И есть ли счастье больше, чем у меня — когда возвращаюсь домой, не чувствуя ног, когда мой мир — вне схем, вне чужих систем равняется счету светлых окон зимой. (с) Аля Кудряшева.
Прочувствовать всю иронию судьбы у Паши получается только сейчас, в моменте – когда он собрался рассказать друзьям, что его теперь дома встречают по вечерам, он чувствует себя глубоко семейным человеком, от чего сам пребывает в тихом шоке, и вообще всё пучком. Ирония заключается в том, что его любовная геометрия – это задачка со звёздочкой, а бог наградил его двумя замечательными лучшими друзьями – железобетонными натуралами и моногамнейшими однолюбами. Наверное, нужно было заготовить речь, но Паша как-то не привык продумывать такие вещи. Обычно он выезжал на танковом напоре, отбитом чувстве юмора и прочих импровизациях. В последний раз это привело его ровно туда, куда надо, и закончилось двумя новыми ключами на брелоке. Пока Паша думает о том, на чём выезжать вот прямо сейчас, Лёша небрежно поправляет золотой браслет часов и отпивает из бокала пиво. Юшневский – единственный человек на земле, которого Пестель не презирает за Ролекс, Паркер с золотым пером и классово чуждую работу биржевым брокером. Волконский не отвлекается даже на пиво – строчит, молодожен, бесконечные сообщения своей Мари и улыбается, как дебил. Пестель подозревает, что именно так он улыбается, читая сообщения в чате на троих. Серёже понадобилось десять минут, чтобы уговорить Мишу не называть его «Мишенькин гарем». — Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, - наконец вздыхает Юшневский. И смотрит так выжидательно, мягко, что Пашу аж передёргивает. Речь по-прежнему не придумывается. Напор иссяк ещё на пороге бара. Чувство юмора капитулирует. Я влюбился сначала в одного мужика, потом в другого, теперь мы живём счастливой шведской семьёй, ещё по пиву? Пиздец сияет над головой, как Млечный путь. — У тебя новости? – Лёша, видимо, поняв по его стремительно мрачнеющему лицу, что начинать придётся самому, задаёт очень хороший вопрос. Паша преисполняется такой благодарности, что уже хочет открыть рот, когда друг и товарищ вдруг продолжает: - Про твоих мужиков? Даже Волконский отвлекается от смартфона. Паше вопреки всем законам логики хочется спросить: «А чо во множественном числе-то?». Лёша улыбается. — Про Мишу или про Сергея? – Подхватывает Волконский, и тогда Паша всё-таки решается, пока они не продолжили сами, а то он уже какой-то лишний на этом обсуждении: — Про Мишу. И про Сергея. Пиво на вкус неожиданно водянисто-кислое, всегда ж нормальное здесь было. Или просто не надо вливать в себя по полстакана за раз, лишь бы не смотреть в лица этим прекрасным людям – своим друзьям. — Ну и с кем ты переспал? – У Сергея беспечные интонации человека, пребывающего мыслями очень далеко отсюда – предположительно дома, у Машиных ног. — С обоими, - припечатывает Паша, на всякий случай покрепче обхватывая стакан, чтобы заземлиться. — Я выиграл, - говорит Лёша. Сергей также беспечно пожимает плечами: — Подумаешь, косарь. — Вы ещё и спорили, дегенераты? – У Паши от возмущения аж прорезается голос – нормальный, не придушенный. — Так на косарь, - поясняет Волконский. – Это не спор даже. Я ставил только на Мишу твоего, но ты, конечно, зверь. Ужасные люди. Вообще не облегчают Пестелю задачу. — Паш, давай уже, - Юшневский поправляет закатанные манжеты и вздыхает. Чувствует, зараза, что главное впереди. Паша вспоминает закуклившегося в одеяло Мишу, тонкую, какую-то балетную стопу, торчащую с одного края, и то, как Бестужев недовольно дёргает ногой, если провести по своду кончиками пальцев. Вспоминает, как у Серёжи двигаются под футболкой лопатки, пока он размешивает в Пашином кофе четыре ложки сахара (все шутки мира про диабет теперь в Мишиных руках), и как можно мимолётно взять его за плечи и поцеловать выпирающий шейный позвонок, проходя мимо к окну с пепельницей. Паша вспоминает и думает: ну нахуй. Что такого. Сейчас будет проверка их светлой мушкетёрской дружбы. И говорит: — Короче, мы живём теперь. Вместе. — С кем? – Беспощадно не въезжает Волконский. — Серый, не тупи! — С Мишей и Серёжей, я так понимаю, - как-то даже противоестественно довольно улыбается Юшневский. У него на лице написано «я давно составил аналитическую выкладку и нарисовал четыре графика для развития ваших отношений, вот такой я молодец». Финансист хренов. — Втроём? – Уточняет Сергей и делает какое-то странное движение пальцами, крутит там ими что-то, и Паше хочется ему эти пальцы оторвать и засунуть в какое-нибудь приличное место, например, в ноздри. Ну, хоть главное позади. Паша кивает. Волконский свистит. Тихо так, интеллигентно. — История знает примеры прекрасных тройственных союзов, - нет, Лёша определённо веселится на всю зарплату. – Маяковский и Лиля Брик с мужем. — Гала, Элюар и Эрнст, - вдруг с готовностью подхватывает Волконский, и Паша всем видом даёт понять, что ему эти люди ни о чём не говорят, а то мало ли, чем они там втроём занимались. – Что? Маша сейчас книжку про Дали корректирует. Который художник. — Гиппиус, Мережковский и Философов, - не унимается Лёша. Тут уже веет если не школьной программой, то чем-то около, и Паше даже легчает от того, что история и правда вроде как полна. Хотя его и не покидает продиктованное животной интуицией чувство, что всё это были глубоко паршивые тройственные союзы. Не как у них. — Короче, извращенцев много было, - успокаивает его Сергей – и успевает вовремя уклониться от скомканной салфетки. — Почто вы на мою голову такие догадливые, - бормочет он, но внутри его попускает, пружина медленно и со скрипом разжимается – всё нормально, даже объяснять ничего не понадобилось. Ну, там, про любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь и прочую лирику. В лирику смог бы Миша – ему на митингах надо выступать. Или Серёжа – у того всё по полочкам, как в аптеке. А Паша не умеет в слова, если не матом. — Так всё понятно было, как три копейки, - пожимает плечами Юшневский. — Или мой косарь, - вздыхает Волконский. – У тебя сначала тут и там стал мелькать какой-то Миша, потом какой-то Серёжа, потом из тебя щипцами удалось вытянуть, кто друг другу Миша и Серёжа, а потом ты замолк, как окунь об лёд. — Было три варианта, - продолжает Лёша, и у Пестеля начинает складываться впечатление, что кое-кто, в отличие от него, как раз репетировал. – Или ты кого-то всё-таки совратил и теперь там люди грязно и некрасиво расходятся, или ты забил на обоих, или выиграл джекпот. — Но в первых двух случаях ты был бы ещё злее, чем сейчас. — Я не злой, у меня лицо такое, - привычно отмахивается Паша. Мозг отказывается вмещать тот очевидный факт, что его друзья были готовы к любому варианту развития событий, но Паша оказался везучим сукиным сыном и действительно вытянул выигрышный билет. Мишины жадные мокрые поцелуи в горячей и тесной постельной темноте. Серёжины уверенные руки, запрокидывающие Пашину голову себе на плечо. Целый охуительный джекпот, точно, Лёш. — И вы теперь типа… - Волконский снова что-то там крутит пальцами, - прям втроём? – И краснеет так аккуратно – кончиками ушей. Юшневский тихо ржёт в фейспалм, и Паша вдруг тоже не выдерживает и фыркает. Откуда-то изнутри внезапно поднимается шальная и весёлая, пузырящаяся, как шампанское, волна. Что он ходил вокруг да около, спрашивается, играл в молчанку и тупил хуже Волконского. Вот они, его дохрена умные лучшие друзья, напрочь гетеросексуальные, по уши влюблённые в своих Маш и с лёгкостью принимающие то, что Пестель: раз – трахается с мужиками, два – теперь живёт с мужиками, три – сразу с двумя. Ощущение выигрыша в лотерее от проговаривания стремительно ширится внутри и распирает грудную клетку. Паша понимает, что улыбается, и именно как дебил. — Прям втроём, - отвечает он, скалясь во все тридцать два. – Мы теперь всё прям втроём, Серёг. И живём, и вот это самое, что ты там крутишь. И любим, по ходу, тоже втроём, думает Паша. Но с такими чудовищными друзьями последнего можно не договаривать – почему-то становится ясно и совершенно очевидно, что это они поймут и так, без лишних сентиментальных излияний. — Знакомить будешь? – С любопытством спрашивает Волконский, отбив очередной молодоженский ответ из скобочек и сердечек. – Ну серьёзно, интересно же! — Я тебе страшную тайну открою, - повернувшись к нему, доверительно шепчет Юшневский, - мужики, которые живут втроём, наверняка выглядят точно так же, как мужики, которые живут вдвоём. Или поодиночке. Или даже как мы с тобой. — Не, - качает головой Сергей, - точно по-другому. Ну и прикинь: посмотреть на Пашу Пестеля в романтической обстановке… надо знакомиться и видос снимать, короче. Волконского снова отвлекает вибрация смартфона, Лёша улыбается через стол своей всезнающей аналитической улыбкой, и Паша пожимает плечами – небрежно так, почти свысока. Почему бы и нет. Почему бы через пятницу не притащить сюда Мишу с Серёжей, вытянув первого из соцсетей, написания очередной агитки для Фейсбука или посиделок с Рылеевым и шампанским, а второго из бесконечной работы или готовки сложновывернутого ужина из монструозно звучащих продуктов. Почему бы не притащиться сюда с ними – обоими. Занять стол побольше, ткнуть Мише пальцем в ту строчку барной карты, где начинается всё фруктовое и сладкое, посмотреть, как Серёжа будет обезоруживать его друзей своими улыбками и крепкими рукопожатиями. Почему бы и нет. — Познакомлю, - обещает он – тоже по возможности небрежно, но выходит почти радостно. Будто он заранее знает, что всё будет просто зашибись. Потому что когда рядом Миша с Серёжей – по-другому быть не может. А ещё потому что бог наградил его такими друзьями. Неиронично.август 2021-го.