает гореть. Желания где-то внутри выкидывают здравый смысл. Слишком долго Намджун подчинялся ему. Слишком долго сходил с ума от любви к Сокджину, слушая, как здравый смысл говорит, что скоро станет легче, что всё это пройдёт и забудется, что вскоре Намджун перестанет чувствовать эту зверски сильную боль. Слишком долго он выслушивал пустые сомнения на счёт Сокджина. Теперь он будет слушать сердце. Но вдруг он чувствует, как тело Джина начинает обмякать в его руках, чувствует, как его губы перестают шевелиться в ответ. Его ноги мгновенно подкашиваются, и он падает на пол…/end flashback/
Чонгук на эти слова лишь кивнул и поднялся со стула. — Тогда я приду попозже. — он уже направился в сторону прихожей, как вдруг Намджун схватил его за запястье, тем самым останавливая. — Чонгук, ты думаешь, что я пущу тебя куда-то в таком состоянии? Нет уж, друг мой. Либо звони Юнги и жди, пока он за тобой приедет, либо жди здесь…