Ириска

      Ириска была солнцем, лёгкостью, заботой, действием и радостью. Была рядом как не окликни, не дралась, не кричала, не грустила. Была идеалом каждого родителя больного ребёнка.       Справлялась с обязанностями и помогала другим если то было нужно, улыбалась не настолько часто чтобы это казалось странным, но достаточно для того чтобы выглядеть счастливой, курила или пила если предлагали, говорила если спрашивали. Ириска была самой добротой и терпением для всех и каждого кто к ней обращался и даже для тех кто просто был рядом. Так уж повелось в её жизни, ещё с далёкой как звёзды и холодной как кафель в ванной, Наружности.              Ириска аритмично постукивала изящными пальцами по стенам, столам и собственным торчащим костям, ловила чужие взгляды ясными и тёплыми, светлыми глазищами, днём ходила громко, задевая предметы и стуча каблуками, а ночью так бесшумно что мыши не замечали. Одевалась так аккуратно будто от сочетаемости свитера и колгот или ровности складок на юбке зависели её жизнь и честь, спала мертвецом, едва заметно вздрагивая от вздохов, бесконечно рисовала в потрёпанных тетрадках цветочные узоры, пейзажи залитые графитовым светом и странные лица с неуместными и неправельными выражениями. Напевала колыбельные от которых млели даже воспитательницы и любила подолгу смотреть в окна смотря будто и не во двор или на Расчёску. Ну, по крайней мере всем казалось что любила, а то это был бы какой-то законченный мазохизм.              Ириска отодвигала короткие (до острого подбородка), карамельного цвета, вьющиеся волосы ободками или заколками и тут не изменяя извечным пастельным оттенкам. Ириска подставляла любому небу веснушки на всех прогулках, во время уроков водружала на вздёрнутый нос очки, пришивала к каждому воротнику каждой кофты кружева и слишком долго держала ножи в столовой. Умела играть на контрабасе и пианино, читать на латыни и стрелять из пистолета. А ещё, правда об этом не знал никто даже соседки, Ириска изредка пряталась на чердаке, сквозь года плача от одиночества.              У Ириски были серёжки и ожерелье из настоящего розового жемчуга, платиновое колечко с бесцветным камушком и книжная закладка из самодельной, фактурной, зеленоватой бумаги. Ириска не без явного интереса болтала с Пауками, обсуждая названия костей, интересные случаи из медицинской практики и какие-то расстройства со сложными названиями, по секрету рассказывая всем интересующимся как в детстве мечтала стать врачом и спасать жизни. В этом утверждении всегда была только одна правда.              Ириска хранила коробку заполненную неотправленными письмами и исправленными портретами обитатели которых кричали и плакали, пила травяной чай вместо настоек и организовывала каждые посиделки с такой лёгкостью словно до этого распоряжалась на королевской свадьбе. Ириска в тринадцать выглядела на десять, в пятнадцать на двенадцать, а в восемнадцать на четырнадцать, но только вот во сне казалась старухой.              Ириска боялась не того же что и большинство — Наружности, а того что её там поджидало уже много лет кряду — дорогие автомобили, большие чёрные сумки и старый, ещё дореволюционных времён домик в деревеньке без названия, несуществующий ни на одной карте. А ещё уколы, таблетки и ноющая боль в костях от которой она чудом пряталась в Доме. Она вообще это хорошо умела — скрываться.       И пожалуй, были стёкла. Толстые и разрезающие реальность как прозрачная, призрачная, но неотвратимая гильотина. Ириска не любила стёкла, уж слишком больно через них разговаривать и летать.              Старшие говорили что у Ириски нет сердца вспоминая уверенное, вежливо сочувствующее выражение её симпатичного лица в день когда кровь очутилась не там где должна, а повсюду. Но это конечно не правда. Сердце у Ириски разумеется было, а вот одной почки и души нет. Их так давно извлекли что даже шрамов не осталось, только память о новой кукле, да холодных руках хирурга.              Ириска знала что когда то её звали Ириной, что у неё не было мамы, но где-то далеко находился папа, хотя лучше бы был ещё дальше. Знала что нельзя открывать окна в машине пока она не заедет в гараж и не пристёгиваться. Знала что можно дойти до Леса, знала что никогда этого не сделает и знала что сны в миллион миллиардов раз лучше реальности.       Для неё было слишком многое очевидно, но многое и непонятно. Хотя это всё же Дом. Он всегда так.              Ириска любила цветы, но не те что логично следовали из её клички, а розы. Очень конкретные розы — засохшие, буро-красные, с едва заметным налетом пыли. Изредка она дарила их тем кому они были нужны. Розы не приносили удачу, но расчищали рассудок помогая быстрее соображать, втягивая в себя хаотичный бал ненужных мыслей и рассыпаясь через день-два. Ириска как и цветы была подвержена тлену, тронувшему её по краям сырого от росы простого бытия, разума и слабого тела с собранным по кусочкам скелетом. Металла в ней было пожалуй даже больше чем в громыхающих заоконных сооружениях, таких близких и отдалённо-чужеродных одновременно.              Сидя в утробе одного из них за день до Выпуска, Ириска думала только о том что некоторые переходные миры могут быть интересней других и совсем не обязательно должны трепыхаться в пространстве чтобы обеспечить движение в мире истинном своим жильцам.