Вопрос доверия

— Скажи, Рехит, ты доверяешь мне? Мы с Птолемеем сидели на его балконе, предположительно любуясь лучами закатного солнца, зависшего всего в нескольких ксилонах (ксилон — единица измерения в Древнем Египте, равная трем локтям царским. Это примерно полтора метра, если вы случайно не знаете, как измерить три царских локтя) над горизонтом. На деле же моего хозяина куда больше интересовали его собственные ноги, которыми он изредка покачивал в воздухе. Я в облике писаря расположился рядом с ним, рассредоточено смотря куда-то в пустоту и думая о своем. Ну, по крайней мере, думал, пока Птолемей не решил отвлечь меня своим как всегда «невероятно своевременным» вопросом. (А ведь я как раз пребывал в центре разгоряченной дискуссии с самим собой о невероятной важности… чего-то очень важного. Ну вот, видите, я сбился с мысли). И ладно, если бы этот вопрос еще чего-то стоил. Но нет, это было лишь началом очередной уже порядком надоевшей мне заевшей шарманки. Я нехотя выпрямил спину и перевел скучающий взгляд куда-то вверх. — Смотря, что ты имеешь в виду, говоря о доверии, хозяин. Он уже не впервые поднимал эту тему. И, если уж на то пошло, даже не во второй и не в третий. Птолемей вообще любил задавать мне неуместные, обескураживающие и оттого весьма раздражающие вопросы. Как правило вопрос звучал всего единожды, но вот с темой доверия он все никак не желал униматься. Мои по обыкновению размытые ответы не удовлетворяли его любопытства, а потому мой хозяин продолжал беспрестанно доставать меня с этим уже по меньшей мере пару месяцев. И каждый раз, когда я позволял себе ослабить бдительность, решая, что он наконец успокоился, мальчишка находил способ вновь застать меня врасплох. Птолемей едва заметно поджал губы, а мне стоило кое-каких усилий сдержать ухмылку. Ему не нравилось, когда я зову его хозяином, и я это прекрасно знал. Но мне доставлял немало удовольствия тот факт, что я имею какую-то власть над его эмоциями. Особенно учитывая, что вывести его из себя было не так уж легко. — Я спрашиваю о том, смог бы ты доверить мне свою жизнь, если бы твоя судьба оказалась полностью в моих руках, — спокойно пояснил Птолемей. Я фыркнул. — Мне кажется, я нахожусь в такой ситуации каждый раз, когда стою в пентакле напротив тебя. Птолемей вздохнул и покачал головой. — Я не об этом. В пентакле ты оказываешься не по своей воле. Но если бы у тебя был выбор… Ты бы доверился мне? Он наконец решился повернуть голову и посмотреть на меня. В его глазах я прочитал надежду и непоколебимую серьезность. Я видел, что ему самому уже порядком надоело то, что наши «важные разговоры» постоянно заходят в тупик из-за того, что я каждый раз упрямо отказывался дать ему вразумительный ответ. Наверняка он полагал, что я просто капризничаю, и считал, что если продолжит в том же духе, то наверняка сможет добиться желаемого. Что ж, признаю, я очень недооценивал его упорство. Впрочем, как и он мое. — Трудно сказать, — пожал плечами я. — Моего доверия к тебе хватает ровно настолько, чтобы быть уверенным в том, что в следующий раз, когда ты решишь вызвать меня, ты не наложишь на меня Узы прежде, чем выйти из своего круга. — Писарь сузил глаза и окинул собеседника пронзительным изучающим взглядом. — И потом, какие у меня причины доверять тебе? Птолемей смотрел на меня еще какое-то время, очевидно, пытаясь найтись с ответом. Он даже на мгновение открыл было рот (очень глупая и весьма раздражающая человеческая привычка), но тут же поспешил закрыть его и вновь вернулся к созерцанию улицы под своими ногами. Я был уверен, что он имел кое-какое представление об этих самых «причинах», но не решался назвать их, явно считая, что я лишь рассмеюсь ему в лицо. Возможно, в чем-то он все-таки был прав. Тишина продолжалась уже какое-то время, что, признаться, начало мне немного надоедать. Мой хозяин к тому времени, кажется, полностью погрузился в свои мысли, и я справедливо заключил, что раз он не позволяет мне спокойно думать о своем, то я имею полное право лишить и его такого удовольствия (раз уж мы тут «на равных правах», полагаю, не будет лишним в кои-то веки воспользоваться такими привилегиями, которыми этот так называемый «волшебник» щедро разбрасывается налево и направо). Поняв, что Птолемей не собирается отвечать, я решил спросить его о кое-чем другом. — Тогда, хозяин, — я снова с большим удовлетворением выделил это слово. К моему огорчению, мальчишка в этот раз никак не отреагировал, — позволь мне задать тебе тот же вопрос: доверяешь ли ты мне? Готов ли ты отдать свою жизнь на мою милость по своей воле? Птолемей вздохнул и как-то устало посмотрел на меня. — Разве я уже не сделал этого? — спросил он. Я угрожающе приблизился к нему и со зловещей улыбкой смотря ему в глаза, вкрадчиво спросил: — А может, впору задуматься, не сделал ли ты тогда глупость? На Птолемея обычно все мои угрозы, подначки и запугивания не действовали (по этой причине я и перестал их придумывать. Какой смысл сочинять похабные песенки про волшебника, если они не производят на него никакого впечатления?). Он был слишком уверен в том, что делает и предпочитал не обращать внимания на факторы, которые перечили его убеждениям. Но мне, похоже, впервые удалось поколебить его полнейшую уверенность в своей правоте, ибо на одну секунду Птолемей таки опустил взгляд вниз, очевидно дав слабину. (До этого момента я даже был готов поаплодировать ему за такую самоуверенность, но при нынешних обстоятельствах мог предложить ему только утешительный приз). Но тут же поднял его обратно на меня и снова смотрел мне в глаза с прежним упорством как ни в чем не бывало. — Вопрос состоит в том, — продолжал я, — сможешь ли ты сделать это вновь в ситуации, в которой от тебя ничего не будет зависеть? Когда ты не сможешь заранее просчитать все наперед? Когда никакие твои волшебные штучки, твоя смекалка и твои сладкие проповеди тебе не помогут? — Я нагнулся еще ближе к лицу мальчишки. Зрачки писаря вдруг сузились, тем самым став напоминать змеиные (этот прием на удивление неплохо действовал на волшебников в те времена и практически любого мог заставить с визгом выпрыгнуть из защитного круга. Проблема заключалась в том, что он действовал только на близком расстоянии, а подобраться к волшебнику, который за любое подозрительное движение пуляет в тебя Иглами, было мягко говоря затруднительно). Птолемей, стоит отдать ему должное, взгляд не отвел и не отодвинулся, с достоинством держа позицию. Но он уже провалился один раз и все, что мне оставалось — добить его. — Сможешь ли ты довериться мне, если в тот момент ты будешь совершенно беспомощен, а жить тебе или нет — решать буду один лишь только я? — последние слова я произнес с характерным шипением, совершенно случайно показав свой раздвоенный язык. Птолемей какое-то время смотрел на меня, не мигая. Я все ждал, что вот сейчас он опустит голову и признает свое поражение. Ну, или хотя бы молча встанет и уйдет. Тогда бы я смог заключить, что в нем, как и во всех остальных волшебниках, на самом деле нет ничего особенного, а все его разглагольствования о мире между нашими народами — лишь пустой звук, не имеющий под собой ничего существенного. Не то, чтобы меня это сильно порадовало, но тогда бы я по крайней мере знал, что вновь оказался прав. Птолемей поднялся на ноги. Я ухмыльнулся. Что ж, похоже, он действительно просто обычный, глупый, заносчивый мальчишка. Что и требовалось доказать. Он отступил на шаг назад и упал. Я смотрел в точку, где мгновение назад находился мой хозяин и где его теперь точно не было. Стыдно признаться, у меня ушло на 0.4 секунды больше, чем обычно, чтобы вспомнить, что люди не умеют летать. Еще пару мгновений я потратил на осознание того, что глупо сконструированные человеческие тела обычно до смешного хрупкие, и что их не рекомендуется сбрасывать с балконов на третьем этаже. Спустя миг писарь внезапно отрастил себе пару далеко не самых великолепных и не очень-то белоснежных крыльев и бросился вниз. Обычно я бы хорошенько подумал прежде, чем спасать шкуру своего хозяина, может, отпустил бы пару шуточек в его адрес (я даже заранее приготовил несколько универсальных острот на такой случай) и заставил бы его умолять меня о помощи. Или просто бы позволил ему размозжить свою рожу о пыльную дорогу. Но второй вариант меня почему-то не привлекал, а на остроумные подколы критически не хватало времени. Я подхватил Птолемея практически у самой земли, сумев почувствовать, как мое крыло неприятно ударилось о песок, подняв объемистое облако пыли. Я тут же взмыл вверх, поудобнее перехватив мальчишку в своих руках под удивленные возгласы прохожих, успевших заметить, как их обожаемый принц кубарем летит вниз с большой высоты. Когда мы вновь опустились на балкон, я побоялся отпустить Птолемея и поэтому сразу отнес его вглубь комнаты, подальше от любого окна, чтобы этот абсолютно чокнутый горе-волшебник не удумал сотворить еще какую-нибудь глупость. Я на удивление бережно усадил его на кровать и только после этого почувствовал, как хитро связанный комок в моей сущности наконец расплетается (забавно, я и не подозревал, что сущность джинна способна скручиваться в узел. Но Птолемею об этом открытии я сообщать не собирался). Придирчиво осмотрев мальчишку с ног до головы, я заключил, что он не получил никаких видимых повреждений. Более того, я даже не смог рассмотреть ужаса в его глазах после того, как он едва не столкнулся со смертью лицом к лицу. Его физиономия вообще не выражала ни капли обеспокоенности случившейся ситуацией. Маленький засранец, именующий себя принцем Александрии, волшебником, ученым, а также якобы моим другом, сейчас сидел и самодовольно лыбился, глядя на меня. — Разумеется, я доверяю тебе, — ответил он на заданный мною минуту назад вопрос с таким видом, словно ничего вовсе не произошло и мы ни на секунду не прерывались на его отчаянный порыв разбиться насмерть. Смотря на его напыщенно вздернутый нос и победную ухмылку, я отчетливо ощущал, как во мне закипает праведный гнев. Я мог поклясться, что если простою здесь еще хотя бы секунду рядом с откровенно издевающимся надо мной хозяином, я сброшу его с того самого балкона, с которого недавно спрыгнул он сам. Но вместе с тем я понимал, что помимо бурлящего во мне раздражения, там точно было еще кое-что. Глядя на этого тринадцатилетнего парнишку, который хоть и был полным безумцем, но упрямо придерживался своих убеждений и стремился доказать свою точку зрения во что бы то ни стало, я невольно проникался к нему еще большим уважением. «Ну ладно, балл засчитан, маленький паршивец. Напомни мне сделать заметку в моем ежедневнике».

* * *

Если вы полагаете, что тот случай чему-то научил Птолемея, то вы также далеки от истины, как мой хозяин — от мира реального. Я счел эту ситуацию неплохой демонстрацией своих возможностей для каждого из нас: мы оба показали, кто на что способен ради того, чтобы доказать свою правоту. Наши убеждения столкнулись лбами. Здесь не было победителя и проигравшего (что бы там не говорил Птолемей и как бы не смеялся надо мной Аффа) — каждый отстоял свои позиции и остался на своей территории. На этом все и должно было закончится. Как говорится, поиграли и хватит. А вот Птолемей, похоже, решил, что это просто забавно. Каждый бесов раз, стоило нам с Птолемеем остаться вдвоем, как этот мелкий паскудник решал испытать на прочность мои нервы (на самом деле, у духов нет нервных окончаний, как у людей, но, думаю, будет довольно проблематично описать вам те мелкие завитки в нашей сущности, отвечающие за нервные срывы). На базаре или во дворце, в библиотеке или в своей комнате, во время приема подданных или в ванной, в тот момент, когда я меньше всего этого ожидал, мальчишка просто брал и начинал падать. И каждый раз я, повинуясь скорее какому-то инстинкту, чем разумной логике, подхватывал его, тем самым заставляя своего хозяина довольно улыбаться. И меня это бесило. Я очень надеялся, что скоро Птолемею это надоест и мы вернемся к нашим привычным, простым спорам на избитые вдоль и поперек темы. Но, похоже, чем дальше это заходило, тем больше он набирался решимости свести меня с ума. Однажды, когда я как обычно сопровождал его на прогулке по рынку, Птолемей, как ни в чем не бывало, спокойно ходил меж прилавков, принюхиваясь к запахам различных специй (от которых у меня уже першило в сущности), разглядывая заморские товары и поражаясь красоте продаваемых торговцами безделушек. Все наперебой пытались втюхать молодому принцу свое барахло, а он, не в силах отказать, покупал у них вещи, которые, как я знал, ему никогда в жизни не пригодятся (вот, к примеру, зачем ему набор из двенадцати разноцветных баобабовых гребешков для кошек? У хозяина никогда не было животных, а на кошачью шерсть у него вообще аллергия). Все они громко благодарили его, живо кланяясь и едва не бросаясь ему в ноги (проходя мимо и глядя на этот беспредел, я невольно скривился. Я, будучи рабом, не опускался настолько низко даже тогда, когда от меня этого требовали, а эти людишки готовы были целовать принцу стопы, хотя он их об этом не просил). Птолемей бережно клал все купленные им вещи в корзинку, которую я нес в руках, и шел дальше — разоряться в других местах. Пока я ленивым взглядом окидывал стелющиеся вдоль улицы до боли знакомые здания (даже будучи заядлым книжным червем, мальчишка очень любил гулять по собственному городу. Иногда за день мы могли обойти почти всю Александрию, проходя по одним и тем же дорогам несколько раз. Неудивительно, что от вида знакомых зданий у меня каждый раз болели глаза) и шныряющих туда-сюда, как маленькие, бесполезные букашки, людей, Птолемей, за которым я все это время присматривал краем глаза, уже успел отойти от меня на приличное расстояние. Меня это не сильно взволновало. В конце концов, я не обязан водить его по улице за ручку. Никаких видимых угроз пока не наблюдалось, и я мог ненадолго вздохнуть спокойно. Худшее, что может сейчас случится с Птолемеем, — он сам. Только спустя несколько секунд я понял, насколько на самом деле был прав. Птолемей вдруг обернулся и лучезарно улыбнулся мне. В этом не было ничего необычного — такую улыбку он дарил каждому встречному, когда у него было хорошее настроение. Но стоило мне приглядеться и я понял, что что-то с этой улыбкой не так. Хуже того — она была хорошо мне знакома. Ею пользуются большинство духов, готовясь сотворить какую-нибудь пакость своему хозяину. И сейчас мой собственный хозяин, смотря на меня с самой гаденькой улыбкой на свете, начинал медленно заваливаться назад. Я инстинктивно сделал несколько быстрых шагов вперед. Но потом остановил себя. Нет, так не пойдет. Мне уже жутко надоело плясать под его дудочку. На мне нет Уз, он не может помыкать мною. Я не обязан спасать его. Это был хороший фокус, но как и все трюки, он срабатывает только один раз. Я полностью остановился и, приняв самую непринужденную позу, с глубоким удовлетворением наблюдал за тем, как мальчишка теряет равновесие, а его хрупкая фигура приближается к земле. Он, кажется, уже понял, что спасать его я не собираюсь, но предпринимать что-то по этому поводу, похоже, не спешил. Даже не пытался защитить руками голову. Он просто позволил своему тонкому телу со всей силой, данной ему гравитацией, глухо шмякнуться о землю. Некоторые прохожие, находившиеся неподалеку, изумленно обернулись на этот звук. И что, вы думаете, они увидели? Их ненаглядного принца, Птолемеуса Александрийского, без сознания лежащего на пыльной дороге, и его слугу, стоящего рядом и с удовольствием наблюдающего за этой картиной. Как по-вашему, какое единственное умозаключение могло прийти в головы этим обывателям при таких обстоятельствах? Стоило мне об этом подумать, и я решил, что пора бы отсюда сматываться. Я одним грациозным и, к сожалению, уже привычным движением, подхватил Птолемея на руки. Вырастив себе пару крыльев, я стрелой взмыл в небо и полетел в направлении дворца под возмущенные возгласы толпы. К сожалению, я потерпел поражение в попытке украдкой пронести Птолемея в его комнаты незамеченным. Взлетев на балкон с хозяином на руках, мне повезло нарваться на кимарящего там Аффу. Заметив Птолемея в бессознательном состоянии болтающегося у меня на руках, он принялся заваливать меня самыми неудобными вопросами. Я на ходу сочинил весьма правдоподобную историю о том, как на нас во время прогулки напали разбойники, а я героически вырвал Птолемея прямо из их цепких лап, и Аффа уже практически поверил в каждое мое слово. Но тут в комнату ворвались Тети с Пенренутетом, и сказочке пришел конец, ибо эти двое на мою байку не повелись. Пришлось выложить им все как было. Разумеется, я не ждал от них искренней поддержки. В конце концов, позволить Птолемею приложиться головой о дорогу было не лучшей идеей. Но я никак не мог ожидать последовавшей реакции моих собратьев-духов. Стоило мне закончить свой рассказ, как Тети буквально рассвирепела и принялась отчитывать меня, как нашкодившего шкета. Она не превращалась в безобразных чудовищ с тысячью голов, не избивала меня до посинения, даже практически не повышала голоса, чтобы не беспокоить сейчас мирно отдыхающего в своей постели Птолемея. Но почему-то от одного ее тембра мне становилось неуютно. Аффа устроил целый спектакль, сложенный из мини-этюдов на тему того, как негодяй-Бартимеус неблагодарно обошелся с нашим бесценным хозяином, который из его слов представал прямо-таки святошей. Пенренутет же стоял около кровати Птолемея и прожигал меня самым убийственным из своих взглядов. Я смотрел на них и никак не мог понять происходящего. Я посвятил их в историю о том, как этот мальчишка своим откровенно идиотским поведением чуть не заставил меня тронуться умом, но стоило мне преподать ему урок, как они тут же набросились на меня, как на последнего подлеца. Когда это они успели стать домашними шавками Птолемея? Где те своевольные духи, готовые драть волшебникам глотки всем без перебору? Похоже, эта троица все-таки размякла от сладостных речей Птолемея. Привязались к волшебнику, как доверчивые щенята. Фу, мерзость какая! В результате я славно разругался с несколькими личностями, которых до некоторого времени считал своими друзьями, и, не видя более смысла тратить на них свой богатый словарный запас, поспешил гордо удалиться.

* * *

Я расслабленно лежал на крыше одного из множества одинаковых домов Александрии и беззаботно ковырял в зубах тростинкой, стараясь высвободить оттуда остатки довольно жирного беса, которого мне посчастливилось повстречать пару минут назад (приятный был малый. Прилежно летел по делам своего хозяина, по пути даже мину злобную мне не скорчил. Даже немного жаль, что именно он стал моей утренней закуской). Я пребывал в весьма приподнятом настроении, ведь точно знал, что буквально ничто не способно нарушить разморенную идиллию этого, несомненно, чудесного дня. Чудесным он был в первую очередь по той причине, что за последние пол суток я ни разу не пересекся со своим хозяином и при этом мог быть полностью уверен, что ему ничего не угрожает. Птолемей, озаренный очередной идеей, еще ранним утром заперся в своих комнатах, заявив, что будет работать до вечера, после чего убедительно попросил, чтобы его никто не беспокоил. Собственно, в данный момент я занимался тем, что лояльно исполнял его просьбу. И вовсе не думайте, что я уклоняюсь от своих обязанностей. Я тщательно проверил дворец и его окрестности трижды прежде, чем отправиться на свой, бесспорно, заслуженный отдых. Тем более, поблизости все еще оставались Пенренутет с Аффой, так что если Птолемею вдруг что-нибудь понадобится (или кому-то от него), ему будет, кого позвать. А сегодня я пас. После того случая с грубым свиданием Птолемея и дороги мы с его ручными духами больше не разговаривали. Я все еще был зол на них за то, что они таким бесчестным образом опозорили благородное имя джинна. Пенренутет и Тети тоже не стремились извиняться передо мной, хотя Аффа все-таки предпринимал попытки помирить нас. Но я был непреклонен. Если дух готов добровольно продать свою свободу ради сладкой дружбы с каким-то человеческим сопляком, то и духом он уже не имеет права называться. Говоря же о самом Птолемее… Если честно, я уже жалел о том, что не прикончил этого занозу-принца в тот самый день, когда он добровольно вышел из своего круга мне навстречу. Почему я не сделаю этого прямо сейчас? Сегодня у меня было слишком ленивое настроение и я решил избавить себя от необходимости отвечать на этот вопрос. Когда мне практически удалось выковырять последний кусочек того бесенка из своих белоснежные зубов (в отличие от личностей вроде Факварла, предпочитающих в основном принимать формы отвратительных на вид персонажей, у меня был вкус и чувство собственного достоинства), я вдруг почувствовал что-то странное. Это ощущение было сравнимо с легким смещением планов, когда рядом с тобой действует очень сильная магия. Люди обычно называют его предчувствием. Это заставило меня встать и оглядеться. Вокруг не происходило совершенно ничего необычного: торговцы громко спорили с покупателями, некий тип в несуразных длинных платьях бранил упрямящегося идти верблюда, а какая-то женщина кричала и металась в поисках помощи, пока грозного вида одноглазый бродяга пытался вырвать у нее из рук сумочку. Короче говоря, тишь да гладь. И все-таки мне было тревожно и с каждой секундой это чувство становилось все сильнее. Оно, как кипящее масло под плотно закрытой крышкой, все сильнее бурлило внутри моей сущности. И что-то мне подсказывало (я бы даже сказал, упорно твердило), что к этому как-то причастен Птолемей. Я превратился в орла и стрелой полетел ко дворцу. Как только в поле моего орлиного зрения появилось окно комнаты моего хозяина, я отчетливо увидел, как до этого преспокойно сидевший за столом Птолемей вдруг уверенно встал на ноги, поднялся на свой табурет и что есть силы крикнул: — Прыжок доверия! Я сам не заметил, как птица в полете сменила облик на крылатого копьеносца. До окна оставалось не больше десяти метров, но это расстояние вдруг стало для меня непреодолимо большим, когда Птолемей накренился спиной назад с высокой табуретки. Я тут же прибавил скорости, направив мощь всей своей сущности в крылья. Влетая в комнату, я умудрился задеть крылом стоящую на столе высокую стопку исписанного пергамента, опрокинуть баночку с чернилами и перевернуть вверх дном все тот же стол. Листы разлетелись по всей комнате, многие из них приземлились прямо в лужицы разлившихся по полу чернил. Стило пропало с виду, вероятно, закатившись куда-то под кровать. Стол осиротело лежал на боку в центре этой вакханалии. Но все это не имело никакого значения, потому что Птолемей был у меня в руках. Однако уже спустя секунду тот факт, что он был жив-здоров и беззаботно лыбился, уже скорее напрягал меня, чем радовал. Я очень непочтительно, как для обращения с царской особой, закинул Птолемея на его собственную постель так, что он чуть не свалился с нее обратно на пол. В мгновение ока крылатый юноша исчез, и на его месте появился свирепый лев со сверкающими от злости глазами. Я решительно поставил свои лапы по обе стороны от Птолемея, тем самым укоренив его статус беспомощной жертвы в данной ситуации. — Когда. Ты. Перестанешь. Это. Делать? — прорычал я ему в лицо, обнажив клыки и при этом четко выделив каждое слово. Мой хозяин, судя по всему, не осознавал, что я нахожусь буквально в шаге от того, чтобы без всякого пафоса сожрать его живьем. Он невозмутимо передернул своими узкими плечами. — Когда ты начнешь мне доверять. Я снова зарычал на него, да так, что волосы на голове мальчишки встали дыбом. Мои лапы еще сильнее уперлись в мягкие перины. Те с отчаянным скрипом прогнулись под моим весом. — А что, если это не входит в мои планы? — вибрирующим от ярости голосом осведомился я. Губы Птолемея странно дрогнули, после чего сложились в его типичной спокойной полуулыбке. — Продолжу в том же духе, — миролюбиво ответил он. — Почему? — спросил с напором я, смерив его прожигающим взглядом, от которого до сих пор у любого волшебника подгибались коленки. Но, очевидно, не у этого. — Потому что я знаю, что ты не дашь мне упасть еще раз, — только и сказал Птолемей. Я еще какое-то время упорно смотрел на него, но на лице Птолемея не дрогнул ни один мускул. В конце концов я рывком оттолкнулся от перины, разорвав когтями шелковые одеяла, и молча вышел за дверь. Идя по коридору, я все еще кипел от ярости. Мои ноздри вздымались, из них едва ли не валил пар, а из львиной пасти помимо моей воли вырывалось утробное рычание. (Своим видом я, кажется, изрядно напугал проходившего мимо слугу. Завидев меня, он что-то глухо пискнул и мигом скрылся в противоположном направлении). Мне нужно было подумать. О хорошем, о плохом, о том, почему духи испокон веков ненавидят своих хозяев и о том, почему я продолжаю терпеть этого сумасшедшего, хотя давно мог сделать из него бифштекс. Первая мысль, которая пришла мне в голову, почему-то настойчиво твердила, что мне стоит помириться с Тети, Аффой и Пенренутетом. Следующая же только обреченно вздохнула. Долго же мне придется с ним возиться.