Линии жизней

Итачи отчётливо запомнил их с председателем крайнюю дипломатическую вылазку в крошечную страну-союзницу на севере материка. Ему нездоровилось уже тогда, однако ситуация держалась в терпимом русле, поэтому сложностей или беспокойства не вызывала. По прибытию в порт коноховцев неприветливо встретил влажный промозглый климат и хмурые лица местных управленцев, отчего атмосфера путешествия сразу не задалась, а уже с третьего дня визита Учиха поймал себя на удивительно нерабочем самочувствии. Женщина, сдающая приезжим тёплый домик, предупреждала о свойственных местности перепадах атмосферного давления, и о том, что человек не адаптированный под здешние климатические капризы рискует недомогать. Собственно, на это омега и ссылался, день за днём претерпевая непривычную ему слабость, нарастающие головные боли и подозрительную сыпь в области шеи и груди, которая то бесследно исчезала, то проступала вновь. Запомнил Учиха и злополучное собрание в кругу таких же приезжих представителей союзных сторон. Альфа на омеге, смешавшиеся в безумную какофонию душных запахов, которые будто пудовой гирей наваливались на грудь, проламывая рёбра и мешая не только полноценно дышать, но и соображать, что пугало едва не до дрожи. То дипломатическое путешествие, в принципе, нельзя было назвать плодотворным, оно, скорее походило на карикатуру того, к чему Итачи привык в своей работе. Вероятно, поэтому неспокойная душа, как никогда, рвалась домой, в обжитые стены, пропахшие уютом, чистотой и сладкой выпечкой. Туда, где рядом родные и любимые люди. К счастью, Намикадзе и Учиха вернулись строго в срок. Самочувствие Итачи к тому моменту оставляло желать лучшего, однако омега даже не сомневался в том, что буквально пара дней дома, и будет как новенький. Уйдут головные боли, сонливость и тошнота. Уйдёт спонтанный кашель и ощущение нарастающего жара в груди, а лёгкость и аппетит вернутся на круги своя. Уже через день с этой воодушевляющей мыслью омега впал из насущной реальности в тягучую, будто болотная грязь, лихорадку, наполненную телесными болями и мокрыми насквозь простынями. Как, спустя некоторое время, выразился опытный доктор, предоставленный омеге председателем, Итачи был серьёзно болен на протяжении долгого времени. Болен карьерой на благо престижа малой Родины, в нешуточный ущерб собственному физическому здоровью. На самом деле, Итачи вовсе не желал вредить своей трепетной природе, когда-то введя в рацион подавляющие запах и циклы препараты. Более того, омега принимал их с осторожностью, в чётко расписанных дозировкам и сугубо при большой на то необходимости. Максимум два-три раза в год. Ведь не помчишься в другое государство, будучи изломанным и размазанным по постели непродуктивной изнуряющей течкой. Свои маленькие хитрости Итачи успешно скрывал дорогими аптечными духами, во всяком случае, пока ранее принятая химия полностью не выводилась из организма. И, в общем-то, всё было нормально. До недавнего, как оказалось, времени. Витиеватые объяснения врача гласили о том, что вызревший фон запустил процесс отторжения того, что стремилось его подавлять. Таким образом, уязвимый организм пытался защититься, претерпевая гормональную перестройку и перебросив на процесс львиную долю иммунитета. Сказался возраст и так называемая сила генов, жаждущих взять своё, а не быть затравленными даже частично. В общем, Итачи около месяца выворачивало наизнанку то от изнуряющей течки, то от болей, да ещё и, что предстало крупной вишней на неказистом торте, на фоне подхваченного в последний выезд воспаления лёгких. Омега мучился жаром и заходился тяжёлым влажным кашлем. От принятых на грудь пилюль и отваров постоянно клонило в неспокойный сон. Докучал малейший шум и любые назойливые запахи. Кружилась голова, побуждая желание зарыться ей в песок, подобно напуганному страусу. День за днём проходил словно в тягучем отвратительном мареве. У постели больного безвылазно дежурили то отец, то дед, то врач, колдующий над подбором терапии и так, и этак, но с большой осторожностью. Постепенно омежий фон Итачи выболел, сгладился и стабилизировался, допустив назначение антибиотиков и ряда иных лекарственных препаратов, доступных местной медицине. Инъекции измотанному организму дались нелегко, Итачи мутило, кружилась голова, а на бледной коже расцветали синяки от введения игл. За период недуга ему не раз казалось, что он на грани, и в эти моменты переживал омега не за свою несовершенную душу, а за то, как подло с его стороны причинять такую огромную боль папе и дедушке, которым в своё время и без этого досталось. - Не неси ерунды, - отрезал Ёсан, когда Итачи однажды едва не расклеился перед ним. - Если бы я мог взять на себя твою хворь, взял бы, не задумываясь. Но, увы, такое невозможно. Поэтому собери все свои оставшиеся резервы и просто переживи этот момент. Я рядом, буду помогать тебе всем, чем только могу. Ты поправишься. Да, не завтра и даже не через неделю, но всё будет хорошо. У тебя сильное тело. Знал ли папа наперёд или просто безукоризненно верил, но в одно несолнечное раннее утро Итачи встал с постели и своими силами добрёл до балкона. Там уселся на колени, схватившись за перила, и жадно глотал свежий уличный воздух. Бегающим взглядом по очереди рассматривал макушки садовых деревьев и палисадник внизу, будто впитывая в себя окружающую красоту. Омега понятия не имел, сколько вот так просидел, прежде чем его обнаружил напуганный Изуна. С того момента Итачи провалялся в постели ещё пару дней, будто сбрасывая оставшиеся чешуйки хвори, прежде чем у него появились силы воодушевлённо вставать по утрам, наслаждаться пением птиц, ароматами цветов и любоваться ясной или не очень погодой, сидя на балконе или гуляя вокруг дома вечерами. В течение пары недель омега день за днём стремительно перевоплощался из осунувшейся за время хвори тени в изящный сосуд, наполняемый тягучим и ароматным нектаром жизни, что, безусловно, радовало отца и дедушку. К настоящему моменту Итачи всё ещё свойственна быстрая утомляемость и эпизоды неизнурительного сухого кашля. Он немного похудел, но имел выраженную претензию на то, чтобы наесть утраченные килограммы в ближайшие сроки. В помощь дедушкина стряпня и гостинцы от всех искренне переживающих. А ещё мягко теплилось в сознании удивительное чувство, будто заново родился. На очередной личной беседе воодушевлённый прогрессом своего подопечного доктор сказал, что никаких коррекций более не требуется. Разве что отныне постулатами омежьего быта Учихи должны стать бережное отношение к собственной физиологии и смена образа жизни в угоду здоровью, никак не наоборот. Данную рекомендацию омега воспринял спокойно, пока ещё смутно представляя себе то и это в рамках привычной ему повседневности. По правде, Итачи испытывал невыносимый стыд за шум и тревоги, которые вокруг себя создал. Разболелся, растёкся, переполошил всю возможную родню, друзей и, естественно, господина-председателя. Знал ли Намикадзе о цене преданности и любви к своему делу у подопечного омеги – разумеется. Однако лезть в чужой храм со своим уставом себе не позволял. До поры, до времени. С первого дня появления молодого Учихи в резиденции Минато считался с его мнением и взглядами. Всегда охотно и с интересом выслушивал рассуждения и идеи омеги на ту или иную тему. Уверенно полагался на отменную рассудительность и дальновидность парня. Итачи, по мнению председателя, очень интересный человек с прогрессивными взглядами, обладающий удивительным умением расположить к себе серьёзных людей. Безусловно, Намикадзе не только импонировала данная черта, но и была полезна как политику, и он не упускал возможности ей воспользоваться, о чём Учиха прекрасно знал, и чем порой сам пользовался в личных целях. Ничуть не отталкивал председателя и тот факт, что в любой момент его драгоценный Учиха мог помахать всем ручкой и выбыть из рабочего процесса по естественным причинам в виде замужества или беременности. Более того, Минато был готов к наступлению такого момента, только момент вовсе не спешил сваливаться на председательскую голову. Время шло, а замуж Учиха не торопился, да и горячего увлечения кем-либо не демонстрировал. Бросал однажды заискивающие взгляды на ровесника-альфу из спецотряда, а тот на Учиху. Как выяснилось позднее, они даже на свидание сходили. Дважды. На том процесс и стух. По какой причине - доселе неизвестно. Хотя Минато предполагал чрезмерную робость парня-альфы, несмотря на отменные физические данные. Кстати, как семьянин тот реализовался пару лет спустя. Ныне благополучно вернулся с фронта к молоденькой жене и двум дочерям. Никогда Намикадзе не лез к Учихе с любопытными расспросами, не призывал к его омежьему началу, осознавая тот факт, что каждому в жизни своё. Только чаще стал замечать, как должностных прихотей ради Итачи всё явственнее отодвигает свою природу на пятый план. Стало ожидаемо, что его здоровью такое поведение рискует выйти боком. И теперь Минато неустанно ругал самого себя за то, что поощрял необходимость Итачи калечить его естество. В конце концов, кто, как не председатель, выдёргивал Учиху во всяческие внеплановые командировки и съезды, таскал за собой и в пир, и в мир. Желал ему лучшего и полезного, а на деле, шёл на поводу и был соучастником. Правда, несмотря на все благоприятные и не очень рабочие моменты, Намикадзе и Учиха крепко сроднились за годы взаимодействия. Итачи знал грязные секреты председателя о том, как тот водит за нос феодалов на благо малой Родины и её жителей. Знал его трезвым, пьяным, счастливым и не очень. По сей день председатель не ведает, что обожаемые им чайные сборы Итачи готовит сам, а не заказывает у правнука бабки Сенджу. Минато знал, что Учиха любит цветы, коллекционирует открытки и разные симпатичные вещицы. У него, пусть и не явно выраженная, аллергия на шерсть животных, но это не мешает ему их обожать и стремится потискать. Итачи страдает тревожным расстройством в грозу на фоне детской травмы и… Боится гусей. Это тоже при нём из детства. По сей день не ведает, что обожаемые им воздушные кексы со вкусом зелёного чая Минато не заказывает в мифической кондитерской лавке, а печёт сам. Итачи не уставал удивляться взаимным ноткам заботы и прекрасным доверительным отношениям председателя с его бывшей женой и матерью его единственного сына. Минато не переставал очаровываться тому, насколько важно Учихе чувствовать себя любимым малышом отца и дедушки. В одно из личных путешествий на север, в Страну Жемчуга, Минато обзавёлся красивейшей открыткой, изготовленной из тонких деревянных листов, скреплённых по типу книги серебряными стяжками. На лицевой её части выгравированы изумительные цветы глубокого синего цвета, покрытые стекольными блёстками, а в верхнем углу крепилась миловидная жемчужная брошь. Председатель демонстративно хвастался эксклюзивной вещицей Учихе и, кажется, получал истинное удовольствие, глядя на огни любования предметом в чёрных глазах. - Что ты за неё хочешь? – наевшись этого представления с демонстративным подтекстом, полюбопытствовал в тот раз омега. - О, нет, Итачи. Ты неправильно меня понял. Это особенная открытка, которую я приобрёл для особенного случая. Она не выменивается и, уж тем более, не продаётся. - И что за случай такой? - Я не могу тебе сказать. Но он очень важный и ответственный. - Зачем тогда показывал? - Ну… Ты же любишь открытки и всякие красивые вещицы, вот и продемонстрировал тебе как ценителю. «Только поглядите, как этот поганец напропалую льёт воду в уши. Специально ведь дразнил! Теперь пусть польёт воду в другое место», - подумал омега и подсыпал в очередной чайный сбор для председателя мочегонных трав. Правда, Итачи не прибег к этому, знай о том, что насладиться чайком председатель возжелает перед советом старейшин. Спасибо, что не перед свиданием со своим артистом. - Произошёл клоунизм, - вырвалось из уст омеги, когда Намикадзе третий раз за минувшие полчаса покидал кабинет. А потом, в один не прекрасный момент камнем по голове ударило военное положение. Оба не вылезали из разъездов и из хронического стресса. А к настоящему моменту, получилось то, что получилось. «Мне до боли стыдно смотреть в глаза твоему отцу и деду», - признался Минато, в очередной раз навещая омегу. Будучи даже не руководителем селения, а просто старшим ответственным за своего человека альфой, он не смог о нём позаботиться. Более того, сам поспособствовал его нынешнему состоянию. Слышал ли Намикадзе о том, что драгоценный Учиха вообще-то давно не малое неразумное дитя и сам распоряжался своей жизнью так, как считал нужным – нет. И о том, что для обсасывания его многострадальной омежьей физиологии нужно быть, ни много ни мало, самим Учихой. На худой конец врачом или мужем. Минато и Итачи не уступали друг другу в настойчивости и порой любили горячо поспорить о том или ином, но будучи прикованным к постели болезнью, ни сил, ни желания предаваться спорам у омеги не возникало. Поэтому пришлось оставить председателя наедине с его самобичеванием на довольно длительный срок. Увы, это дало свои вызревшие плоды к насущному дню. Очередной полуденный визит Минато сюрпризом не стал. В доме омег Учиха гостем он стал частым и всегда желанным. Сегодня Итачи лично встречал его на пороге семейного жилища, привычно ухоженный и непривычно наряженный в забавную махровую пижаму апельсинового цвета, в которой едва не тонул. Большие мягкие тапки оказались под стать образу. - Выглядишь очаровательно, - весело подметил гость, вручив Итачи коробочку с зелёными кексами и жестяную банку чёрного чая с липой. – Как самочувствие? - Держится на твоих молитвах, - улыбчиво ответил омега. Изуна покинул дом ещё утром, намереваясь навестить бабку Сенджу, а Ёсан третий день как вернулся в мастерскую. Так что сегодняшнее заседание председателя Конохи и его советника по международной дипломатии состоялось в уединённой обстановке, что, по мнению Намикадзе, пришлось очень кстати. - У меня к тебе серьёзный разговор, - не томил Минато, стоило Итачи разлить горячий ароматный чай по кружкам. - Весь во внимании, - непринуждённо проговорил омега, потому что ожидал чего-то такого с первой минуты появления Минато в прихожей. Председателя выдал поразительно серьёзный взгляд и проскальзывающая в фоне напряжённость, свойственная ему в моменты принятия не самых простых решений. Да и соблазнительные воздушные кексы, приветливо смотрящие на Итачи из бумажной коробочки, именно сегодня отдавали своеобразной попыткой заземлить. Лишь бы не случилось внезапной вспышки. - Я намерен полностью отстранить тебя от дел, - уверенно и чётко заявил Намикадзе, но поспешил уточнить. – Временно. Сразу оговорю, твоя должность останется закреплена за тобой, и я не допущу к ней заместителей. Хлопая длинными ресницами и вдумчиво переваривая услышанное, Итачи выдал невесёлую усмешку, опустив взгляд в нетронутую чайную чашку. - Временно, значит. И насколько это твоё «временно»? Год, два, или как в той поговорке? - Пока ты не восстановишься полностью и не отдохнёшь как следует. Так же в будущем я собираюсь тщательно блюсти твой комфорт и следить за твоим здоровьем Омега вопросительно изогнул бровь, взглянув, наконец, на собеседника. - Фельдшера с носилками ко мне приставишь, или сам будешь с аптечкой бегать? - И то, и другое, если понадобится. Хотел бы Итачи выдать нечто остроумное на слова председателя, да в голову ничего толкового не лезло. Собственно, и не толкового тоже, отчего на время между собеседниками повисла неуютная тишина. А ведь он, Итачи, чёрт побери, годы положил на то, чтобы реализовать себя так, как с детства мечтал. Чтобы в нём, вопреки стереотипам, видели, прежде всего, хорошего дипломата и работника, а не угрожающе шуршащую матку, грозно размахивающую придатками. Или, того хуже, лялечку, которая всего лишь на пять лет старше родного сына. Накипевшую мысль омега не сдержал и озвучил вслух в виде причитания. - Твои усилия полностью себя оправдали. Ты поистине прекрасно ориентируешься в своём деле и многие в резиденции, включая меня, восхищены тобой. Но, к сожалению, за годы активной деятельности пострадало твое самое ценное, а именно здоровье. Пойми, Итачи, - альфа дотянулся до лежавшей на столе руки омеги, чтобы накрыть своей, - не из пренебрежения я принял это решение, а потому что желаю тебе добра. Хочу, чтобы ты сумел взглянуть на самого себя под иным углом. А я всегда буду готов тебя поддержать. Разумеется, твой отпуск будет оплачен, всё чин по чину. Привести бы с десяток доводов в пользу того, что он, Итачи, сам давно в состоянии решать, под каким углом ему смотреть на собственную жизнь, да только хорошо омега знал своего начальника за годы совместной работы и понимал яснее некуда - на сей раз спором вопрос не решить. Ибо железо в настрое Минато звенело громче падения старой кастрюли на печь. И на каждое «а что если» у него непременно найдётся своё «зато». - Ну же, солнце. Неужели тебе не хочется просто пожить в своё удовольствие? – Намикадзе улыбнулся уголками губ, стараясь всеми фибрами смягчить клубящуюся учиховскую тьму. - Я вообще-то этим и занимаюсь, с тех пор как закончил академию. - Не о том речь. Почему бы, к примеру, тебе не попробовать заняться чем-то, что ты давно хотел, но у тебя не хватало времени. Или отправиться в путешествие во имя личного желания, а не политической обязаловки. - Право слово, как будто не с тобой последние два с половиной года мотались по сборам и делегациям на тему былого военного конфликта, - раздосадовано говорил омега. - Куда не плюнь – занавес. Там и сям перекрыто судоходное сообщение. Мелкие страны едва-едва начали подниматься с колен после кризиса. Обстановка всё ещё нестабильная. Какие путешествия вне обязаловки? - Тем не менее, есть немало мест, где всё ещё можно позволить себе отдохнуть душой. Помнишь, как тебе понравилось в Стране Птиц. Мы гостили там всего три дня, и ты не успел посмотреть даже половины из того, что хотел. Полюбовался украдкой волнистыми попугайчиками на водоёме и покормил воронов на развалинах замка. А ведь там ещё столько всего интересного. - Огромный белый попугай на постоялом дворе, имитирующий человеческую речь, назвал меня лахудрой. А когда ты предательски заржал, он велел тебе заткнуться. Буквально на следующее утро этот же пернатый стащил бумажную купюру прямо из моей руки и улетел с ней в рассвет. Уверен, ничего более меня там уже не удивит. Альфа проглотил смешок, вспоминая ту скоротечную, но весёлую вылазку и тут же реабилитировался. - Кроме Страны Птиц хватает интересного в пределах даже нашей необъятной. Да и не в том, вообще суть, в конце-то концов. Просто попробуй пожить по-другому. Как открытый для мира молодой, красивый и свободный омега, а не как председательский советник. Всё, чего ты добился в данной роли, никуда от тебя не денется, обещаю. Любопытно – в своём ли отче уме? Или стоит напомнить ему, что клановому омеге поздновато устраивать личную жизнь на двадцать девятом году жизни, когда таковых принято щенками разбирать. Кроме того, Учихе уже смешно и грустно слушать подобные речи из уст человека, который во имя своих должностных обязанностей похлеще каждого в деревеньке одинаково жертвует и здоровьем, и личной жизнью. - Нет, я по-прежнему не лезу в твоё личное пространство и не агитирую тебя к тому, чего ты хочешь или не хочешь, - внёс ремарку Намикадзе. - Но, откровенно говоря, вспоминаю порой то, что тебе нагадал на костях тот возрастной омега из Суны и искренне хочу, чтобы сбылось. - Я не верю в гадания. А в ту лавку пошёл захмелевший, сугубо с тобой за компанию. По приколу. - Вот он тебе по приколу и нагадал первенца, роды которым будет принимать твой альфа, потому что тебе не сидится на пятой точке смирно. Омегу аж передёрнуло. В его понимании роды – таинство, где альфе никак не место, если он не акушер. Да и когда рожать-то уже этого мифического первенца? Ведь для того, чтобы появились дети, для начала нужно, как минимум, серьёзно заинтересоваться представителем альфа принадлежности. Чего Учиха за прожитые годы сделать толком так и не смог, и чем нынче даже близко не пахнет. Безусловно, как у любого нормального половозрелого омеги, любопытство имело место быть, но дальше него как-то не зашло. Да и самореализацию Итачи, как известно, ставил превыше всего инстинктивного. И чёрта с два он об этом жалеет. Так или иначе, даже неделю спустя, омега не избавился от странного осадка на душе после разговора с Намикадзе. Безусловно, он всё ещё прибывал в стадии восстановления и обновления омежьих циклов, пил витаминные отвары для поддержания иммунитета и берёг уязвимые после перенесённой пневмонии лёгкие. Однако странно ощущать себя человеком без дела. Будто рыба, которую перебросили из уютного обжитого пруда в незнакомую холодную прорубь с мутной водой, через которую не разглядеть, что к чему. Волей-неволей, приключившиеся недуги ощущались неким переломным моментом в тихой гавани привычной жизни. Обижен ли Итачи на Минато - нет. Учиха слишком хорошо знал склонность Намикадзе к гиперопеке и самобичеванию по причине тех или иных проблем у близких. Кроме того, омега осознавал свою даже не личностную, а чисто человеческую ценность в глазах председателя. Поэтому, пусть и громко скрипя зубами, но принял столь радикальную форму чужой заботы. А ещё у Минато раздутое чувство ответственности за всё и всех, которое с возрастом серьёзно обострилось. Вроде притёрлись друг к другу за годы совместной работы, а теперь Итачи показалось, что на данном этапе их жизни они с Намикадзе внезапно заговорили на разных языках. Это напрягало. Хотя Минато, ничего подобного, судя по всему, не ощущал. От него по-прежнему поступали корзинки с фруктами, невредные сладости и вкусный чай. А позавчера Итачи получил очаровательного расписного пингвина, искусно вырезанного из дерева. Поделку омега пристроил на полках с книгами и милыми вещицами в своей комнате, коих успело прилично накопиться за минувшие несколько лет. Одной из самых интересных единиц в коллекции Итачи был старинный узорчатый торшер на длинной ноге в виде изящной женской фигуры. История его в доме появления не менее интересная, а точнее самая интересная. Однажды, во время дождя, они с папой из любопытства заглянули в новооткрытый антикварный магазин, неподалёку от набережной. За прилавком омег радушно поприветствовал привлекательной наружности альфа: высокий, невероятно стройный шатен в очках и костюме-тройке. Весьма эстетичного вида, как в тот день подметил Итачи. Хозяин мило общался с гостями магазина, рассказывая подноготную разных вещиц, обитавших в его магазине. Тогда-то Итачи и положил глаз на необыкновенный торшер, а Ёсан выбрал красивейшую серебряную брошь с изумрудами, которая полностью соответствовала его творческой эстетике. Однако, как неожиданно заявил омегам хозяин, обе вещи не для продажи. «Но ведь на них есть ценники», - изогнув в удивлении бровь, подметил Ёсан, буквально высверливая в альфе дыру взглядом. Однако, несмотря на доводы, переспорить последнего у омег так и не вышло. Выбирать и покупать что-то другое ни отец, ни сын были не настроены, поэтому намеревались покинуть магазин, но хозяин настойчиво попросил их переждать ливень здесь и даже угостил чаем. По итогу завязалась аккуратная беседа, на протяжении которой Итачи с любопытством наблюдал огоньки очарования в глазах альфы, когда тот смотрел на Ёсана. В общем, буквально на следующий день в дом омег Учиха доставили две коробки. Высокая и тяжёлая предназначалась Итачи, маленькая прямоугольная – Ёсану. Сказать, что оба были чертовски удивлены, обнаружив в коробках желаемые торшер и брошь, не сказать ничего. Но ещё больше старший омега обомлел, когда развернул записку, вложенную в коробочку с брошью. «Моя благодарность за чудесную компанию на вечер. Буду счастлив вновь насладиться вашим обществом сегодня в семь, в ресторане Мори. С уважением, Ю». Наскоро оценив суть ситуации, Итачи поспешил объединиться с дедом, дабы двойными силами вытолкать отца не иначе как на свидание. Тот, в свою очередь, оказался чертовски растерян, долго мялся, даже отговорки вздумал придумывать. Но в итоге сдался. Так что история торшера – по праву самая очаровательная история из всех любимых вещиц Итачи. Дёрнув металлический шнурок, дабы зажечь уютный тёплый свет, омега настроился перебрать вещевые ящики и шкаф. Вечер обещал быть долгим.

***

Сегодняшней ночью Итачи снился высокий каменный дом на холме. Невероятно таинственный и завораживающий он был залит солнечным светом и утопал в зелени низкорослых кустарников, полевых ромашек и алых огоньках маков. Со стороны дома доносился заливистый детский смех, однако вокруг не наблюдалось ни души. Переступив небольшой овражек с мутной водой, озадаченный Итачи приблизился к маковому полю, в чьей гуще обнаружился высокий мужской силуэт, черты которого не позволяло рассмотреть яркое солнце. Кажется, мужчина успел обернуться и улыбнуться, к тому моменту, как в груди Итачи разлился знакомый жар, и будто сотни иголок пронзили лёгкие. Вцепившись в порыве приступа в узкую горловину белоснежной рубашки, Итачи с болью принялся выкашливать из груди сумасшедшую россыпь синих цветков с белой сердцевиной. Отвратительно щекоча горло лепестки, окрашенные кровью, снова и снова падали омеге под ноги. Проснулся Итачи резко, но тяжело. Голова кружилась, сердце колошматило по рёбрам, будто кувалда по садовым кольям, руки намертво сжались на горловине сорочки. Затаившись, омега боялся сделать вдох, однако вскоре осознал, что никакой боли в грудине и тягучих позывов на кашель нет. Очевидно, на сновидении сказались воспоминания тела о не так давно пережитой пневмонии и диковинный сюжет дочитанного намедни романа. С его страниц омега узнал о вымышленной глубоко романтизированной болезни, страдая которой разлучённые друг с другом возлюбленные выкашливал любимые цветы своих избранников. Из нескольких сюжетных линий Итачи выделил главную: историю юного омеги, отданного замуж за тщеславного вдовца-графа. По ходу сюжета, парень-омега вливается в графское окружение и взаимно влюбляется в двадцатисемилетнего полководца, прославившим своим военным мастерством всю провинцию. Молодой омега и его альфа вынуждены сгорать на поводу своих чувств в тайные встречи и сходить друг по другу с ума во время разлуки. Однажды у юноши появилась благословенная возможность погостить у возлюбленного несколько дней, где омега, оставшись временно наедине с собой, любовался восхитительными кустами цветущего шиповника в огромном саду. Именно эти цветы разрывали грудь парня, когда по вине узнавшего об измене графа, любимый альфа сгинул на вражеских землях. Вскоре цветочная болезнь принесла утратившему свою любовь юноше смерть. Его, как выяснилось, чудом выживший альфа так же страдал цветочным недугом, лишённый связи со своей парой. Узнав, что его омеги больше нет в живых, мужчина утратил рассудок от горя. В эпилоге рассказывается, как до конца отведённых ему дней о нем заботился его лучший друг, со своим супругом-омегой, который в своё время был преданным слугой почившего главного героя. Итачи в жизни не читал более очаровательного и печального бреда. А уж какими книга пестрила красочными и нежными откровенными сценами в деталях… Читая их, на мгновение хотелось во всей красе испытать телом и душой нечто подобное. Омега никак не мог определиться, должно ли ему быть стыдно за такие мысли, или это вполне естественно и прекрасно? К слову, роман, из-под пера некоего Джирайи, нынче пользовался популярностью. Вероятно потому, что заморские книги без того являлись редкостью, а тут внезапная новинка в послевоенном периоде да ещё и с изюминкой в сюжете. Книгу Итачи оставила Изуми, порекомендовав для уютного тихого вечера дома. И теперь окончательно проснувшийся омега, ещё не ведавший чего хочет от дня грядущего, философски размышлял на тему кашля распушившимися одуванчиками. В детстве один такой омега засунул себе в рот на спор с дедом Изуной, потом долго отплёвывался под насмешливое дедовское – «Вкусно было?». Аж пробрало, и в горле неприятно засвербело. Итачи поднялся с постели, дотянулся до комода и, зажав кнопку новенького будильника, по привычке оглядел фотографии, которые сам здесь когда-то разместил. Старенькое блёклое фото, с которого смотрит ещё совсем молодой дедушка Изуна с маленьким папой на руках. А вот свадебная фотография папы и отца. Оба выглядят на ней такими красивыми и счастливыми. И последняя - двухлетний Итачи обнимает плюшевого зверя, сидя на коленях у отца-альфы, обладающего выраженной мужественной привлекательностью. К сожалению, фотографии то единственное, что много лет помогает омеге не забыть лицо почившего отца. Стоя напротив окна в любовании пасмурным утром и распустившимися розами на личной клумбе, Итачи мысленно попытался распланировать предстоящий день, желая провести его с пользой. Однако на ум ни шло ни одной толковой идеи. Всё ещё с трудом удавалось влиться в насущную реальность, спустя годы привычной стабильности. Укутавшись в махровый халат и расчесав свои неизменно длинные волосы, Итачи спустился на первый этаж семейного дома, где кромешная тишина нашептала ему о том, что здесь он совсем один. Очевидно, отец, ни свет ни заря, упорхнул в мастерскую, вновь разменивая на любимую работу субботний выходной. По всей видимости, ему поступил какой-то особый заказ. Что касается дедули, в такое время он либо гуляет от прилавка к прилавку на ярмарке, либо навещает бабку Сенджу. Хотя это не точно. За время хвори Итачи неимоверно привык к постоянному обществу родных. Полномерно осознал ценность родительской заботы о себе. Охотно впитывал её в подобно губке, точно так же, как когда-то в детстве, только более осознанно. Так странно, живя в одном доме, внезапно ощутить, как сильно, оказывается, скучаешь по милому папе-омеге. По его нежному завораживающему запаху и изящному силуэту в одежде из приятных телу тканей. По его тёплым ласковым рукам, очаровательной улыбке и чуть вьющимся густым каштановым волосам, которые заметно отросли, лишний раз подчеркнув красоту обладателя крови Учиха и Сенджу. Оказывается, чертовски здорово будто вновь переместиться в детство, когда над твоей постелью сидит дедушка и рассказывает бархатным голосом увлекательные истории о прошлом, чтобы ты смог отвлечься и крепко заснуть. Сон ведь всё лечит, восстанавливает силы и утраченную за день энергию. Итачи знает и чувствует, что он любим как сын и внук, и очень надеется, что отец и дед так же чувствуют его к ним любовь и благодарность за каждый прожитый день жизни. На этой ноте омега продефилировал в ванную. Пожалуй, именно оттуда стоило начать полезный и приятный день. На улицах шумел сухой и пасмурный сентябрьский полдень. Звонко и мелодично пели птицы во дворах, а лёгкие порывы ветра качали ветви деревьев, чья листва частично пожелтела и опала. В этом году природа потонула в осени особенно рано, уже неохотно балуя селение жаркими деньками. Непривычно для Конохи, но Итачи нравилось. Самое оно для приятной прогулки, да ещё и в любимой куртке. Прямая широкая модель на пуговицах с отложным воротом, сшитая из мягкой клетчатой ткани в коричневых тонах, с утеплённой подкладкой внутри. Омега сам придумал фасон и лично выбрал ткань. Сначала Ёсан скептически отнёсся к будущей вещи, набросав её эскиз, однако в готовом виде она ему очень даже понравилась. По мнению модельера, напрашивалась сюда какая-то особенная деталь, в итоге ворот украсила золотая булавка с гранатами. Итачи на заключительной примерке пришёл в неописуемый восторг. Обычно омега носил вещи исключительно по фигуре, поэтому стоило засветиться на людях в обновке, мгновенно побежали слухи о том, что под широкими полами Итачи норовит спрятать готовый округлиться живот. К сплетням о своей личности Учиха из побочной ветви давным-давно привык и, как правило, пропускал их мимо ушей. Хотя порой ему становилось грустно оттого, как же скучно живут люди, коим поговорить больше не о чем, кроме как о каком-то там Итачи. То он спит со всем руководящим составом Конохи, то пустая омега, то вот-вот уже помереть должен. Однако жизнь, как оказалось, жадная до его персоны. И прямо сейчас омега, в буквальном смысле слова, ей наслаждался. За время домашнего заточения в болезни, Итачи изголодался по таким простым чудесам как любование природой, бесцельные прогулки по местным ухоженным улочкам или паркам, вдыхание полной грудью свежего воздуха с ароматом поздних цветов и влаги. Соскучился даже по шумной ярмарке выходного дня и звуку колёс повозок по дороге. С упоением топчась в одной из местных кондитерский, омега искренне порадовался тому, что успел урвать набор воздушных рисовых пирожных, с коими неторопливо брёл до отцовской мастерской. Просторное помещение, которое Ёсан когда-то выкупил для личных нужд, притаилось в одноэтажном доме жилого квартала, в районе старого центра. Место весьма симпатичное и людное. В непосредственном соседстве с мастерской располагались канцелярская и ювелирная лавки. А через дорогу не так давно открылся магазин тканей, что известному в Конохе модельеру оказалось очень сподручно. Переступив порог символической прихожей под звуки музыки ветра, Итачи неожиданно пересёкся с молоденьким беременным омегой. Тот радушно поприветствовал старшего уважительным поклоном, после чего скрылся за тёмной железной дверью, одарив последнего нехилым изумлением. Итачи хорошо запомнил миловидного юношу, хотя встречался с ним единственный раз в жизни, на званом ужине в доме соседей, почти три года назад. Судя по размеру беременного живота парня, желание свести его с Саске в той семье не рассматривалось довольно давно. Случайное упоминание о не вернувшемся с фронта соседе отозвалось колкой болью в груди. Всколыхнуло страницы из прошлого, на которых запечатлелись ребяческие шалости школьника Саске. Когда-то они нехило раздражали, но спустя время, Итачи вспомнил о них с улыбкой и теплотой. Как забавное доказательство существования гаденького Саске, бесследно растворившегося в видном, обходительном соседском сыне, которого омега так и не успел узнать, хотя желание было. Итачи даже намеревался по-приятельски позвать Саске в чайную, поболтать о чём-нибудь отвлечённом и отдохнуть душой. Не судьба, как оказалось. - Вот так сюрприз, - голос отца вывел из печального ступора. – Привет. С присущим ему трепетом Ёсан обнял сына, получив не менее тёплый ответ, а потом омеги прошли в рабочий зал. Здесь обитало швейное оборудование, забитые выкройками и тканями стеллажи и четыре манекена: мужские и женские. Два для работы, два для выставочных изделий в единственном экземпляре. Последние привлекли внимание Итачи эстетичными обновками. Мужской манекен сегодня был наряжен в сорочку из совмещённых между собой летящих тканей с вышивкой. А женский силуэт демонстрировал кружевной лиф и трусики, накрытые прозрачным пеньюаром в тон. - Не знаю, с каких пор ты увлёкся шитьём белья, но выглядит изумительно и дерзко, - не поскупился подметить Итачи. - Я сшил это сугубо из любопытства, используя остатки кружев и лоскуты ткани, потому что жалко было выбросить. Бельё – не моя стезя. Для этого в Конохе существует иная мастерская. Только, насколько мне известно, подобные модели не пользуются большим спросом. По-видимому, местные женщины пока не готовы носить такое. - Ну и зря. Красиво же. Пусть не всегда удобно, но никто ведь не заставляет надевать кружева на постоянной основе. - Это верно. Омеги прошли за ширму в углу зала, где можно было вымыть руки и перекусить. Занавешенное окно и настенная лампа создавали атмосферу приятного уединения, подначивая скорее насладиться пирожными. - Если у тебя на сегодня нет планов, имей ввиду, что Юджи-сан приглашает на прогулку по водному парку к ближе к трём. Хочешь? Если нет, можем прогуляться где-нибудь вдвоём. Посетим, например, субботнюю ярмарку. Выберем красивые ткани, пряжу, чай или пряности. А ещё заглянем в тот новенький книжный магазинчик. Как тебе? Лениво рассматривая последнее пирожное в коробочке, Итачи предложил свой вариант действий. - А почему бы тебе одному не посетить водный парк с Юджи-саном, а потом с ним же не прошвырнуться по ярмарке. По-моему, отличный расклад. - Неужели я тебе настолько надоел за минувшие полтора месяца? – с какой-то грустной усмешкой поинтересовался Ёсан. - Тебе честно ответить? - Разумеется. Набрав воздуха в грудь, Итачи, наконец, осмелился открыть отцу заветную истину. - Юджи-сан - прекрасный альфа, который от тебя без ума. И который, как бы ты не отнекивался, очень тебе симпатичен. Ещё он умеет очаровательно ухаживать. А у тебя то работа, то сын захворал. Очень хочу, чтобы ты полноценно открылся ему. Не замыкался, не выстраивал барьеры, а смело явился сегодня в парк весь вот такой, нарядный с иголочки, и заявил Юджи-сану, что будешь счастлив провести этот чудесный выходной с ним. Даю на отсечение руку, этот мужчина останется окрылён на всю ближайшую трудовую неделю. А ещё, уверен, - Итачи на миг осёкся, но, всё-таки, высказал начатое, - отец бы тоже хотел, чтобы ты не ставил на себе крест. - Опять сговорились с дедом, что ли? – с натянутой улыбкой рассуждал Ёсан. - Ты странный, папа. Вдалбливаешь дедушке, о том, что встречами с дядей он никого и ничего не предаёт, а сам… - Хорошо, - тихо, но уверенно перебил сына Ёсан. – Я проведу время с Юджи-саном. - Вот и прекрасно! – искренне ликовал младший из омег, таки осмелившись съесть последнее пирожное. – И, надеюсь, это не одолжение. - Поверь, я ни за что не пойду на встречу с альфой из одолжения кому-либо, - улыбчиво акцентировал Ёсан, убирая со стола пустые чашки. - Даже не сомневаюсь, - так же довольно оценил Итачи. Наблюдая за отцом, он чисто случайно приметил на полочке в углу знакомую книжную обложку ярко-красного цвета с выпуклым золотистым цветком и разбросанными вокруг него лепестками. Надо же, тот же самый роман, по мотивам которого приснился сегодняшний сон. - Подарок одного из заказчиков, - пояснил старший омега. - Говорит – интересная трогательная история. Правда, я пока не заглядывал дальше посвящения, а оно, стоит сказать, милое. Как раз посвящение, Итачи проигнорировал, приступив сразу к истории, поэтому зачитал его сейчас в порыве любопытства. «Если бы я был героем истории, которую расскажу вам, в моей груди произрастали изящные гардении, обмотанные стерильными больничными бинтами и пропахшие сунагакурским коньяком. С трепетом, лучшей женщине на свете». Действительно, мило. Но и печально, как подметил Итачи. Ведь, если опираться на сюжет написанной книги, с лучшей женщиной на свете писатель в разлуке. Поболтав ещё немного обо всём и ни о чём, ближе к половине третьего отец и сын покинули мастерскую. Ёсан, перекинув лёгкую куртку через руку, намеревался идти в сторону парка, а Итачи собрался посетить тот самый новенький книжный магазин и зайти в парфюмерный отдел, который очень любил и где не был на протяжении нескольких месяцев. - Я тебя люблю, - посчитал нужным напомнить Итачи, обняв отца на недолгое прощание. - Хорошо проведи день. - И ты, радость моя. Только долго не броди, - попросил Ёсан, поцеловав своё неугомонное чадо в щёку. - Буду гулять, пока не рухну от резко наплывшей усталости где-нибудь в парке героев местного разлива. - Итачи… - Не хочу отступаться от своего амплуа человека, вошедшего в этот мир ягодицами. - Ну тебя, - посмеялся Ёсан. - Юджи привет, - бросил младший омега, уже удаляясь в сторону развилки. - Непременно, - отозвался отец. Всё-таки, чудесный сегодня день. В воздухе витают флюиды красоты ранней осени и романтики. В порыве вдохновения Итачи ощутил ровно на миг, будто стоит на пороге неизвестных ему открытий. Волнующих, будто морские волны перед непогодой. Коварных. Один единственный шаг, и они непременно затянут в свою пучину. Нечто похожее омега испытывал единственный раз, когда поступил на службу в председательскую резиденцию. Вот только в те времена, скорее, теплилось на душе не шелестящее волнение, а предвкушение новых эмоций и знаний. Нынешнее чувство похожее, но в сути своей иное. Сбросив пелену своеобразного наваждения, Итачи вернулся в насущную реальность, где есть он, отстранённый от работы, надобность продолжать физическое восстановление и придумывать себе ежедневные полезные занятия.

***

Полгода назад, по прибытию в на тот момент чужой ему живописный городок под крылом Цунаде, Саске тяготила неизвестность и неуютная подвешенность, будто заблудшую между мирами душу. Тогда он всё ещё злился на себя за беспамятство и, сидя вечерами в своей уютной комнате, как и ранее, всеми правдами и неправдами силился сдвинуть на задний план фронтовые воспоминания и вымучить хоть какую-нибудь зацепочку за своё прошлое. Однако процесс по-прежнему не приносил ничего кроме мигрени. Будто несколько часов подряд бился головой о кирпичную стену. И снова, ложась в постель, Саске в миллионный раз просил у безликого образа матери прощения за то, что не может вспомнить, а потом желал ей доброй ночи или приятного дня. Просил не волноваться за него, ведь о нём хорошо позаботились добрые люди, благодаря которым он жив, почти полностью здоров физически, сыт, обут, одет и обрёл крышу над головой. И, что не менее важно, обогретый, в сути, посторонней человеческой теплотой, Саске больше не чувствует того болезненного одиночества, кое тяготило его в госпитале. Первую неделю в Танзаку альфа подолгу спал, восстанавливая силы. С интересом малого ребёнка осваивался в уютном не перегруженным мебелью и вещами доме. В своё время, приобретя его по неприлично приятной цене, Цунаде мечтала, как однажды сможет привечать здесь дорогих гостей в виде оставшейся родни или старых друзей. Но как-то не задавалось по разным причинам. - А я типа не друг? – возмущался управляющий Какаши Хатаке, стоя в одних пижамных штанах за забором. Хатаке и вправду не был другом Цунаде, он был её здешней семьёй. Такой, чьи переплетенные корни делают каждого в этой семье чуть более уверенным сильным. Это Саске почувствовал с первого дня их общего взаимодействия. Так или иначе, дом Цунаде будто дождался своего звёздного часа, дабы приветить новенького постояльца. Оттого поспешил покрепче окутать его светлой приятной атмосферой, будто хрупкое существо в мягкое уютное гнездо с высокими бортами. Казалось, каждый угол здесь пропитан умиротворением, а витающий в воздухе аромат кофе, чистого белья и масляного парфюма поддерживали настроение. На недолгий период Цунаде строго настрого запретила тяжёлые физические нагрузки, поэтому топор пришлось спрятать в сарай, с глаз долой, на ближайшие пару недель. Кроме того, лекарше навязчиво чудилось, якобы топор имеет на Саске странное влияние. Будоражит его нервную систему. Благо, не в дурном смысле. Физическую активность парень набивал ежедневными прогулками то к реке под рощей, то по кварталу с его однотипными домами и торговыми лавочками. Иногда бродил в одиночку, иногда в компании соседского мопса, которому новый человек пришёлся по нраву. Интерес местных к персоне молодого альфы рос с каждым днём в геометрической прогрессии. Кто таков, откуда? В итоге, с подачи Какаши и Цунаде, Саске был представлен двоюродным племянником именитой лекарши. Родом из пограничного рабочего посёлка, прошёл фронт, получил травмы, теперь приехал восстанавливаться под начало тётки. Возможно, останется жить – неизвестно. Присматривается пока. Стеснительный интроверт, поэтому нечего приставать к нему с разговорами и расспросами, он сам заговорит, если ему будет нужно. Да, хорош собой. Да, холост. Нет, пока не желает знакомиться с вашим сыном и вашей дочерью. У него другие планы. Постепенно Саске всё бодрее вставал ранним утром, разминался, приводил себя в порядок, затем спускался варить крепкий кофе, а то и приготовить незамысловатые завтраки, от вида и вкуса которых всё естество Цунаде трепетало. Дело в том, что сама она готовит, мягко говоря, неважно. Кое-что из выпечки и то через раз. Нормально поесть вне рабочих дежурств, получалось обычно в доме соседей или в ближайшей закусочной. Поэтому посиделки в собственной кухне наполняли женщину непередаваемым чувством уюта. Да и вообще, дом её сильно преобразился с появлением в нём молодого альфы с грустными тёмными глазами. Цунаде не преувеличивала, когда говорила, что принадлежит работе львиную долю времени. Соседка Сакура в этом плане пусть и уступала руководительнице, но с небольшим отрывом. Данные нюансы стал дополнительным поводом сближения Саске с Какаши. Последний откровенно сиял от того, что у него внезапно появилась толковая мужская компания. И по душам с Саске разговор хорош, и минутка под кофе или единичную рюмашку. Партия в шоги или шахматы проходит с задором и азартом, а речи вчерашний капитан порой заводит такие, что Какаши диву даётся, отвесив челюсть. - С каждым проведённым с ним днём крепче задаюсь вопросом – кто он такой? – изливал душу Какаши соседке одним тихим вечером. - В каком именно смысле? – уточнила Цунаде, активно хрустя карамельными орешками. - В таком, что парень-то нифига не простой. Как минимум, он начитан и достаточно образован. Уверенно рассуждает на политические темы и даже не стесняется спорить со мной по вопросам управления. Причём ни как диванный критик, норовящий блеснуть якобы эрудицией, а этак со знанием дела. Будто у него за плечами собственная практика или ясное понятие, что и к чему. И, знаешь, при всём своём блестяще сохранном интеллекте, претензией к тому, чтобы оказаться каким-нибудь бароном и фронтовым опытом младшего офицера за плечами, Саске – невероятно душевный альфа. Дожевав орешки и отряхнув руки, Цунаде поглядела на соседа. - Короче, ты в восторге, - даже не спросила, а подытожила она. - Я кипятком ссу! - признался Хатаке, схватившись за область сердца. – Знаешь, это прозвучит просто отвратительно и в какой-то мере цинично, но я буду счастлив, если он так и не уплывёт от нас в закат. Душка же! Грешным делом, подумывал в будущем на своё место его пристроить. Глядишь, через год Танзаку бы переплюнул самые развитые страны по инфраструктуре. Ума и фантазии в Саске на то предостаточно. - Жаль, бюджета в Танзаку на его ум и фантазию совсем недостаточно. Так что успокойся, прижми зад и скромно радуйся тому, что у тебя появился такой золото-сосед. Мало-помалу Какаши стал частенько вывозить Саске в город, знакомить с людьми, окрестностями, красивыми или интересными местами. Разъяснял, что в городке и к чему. А как только Цунаде дала добро на полномерные физические нагрузки, Саске на пару с Какаши, заряженные компанейским энтузиазмом, за пару недель привели двор её дома в идеальный вид. Бесхозный хлам и мусор перекочевал на свалку, всё, что можно было задействовать, Саске охотно пустил на дрова. На заднем дворе скосили траву и оформили большую цветочную клумбу у качелей. Альфе пришлось по душе высокое грушевое дерево, и ещё несколько низкорослых с небольшими листочками. Цунаде позже поведала о можжевельнике и облепихе, которые обрастут ягодами ближе к осени. Со слов хозяйки – это лишь десятая часть дворовых чудес. Основные приходятся на палисадник, летом он непременно раскроет себя во всей красе. Поэтому было решено приладить туда пару кованых скамеек и столик, дабы вечерами распивать любимые напитки, представляя себя обитателями волшебного сада. Хозяйка идею одобрила и даже пообещала прикупить на выходных новых саженцев. Порой, когда Саске оставался наедине с собой после суетного активного дня, над ним вновь сгущались тяжёлые серые тучи едкой тоски, из которых к парню будто тянулись скользкие тёмные руки. Когда они касались его плеч, альфа до глубокой ночи сидел у окна комнаты, заворожено рассматривая сумеречные дворы и луну в небе. Так ему было чуточку легче переносить давящее, осевшее горечью в горле, чувство. Удивительно, но вид ночных дворов с высоты второго этажа откликался в душе чем-то знакомым. Возможно, когда-то, в своём дофронтовом прошлом, обладающей фамилией Саске точно так же сидел у окна родного дома, размышляя о наболевшем. Во сне к парню на огонёк всё ещё стекались фронтовые эпизоды, однако завидную регулярность они утратили, уступив благоговейной ласковой пустоте. Однажды ночью городок накрыла бурная апрельская гроза. Оглушительные раскаты грома пробирали до костей, небо рассекали бесчисленные зигзаги молний, озаряя пространство холодным светом. По крыше угрожающе напористо стучал ливень. Ту ночь Цунаде и Сакура провели на дежурстве, а Какаши пару дней как гостил в соседнем посёлке. Саске на сутки забрал Ки, и в ту суровую грозу, заботливо прижимая к себе дрожащего пса, беспокойно бродил из одного угла комнаты в другой. Сердце бешено колотилось, а в затылке проступал липкий жар. Альфа никак не мог взять в толк, что с ним происходит. Но внезапно, поймав и зацепив нить грозы, сознание Саске наскоро связало из неё невнятный человеческий образ. Такой же безликий, как и мама, но очень плотный. В его статичном силуэте клубились насыщенные тёмные краски. Нет, вовсе не угрожающие и колкие, а завораживающие, с мягкими переливами. Хочется лучше к ним присмотреться, или даже поискать в них ответы, но не выходит. Образ слишком неподатливый, недосягаемый. Однако Саске улыбается, мысленно разглядывая тёмную фигуру, окутанную густым плотным фоном. Он отчего-то очень рад вновь её осязать. Образ-икона однажды приходил к нему во сне, ещё в госпитале. Взволновал и взбудоражил, однако альфа упустил его, будучи слишком ослабшим морально и физически. Сейчас же диковинный образ, вместо того чтобы волновать, взбаламутил осевшую и забытую где-то на дне души альфы нежность, смешанную с вязкой грустью. Напомнил о чём-то некогда очень важном, но утраченном вместе с памятью. А потом Саске явственно почувствовал, как сложенный в подсознании образ притягивает его, будто за верёвку, привязанную к застрявшему в груди альфы гарпуну. Больно невыносимо. Только не ему, а какому-то иному Саске, с коим нынешнему на той войне было совсем не по пути. На улице зловеще прогремело, и Саске вздрогнул. Пёс на его руках вновь задрожал, жалобно заскулив. - Тише, малыш, всё хорошо, - заверил альфа, почёсывая милую собачью голову, затем уселся на постель, в отдалённый от окна тёмный угол. Мысли в голове приутихли, но не ушли. Альфа закрыл и открыл глаза, затем обвёл зрачками утонувшую в грозовой ночи комнату, снова сомкнул веки. Действительно, существовал иной Саске. Ему нанёс урон и замарал неприглядными фронтовыми реалиями Саске нынешний. А потом и вовсе отправил морозиться, потому что трепетности и чувственности на войне не место. Так и потеряли связь. Правда, в Саске настоящем от иного что-то осталось. Именно оно беспокойно плещется, порываясь открыть дофронтовое прошлое, но сил на полноценную борьбу с вчерашним боевым офицером недостаточно. Данная мысль породила очередную печаль, из-за которой альфа так и не смог сомкнуть глаз, даже под утро, когда на улице стихло. Цунаде придёт днём, а Сакура после дежурств в день не остаётся. Часам к восьми, на вскидку, зайдёт за собакой, поэтому, ни свет ни заря поднявшийся Саске заблаговременно выгулял его и даже принялся соображать нехитрый завтрак, однако всё пошло не по плану. Сакура действительно явилась к восьми, а точнее вихрем влетела в дом с глазами в форме идеального круга и резким: «Собирайся, мне понадобится твоя помощь!» Пока Саске экстренно натягивал выходные штаны и рубаху, Сакура в том же темпе выудила из нижнего ящика комода Цунаде маленький деревянный чемоданчик с хирургическими инструментами и мешочек с незнакомыми альфе медицинскими принадлежностями. За воротами молодых людей ждала повозка, коей управлял совсем юный парнишка. Стоило Сакуре и Саске шустро запрыгнуть в неё, та резко сорвалась с места, обрызгав забор грязью из-под колёс. - Что стряслось-то? – осмелился, наконец, спросить встревоженный, но по инерции готовый выложиться на полную Саске. - Ты ведь не завалишься в обморок при виде крови и возможных рваных ран? Смешно, черт побери. Пришлось напомнить Сакуре, что он едва ли не вчерашний фронтовик, который активно оказывал помощь раненым товарищам, потому что при команде не было фельдшера. - Вот и прекрасно, - подытожила девушка. - Неужто, кто-то откопал ржавый снаряд в лесу? Или поножовщина? - Не, поножовщин в Танзаку не случается, - поспешила успокоить альфу девушка. – Преждевременные роды. В эту тягучую, будто плавленая резина, секунду закалка бывалого фронтовика с шумом рухнула куда-то в пятки. К дому на окраине мало известного Саске райончика, пусть и собрав все кочки и лужи, но прибыли достаточно скоро. С порога молодых людей встречал альфа лет тридцати на вид, которому Сакура поспешила представить своего ассистента Саске Сенджу, во избежание недопонимания. Первым делом тщательно вымыли руки, затем, под детальные расспросы Сакурой хозяина прошли в спальню, где на постели корчился в схватках полураздетый молодой омега. Его муж что-то говорил о внезапности, о том, что срок ведь ещё не подошёл, и о том, как запаниковал и не отправился с супругом в госпиталь, опасаясь не успеть. Позже Сакура просит чистые простыни, пелёнки и спиртовую настойку для обработки, отправляет хозяина дожидаться в другой комнате, затем спокойно и собрано проводит осмотр родовых путей, выслушивает сердцебиение плода деревянной трубкой через живот омеги . Разговаривает с бедолагой, и тот ей вполне внятно отвечает. А Саске, стоя как вкопанный на месте, ошалело таращился на вспотевшего скромно стонущего от болей юношу. Мысли в голове метались в панике сумасшедшим вихрем, а тело пробирал колкий мандраж. Нет, Саске вовсе не внушало ужаса и, уж тем более, отвращения, чужое естество. На него не давила ни духота, ни спёртые намешанные запахи. Он… он просто до боли не понимал, чем способен помочь этому худенькому существу, лежавшему в гнезде из влажных скомканных простыней. - Иди сюда, - просит Сакура. – Встань рядом с ним и просто выполняй, что понадобится, когда я скажу. Ничего иного, кроме как повиноваться, альфе не оставалось. Процесс, вопреки хиленьким представлениям Саске, не был стремительным. Пациент очень сильно волновался, настолько, что Саске, будучи альфой, да ещё и в столь напряжённой обстановке, ненароком хлебал эти пронизывающие флюиды из омежьега фона и сам волновался не меньше. Сакура старалась заболтать парнишку, дабы снизить градус его волнения, и внушала, что роды – это работа. Нужно всё сделать правильно и слажено. Саске же помогал рожавшему поддерживать более комфортное положение и поил водой. Омега, лежавший под руками, о чём-то его спрашивал, и альфа ему, пусть и плоховато соображая, отвечал с энтузиазмом. - Держи ему ноги, - скомандовала Сакура. – Не позволяй их сомкнуть. И Саске слушался, удобнее примостившись локтём на чужом бедре, и подпирая свободной рукой второе, невольно наблюдал за процессом, что называется, во всей его природной красе. Невероятно сложно было не начать тужиться самому под напористые команды Сакуры. А когда Оттуда появилась маленькая волосатая голова, альфа побледнел и вспотел насквозь, уже готовый здесь рядышком и прилечь. Однако то, как вцепился в него рожающий омежка, немного отрезвило и не позволило потерять лицо. Уже через несколько минут Сакура попросила своего горе-ассистента завернуть в теплую пелёнку удивительно крошечную новорожденную девочку и дать новоиспечённому папаше на неё посмотреть. Все они хорошо справились. - Я так рада, что обошлось без осложнений, - облегчённо выдохнула Сакура, через некоторое время потягивая сигаретку на крыльце призвавшего их дома. – А ты - большой молодец. Собранный невероятно и очень помог, - девушка воодушевлённо похлопала альфу по плечу. Вцепившись пальцами в папиросу, будто убегающий от собаки кот в ствол дерева, Саске крайне жадно затягивался, сидя на влажной ступеньке, от взаимодействия с которой штаны на заднице давно промокли. Руки едва уловимо дрожали, а в глазах проступали слёзы. Подобное с Саске случалось не раз на фронте. Вливаться в суровый быт, пахнущий кровью, палёным мясом и смертью далось непросто. Это со временем научился принимать суровую данность и эмоционально подвыгорел, а по первости тяжко. Сейчас Саске чувствовал такой же силы эмоциональный всплеск, только кардинально иной по природной сути. И если при знакомстве со смертью на его душе поселилась чёрная пустота, то при знакомстве с новой жизнью её будто заполнили десятки солнц, пронизывающих сознание насквозь своими лучами, вызывая всепоглощающий щемящий сердце трепет. Остаток того дня Саске проходил, летая в облаках, где-то далеко-далеко от насущной реальности. Иногда на его губах вырисовывалась блаженная улыбка. Он чувствовал себя настолько счастливым, будто не чужого ребёнка в руки принимал после пересечения пуповины, а своего собственного. Перед сном альфа излил полученные эмоции маме, как обычно, сидя у окна спальни. Спалось в тот раз, как ни разу до этого сладко и хорошо. Шёл день за днём, и в этом непрерывном потоке времени Саске чувствовал, как в его сознании что-то меняется. Будто некогда опавшие кирпичики цельного строения вновь закладываются один на другой: аккуратно и осторожно. Таким образом, однажды выйдя утром во двор, в начале лета, альфа ощутил невероятный прилив вдохновения. Пугающе уверенно чувствовал, что ему хорошо здесь и сейчас. С того момента Саске перестал сопротивляться, решив отдаться течению того русла, в кое занесло его на день грядущий. Стал замечать простые чудеса вокруг, радоваться спокойствию, уюту, солнцу, дождю, природе в целом, лицам живых людей. Тому, что жив сам. И в порыве накатившего жизнелюбия альфа с неистовой страстью брался за всё, что мог, испытывая вдохновение и наполненность. За полгода жизни в Танзаку Саске буквально обретал общий язык с самим собой. Научился принимать себя настоящего более лояльно. Перестал злиться на беспамятство и заниматься самоистязанием. Парень без прошлого, прошедший фронт, но чудом выживший и не брошенный на произвол судьбы. Да, некий прошлый Саске с фамилией в нём утерян, но Саске настоящий здесь и должен выстраивать свою жизнь из того самого настоящего, что при нём есть. Это самое верное решение в данной ситуации. Вначале июля, дабы занять инициативного парня толковым делом, Какаши взял его на собрание в административный центр, где представил статного молодого альфу своим помощником. Одним лишь небесам ведомо, что за магией такой обладает загадочный Саске, или же всё дело в уверенно подвешенном языке, похлеще чем у некоторых распиаренных феодалов, но в Танзаку активным ходом началось строительство пансионата для обездоленных и пострадавших в локальных конфликтах детишек. А ещё удалось отбить земельные права на карьер, где планировалась добыча полезных ископаемых. Таким образом, бюджет Танзаку грозился знатно подраздуться. Какаши пришёл в восторг и одновременно ужас, потому что каждым волоском кожи чувствовал прирост ответственности за городок. Если дело заладится, потребуется усовершенствовать процесс управления и, возможно, расширить горизонты. Хатаке попросту не ожидал подобного в раскладе ближайшего будущего. - Короче, Цунаде, это монстр какой-то, а не мужик, я тебе отвечаю! Такими словами изъяснялся, которые даже я слышал впервые. А я, между прочим, начитанный. И, заметь, не только бульварными романами, - признавался Какаши, разливая жижу по рюмкам в солнечный вечерок на просторах пышного богатого палисадника, заполненного многолетними цветами и кустарниками. - Что это? – поинтересовалась лекарша, придирчиво рассматривая напиток насыщенно розового цвета. - Это наш с Саске совместный проект, - гордо резюмировал Хатаке. - Медовый спирт на лаванде, ягодах и цветочных лепестках. С ментолом и нотками абрикоса. Назвали его - Розовый яд. - Надеюсь, не потому что после его дегустации кто-то подох? - Нет, благо, - усмехнулся Какаши. - В теле после приёма на грудь невероятно хорошо. Уходит напряжение и даже боли в суставах. На себе проверил. Эффект как после той мази от Сасори, с ядом кобры. Отсюда и название. - Недурно, - оценила Цунаде, сделав глоточек. – Но много такого не выпьешь. Насыщенный очень. - Саске говорит – в том и суть. Это напиток для тихого вечера, когда хочется расслабиться. Или чтобы сон стал крепче. От интонации речей и искрящегося взгляда Какаши, на губах Цунаде проступила улыбка-ухмылка. - Да ты, чёрт побери, очарован до мозга костей. - Миллион из десяти, - с теми же искорками во взгляде выдал бета и опрокинул в себя рюмочку «яда». Спустя примерно час, в ворота влетел довольный мопс, спеша на колени к Какаши, следом за собакой во дворе засветился Саске. Сенджу и Хатаке готовы были поклясться, что парень порядком изменился за недлительной срок пребывания под их боком. Посветлел, зацвёл, похорошел, хотя, казалось бы, куда ещё краше. Весь из себя ухоженный и одетый, с подачи Цунаде, по последней моде. Едва зауженные чёрные брюки подчёркивали длинные стройные ноги альфы, белая шелковистая рубашка выгодно контрастировала с его яркой внешностью. А повязанная под воротом лента в виде бантика придавала очарование. На плечи альфы был накинут чёрный, под стать брюкам, пиджак. Вылитый жених, одним словом, ещё и при букете. В руках Саске держал завидную охапку из ярко-голубых цветов с белёсыми сердцевинками. Рассказал, как заприметил их ещё во время позавчерашней поездки на карьер. Луг, усыпанный синевой цветков, показался поистине сказочным. Саске, совершенно точно, никогда в своей жизни подобных не встречал и счёл их чудесными. - Это немофилы, - просветила парня Цунаде. – К сожалению, из вазы долго они не порадуют. Но, если шибко понравились, можно поискать на центральном цветочном рынке декоративные немофилы. Не факт, что точно такие же, но тем не менее. Идею Саске одобрил, а пока заботливо разместил яркий букетик на чайном столике своей спальни. Хочется хотя бы день порадоваться их сказочной красоте.

***

Ранняя осень в Танзаку – чудесное время, когда уходит жара, а утонувшая за лето в сочной зелени и цветах природа остаётся нетронутой. Дозревают осенние плоды на садовых деревьях, ягоды облепихи и можжевельника. Распускаются невиданные, спящие в жаркие дни цветы. А в том, что световой день стал короче, крылось своё неповторимое очарование. К настоящему моменту Саске не единожды вспоминал слова Какаши о Танзаку: о том, что городок затягивает, излечивает и каким-то неведомым образом стабилизирует душевное состояние. В принципе, давно и навязчиво кажется, что в местной природе, особенно под невысоким осенним солнцем, кроется нечто таинственное, витающее в воздухе невидимым призраком. Внятного объяснения данному явлению альфа дать не мог, но что есть, то есть. Всё чаще всплывали мысли о том, что его настоящее здесь, может быть, и есть его подлинный жизненный путь. Или переходная тропа, не пройдя которую не попадёшь куда нужно. Он не знает. Ещё к концу августа полностью восстановилось почтовое сообщение через рыболовные суда. Подобное давно пользуется в этих местах активным спросом, потому что быстро и по цене приемлемо. Цунаде очень радовалась, отправляя, наконец-то, на Родину два конверта из портового посёлка. Один, с её слов, для отца, второй для семьи двоюродного брата. Очень хотелось, чтобы родные написали ответ. Всё-таки, лекарша успела соскучиться по ним. Саске тоже до дрожи в руках хотелось написать длинное письмо своим родным, вот только не знал он кому и куда, но позже, всё-таки, написал. Рассказал в нём обо всём наболевшем и не очень, затем соорудил из письма бумажный кораблик и, стоя босыми ногами в воде по колено, отпустил его вдоль течения реки. Когда кораблик из письма исчез из виду, Саске, не спеша, направился в свой названный дом.