Вечеринка в моём телефоне

Гигиеническая помада пахла малиной, но на губах, увы, ягодного послевкусия не оставляла — только ощущение, будто губы смазаны оленьим жиром. Себастьян провёл по контуру губ последний раз, аккуратно завинтил колпачок и положил помаду обратно — на столик перед зеркалом в гримёрной. Отражение поджало пухлые розовые губы, размазывая прозрачную помаду ещё больше, и тяжело перевело дух. Себастьян волновался. Волновался, хотя по нему никто бы этого не сказал — все считали, что он родился с этим благодушным и невозмутимым выражением. Себастьян однажды скорчил рожу, подражая отцу, великому и ужасному Петеру Тэгтгрену, и потом долго жалел — лицевые мышцы даже заболели от непривычного напряжения. Умей он играть бровями и губами, как отец, то легко бы выпустил страх — но на губах юноши могла играть лишь привычная безмятежная полуулыбка. Улыбаться широко Себастьян тоже не умел. Да и не нужно это ему было — на публике, в отличие от отца, он не светился, больше прятался за барабанами в самой глубине сцены, где никто не мог его видеть, своих фотографий в Инстаграме до недавнего времени почти не выкладывал, и вообще вел жизнь тихую и незаметную. Петер даже шутил, что фанаты Pain и предположить не могут, какой голос у скромного барабанщика. Себастьян в ответ на эту шутку улыбнулся ещё шире. Он просто стеснялся, а Петер зачем-то только поощрял столь вредную для медийной личности застенчивость. За двадцать три года Себастьян привык находить надёжное убежище в тени шумного, деятельного отца, и чувствовал себя так же уютно, как цыпленок под тёплым крылом наседки. А Петер и его коллеги, пытавшиеся перещеголять друг друга в эпатаже, ничего против тихого характера Себастьяна не имели. Наверное, считали, будто пухлогубый барабанщик с милым девичьим личиком, ещё и недавно побрившийся налысо, рядом с ними, брутальными металлистами — похожими друг на друга, словно куклы, выпущенные на заводе где-нибудь в Югославии — казался чужим. И если на концертах Lindemann лысая голова Себастьяна ни у кого не вызывала вопросов, то в Pain всё обстояло куда труднее. И умение парня молотить по тарелкам со скоростью ученика музыкальной школы, разыгрывающего на пианино этюды Черни, ситуацию не спасало. Себастьян был сыном своего отца, довеском, бесплатным приложением — но только не самим собой. Привыкнув занимать более чем скромную роль второго плана, он и не думал, что может продвинуться куда-то выше. Должность сессионного барабанщика — Себастьян, не лишённый самоиронии, считал, что занимает экологическую нишу — стала обжитой, удобной. А на большее он и не надеялся. Привычная картина мира рухнула и рассыпалась в прах, когда Петеру пришла идея для нового клипа. И Себастьяну там дали роль. Нет, однажды он снимался для альбома Pain. Но тогда Себастьян был совсем младенцем, и пока Петер в смирительной рубашке позировал с ним перед камерой, преспокойно проспал на родных уютных руках всю фотосессию. Но сейчас Себастьян пребывал в совершеннейшем ужасе. Хотелось забраться на папины руки — крепкие, тёплые, в жёлтых пятнах от сигарет — спрятаться в уютных объятиях от всего мира и носа не высовывать в так называемый свет. Даже в Инстаграм не заходить, а если вдруг и выглянуть в сеть, то только чтобы показать подписчикам сториз про ползущего за окном паучка. Рука невольно потянулась за телефоном — бездумное листание ленты всегда возвращало более-менее спокойное расположение духа. Но в Инстаграм Себастьян не полез — папа успел навести в интернете суету перед грядущей премьерой — а открыл галерею. Последним снимком была фотография Свалланда — повернувшись в профиль, гитарист Pain и тёзка Себастьяна стоял на деревянной пристани, лицом к ветру. Норд-ост романтично трепал его длинные рыжие волосы, а крупная тёмная фигура красиво выделялась на светлом фоне серовато-голубого моря и блеклого неба. Чего скрывать, Себастьян снимал не хуже профессионала — поэтому на всех вечеринках тихому барабанщику отдавали роль камеры с ногами. Наутро Себастьян прилежно выпускал весь компромат в сториз — показать подписчикам, что он ещё живой — и безжалостно чистил память телефона. Удалял все снимки, кроме тех, где был запечатлен Свалланд. Себастьян давно признался себе, что любит заводного рыжего гитариста. Но признаться Свалланду боялся ещё больше, чем оказаться перед камерой оператора. Во-первых, Свалланд был старше, во-вторых, с Йонатаном его связывала какая-то слишком тесная дружба, а в-третьих… Он был папиным коллегой, и это всё усложняло. Разница в возрасте — Свалланд был на семь лет старше — Себастьяна совсем не смущала. В Pain всё, даже «босс», как называл папу Йонатан, вели себя раскованее и проще, чем Себастьян в свои двадцать три. На их фоне стеснительный барабанщик производил впечатление удивительно серьезного и солидного человека. Если бы он распечатал все фотографии Свалланда, накопившиеся с тех пор, как рыжий пришёл в Pain и одним своим видом разбил сердце едва переступившего порог совершеннолетия Себастьяна, можно было бы сложить гору до самого потолка. Свалланд любил сниматься — он считал себя красавцем. Хотя был гораздо проще Йонатана, с которым они везде отирались вместе, как попугаи-неразлучники. Йонатана Себастьян не любил. Он ревновал, невзирая на доводы той части мозга, которую не одурманила любовь. Холодная логика заставляла думать, будто ничего, кроме дружбы, между Свалландом и Йонатаном нет — но Себастьян, вопреки своему флегматичному виду, был готов порвать красивого шатена с колечком в носу каждый раз, как только тот имел наглость приближаться к Свалланду. На тот факт, что у Йонатана была девушка, и на нижнюю область Свалланда он покушаться никак не мог, Себастьяну было наплевать. Увы, смелым Себастьян был только в мыслях. В реальности он нервно листал фотографии, и созерцание любимого лица с густыми бровями и волевым подбородком нисколько не успокаивало. До выхода оставалось совсем немного, а Себастьян так и сидел в гримёрной, накинув на плечи расшитую золотыми пайетками курточку, рассеянно водил по экрану телефона и поджимал губы, пахнущие малиной. От волнения заурчало в животе, и пустой желудок свело истерической тошнотой. Себастьян не умел держаться перед камерой и понятия не имел, что ему делать. Вот если бы все забыли его и дали отсидеться в гримёрке… Поздновато папа взялся делать из него суперзвезду. Себастьян честно пытался спросить у папы совета. Но Петер, поглощённый хлопотами с непривычно дорогим и трудным клипом, лишь отмахнулся. К тому же, на съёмки приехал почетный гость — Джо Линн Тёрнер — и до какого-то там Себастьяна, который тихо и неразборчиво мямлил, осторожно трогая за рукав, никому дела не было. Оставалось созерцать папину шевелюру, выкрашенную по торжественному поводу в странный серебристо-золотистый оттенок. Отливая лунными бликами, папина голова умудрялась мелькать во всех концах павильона одновременно. Отчаявшись выкроить у отца хоть минутку внимания, уставший от шума Себастьян крикнул ему в ухо, что в таком случае будет спрашивать у Свалланда. Кажется, прозвучало это сердито, и, может быть, грубо, но сладить с расшалившимися нервами Себастьян больше не мог. Вид Свалланда, разгуливающего по павильону в коротких голубых шортах и пушистой белой шубе на голое тело, спокойствия не добавлял. Наоборот, только пуще раззадоривал, заставляя Себастьяна кусать губы перенятым у отца жестом. Йонатан, похожий в своей пёстрой шубке на метелку от пыли, тоже щеголял плоским животом. А рядом с ним Себастьян всегда ощущал себя полным ничтожеством. В прямом смысле — уж очень круглыми были щёки пухловатого парня в зеркале. И второй подбородок уже вот-вот. Да не вот-вот, а уже. Про всё, что ниже, и думать не хотелось. Ведь привести себя в форму перед клипом Себастьян так и не успел. В отличие от папы и его коллег, за внешностью он не следил, но стремился к тому, чтобы склонное к полноте долговязое тело было хотя бы удобным. Да и когда он сидел за барабанами, никто от него модельных статей не требовал. Присутствие Свалланда Себастьяна нисколько не мотивировало. Наоборот, от одного созерцания его плакатного профиля и мускулистых плеч руки сами тянулись к булочкам. Снимать стресс алкоголем, как папа, Себастьян не умел. Невыносимо захотелось какого-нибудь волшебного зелья для храбрости. Папа, наверное, посоветовал бы хлопнуть стаканчик. Он все проблемы быстро решал. И с несчастной любовью тоже разобрался бы быстро. Он ведь тоже… расстался. Себастьян до сих пор скучал по господину Линдеманну — называть бывшего папиного коллегу Тиллем парню не давал окружавший молчаливого немца божественный ореол. Себастьян чувствовал в нём родственную душу, но по-настоящему за пять лет сотрудничества они так нормально и не поговорили. А если Тилль вдруг и обращался к нему, Себастьян не мог выжать из себя ничего, кроме застенчивого «хорошо» и «да, конечно». Порой за эту немногословность он хотел откусить себе язык. Но Тилль и не особо им интересовался — Йонатана и Свалланда он тоже знал по именам, не больше. Интересовал его только Петер. Но у них всё хотя бы было взаимно, и Себастьян, мучаясь от безответных чувств к Свалланду, радовался чужой любви. Одно его огорчало — папа как-то холодно принимал знаки внимания Тилля. А тот всё старался невзначай коснуться и спрятать лицо в мягких волосах у него на затылке. Себастьян бы и хотел стать для них купидоном, но приходилось делать вид, будто между отцом и его коллегой ровно ничего не происходило. Хотя в реальности, когда Тилль и Петер подходили друг к другу, воздух между ними трещал от любовного напряжения. Даже бледные щёки Тилля слегка краснели. Себастьян жадно впитывал окружавшие их флюиды, не забывая замечать, с какой далеко не дружеской нежностью Свалланд и Йонатан прижимались друг к другу на концертах. Оставаться натуралом в такой обстановке было просто невозможно. А папа, как назло, отбирал в группу таких красавчиков, что лет с четырнадцати Себастьян привык засыпать с красными щеками и мыслями о брутальных бородатых рокерах. На крепкий сон подобные фантазии нисколько не настраивали. А когда в Pain пришёл Свалланд, Себастьян крепко сдружился с бессонницей. Себастьяну казалось, что папа выбирал настолько красивых парней специально. В Инстаграме на аккаунты большегрудых девушек он подписался исключительно ради приличия. Чтобы папа не думал, почему сын так долго хихикает и сопит под одеялом. А Себастьян просто листал профиль Свалланда, любовно заскринивая каждую фотографию своего рыжего божества. Поэтому, когда Свалланд внезапно удалил свой аккаунт, Себастьян не разделял страданий его подписчиков — у него-то был полный телефон фотографий коллеги. Развернув снимок улыбающегося Свалланда, Себастьян невольно улыбнулся ему — краями губ. Обычно он никому не улыбался. Погруженный в содержимое телефона, Себастьян замечтался — не услышал знакомых шагов за тонкой стеной и вздрогнул, когда хлопнула дверь. На пороге стоял Свалланд. Прекрасный, огненно-рыжий. В голубых шортах, белой меховой безрукавке и футболке с леопардовым принтом. Себастьян шумно засопел и кое-как запихал телефон в тесный карман. — А ты чего не на площадке? — мельком оглядев поджавшего ноги Себастьяна, Свалланд размашистой походкой прошёл к столику и взял с него очки с красными стеклами — маленькую деталь сценического костюма. — Я… это… — растерянно протянул Себастьян, чувствуя, как в одно мгновение отсыхает язык, развёл руками и брякнул: — А где папа? Наедине со Свалландом Себастьян каждый раз терял дар речи. — На съёмках, — махнул рукой Свалланд и встал перед зеркалом, надвигая очки на переносицу. — С Анной, — русское имя папиной любовницы не давалось никому из группы. — Помогает ей со скафандром. Себастьян настолько растерялся, что смог лишь понимающе поджать губы. Кажется, вокруг рта всё уже было измазано помадой. Но он ещё сильнее прикусил губы, глядя, как Свалланд, любовно наклонившись к своему отражению в зеркале, перевязывал белую бандану. Длинные, спускавшиеся на спину рыжие волосы походили на потоки расплавленной лавы, стекающей по заснеженной горной вершине. Свалланд был прекрасен, и отрицать это Себастьян не мог. А Свалланд знал о своей красоте и не мог упустить возможности покрасоваться перед впечатлительным поклонником. — Так а ты чего не идёшь? — поправив обрамлявшие лицо кудри, повернулся к нему Свалланд. — Да я… просто, — пробормотал Себастьян, нервно разглаживая колючие пайетки на рукаве куртки. — А я уже нужен? Себастьян был уверен, что Свалланд обязан услышать, как у него дрожит голос. — Я забеспокоился, — признался Свалланд, подходя к нему, и опустился на стул рядом. — Тебя долго не было, вот я и решил поискать. А ты, оказывается, спрятался, — усмехнулся он под конец. От его щёк, покрытых рыжей и наверняка очень колючей щетиной, пахло одеколоном — Себастьян шумно выдохнул, боясь, будто этот аромат снесёт ему крышу. — Я волнуюсь, — когда Свалланд остановил на нём пристальный взгляд цепких карих глаз, Себастьян смущённо потупился, и пухлые щёки его из белых стали нежно-розовыми. — Не знаю, что мне делать перед камерой. — Боишься? — лица Свалланда Себастьян не видел, разглядывая свои расплывшиеся по стулу ляжки, обтянутые черными брюками, но слышал в его голосе улыбку. — Да, — хрипло отозвался он и перевёл взгляд на длинные мускулистые ноги Свалланда. Йонатан был изящнее, но в мужчинах Себастьяну нравилась мощная сила, брутальность и даже некоторая грубость — созерцания папиных коллег ему хватило, чтобы разобраться со своими вкусами. — Понятно, у тебя же дебют перед камерой, — вздохнул Свалланд, повторяя его мысли, и снял очки. — И успокоиться никак не выходит? — спросил он уже мягче, и Себастьян вздрогнул, когда тяжёлая холодная рука легла ему на плечо. — Вообще ни разу, — ответил он ещё тише. Все мысли сосредоточились на поглаживавшей плечо надёжной руке, и щёки Себастьяна вспыхнули. Надо было сегодня надеть штаны попросторнее. Свалланд наклонился ещё ближе, и колено Себастьяна истерически затряслось. — А так спокойнее? — левая рука Свалланда переместилась на другое плечо, а правая осторожно накрыла трясущееся колено. Свалланд сидел совсем близко, и его наэлектризовавшиеся волосы щекотали бритый затылок Себастьяна. — Да, — выдохнул он, стараясь дышать не так шумно, но всё равно сопел, словно человек, едва оправившийся от насморка. Нет, не стало ни капельки спокойнее. — Срань Господня, да у тебя сердце стучит, как будто ты сейчас взорвёшься! — шёпотом воскликнул Свалланд, и его острый нос едва не ткнулся Себастьяну в щёку. — Тебе точно нормально? Папина девушка называла это «трястись, как заячий хвост». Себастьян не ответил — от бережных и неожиданных прикосновений Свалланда крышу ему всё-таки снесло. — Мне кажется, если я выйду на площадку, то умру от страха, — губы Себастьяна расползлись широкой нервной улыбкой. — И придется папе искать другого барабанщика. Свалланд шумно выдохнул, соглашаясь с каждым словом, и его палец, влажный и чуть прохладный, коснулся губ Себастьяна. — У тебя помада размазалась, — пояснил он в ответ на испуганную дрожь Себастьяна. — Дай поправлю. Себастьян прикрыл глаза — длинные ресницы дрожали тоже — и замер, пока палец Свалланда невесомо скользил по его губам жёсткой подушечкой, стирая перламутровые следы вокруг рта. Нет, Свалланд и раньше прикасался к нему, но сейчас это было… Потрясающе интимно. — У тебя губы такие пухлые, — любовно усмехнувшись, констатировал Свалланд всем известный факт умилившимся голосом. — Каждый раз удивляюсь. Ни у кого таких не видел. Наверное, Свалланд хотел успокоить его комплиментами, но от них щёки Себастьяна полыхали только пуще. — Ты мог их даже гигиеничкой не красить, — продолжал Свалланд, чуть не касаясь носом носа Себастьяна. — Она у тебя вкусно пахнет, кстати. — Малина, — шепнул Себастьян и, осмелев, накрыл руку Свалланда своей. Сердце немного успокоилось. И стоило Себастьяну только-только прийти в себя, Свалланд легонько коснулся его губ своими. Себастьяну показалось, будто всё его тело пронзил необыкновенно мощный разряд тока. Он даже не успел вдохнуть побольше воздуха, чтобы не задохнуться от удушающего восторга, когда сухие губы Свалланда смело смяли его, мягкие и пухлые, собирая на себя излишки помады. — Ты так реагируешь, словно это твой первый поцелуй, — любовно усмехнулся Свалланд, поглаживая гладкую щеку барабанщика кончиком пальца. Он был так близко, что в его теплые карие глаза цвета прозрачной ржавой воды хотелось нырнуть и уплыть в самую глубину, а каждое слово влетало не в уши, а проскальзывало между взволнованно приоткрытыми губами Себастьяна. И от этой близости, а не от слов, становилось спокойнее. — С тобой — первый, — страстно выдохнул Себастьян, уже без всякого страха заглядывая в глаза возлюбленному. Так близко он Свалланда никогда не видел. — У тебя прямо глаза засверкали, — улыбнулся Свалланд в поцелуй. — Я и не думал, что ты у нас такой пылкий. Себастьян расплылся в своей знаменитой молчаливой улыбке и чмокнул Свалланда в губы. Не очень уверенно — целоваться с мужчинами ему ещё не доводилось. Ничего не объясняя, Свалланд осторожно, не желая напугать или оттолкнуть, скользил губами по рту Себастьяна — смазка в виде помады не застопоривала движений и придавала невинным поцелуям расшатывавший нервы эротизм. Себастьян чуть не поперхнулся, когда язык Свалланда проскользнул в рот и столкнулся с его языком. Устав от неудобного положения, они повернулись друг к другу, и руки Свалланда плавно спустились Себастьяну на талию. Сидеть столбом было неловко — Себастьян бережно, как стеклянного, приобнял его, запуская пальцы в липко-жесткий кудрявый мех белой шубки. Не разрывая поцелуя — какой это был по счету, Себастьян сбился — Свалланд притянул барабанщика поближе. Тот невольно, скорее от стыда, чем для удобства, втянул живот, когда широкие ладони Свалланда спрятались под блестящую курточку и огладили пухлые выпуклости боков под черной рубашкой. Себастьян знал, что рубашка на нем трещит, и вздохнуть полной грудью не решился. Хотя воздух между их губами стремительно заканчивался. — А ты…разве не знал, что нравишься мне? — поздновато спохватился Себастьян, притираясь к Свалланду поближе. Губы у него нежно сияли, измазанные перламутром чужой помады. — Если бы я тебе не нравился, ты бы не фоткал меня каждую секунду, — улыбнулся Свалланд, игриво потрепав смутившегося возлюбленного за мягкую складочку под подбородком. — Я прекрасно видел, что ты меня украдкой фоткал, а сам изображал, будто в Инсте комменты кому-то пишешь. Себастьян вспомнил свои подписки и покраснел так, что щеки его стали почти одного цвета со стеклами очков Свалланда. — Наверное, мне больше нет смысла скрывать, что у меня полный телефон твоих фоток, — выдохнул он и зарылся лицом в шубу любимого. Мех пах одеколоном и почему-то санитайзером. — Надеюсь, тебе хоть передергивать на них приятно? — рука Свалланда провела по внутренней стороне полного бедра и погладила сквозь тонкую ткань красноречиво приподнявшийся член. — И как тебе только не стыдно задавать такие смущающие вопросы! — Себастьян фыркнул, заливаясь краской по самые уши. — Я на самом деле давно заметил, как ты на меня пялился, — с издевательским спокойствием продолжал Свалланд, скрестив руки у Себастьяна на спине. — Хотел подойти, ещё когда только пришел, но ты закрытый такой был, будто стену вокруг себя выстроил. Тихий, слова не скажешь, всё в телефон уткнёшься и папе за спину спрячешься — не подступиться. Но потом, когда мы Gimme Shelter выпустили, ты на вечеринке отошёл, а телефон на столе оставил. Ну и я, стыдно признаться, решил заглянуть. Пьяный был, мне простительно, — хихикнул он, когда Себастьян возмущённо упёр гитаристу в грудь кулаки. — Ну вот, разблокировал, а у тебя галерея была открыта. А там — только я. Вот у меня всё и сложилось. — Ты поэтому именно меня просил тебя фоткать, когда Инсту удалил? — запыхтел Себастьян, поднимая полыхающее лицо. Свалланд с улыбкой пожал плечами, предпочитая не отвечать. Всё и так было понятно. Всё взаимно. — Я хоть догадался пароль поставить, когда после той вечеринки проспался, — припомнил Себастьян, почти забираясь Свалланду на колени, и, томно прикрыв большие, тёмно-карие глаза, хитрым тоном спросил: — А почему ты, такой смелый, ко мне первый не подошёл? — Бати твоего испугался, — фыркнул Свалланд. — Я до сих пор боюсь, что он догадывается, чем мы с тобой сейчас занимаемся. И мне кажется, он нас подозревает. — А у него есть доказательства? — спросил Себастьян, едва шевеля пересохшим от волнения и поцелуев языком. — Скрины. — сознался Свалланд страшным шёпотом. — Скрины твоих сториз. И той, где я в черном лифчике, тоже. — Он догадывается, что ты мне нравишься, — согласился Себастьян, на всякий случай понижая и без того негромкий голос до едва различимого шёпота. — Потому что стоит запостить в сториз твои фотки, он тут же присылает мне в директ пост Pain, который надо пропиарить. Намекает, чтобы я делом занимался, а не фигнёй страдал. — Хорошо всё-таки, что я удалил Инстаграм, — довольно сощурился Свалланд, и руки его спустились совсем уж низко — в ту самую нижнюю область, которая благодаря постам Pain с фотографиями обжимающихся Йонатана и Свалланда стала притчей во языцех. Себастьян с подозрением сощурился: — Так ты и по его телефону лазил?  — Я и у Йонатана как-то раз галерею смотрел, — невинно хлопнул рыжими ресницами Свалланд. — Но у него ничего интересного, только фотки его девушки и бесчисленные полуголые селфи. Себастьян скептически поджал губы. Не своим — папиным — жестом. — Я опасный, — подытожил Свалланд, и с трудом удержался, чтобы не рассмеяться собственной шутке. — О да, — только и смог вздохнуть Себастьян, прежде чем окунуться в очередной поцелуй. Кажется, прозвучало это слишком эротично — впечатлённый неожиданной страстностью скромного барабанщика, Свалланд приоткрыл рот, давая поцеловать себя ещё глубже и крепче. Язык его проскользнул внутрь горячего рта гитариста, коснулся белых зубов и обвился вокруг чужого трепещущего языка. Смазанные помадой и пахнущие малиной губы легко и податливо водили по таким же скользким губам Свалланда, сжимая, прикусывая — жадно, иступлённо, ненасытно. Никогда в жизни поцелуи не казались Себастьяну такими приятными. — Я даже не думал, что целовать людей с настолько пухлыми губами — это такой кайф. — Теперь знаешь, — Себастьян расслабленно потерся носом о пушистую шубу Свалланда. Он обмяк, разомлел — руки тёзки оказались крепкими и надёжными, а живот под леопардовой футболкой, в который упирались руки — подтянутым и упругим, как и литые бёдра в голубых шортах. Великолепно. Именно о таком мужчине он и мечтал, вспоминая перед сном папиных коллег. Шумно дыша, Себастьян обессиленно опустил голову на плечо Свалланда, отдаваясь ощущению губ, целующих щетинистый затылок. Щетина была низкой и бархатной, как покров на рогах оленёнка. Себастьяну казалось, что если Свалланд погладит его чуть ласковее, брюки придётся менять. Но подумать об этом он не успел — когда Свалланд намеревался размазать его гигиеничку окончательно, за стеной кто-то прошёл. И шаги показались парню очень знакомыми. — Тшш, — Себастьян встрепенулся, оглядываясь на закрытую дверь — Что? — отозвался Свалланд таким же шпионским шёпотом. — Идёт кто-то. — Да тебе кажется. — Нет, правда идёт. Влюбленные замерли, не размыкая объятий, уставились на молчаливый белый прямоугольник двери, и когда шаги босса за стеной было уже невозможно перепутать с чьими-то другими, отпрянули друг от друга. Себастьян мигом скатился на свой стул и с невинным видом достал из кармана телефон. Свалланд снова надвинул очки на нос и вернулся к зеркалу — поправить сбившуюся бандану. — Есть хороший способ, — вдруг заговорил он, невзирая на скрип распахнувшейся двери, и невозмутимо продолжал, — можешь сделать вид, будто тебя никто не снимает. Лицо Свалланда стало непроницаемым, и Себастьян, увидев за его спиной Петера, едва успел притвориться, словно между ними только что ровно ничего не происходило. С его маловыразительной физиономией это оказалось совсем нетрудно. Может, выступать перед камерой и вправду не так страшно? — Я вас по всей студии ищу, — прохрипел запыхавшийся Петер и застыл на пороге, в немом удивлении разглядывая мирно беседующих парней. — Только вас двоих все ждут! Недоумённо приподняв одну бровь, он перевёл взгляд с листающего галерею сына на прихорашивающегося Свалланда — однако парни ничем не выдавали себя. Но даже если Петер подозревал их в чём-то, пока бежал сюда на крыльях развевающегося по ветру халата, то предъявить им ничего не мог. Но он не мог не заметить, что распухшие губы обоих парней под холодным светом ламп отливали сальным розовым сиянием перламутра.