Война с последствиями

1 сентября 1939 года стало роковым для всех народов мира. Закат того дня не предвещал ничего хорошего: багряные полосы заливали небо словно перед жуткой бойней. Феликс чувствовал, что еще немного и наступит что-то совершенно серьезное, что-то, что может даже убить его. Ведь кровавый закат появлялся только в преддверии жуткой войны. Стоять у окна становилось невыносимо: появлялись жуткие мысли о очередном унижении. Воспоминания захватывали его светлую голову: раздел был не лучшим временем. На пороге послышались тяжелые шаги, которые заставили Лукашевича обернуться. Через пару секунд дверь вылетела, словно ее с той стороны толкнули тараном, которые использовали еще во времена крепостей. В комнату вошел он: высокий немец, в свежесшитой фашисткой форме. Холодные голубые глаза его будто убивали хрупкого поляка на месте. -Что тебе надо, Людвиг?- Феликс уже все понимал: его редко подводила его интуиция. Он пятился к телефону, в мыслях набирая цифры телефона Англии. -Сегодня сладкая жизнь скатится в ад,- снимая перчатку, громко произнес немец. Он стремительно подошел к Лукашевичу, что тот даже слова не успел промолвить, как получить резкую пощечину кожаной перчаткой. Она сразу оказалась в камине,- Не хочу надевать ее после твоей грязной польской крови. Польша притих. Он не мог даже промолвить слова в ответ на такое оскорбление себя и своей чистоты. Почувствовав резкую боль в животе, он согнулся, харкая кровью. Ариец лишь усмехнулся видя страдания Феликса: -Поверь мне, это только начало, дальше - хуже,- Людвиг обернулся и увидел на стене старый польский меч, который Лукашевич хранил еще с времен своего величия,- Интересно, каково тебе будет терпеть поражение от напоминания собственного триумфа?- с этими словами немец повернулся на каблуках и медленно, будто смакуя момент, направился к стойке с мечами. Но блондин времени не терял, воспользовавшись моментом он метнулся к телефону и трясясь, начал набирать номер, который он держал в голове с самого появления незваного гостя. Лишь услышав кроткое "Хелло", он тут же, будто сирена, проорал в трубку: -Англия! Он пришел! Он тут! Он..,- но фраза не была досказана. Холодная рукоять меча ударила поляка по затылку, отчего сознание его помутнело. В глазах начало темнеть. Ариец поднял висевшую трубку, на которой что-то нервно бормотал англичанин, переговариваясь с Францией: -Можете не стараться. Скоро и вы сами падете к моим ногам, так же как и он,- он положил трубку. *** Очнулся поляк довольно не скоро. Обнаружил он себя на холодном полу. Все тело болело, что даже подняться он был не в силах. Феликс мог лишь кряхтеть, чувствуя безвыходность положения. В далеке опять послышались шаги. Но на этот раз это был более тяжелый шаг. Этот шаг он узнавал из многих других. Тихо, с надеждой Лукашевич прохрипел: "Россия?...". Он подумал, что возможно, что этот простой русский парень Иван пришел спасти его из лап Фашистской Германии. Перед глазами мелькали картины того, как он наконец-то возвращается домой, чистя рукоять своего древнего меча, и опять видит литовца, который нежно будет лечить его раны. Но когда поляк увидел Брагинского, то понял, что его надежды не оправдались. Лицо русского было серьезным и сосредоточенным. В руках он держал привычную бутылку. Одним глотком он опустошил ее до конца и разбил о Польшу. Феликс застонал от боли, на его хрупком теле появилось еще больше колотых ран, а зеленая форма была пропитана кровью. Россия лишь засмеялся и ничего не говоря пнул и без того израненного парня. Он не давал ему терять сознания, до тех пор, пока поляк не искупался в луже собственной крови. *** 1940 был год очередного поражения Франции. Бонфуа находился в прострации. Мерил шагами комнату, тихо приговаривая себе под нос, что это очередная шутка бога. -Франция не может быть повергнута, да еще и кем! Француз проделал небольшое расстояние от угла комнаты до ближайшего стула, но сеcть на него так и не успел. Тяжелая дубовая дверь комнаты распахнулась. В комнату вальяжно вошел немец, с резко видным чувством своего превосходства над всем этим миром. Шаг был отчеканенный, что пугало еще больше: создавалось ощущение, что в нем не осталось ничего человеческого, лишь сплошная идеология заполонила его голову. Бонфуа аж подскочил на месте, чувствуя, как душа ушла в пятки. Он сглотнул, и раскрыл рот желая что-то сказать, но был прерван сильным ударом в лицо. Франциск простонал, не решаясь ничего сказать своему оккупанту, который сейчас так властно стоял над ним. Никому из них даже особо слова не были нужны - смесь страха и жестокости, которая витала в воздухе создавала обстановку, в которой все оскорбления просто витали в вокруг и чувствовались при каждом вздохе. Француз был резко поднят за свои светлые волосы, отчего издал тихий хрип. Своей властной и жестокой рукой немец отшвырнул Францию на жесткую софу. От такого удара диван вместе с Франциском отлетели к стене. Лягушатник, еле двигаясь, сплюнул кровь на пол. Утерев кровь с подбородка он украдкой глянул на своего обидчика, сразу же отведя взгляд. Фашист же, все той же роботоподобной походкой прошел к согнувшемуся на софе мужчине. Он резко схватил его за запястья и с силой приподнял вверх, отчего бедный Бонфуа простонал. Разорвав рубашку и достав нож, Германия глубоко вонзил его в левую грудину и вывел им свастику, прорезав сосок. Франция чувствовал, что силы и желание сопротивляться покинули его, поэтому лишь тихо взвизгнул от боли. Ариец кинул истекающего кровью Франциска на пол и с силой наступил своим тяжелым и грязным армейским сапогом на миловидное французское личико. -Можешь не надеяться, твой чаефил поступит с тобой точно так же как с Польшей, даже если ты позвонишь ему прямо сейчас. Он заботится только о своей пропитанной чаем и джентльменскими замашками заднице,- с явной злостью в голосе произнес немец. Он начинал давить сильнее, отчего слова, которые пытался произнести француз стали больше похоже на мычание, но из-за интонации и яростного взгляда мужчины было понятно, что слова носили явно негативный и оскорбительный характер. Людвиг вспылил, чувствуя, как его задетая гордость дает волю садистским желаниям. Взяв француза за его пышную шевелюру, фашист потащил к горящему камину. Стянув поношенный ремень с брюк француза, он крепко привязал один конец к каминной решетке, а другим связал руки Бонфуа так, чтобы ими нельзя было даже пошевелить. Подтащив тяжелый старинный сундук к туше лягушатника он поставил его под живот, чтобы жертва его насилия стала раком. Достав уже окропленный в крови нож он разрезал штаны ровно по впадинке между ягодицами, после чего дорвал ткань руками. Людвиг осмотрел комнату, увидев на каминной полке медную фигурку Наполеона, он решил, что можно использовать ее для своих целей. Схватив ее, он несколько раз взвесил ее в руке и резко вставил голову Наполеона в анус Франциска и несколько раз прокрутил ее. Остроконечная шляпа царапала стенки прямой кишки. Алые капли крови начали стекать по ягодицам Франца, а немец проталкивал статуэтку все глубже и глубже, доставляя Бонфуа ни с чем не сравнимую физическую боль. Франциск лишь иногда хрипло стонал и дергался от боли. Ариец, поняв, что он уже наигрался с Наполеоном, резко выдернул его, отчего кровь француза потекла по ногам с еще большей силой. Почему-то, Франция надеялся, что его пытка окончена, хотя она еще только начиналась. Людвиг заметил кинжал с рельефной, большой и толстой рукояткой, отчего его лицо невольно тронула садистская улыбка. Практически не думая он взял его и покрутив пару секунд в руках воткнул рукоять в измученный анус француза. Тот, несмотря на то, что силы его покинули громко взвыл и выгнулся, как кот. Фашист начал резкие и быстрые толчки, отчего лепестки на рукояти врезались в пульсирующую плоть, причиняя еще большие страдания. Поняв, что с больного ануса Франциска уже ничего не взять, он выбил ногой из-под него сундук и перевернул Бонфуа. Тот, оказавшись без подпоры, и боясь, что кинжал пройдет глубже, начал панически перебирать ногами, чтобы выгнуться побольше. Его голубые глаза были наполнены паникой и страхом, в перемешку с ужасом и отчаянием. Германия сильно сжал член у основания так, что Франц взвыл. Оттянув крайнюю плоть он резко и безжалостно рубанул по ней ножом. Кровь обволокла член Франциска, на его глазах выступили слезы. Удовлетворенный видом измученного Бонфуа, Людвиг обрезал ремень, связывающий руки француза и вышел из комнаты оставив истекающего кровью Лягушатника наедине со своими мыслями и стыдом. *** 20 мая 1945 год Оставляя за собой след из довольно важных бумаг в коридоре пронесся Литва. Он весь дрожал, не в силах совладать с листками, которые разлетались во все стороны. Ему казалось, что еще чуть-чуть и он заревет, от той вроде бы радостной новости, что услышал еще совсем недавно. Шатен ворвался в кабинет русского принеся с собой легкий аромат лета, которого не хватало в темном кабинете Брагинского. Он положил бумаги на стол, и вроде бы хотел уйти, но одна вещь не оставляла ему покоя: -Иван...могу ли я...встретить его?-стоя в дверном проеме, произнес Лоринаитис, чувствуя, как дрожь только усиливается. -Да, иди. Сегодня ты больше не нужен,- как обычно по-доброму произнес русский, хоть литовец и понимал, что скрывается за этой добротой. Конечно, Россия не отпустил бы Литву просто так...скорее, это был некий знак извинений перед поляком. Нарвав на ближайшей клумбе розовых анютиных глазок, Торис побежал к вокзалу, боясь представить то, что сейчас произойдет. Он боялся увидеть его израненное лицо, и то как он изменился внутри. Ведь наверняка он не сможет быть таким же розовом дурачком как раньше. Вот она, это платформа. Количество людей просто зашкаливало, а он все высматривал светлую голову, сжимая в руках этот скромный букет анютиных глазок. Взгляд цеплялся за каждую зеленую военную кепку или светлые длинные волосы, но не было еще того, по кому сердце ныло эти несколько лет. Но, в конце концов его поиски привели к цели: хромой, весь перебинтованный, поляк еле шел, спотыкаясь о каждый камушек. Он прятал лицо, боясь, что кто-то заметит эту прожигающую горечь в глазах. Но ноги сами бежали к нему, а в глазах сияло счастье. Торис обогнал блондина, становясь напротив, щеки краснели, а руки сжимали букет все сильнее. Феликс поднял взгляд. В голове поляка промелькнула мысль о том, что Лит, наверное, единственный, кому он мог быть рад. Тишина становилась все более неловкой и неправильной с каждой секундой. Поляк лишь как-то грустно и серьезно смотрел, а Литва мялся, пытаясь что-то сказать. -Я...я рад видеть тебя. Живым,- таки изрек Лоринаитис, кусая свои губы. -Я тоже рад, что ты жив,- шатен даже опешил, от того, обошлось без какой-либо подколки. Но, наверное, сейчас было бы и не время,- Это мне?-блондин кивнул на сильно потрепанный букет анютиных глазок, который, от волнения Литвы, выглядел довольно потрепанным. -А...да, да,- Лоринаитис залился румянцем, смотря на букет и протягивая его Польше. Тот лишь благодарно его принял, рассматривая с еле заметной улыбкой на губах. Через несколько секунд затяжного молчания произошло то, что вполне разрядило обстановку: Феликс обнял шатена, сомкнув руки на его талии. Лукашевич тихо хихикнул на ухо Торису, отчего тот даже заволновался: неужели он выглядит таким дураком? -Знаешь, наверное, если бы я сдох там, то больше всего бы я жалел там,-он указал пальцем на небо, от чего у Лоринаитиса навернулись слезы,- о том, что тебе будет больно. Ну, и вообще, ты тут, как бы один останешься, да,- немного той привычной несвязной речи с жаргонизмами, словно бальзам на душу, хоть и слезы было не сдержать. Руки скользнули по спине поляка, прижимая того к себе. Тихие всхлипы выдавали Лоринаитиса с головой, а Феликс лишь улыбался, понимая, что теперь так плохо не будет. Будет тяжело, но они смогут видеться, быть иногда вместе. Возникало какое-то сладостное и неправильное желание поцеловать Литву, хоть в щеку, но он просто не мог, видя сколько людей вокруг. -Наверное, ты должен отвезти меня к Ивану. Ведь все будут жить там, пока со всем не разберутся,- Лукашевич мягко взял шатена за руку, чуть отдаляясь и стирая слезы с его щек. -Да, да...,- лишь смог выдавить тогда парень, сжимая бледную и хрупкую руку блондина. Вместе они прошли к машине, которая ждала их у вокзала уже несколько минут. Все это время Торис мягко поддерживал Польшу, чтобы тот ни в коем случае не оступился и не упал. Дорога до дома Ивана хоть и была наполнена неловким молчанием, но никого не покидало какое-то вязкое и тягучее ощущение в воздухе, отчего всем, включая водителя, становилось неловко. Прибыв в пункт назначения Польша сразу пошел в кабинет к Ивану, где ему нужно было поговорить о том, что же будет с ним дальше. Лоринаитис же ждал его, облокотившись на стену и запрокинув голову. Внутри него смешивались странные чувства: счастье, волнение, которое не могло утихнуть, пока поляк находился в темном кабинете Брагинского и ощущение неправильной влюбленности, от которой он не мог уже отделаться несколько лет, но которая давала ему какой-то смысл бытия. И вот он вышел. Довольно угрюмый, но в глазах уже не было видно какой-то печали или безысходности. -Так что?- литовец подлетел к Феликсу, весь обеспокоенный тем, что решил Иван. -Ээ...ну, что. Теперь я тоже красный,- поджав губы пробормотал паренек,- Пару дней поживу тут, а потом в Варшаву,- по голосу было слышно, что этот парнишка чуть не плачет от такого расклада дел. Лит прекрасно знал, что Лукашевич не любит, когда ограничивают его свободу. -Пошли, побудем где-нибудь вдвоем. Ты сейчас единственный, кого я хочу видеть,- поляк опять взял за руку литовца, поправив повязку на глазу. Они прошли в комнату Ториса - маленькую, но уютную, без всяких излишков. Только два кресла, журнальный столик и кровать. Шатен принес чай, один приторно сладкий, как любит Феликс, а другой совершенно без сахара. Чай в него совершенно не лез, поэтому он отставил кружку на журнальный столик, смотря лишь на своего блондинистого друга. Они просто молчали, не в силах произнести что-либо. Поляк пригубил сладкий чай, и отставил его к нетронутой кружке литовца. Он откинулся на спинку кресла и запрокинул голову, отчего стал виден острый кадык. На лице появилась ухмылка, которая была для Ториса загадкой. -Эй, Торис,- Лукашевич повернул голову, смотря на литовца, после чего немного нервно сглотнул, чувствуя, как кровь приливая к бледному лицу, -Ты когда-нибудь думал, что я тебе больше, чем просто друг? -Эм...,- Торис зарумянился еще пуще Польши, выдавая себя с головой,- Ну... да..., А что? -Просто...,- Лукашевич встал с места, и пересел на ручку кресла Ториса,- Я уже не могу сдерживать свои чувства в себе. Я жалел об этом 6 лет, боясь, умереть так и не сказав, что...,- блондин запнулся и поправил воротник рубашки, который вдруг стал ему тесен,- что я люблю тебя, да, как-то так, типа,- поляк отвел взгляд, краснея до кончиков ушей. Сердце было готово выпрыгнуть из груди, а его удары громко отдавались в виски. Шатен вылупился на хрупкого паренька, который сейчас сидел перед ним, немного надув щеки. Ему казалось, что Феликс пошутил, или он все еще спит, а когда проснется он опять увидит войну и будет жить хоть какой-то весточкой о Польше. Проверять все польские списки умерших на фамилий на предмет этого надписи "Ф. Лукашевич", которая убила бы в нем все светлое и чистое, что когда-либо было. И никогда, никогда не услышит этих нежных слов, которые сам бы не решился сказать никогда. -Ф-фел,- трясясь, пробормотал шатен,- Ты не шутишь? -Ну, естественно я шучу, по мне ведь это так заметно,- с сарказмом и обидой в голосе пробурчал поляк. Лоринаитис же лишь нежно поцеловал блондина, крепко зажмурившись, чтобы не видеть того шока в глубоких зеленых глазах. *** 20 мая 1945 Настенные часы пробили полдень. Иван устало откинулся на спинку кресла в своем темном кабинете. На окнах висели бардовые шторы, которые не пропускали свет. Он выдвинул верхний ящичек стола, в котором заботливо были расставлены четыре рюмки, и лежала холодная бутылка крепкой водки. С некой осторожностью он достал заляпанную жиром пальцев рюмку, причем использовалась только она, все остальные рюмочки уже давно покрылись пылью. Уже открыв бутылку и собираясь налить себе очередные сто грамм, он остановился, услышав стук в дверь. -Войдите,- с привычной ему "невинной" улыбкой сказал Брагинский. В комнату вошел Гилберт. Удивляло, собственно, не то, что он вошел, а скорее то, в чем он был одет. В руках, на которые были надеты длинные атласные, белые перчатки, он держал металлический поднос на котором стояла сияющая рюмка, графин с водкой и тарелка с солеными огурцами. Собственно, эти перчатки и были самым закрывающим элементом его одежды. На шее красовался черный ошейник с шипами и застежкой для поводка. На теле кроме маленького фартучка с длинными лямками и кружевами, который почти не прикрывал солидные достоинства пруссака ничего не было. К слову на ягодицы фартук не распространялся, так же он обнажал ключицы и даже соски. На ногах были латексные сапоги на каблуке чуть выше колен. Все это дополнял ажурный, белый чепчик в пепельно-белых волосах. -Ты сегодня опоздал, постарайся больше так не делать, ладно?- все с той же детской, невинной улыбкой попросил Ваня. От этой улыбки у Гилберта сердце иммигрировало куда-то под печенку. Поставив на письменный стол поднос он обошел его и встал рядом с Иваном. В глазах пруссака читался неописуемый стыд. Хотя, что бы увидеть это не обязательно было смотреть ему в глаза, щеки и уши были примерно, как раз-таки, одного цвета с его радужкой. Пока Гилберт наливал Брагинскому, тот убрал бутылку вместе с рюмкой на свое обыденное место. Долив рюмочку до краев прусс тихо поставил хрустальный графин на стол. Русский залпом выпил рюмку. Тут же Гилберт налил ему еще раз. Пока ледяная водка наполняла фужер тяжелая, даже деревянная рука Брагинского с какой-то своеобразной нежностью обняла обнаженные бедра пруссака. Выхватив из рук графин, Иван развернул к себе Гилберта и начал ставить засосы и укусы на бледной коже ребер. Прижав к себе парня уже обеими руками, он начал до красноты кусать соски. Прусс понимал, что сопротивляться и бороться с Россией бесполезно, поэтому просто тихо постанывал от боли. - Ты сегодня очень хорошо выглядишь,- прошептал русский, ставя засос на шее. Казалось, что краснее щек и кончиков ушей Гилберта да данный момент не было ничего. Руки Ивана сжимали упругие ягодицы, пока он ставил очередной укус на теле бедного паренька. Прусс, собственно, не ожидал ничего другого, как повторения вчерашней ночи. Ему хотелось побыстрее закончить этот позор, и поэтому не теряя времени он встал на колени перед сидящим Иваном. Вспоминая сегодняшнюю боль в пояснице, он дрожащими руками потянулся к пряжке штанов. Сняв пояс и расстегнув ширинку, он в легком ужасе сглотнул. Из штанов на него выглядывал большой, налитый кровью член. Русский сидел с довольной ухмылкой, скрестив руки на груди и широко расставив ноги. Гилберт, краснея от стыда, взял головку члена в рот. Он неумело облизывал, ласкал его горячую плоть языком. Капельки теплой смазки стекали с губ парня. Ускоряя темп, пруссак уже полностью заглатывал член. От такого напора выдержка Ивана совсем поздно капитулировала, и он излился в рот Гилберта тугой, горячей струей. Прусс отвел глаза и смотрел в пол. Его лицо помимо румянца украшало густое, липкое семя Ивана. Русский смотрел на это с неким восторгом, даже не от ощущений, а от осознания того, что у него наконец-то появилась своя собачка.