Стойкий оловянный солдатик

      Однажды в детской появился новый предмет — большая красивая коробка, стоявшая теперь на столе, и в ней было двадцать пять оловянных солдатиков. Все они были как на подбор: в красно-синих мундирах, с ружьями и штыками, все крепкие, сделанные на совесть.       Только один солдатик, Мо Жань, отличался от остальных. Все оловянные воины были сделаны из одной большой ложки, и на последнего материала немного не хватило, и он получился одноногим. Но и на своей единственной ноге миниатюрный юноша стоял также твёрдо, как остальные на двух.       Первым, что услышали солдатики, когда дети открыли коробку, было:  — Ух ты! Оловянные солдатики!       Мальчишки любили играть в войну, а потому целый день возились с маленькими человечками, заставляя их то умирать, то воскресать и снова идти в атаку.       Пока его вместе с его братьями в очередной раз расставляли в боевую позицию, Мо Жань мельком бросил взгляд на дальнюю часть стола… И едва удержался от восхищённого вздоха (он ведь на службе!). Там стоял большой картонный дворец с искусно вырезанными арками, шпилями, миниатюрными окошками с всевозможными украшениями; перед ним лежало маленькое зеркальце, изображавшее озеро, вокруг которого «росли» небольшие бумажные деревья. Но Мо Жань смотрел прямо на миниатюрную фигурку возле распахнутых дверей дворца. То был танцовщик. Он тоже был картонным и казался таким хрупким и лёгким в своём воздушном белоснежном наряде с огромной блёсткой на груди, что солдатик подумал: «Как его до сих пор не унесло ветром?». Но танцовщик и не думал никуда улетать от какого-то сквозняка, а продолжал всё также твёрдо стоять на одной ноге, заведя другую поднятую ногу назад и вскинув руки — любому балетмейстеру фору даст!       Мо Жаню почему-то показалось, что красавец из дворца смотрит на него в ответ.       — Эй, писна, ты чего в облаках витаешь? — Резкий окрик Сюэ Мэна – ещё одного солдатика из коробки – вернул парня с небес на землю. — Не твоё павлинье дело. — Огрызнулся Мо Жань.       Наступила ночь. Дети собрали игрушки, положили солдатиков обратно в коробку, но не заметили, что одного не хватает…       Дождавшись, когда дверь в детскую закроется, Мо Жань запрыгал, опираясь на ружьё, прямо к дворцу. Танцовщик всё ещё был там, но уже стоял в более расслабленной позе. Он явно устал: об этом говорили его слегка опущенные плечи, да и весь его немного несчастный вид. Однако, стоило ему заметить солдатика, как он тут же выправил осанку и гордо поднял голову, как будто не он только что едва держался на ногах.       — Привет! Меня Мо Жань зовут, а тебя? — весело воскликнул парень, резво подскакивая к танцовщику. Вблизи он казался ещё красивее, а особенно солдату понравились его глаза — выразительные, острые глаза феникса, в которых сейчас отражалось недоумение и удивление.       После небольшой паузы прозвучал ответ:       — Чу Ваньнин.       — Ну, вот и познакомились! — засмеялся Мо Жань. Танцовщик засмотрелся на ямочки на щеках своего нового знакомого, но мгновение спустя влепил себе мысленную оплеуху и перевёл взгляд чуть выше. Чтобы тут же утонуть в паре глубоких глаз с фиолетовым отливом (и где только такую краску взяли?).       — Ты так целыми днями здесь торчишь? Должно быть, тяжело в одной позе стоять… Да ещё и в такой неудобной… — в голосе Мо Жаня послышались нотки искреннего сочувствия. — Скучно тебе, наверное: совсем один ты ведь в этом за́мке.       — Я привык. — Чу Ваньнину хотелось как можно скорее сбежать в самые дальние комнаты картонного дворца, захлопнув за собой дверь, и одновременно поговорить с этим парнишей подольше. Но вот показывать, что Мо Жань своими догадками попал в точку, совсем не хотелось. Из-за противоречивых эмоций танцовщик даже не сразу заметил, что к нему обращаются на «ты», а когда заметил, исправлять это было уже поздно. — Кстати, почему ты не в коробке?       — Я спрятался, когда нас складывали на место, чтобы перекинуться с тобой хотя бы парой слов, — Мо Жань прямо-таки сиял энтузиазмом. — Ты такой красивый, и я подумал, что можно познакомиться.       — Не неси ерунду. — Чу отвернулся от юноши и тихонько радовался, что не может краснеть. Он же всего лишь игрушка.       — Кстати, а почему ты всегда в такой позе днём? И почему с тобой никто не играл сегодня?       — Меня подарили хозяйской дочери на день рождения в прошлом году. В этом ей подарили уже другие игрушки, которые больше подходят для активных игр. — произнесено это было таким тоном, будто Чу Ваньнину всё это было действительно безразлично.       — И что с того? Ты ведь не стал хуже от этого!       «Он, что, действительно не понимает?..» раздражённо подумал танцовщик.       — После того, как меня ей подарили, очень скоро выяснилось, что я гожусь только для того, чтобы вечно стоять в дальнем конце стола, а не для детского досуга. Я ведь всего лишь кусочек картона.       Чу Ваньнин сейчас выглядел злым. Мо Жань удивился такой быстрой смене настроения, но он решил не сердить своего нового знакомого ещё больше, а вместо этого попрощался с ним, обещая завтра прийти снова, и запрыгал на своей единственной ноге в какое-нибудь неприметное место.       А танцовщик тяжело вздохнул и опять опустил плечи, провожая юношу взглядом.       Никто из них не заметил, что всё это время за ними следила пара недобрых глаз…

***

      Впоследствии такие ночные разговоры вошли в привычку. Мо Жань даже познакомил своего кузена, Сюэ Мэна, с танцовщиком, поскольку устал слушать вечное "Куда ты вечно ночью пропадаешь?! Мы ведь на службе!". К слову, сам Сюэ Мэн был в восторге и даже начал звать Чу "учителем", а Мо Вэйюй не упускал возможности подразнить братца: "С каких пор павлины танцуют в балете? Ха-ха-ха!".        Через несколько дней Мо Жаню всё же удалось выпытать всё о Чу Ваньнине, а тот в свою очередь уже знал всю поднаготную оловянного солдатика. Оказалось, что когда-то давно хозяйка танцовщика случайно помяла его во время игры, и с тех пор у него на груди появилась блёстка, которая укрепляла место сгиба и позволяла стоять прямо. Именно после того случая та девочка и её братья (что возились теперь с солдатиками) единогласно решили, что этой «куколке» лучше просто стоять в сторонке. Его поставили в красивую, по их мнению, позу и с тех пор больше к нему не прикасались, оставив в одиночестве.       Они сблизились очень быстро. Казалось, что они всю жизнь знали друг друга, а, может, и ещё дольше. И вот однажды Мо Жань сказал, нежно взяв танцовщика за руку:  — Ваньнин, я… Я хочу кое-что спросить… Нет, не так. Я просто хочу сказать, что я… Я люблю тебя.       Чу Ваньнин молчал. Он был ошарашен и взволнован, и хоть на его бумажном лице румянец не мог появиться, он чувствовал, что горит, будто его только что бросили в пламя камина.       — А ты? — донёсся до него полный смущения и надежды голос солдатика, — Ты любишь меня?       — Я же просто кусочек бумаги… — еле слышно проговорил Чу Ваньнин после паузы.       — А я просто кусочек олова.       — Я помятый…       — Во-первых, совсем чуть-чуть, а во-вторых, мой дефект гораздо заметнее, — Мо Жань тихо и немного неловко засмеялся, указывая свободной рукой на место, где должна была быть его вторая нога.       — Меня никто никогда не любил… Дети не любят вещи, с которыми нельзя играть…       — Я тебя люблю, Ваньнин.       — Я… — прозвучало на грани слышимости. — Я тоже тебя…       Вдруг, словно гром среди ясного неба, из шкатулки «с секретом» выскочил тролль.       — Не позволю!!! — вопил уродец, угрожающе приближаясь к влюблённым. Вдруг, его страшная оболочка распалась, и оттуда вышел красивый юноша. Он был немного ниже Мо Жаня, носил тёмно-зелёное древнекитайское ханьфу и такого же цвета вуаль, закрывавшую нижнюю часть его лица. Он явно был игрушкой, но, несомненно, очень дорогой.       Солдатик инстинктивно закрыл собой Чу Ваньнина.       — Кто ты? Что тебе нужно? — в голосе Мо Жаня слышались настороженные и угрожающие нотки.       — Прошу простить за крики моей оболочки. Она слишком несдержана, — произнёс прохладно незнакомец. — Меня зовут Хуа Бинань. Впрочем, мы ведь знакомы с Вами, верно, Чу Ваньнин?       — Убирайся, — раздражённо ответил танцовщик.       — Ну-ну, что же так неприветливо? — юноша подошёл ещё ближе. — Я ведь не какой-нибудь неотёсанный болван, какие только в армии встречаются. Чем же Вас так привлёк он? — с этими словами Хуа Бинань изящно, но немного принебрежительно, показал рукой на Мо Жаня.       — Ваньнин, кто этот человек? — солдатик вопросительно посмотрел на возлюбленного.       — Один очень надоедливый тип, — мрачно отозвался тот.       Хуа Бинаня разозлило то, что Чу Ваньнин игнорирует его, предпочитая отвечать Мо Жаню. А ведь они с этим танцовщиком знакомы гораздо дольше, чем этот оловянный чурбан! Сколько раз он оказывал знаки внимания, сколько раз пытался завладеть сердцем Чу… А этот солдатик! Нет, вы только представьте: он всего-то несколько дней приходил к воротам замка, а Чу Ваньнин уже влюбился по уши! Не слыхано!       — Ах, так… Хорошо, очень хорошо… — голос красавца стал ещё холоднее, но он держал себя в руках. — В таком случае, придётся действовать по-плохому…       Красавец вернулся в свою оболочку, а затем и в шкатулку.       — Не нравится мне всё это, — заключил Мо Жань.

***

      Утром дети решили расставить солдатиков не на столе, а на подоконнике. Надо же им иногда путешествовать! Мо Жань оказался в последнем ряду, ближе всего к улице.       Вдруг, одноногий воин покачнулся и, успев только бросить последний взгляд на испуганного Чу Ваньнина, выпал из окна. Было неясно, что именно послужило причиной этого происшествия: то ли ветер подул слишком сильно, то ли ребёнок случайно задел… Но одно было несомненно — это точно подстроил юноша в оболочке тролля, и его слова оказались не простыми угрозами. Сюэ Мэн дёрнулся, попытавшись поймать непутёвого братца, пока дети отвернулись, но не успел...       И теперь Мо Жань летел головой вниз, но не потерял самообладание (он ведь всё-таки стойкий оловянный солдатик!). Он воткнулся между камнями мостовой да там и застрял. Конечно, дети сейчас же выбежали на улицу, чтобы найти игрушку, но всё было тщетно: они просто не замечали бедолагу, хотя едва не наступали на него. Ах, если бы он мог закричать им «Я здесь!», если бы он мог подать какой-нибудь знак… Но это было невозможно.       Начал накрапывать дождь, крупные капли падали всё чаще и чаще, и в скором времени пошёл настоящий ливень, и хозяйские дети были вынуждены уйти домой ни с чем. Когда он закончился, пришли двое уличных мальчишек.       — Гляди-ка! — сказал один. — Оловянный солдатик! Давай отправим его в плавание!       Дети сделали бумажный кораблик из старой газеты и поставили туда солдатика, и он поплыл по водосточной канаве. Мальчишки бежали рядом, смеясь и хлопая в ладоши. Ах, какое стремительное было течение, какие высокие волны после ливня!       Мо Жаня бросало в разные стороны, закручивало в маленьких водоворотах, нос и корма кораблика то и дело ударялись о стенки канавы, но он продолжал стоять в постойке «смирно».       Вдруг бумажная лодочка нырнула под длинные мостки через канаву. Стало так темно, как будто солдатик попал обратно в свою коробку.       «Где я? Куда меня несёт? — думал Мо Жань. — А всё это проделки того неприятного типа из табакерки! Как там его звали?.. А, точно, Хуа Бинань! Ах, если бы со мной был Ваньнин, тогда будь хоть вдвое темнее, и то ничего!»       Тут появилась большая водяная крыса, жившая под мостками.       — Покажи паспорт! Где твой паспорт?!       Мо Жань не отвечал, погружённый в свои мысли. Кораблик бежал дальше, а крыса погналась за ним следом.       — Держите его, держите! — Вопила она. — У него нет паспорта!!!       Течение становилось всё стремительнее, бумажную лодочку бросало то вверх, то вниз, старая газета постепенно промокала… Впереди забрезжил свет — вот-вот Мо Жань снова увидит солнце! Вдруг раздался такой шум, что впору испугаться любому храбрецу. Оказалось, что в конце сточная канава впадает в большой канал! Для бедного солдатика это было равносильно падению с огромного водопада.       И вот, край уже совсем близко, всё клокотало и бурлило, кораблик несколько раз развернуло, его залило водой до краёв, и он стал тонуть.       Юноша в нём держался как мог, но скоро оказался уже по шею в воде, а кораблик погружался всё глубже и глубже, газета совсем размокла. Вот вода покрыла его с головой, и тут он снова подумал о танцовщике — не видать ему его больше. В ушах у него зазвучало: Вперёд стремись, воитель, Тебя настигнет смерть!       И вот, когда бумага совсем разлезлась, а Мо Жань камнем пошёл на дно, его проглотила большая рыба.       Внутри было ещё темнее, чем под мостками. Ещё и так грязно, влажно, зловонно… Но солдатик мужественно терпел и лежал, вытянувшись во весь рост, не выпуская из рук ружья…       Вдруг, рыба начала извиваться, биться в конвульсиях и выделывать такие кульбиты в воде, что даже у оловянного солдатика закружилась голова. Потом всё стихло.       Свет резко ударил по глазам Мо Жаня, и в этот момент кто-то крикнул: «Оловянный солдатик!»       Оказалось, что рыбу, проглотившую юношу, поймали, отнесли на рынок и даже успели продать и принести на кухню. Когда ей вспарывали брюхо, как раз и нашли Мо Жаня, после чего он был вымыт и доставлен в детскую, но почему-то был поставлен на каминную полку.       И чего только не бывает на свете! Солдатик увидел ту же самую комнату, тех же самых детей, тот же самый за́мок в дальнем углу стола, Чу Ваньнина и… И того подозрительного парня из шкатулки. Как только все дети вышли из комнаты, отправившись спать, игрушки ожили, и Мо Жаню открылась крайне раздражающая сцена: Хуа Бинань откровенно приставал к Чу Ваньнину, ходил вокруг да около, даже пытался взять его за руки! Вот только гордый танцовщик не желал даже смотреть на него, горюя о солдатике, упавшем с подоконника, и постоянно отворачивался и отходил от надоедливого ухажёра.       Вдруг, Чу Ваньнин бросил взгляд на каминную полку. В его нарисованных глазах феникса будто искорки зажглись, что не могло укрыться от юноши в зелёном ханьфу. Тот проследил за взглядом танцовщика и тоже увидел Мо Жаня, который уже начал потихоньку спускаться на пол по барельефам, украшавшим портал камина.       И тогда в Хуа Бинане вскипела ярость. Он молниеносно сложил ручную печать и послал небольшое, но меткое заклинание прямиком в одну из завитушек барельефа, за которую цеплялся Мо Жань. Украшение откололось, и солдатик полетел прямиком в огонь. Пламя танцевало вокруг юноши, лизало его своими горячими языками, а он чувствовал не боль, а то, как постепенно плавится его тело, как трескается от температуры краска…       Чу Ваньнин будто умер внутри, когда его возлюбленный упал в камин. Больше ему не для чего было жить. Он в последний раз обернулся, чтобы посмотреть на Сюэ Мэна, обездвиженного заклинанием "тролля" и вынужденного до этого в бессильной ярости наблюдать за действиями Хуа Бинаня.       — Мо Жань! — несмотря на то, что все солдатики в коробке технически были братьями, это вовсе не означало, что они относились друг к другу также. Ближе Мо Жаня у Сюэ Мэна никого не было. Эти двое были настоящими братьями, а не просто товарищами по службе. Вдруг, обездвиженный воин заметил пустой взгляд Чу Ваньнина. — Учитель?... Учитель!       — Мне жаль...       «Жаль за что?»       Сюэ Мэн почувствовал, что его будто окатило ледяной водой, да ещё и ударило сверху ведром по голове.       Жаль за что?!       Это всё потому что...       — Нет! Не уходи! — Закричал в ужасе Сюэ Мэн. — Не уходи! Почему вы все такие?! Почему ты должен оставить меня совсем одного... Почему я должен остаться один?! Пожалуйста...       Однако, бедный солдатик не знал, что "учитель" уже умер внутри.       Легко и изящно, как лепесток хайтана, подхваченный ветром, танцовщик бросился в огонь вслед за Мо Жанем.       — Что ты делаешь?! — Одноногий солдатик был потрясён.       Чу Ваньнин улыбнулся.       — Именно то, что ты видишь.       —…       — Я здесь, чтобы умереть вместе с тобой.       — Ваньнин, почему ты…?       — Я люблю тебя.       Из глаз Мо Жаня потекли оловянные слёзы. Конечно, игрушки не умеют плакать, но огонь растопил металл, предоставляя ему возможность свободно течь по щекам юноши.       Пламя охватило танцовщика, солдатик таял с каждой секундой, невыносимый жар окутывал их обоих, и неясно было: виноваты ли в этом только горящие угли или же любовь.       На следующий день горничная, выгребавшая золу, нашла только кусочек олова, похожий на сердечко, да обгоревшую, чёрную, словно уголь, блёстку.