По системе Гомельского. Друзья и любовники (1972)

Вся жизнь серьёзного спортсмена — непрекращающийся стресс. Тренировки на грани возможностей — стресс. Ответственные выступления — стресс. Забил мяч — стресс. Не забил — тоже стресс. Выиграл — стресс, проиграл — стресс. Получил травму — стресс. Приехал за рубеж, организм акклиматизируется — стресс. Вернулся домой — снова стресс. О таком масштабном событии, как летняя Олимпиада и финальная подготовка к ней, и говорить нечего: когда колоссальные физические нагрузки сталкиваются с мощным психологическим давлением извне, а равно внутренними переживаниями и страхами — это уже не нагрузка, а лавина, ком, летящий на тебя с горы. Серому и Моде в этом смысле крупно повезло: они удерживали груз стрессов вдвоём, распределяя его в своём маленьком дружном коллективе то так, то сяк, то наперекосяк. Называлось всё это в шутку «Системой тренировок Гомельского» — в честь тренера, под чьим носом зародилось и придумалось. Но, как ни назови, главное, что каждый из них мог смело рассчитывать на поддержку в трудную минуту, на скорую помощь словом и делом. — Лалеби, лалеби, дивли далха лалеби... — мурлыкая под нос развесёлую грузинскую песенку, Модестас вырубил фазу в гимнастическом зале и вышел в коридор. — Нам любовь дана в награду за сердца упорные, лалеби, лалеби... Коридор пустовал, как и весь спорткомплекс. Кроме Белова и Паулаускаса никто не посещал залы на регулярной основе после восьми вечера. Их это более чем устраивало: любили тренироваться в тишине и спокойствии, да и системе Гомельского простаивать не давали. — Мог бы и подождать, вообще-то, — буркнул Модестас по-литовски, забросил сумку на плечо и побежал догонять друга. Торопиться было куда. До отъезда в ФРГ оставалось всего полтора месяца. Кто-то из женатых игроков удачно сравнил это подвешенное время с девятым месяцем беременности — мол, скоро ситуация сама собой разродится, помочь ей ты не можешь, а всё, что можешь — успокоиться и ждать часа икс. Звучало очень разумно, вот только какой дурак будет следовать разумным советам опытных товарищей? Для Моди и Серого это была первая Олимпиада, и каждую секунду они пытались надышаться впрок перед главным сражением в жизни. Сначала Серый переживал за результат так же, как Модя — сдержанно, но в последнее время повадился раздражаться из-за малейшего промаха и почти не мог скрывать этого. Не забил мяч — всё, настроение испорчено, хандра. Вот и на этот раз, не забросив сто из ста со штрафной, удрал в душевые один, не дождавшись друга — знал, что Модестас не даст ему погрязать в самокритике, а покритиковаться страсть как хотелось. — Тук-тук-тук, кто в тереме живёт? — шутливым голосом поинтересовался Модестас и постучал по вешалке у входа в раздевалку. — Что это за мышка-норушка такая крупная тут шуршит? Ой, да это же Серый... Серёга поднял голову, улыбнулся ему вымученной улыбкой и продолжил собираться. Уже и ополоснуться успел, и причесаться — видали такого стремительного, в полотенце обёрнутого? Модя прошёл мимо лавки, на которой сидел Серый, и рука сама потянулась взъерошить тщательно зачёсанные волосы. Серый не отреагировал, и Модя начал быстро раздеваться, пока друг не успел сделать противоположное. — Мог бы меня подождать, — с лёгким упрёком сказал он и стащил трусы вместе с шортами. — Не мог, стало быть... — сухо отозвался Белов. Модя оставил это без комментариев. Будучи первозданно голым, подсел к расклеившемуся товарищу и бухнул голову тому на плечо. Вот и весь ответ. — Не одевайся, — начал упрашивать он, увидев, что Серёга тянется за сменным бельём. Тот, конечно, не послушался. Модя ловко выдернул носок у него из пальцев и выбросил подальше. Белов взялся за второй носок — история повторилась. Не дожидаясь, когда Серый разозлится, Модя заключил друга в объятия и начал покрывать поцелуями шею и плечо. Серый пытался уворачиваться и смахивать шаловливые Модины руки с самых стратегически важных мест, но получалось плохо. — Чего ты хочешь, а? — давил из себя сопротивление Белов. — Пошли в душ, — страстным шёпотом агитировал Модестас. — Я уже помылся. — А я тебя туда не мыться зову. — Один иди. — Ну Серый, ну я один боюсь, — шутливо заканючил Модестас. — Там темно и одиноко, пошли вместе. Пошли, а? Ну пошли! Заговаривая зубы всякой ерундой, он исхитрился поднырнуть Белову под руку, зацепил пальцами полотенце и потянул его на себя. Оказалось, что друг не так уж равнодушен к его приставаниям, как хочет показать. — Всё, хватит, — разозлился Белов, прикрывая член отобранным обратно полотенцем. — Иди в душ, а я пошёл... Просто пошёл. — Кто ж тебя отпустит? — ухмыльнулся Модестас. Просунул руку между Серым и стеной, подгрёб его к себе вплотную, чувствительно вцепляясь пальцами в плечо. — Желание капитана уже не закон, что ли? Белов силой выдрался из объятия и вскочил на ноги. — Я спать хочу, товарищ капитан! Ясно? Отвали. — Ты хочешь, а он не хочет... — Модя тоже встал и, коль скоро Серый первый начал, грубо отобрал у него полотенце. Глядя Белову в глаза, протянул руку вперёд и нежно, очень-очень нежно провёл подушечками пальцев от пупка к члену. Румянец на Серёгиных щеках стал ярче, ресницы пораженчески дрогнули. — Давай-давай, — к поглаживаниям рукой Модестас добавил поглаживания голосом. — Пошли-пошли, кто хорошо работает — тот хорошо отдыхает. Надо расслабиться... — Ладно, — Серёга обречённо вздохнул и, о чудо чудное, улыбнулся. — Тебе проще дать, чем объяснить, почему нет. Только по-быстрому. — Быстро — значит некачественно! — сказал Модестас по-литовски. Чмокнул Белова в нос и пошёл запирать дверь. — Лалеби-лалеби... — напевая песню про упорных грузинских космонавтов, Модестас в пять минут наладил процесс реабилитации. В соседнем душе вода грохотала и лилась, как водопад, а над ним и Беловым еле-еле струилась. Серый стоял лицом к стене, опёршись на кафель ладонями, а Модестас заботливо намыливал его со всех сторон, уделяя особое внимание прикосновениям к груди и животу. Давно было подмечено, что после таких скользко-плавных ласк Серёга становится покладистым и податливым, а если в нужный момент разбавить ласку агрессией, начинает искрить — в самом хорошем смысле слова. Ещё и утром ходит весёлый-довольный, а не как обычно. Словом, это и была «система Гомельского» в действии — работала как часы, хоть патентуй её. — Ну что, не нравится, что ли? — спросил Модя насмешливо, когда Серый окончательно растаял и начал подаваться навстречу его рукам, по-кошачьи тереться об них. — Нет, — буркнул Белов. Нехило привставший член противоречил сказанному, но это не мешало Белову выпендриваться, а Модестасу — получать удовольствие от ситуации. Серый ломался нарочно, чтобы Модестас мог «поуговаривать» его — иногда лаской, иногда силой. Это было что-то вроде игры, в которую они играли по наитию, и чем ближе к Олимпиаде, тем чаще. — Нет так нет... — Модестас притиснул Серого к стенке, жёстко проехался ладонью от шеи до поясницы и напоследок огрел по заду. Серый дёрнулся, тело пробрало дрожью, и еле слышный выдох с просительной интонацией — «да» — вырвался из его упрямого рта. Есть контакт! Модестас быстро повторил всё то же самое, только ещё и скользнул ребром ладони между зарозовевших ягодиц. Серый сдался: протяжно застонав, упёрся лбом в сложенные руки и с готовностью оттопырил зад. — Кто-то тут хотел по-быстрому? — шепнул Модестас в пылающее ухо и, цокнув языком так громко, что Серый вздрогнул, принялся с поистине чемпионской скоростью дрочить и ему, и себе. Минута-другая — и всё было кончено. Не то чтобы ко всеобщему удовлетворению, но обиженных не осталось. Больше они с Беловым в тот вечер не говорили — только переглядывались. Модестас думал, что к утру всё и вовсе забудется, но нет — в семь утра открыв глаза по звонку будильника, первым делом он увидел на прикроватной тумбочке банку. С водой. И с цветами. — Бело-о-овас? — жмурясь и потягиваясь, позвал Модестас. — Тут ромашки какие-то! Твоих рук дело? — Нет, конечно, — откликнулся Серёга из ванной. — Под дверь кто-то подкинул. Модестас тихо рассмеялся и услышал, что Белов в ванной тоже ржёт. Настроение у него было явно лучше, чем вчера — система Гомельского продолжала доказывать свою исключительную полезность.