Слияние двух дорог

      В начале дня Латоносца преследовали одни неудачи: каждая комната, отмеченная на карте вопросом, оказывалась логовом очередного монстра. В который раз выбирая тоннель, он уже ждал нападения. Однако вместо темного логова воин попал в гримерку знакомого щеголеватого гремлина. Зеленое существо с изогнутыми вовнутрь рогами расплылось в зубастой улыбке. Желтые щелочки-глаза сверкали хитростью.       — Оу, здравствуй, мой постоянный клиент! — обрадовался он, поправляя красный галстук-бабочку в тон пиджаку. — Готов крутить колесо? Конечно же!       Латоносец вздохнул и с опаской приблизился к «колесу перемен». Бо́льшая часть ячеек обещала ему что-то хорошее, однако две все же не скрывали коварства: проклятие, от которого придется потом избавляться, или пролитая кровь.       — Великий Ньяу, прошу, не как в прошлый раз! — произнес Латоносец короткие слова молитвы и крутанул колесо за специальную ручку. В «прошлый раз» гремлин ощутимо полоснул его заточкой и скрылся, мерзко крикнув: «Цена заплачена!» Воин даже не успел напасть. Не стоило пытаться и сейчас. Он знал, что отказаться нельзя ни от участия в «игре», ни от «приза». Жаль, в этот раз зеленокожий пройдоха не предложил сыграть в карты — в них воин выигрывал с завидной регулярностью       Колесо замедлилось и остановилось. Напротив указателя застыло сердце в изумрудном ореоле. Латоносец незаметно выдохнул. Немного подлечиться сейчас не помешает. Гремлин прекрасно владел лекарским мастерством, как, впрочем, и навыками убийцы.       Однако ведущий удивил Латоносца:       — Тебе повезло! — своим мерзким голоском сообщил он. — Сегодня твой приз — кое-что другое. Следуй за мной.       У Латоносца не было ни малейшего желания идти за гремлином: понятий дружбы или доброжелательности в Шпиле не существовало. Но выбора здесь как всегда не предлагали. Отказаться от «услуги» гремлина равносильно быстрой смерти.       Они прошлись по пустующим, грязным коридорам. Гремлин в лакированных туфлях довольно ловко обходил лужи слизи и кучи останков монстров, а также менее удачливых воинов.       — Тебе туда, — он резко остановился и указал в непримечательный проем. На арке виднелись какие-то руны, но Латоносец не стал заострять на них внимание, послушно двинувшись, куда указал гремлин.       То, что он увидел, на миг сбило с мысли. Под атаками небольшой стаи птахов кружилась женщина. Вокруг нее вихрились полы зеленого плаща. Лицо скрывала маска — череп дракона, который сзади переходил в позвоночник, струившийся по ее спине. Латоносец застыл, следуя глазами за смертоносным танцем.       — Кто она? — спросил он неожиданно охрипшим голосом у провожатого-гремлина. Тот не ответил. Повернувшись к нему, Латоносец не удивился: он как всегда исчез. Значит, путь пролегает здесь — это не подлежит сомнению. Воин уже понимал: что-то изменилось внутри него пару секунд назад. Ему понадобился один взгляд в сторону незнакомки. Чувство было сродни достижению вершины Шпиля — такое воодушевление переполнило его. Или как будто он снова увидел каждого ученика своего сгинувшего ордена. Латоносец словно всего за миг избавился от гнета одиночества, за один удар сердца умер от разряда молнии и воскрес, обретя потерянную душу. Но гремлин не мог ее вернуть: это просто не в силах хитрого существа. Тогда что это?       Латоносец вернулся к созерцанию боя, который так привлек внимание. Мелькнула мысль, что, возможно, стоит помочь, но он быстро отмел ее. Если бы его самого прервали в такой момент, «доброжелатель» долго бы не прожил. Нет, он не боялся за свою жизнь. Но произвести хорошее впечатление хотелось. Воин поймал себя на мысли: при малейшем знаке, что незнакомка теряет контроль, он кинется в бой, не считаясь с последствиями.       Но охотница отлично справлялась. Латоносец не обманывался красотой движений: едва ли не каждую секунду опытный глаз различал металлический блеск. Лезвия порхали быстрыми росчерками почти незаметно. Птахи сбились с полета, а, опустившись на землю, стали легкой мишенью. Воин решил дождаться, пока незнакомка заберет награды из гнезда птахов, и только тогда показаться. Казалось, он не спускает с нее глаз. Но вот он моргнул, — и она исчезла. В мозг впился укол паники, и Латоносец шагнул из своего укрытия, чтобы оглядеться.       Шеи, уязвимого места без брони, коснулось что-то холодное.       — Не советую шевелиться. Маленький порез, — и ты труп.       Ее голос ворвался в реальность, как поток свежего воздуха. Он так давно не слышал красивого человеческого голоса! Все эти гремлины, гоблины, бродяги-гуманоиды, даже торговец — обладатели скрипучих, каркающих голосов, в которых вечно звучит насмешка.       Он затаил дыхание. Почему-то беспокойство вызывал не клинок у шеи, а что она замолчит и больше ничего ему не скажет.       — Кто ты такой? — зазвенели стальные нотки, но между ними Латоносец различил те нежные переливы, которые задели даже его проданную душу. — Ты не похож на монстра…       Он вдруг заметил, что все это время, пока он не шевелился, она стояла безумно близко. Возможно, если не вспоминать, как дышать, они простоят так дольше.       — Ты немой? — охотница придвинулась еще ближе, и он с трудом сдержался, чтобы не выдохнуть слишком шумно. Она из какого-нибудь клана убийц, это точно. Какая еще женщина решится подняться к Шпилю! Но из какого именно? Он пытался выудить из памяти кланы, у которых распространено венчание черепами.       — Извини, — хрипло отозвался Латоносец наконец. — Я выпал из реальности на пару минут.       — Повторяю свой вопрос: кто ты? — процедила она. Его затылка коснулось ее дыхание.       — Я здесь затем же, что и ты: свергнуть Шпиль, — он зачем-то перешел на шепот. Латоносец не решился назвать себя. Ему довелось слышать лишь некоторые слухи о себе, и большая часть из них — не лучшая прелюдия знакомству.       — Но зачем ты ступил на мою дорогу? — она выделила предпоследнее слово. — Такого не случалось никогда. Всем известно, в Шпиле нельзя встретиться с тем, у кого та же цель — только с врагом.       Это правда, чертовски верная правда. Если бы не паразит-гремлин, Латоносец бы здесь не стоял. И охотница не держала бы кинжал у его горла. Они стояли так уже столь долго, что ему этого стало мало. Захотелось развернуться, увидеть ее лицо. Или чтобы она хотя бы подобралась еще ближе!       — Я не враг тебе. Хотя бы потому, что враги сразу кидаются, а иные персонажи — делают предложения.       — И что за предложение у тебя? — ему показалось, что в ее голосе скользнула улыбка, и внутри все подпрыгнуло.       — Так я и вовсе персонаж нетипичный, — воин продолжил плести паутину разговора, хотя это была совсем не его стезя. И откуда взялось вдохновение? За столько времени в этом проклятом месте, он разучился разговаривать такими длинными фразами: голос не слушался. Да и сам он плохо понимал, что именно хочет сказать, но говорил! — У меня предложения еще нет. Но мы можем над этим подумать.       Он ощутил, что холод клинка уже не касается горла. Охотница отстранилась, и он разочарованно выдохнул, понадеявшись, что она не заметила.       — Ты какой-то странный, — она устало наклонила голову, когда он развернулся. — Я сейчас не в том настроении, чтобы драться, но вынуждена предупредить: одно малейшее движение, которое покажется мне подозрительным, и в твоем организме окажется такая доля яда, от которой ты не сможешь спастись.       Сейчас охотница и впрямь не в лучшей форме — и Латоносец это заметил. Вероятно, до битвы с птахами, у нее были еще сражения. Впрочем, он и не собирался угрожать новой знакомой, поэтому кивнул. Какой бы усталой она ни была, а он видел охотницу в деле. Не стоит подвергать проверке ее рефлексы.       Охотница направилась в темноту коридора, и Латоносец не мог не последовать за ней по непонятной для себя причине. Она же никак не отреагировала на спутника. Усталость не повлияла на ее движения: поступь не тревожила слуха, грация и легкость сквозили в каждом шаге, хотя она просто шла. Переставляла ноги. А он умудрялся ловить каждый миг, затаив дыхание.       Он точно сошел с ума! Он увидел ее три минуты назад! Латоносец заметил, как колыхнулся плащ, обнажая стройные ноги, и ощутил, что она определенно ему нравится. Шпиль гремлина побери, она понравилась ему в определенном конкретном смысле. Он убеждал себя: это лишь следствие того, что у него вечность не было женщины. Позволял себе так думать. Разрешал себе списывать все на ее умение выгибаться в бою, уклоняясь от ударов и показывая те самые стороны, которые ему так понравились. На ее дикую и опасную красоту. Не на то, что в тишине он ждал лишь ее слов, и пустота внутри уже не была такой необъятной, и сердце сбилось с привычного ритма машины, то ускоряясь, то замирая. Латоносец предпочитал не замечать, какую трещину дала его постоянная подозрительность, лишь только он услышал ее голос.       Разводя костер, они заключили себя в два кольца рун безопасности: внутреннее корябала кинжалом охотница, а внешнее — он сам. Во время работы между ними висела тишина, лишь треск поленьев разбавлял ее, успокаивая взвинченные нервы. Сколько он помнил, дрова для костров всегда находились в местах стоянок. Откуда они брались и почему не сгорали, он не знал. Молясь Древним, чтобы рука не дрогнула, Латоносец кидал осторожные взгляды из-под шлема на фигуру, еще скрытую зеленым плащом. Отвлекаться от обеспечения безопасности на ночлег он отучился еще в первом десятке коридоров Шпиля. Но сейчас собственные глаза предавали его, норовя взглядом соскользнуть с недоделанной руны на женщину, контур фигуры которой светился ярко-оранжевым. Ее плавные, хищные движения приковывали его взгляд, не отпуская. Он словно боялся упустить ее хоть на миг, потерять драгоценные мгновения. И это пугало. Он, боец, путешествующий по самому опасному месту в мире, боялся тех эмоций, которые пробудил один-единственный взгляд на охотницу.       Когда гремлиновы руны встали, наконец, на места, он отбросил нож в песок, вкладывая все свое напряжение. Если бы он не сделал хотя бы этого резкого движения, то просто сошел бы с ума. Безумно хотелось кинуться наконец вперед, отбросить череп-маску, сорвать ее слишком просторный плащ, но он не решался. На последних крупицах выдержки он удерживал себя на месте, почти крича мысленно: «Это единственная женщина на весь Шпиль! То, что от ее вида сносит крышу, — не повод на нее набрасываться!» Его мучительно тянуло вперед, тело начинало покалывать, личина шлема жгла лицо, а он все заставлял себя ждать знака. Малейшего знака от нее, жеста, благосклонной улыбки.       Она наклонила голову, а затем взялась руками за глазницы черепа и стянула его с себя. Он вспомнил название клана, когда позвоночник неизвестной твари заскользил по ее плечу. Безмолвные. Сестры из туманных земель. Но задуматься об опасности Латоносец просто не смог. Он только увидел ее и уже бесконечно доверял. Теперь лицо, не скрываемое тенью, открылось ему в свете костра. В глазах отражалось пламя, оно плясало таким же неудержимым огнем, что и в нем самом. Он оказался рядом, едва только его задело этим взглядом. Ее смуглая кожа словно горела в бликах живого пламени. Тонкие женские ладони потянулись к его шлему и аккуратно стянули ее. Он и забыл, каково это: дышать без заслонки. Шлем упал в песок, следом полетели перчатки, а уже в следующую секунду он жадно ловил жар ее губ, трогал нежную кожу лица, волосы. Латоносец чувствовал, как ее пальчики скользят по его старым загрубевшим шрамам, зарываются в волосы. Она ласково обнимала его, и это казалось нереальным. Очередным миражом, ловушкой Шпиля. Он так давно не испытывал чего-то подобного. Со дна проданной души поднялась тревога. Догадывается ли она, кто он такой? Но Латоносец заставил сомнения раствориться, исчезнуть. Не имеет значения, знает она или нет — так решил Латоносец. Пусть все остается недоговоренным.       Его руки шарили по ее телу, пытаясь стянуть одежду. Какие-то ремни, полоски рукавов, которые он вслепую пытался сорвать. И губы, жадно требующие внимания и дурманящие разум. Она что-то простонала, пытаясь не отрываться и помочь. Пальчики скользнули под плащ, ослабляя ремни. Латоносец сдавленно выдохнул, когда в песок наконец полетело оружие, тайные кинжалы и заточки — все это тяжело бухнулось на землю. Они встали теснее, и он ощутил ладонями жар ее кожи. Охотница так же ловко избавилась от его защиты, отстегнув все ремешки. Она закусывала губу, тяжело дышала, торопясь, ее пальцы дрожали. Свою свободную одежду он скинул так быстро, что чуть не зашвырнул в огонь. Здравый рассудок отказывал, всегда трезвый ум пьянел.       Она опустилась на свой плащ, откидываясь на песок. Ее взгляд с блаженным прищуром заставлял туман в его голове сгущаться в слой ваты. Не осталось ничего, кроме теплой кожи под его губами, ярких бликов от костра в глазах, которые, точно угольки, горели во тьме. Он все еще ощущал преграду между ними и рвался к ней, словно гонимый голодом. Хотелось ближе, теснее, горячее. Ему мало, ее мало, слишком мало! Она что-то неразборчиво шептала, откидывая голову назад и обнажая незащищенную шею. Ему сносило крышу, но он ждал ее слова, держал себя на последней ниточке. Разомкнув губы, она простонала слышную на весь Шпиль просьбу. И сдерживающая его нитка лопнула, терпение слетело, как шелуха. Никаких преград между ними больше. Он рядом с ней, близко. В ней. Рваный выдох. Стон. Женские пальцы на его обнаженной спине. Крик наслаждения разлетелся по коридорам Шпиля. Их неестественное здесь, такое неправильное блаженство. Гладкие, блестящие тела в свете костра. Ритмично пляшущие по песку тени. Скользящие по коже ладони, и их дыхание.       Они лежали на ее скомканном плаще и частично на песке. Контраст разгоряченного тела и холода сводил с ума. Пар от тяжелого дыхания вместе с дымом улетал в потолок. Она пододвинулась и прижалась спиной к нему. Расправив плащ, Латоносец укрыл их обоих и обнял хрупкую фигурку, чувствуя под ладонью уверенное биение сердца и тепло. Она поерзала, устраиваясь, как кошка. Хищная кошка, которая подпустила его так близко. И вскоре дыхание стало спокойным. Охотница, во сне такая беззащитная, доверчиво жалась к нему. Минуту он никак не мог расслабиться, не в силах пошевелиться. Замер, словно оберегая птицу под боком, которая упорхнет от даже самого маленького неосторожного движения.       Как так вышло: эта женщина, встреченная буквально только что, получила над ним власть? Какой-то волшебный, дикий контроль. Она одним взглядом, молча, заставляла его становиться рабом. Латоносец забыл о Шпиле, о том, кто он, обо всем на свете. Мысли в голове? Она. Голос рассудка? Она. Темный, голодный уголок его души? И тот шептал о ней. Даже сейчас она просто лежала рядом, бесконечно близко, и все его существо внутренне дрожало от непонятного, неправильного чувства, названия которому он никак не мог дать. Телом он был спокоен. Но ощущение в сердце требовало чего-то большего. Латоносец все пытался подобрать форму для него. Ему словно хотелось превратиться в плотный воздух и окутать охотницу так, чтобы даже мельчайшей частицы не осталось между ними. Даже сейчас ему казалось, что Безмолвная непозволительно далеко, хотя его рука все еще укрывала ее. Если бы это не начало происходить до того, как она приблизилась, он бы решил, что это яд. Болезнь. Одержимость, сводящая с ума. Проклятие, дающее надежду.       Он заснул, как Страж над сферой с сокровищем. В беспокойном покое, который даровала она. Латоносец, больной ею, заснул здоровым сном.       Проснулся от холода. Нельзя сказать, какое время суток царило в Шпиле, магическом сосредоточии земного зла. А рядом с безопасным костром его сон всегда терял свою обычную чуткость. Поэтому проспал долго. Теперь угли ласково тлели, дразня его слишком малым теплом. Но холодно не из-за этого: рядом не было Безмолвной. Ее тепла. Ее тела. Ничего не осталось. Лишь легкий шлейф резко алхимического парфюма. Да и тот терялся в тягучей атмосфере Шпиля.       Латоносец огляделся, страшась поверить: вокруг ни души. Нервы взвинтились и заскрипели, словно не смазанные вовремя дверные петли. На зубах заскрипел песок. Горький привкус на губах и пустота где-то внутри — вот и все, что осталось ему. Никакой злобы или разочарования: охотница слишком хорошо знала, кто он такой. Латоносец с проданной душой. Разве он заслуживал остаться с ней даже на такой краткий миг безопасности и свободы? Нет, он лишь солдат. Машина, шагающая тяжелой поступью по Шпилю. То, что она подарила ему, уже слишком много.       Воспоминания вернули ему каплю спокойствия и заполнили ноющую пустоту. Ведь верно: он был счастлив на краткий миг даже в таком отвратном месте. Счастлив! Это стоит многого. Это стоит всего его пути, даже одинокого и горького. Механически прилаживая защиту, он, конечно, не услышал подкравшуюся сзади тень. Латоносец понял, что происходит, только когда его обвили тонкие смуглые руки.       Объятие. Просто объятие подарило ему ощущение бесконечной надежды и спокойствия. Она. С ним, одиноким, знающим только сражения и потери, такого не случалось никогда.       — Я думал, ты ушла навсегда.       Облегчение в его голосе было почти осязаемо.       — Прости, не хотела пугать, — пробормотала она ему в шею.       Он ощущал, что сказать нужно совсем не это, а много другого, более важного, просто жизненно необходимого. Но Латоносец замер, боясь спугнуть этот момент. Смелость, с которой они поддались чувству, ушла, оставив след из уязвимого желания сохранить то, что между ними.       — Завтрак? — как-то несмело для женщины с десятком смертоносных заточек под плащом предложила она.       — Было бы неплохо.       Они устроились перед едва живым костерком. Латоносец пришел к выводу, что искусству молчать Безмолвных обучают так же усердно, как и сражаться. Иначе как объяснить, что воцарившаяся тишина, словно целительный бальзам, легла на его сердце? Проснувшись в совершенно другой тишине, он ощущал лишь голодную пустоту, теперь же — смаковал каждое мгновение.       Нужно было уже идти дальше, но они вот уже около получаса, по ощущениям Латоносца, сидели. Охотница склонила голову ему на плечо, ее серебристые волосы волнами спадали на грудь. Сейчас они были даже ближе, чем в тот момент: не физически — духовно. Так рядом, что, казалось, он мог уловить, о чем она думает. Безмолвная сомневалась: ее пальцы рассеянно гуляли по его ноге, рисуя по ткани бессмысленные узоры, а мысли витали где-то далеко.       — Всю жизнь я училась среди сестер, чтобы стать сильнее и отправиться в Шпиль, — задумчиво обронила она. — Никогда не думала, что буду когда-нибудь счастлива настолько, чтобы вот-вот растаять. Эта хрупкость и окрыляет, и пугает. Чем это обернется? — прошептала она.       Латоносец не знал, зато был уверен в одном: он ничего не желает так сильно, как остаться с ней рядом и следовать этаж за этажом, чтобы прийти к вершине вместе. Об этом он и сказал вслух. Так уверенно, как мог.       — Ты знаешь, — с грустью отозвалась она. — Лишь пока мы неуязвимы и одиноки, Шпиль не способен победить нас. Мы принесли слишком много жертв, чтобы все разрушить.       Эти слова. «Много жертв». И все же она знает, кто он такой.       — Конечно, — улыбнулась она, когда Латоносец спросил. — На твоих доспехах эмблема твоего ордена.       — И ты все равно?..       Губ коснулся легкий, невесомый поцелуй.       — Я могла бы рассказать парочку интересных баек про тебя, — кажется, она смеялась. Вот только его история — скорее, трагедия. — Какая часть из них правда?       — Та, что про душу, — охрипшим от волнения голосом сказал он.       Она посерьезнела, заглянув ему в глаза: осознала, как эта тема тяжела для него, потерявшего весь свой орден по собственной глупости и трусости давным-давно. Прежде чем прозвучали следующие слова Безмолвной, Латоносцу показалось, что она, только коснувшись, ощутила всю его боль, как свою.       — Я приняла решение. Мне нет дела, кому принадлежит твоя душа, — нахмурилась охотница. — Теперь она моя, и я не собираюсь отдавать ее ни рогатым демонам, ни древним призракам, ни самому Шпилю. — А что насчет Ньяу? — слова на грани тишины. И он, и она принадлежали Древнему — кукловоду, без которого они не смогли бы и шагу ступить здесь.       — Даже ему.       — Боюсь, это зависит не от нас.       Горечь безвозвратно отравила бесценный момент. Как бы счастлив он ни был, как бы ни берег обретенное чудо, его душа принадлежит не ему. Он даже не может ручаться, что чувства в душе настоящие, а не иллюзия этого проклятого места.       — Мы что-нибудь придумаем.       Ее голос будто вселял в разум неразрушимую силу. Она сказала, — и он поверил.       — Однажды, — сказала охотница, — мы встанем у руин Шпиля, на пороге его гибели, после нашего Эндшпиля. И тогда все нити над нами оборвутся: мы будем свободны и вернем то, что принадлежит тебе.       Его накрыло ласковым уютом, как будто он вернулся в детство, укутался в одеяло и ласковый голос пообещал: «Все будет хорошо». Никаких гарантий, только слепая вера. Глаза защипало. Последний Латоносец не плакал с того самого дня, как потерял свой орден, свою семью, и отправился в Шпиль. А теперь дым от костра уговаривал его сдаться. Да, все дело в дыме. Он порывисто вздохнул и уткнулся носом в ее волосы, пахнущие неповторимым алхимическим коктейлем.       — Ты ведь сама сомневаешься, — неразборчиво зашептал он, — сама боишься того, что Шпиль ударит по самому дорогому, он отомстит за этот краткий миг волшебства.       — Может быть, — она замерла, только ладони двинулись к его плечам, чтобы не отпускать. — Но я уже приняла решение, помнишь?       Латоносец не обманывался легкости ее тона. Безмолвных нельзя читать по голосу или интонации. Он понял ее на более глубоком уровне. Решение связать свою жизнь с обреченным скитаться по Шпилю и лишенным посмертия не могло даться легко. Но ради того, что она ощутила рядом с ним, Безмолвная захотела рискнуть. Поставить на кон все. Латоносцу были известны правила местных лабиринтов: если расстаться, повернуть в разные коридоры, они больше не встретятся никогда. Ему останутся воспоминания, заполнившие пустоту внутри, и знания, что он не просто марионетка Ньяу без души. Он человек, способный любить. Согласен ли он на это?       — Довольствоваться малым не свойственно Безмолвным, — медленно произнесла она в кольце его рук. — И все же мы оба должны решиться. Выбор за тобой.       Если кто и может оградить ее от бесконечной боли потери, то это он. Прямо сейчас. Сказать, что это не имеет смысла в подобном месте, что они обречены и лучше оборвать мучения сразу, чем биться в агонии. Свергнуть Шпиль — мечта, а не реальная цель, и у них нет шансов на победу. Такие аргументы безукоризненны. Привести их, — и разбежаться будет легко.       Никогда не встречаться.       Забыть!       Не видеть конца только зародившегося чувства. Не дать ему быть втоптанным в грязь тварями Шпиля! Своими руками оборвать нераспустившееся счастье?..       Латоносец не смог.       Рука не поднялась так ужасно искалечить себя самого и самого дорогого, только обретенного человека. Ведь без нее он снова станет бесконечно усталой машиной без души. Быть может, он пожалеет об этой минутной слабости, когда он поддался той светлой части, что в нем осталась. Но вдруг не случайно набрел он на гремлина с тем колесом, а по велению судьбы? Возможно, сам Ньяу указал ему путь к спасению и силе, чтобы подняться к вершине Шпиля не как безвольная кукла, а как воин, которому есть ради чего сражаться. Ради кого.       — Позволь я взгляну на твою карту и проложенный маршрут, — произнес он, прерывая напряженное молчание, в котором она терпеливо ждала его ответа. — Видишь ли, мой больше не имеет смысла: коварный гремлин столкнул меня на этот путь.       — В таком случае, буду рада предложить тебе, — она плавно вывернулась и жестом фокусника извлекла из своего плаща карту, — прекрасный ассортимент одинаковых коридоров. И, — она подмигнула, от чего Латоносец опешил, — прекрасную охрану.       Он окинул ее долгим взглядом.       — Насчет прекрасной согласен, — в ее глазах блеснули огоньки, и он подумал, что спешить, в общем-то, некуда. — А вот на должность охранника рассчитывал я.       — Ну, тогда… — она сделала легкое движение кистью, и между пальцев крутанулась заточка. — Я буду выступать в качестве коварного удара в спину.       — Боже, большего коварства, что ты проявляешь сейчас, я и представить не могу.       Перед ними лежал долгий путь, возможно, закручивающийся в бесконечную спираль. Никому из смертных пока не удалось достичь вершины Шпиля и свергнуть его власть. Однако ни последнему из Латоносцев, ни сестре Безмолвных уже не казалась безнадежной участь вечной борьбы. У них был один шанс и один взгляд. И теперь их дороги слились в одну. Отныне и впредь они будут биться спина к спине, разжигать единый охранный костер и смотреть в одном направлении. А куда приведет их путь: в бездну или к вершине, — неизвестно даже великому Ньяу.