Ты слышишь, будь на моей стороне, Не надо приказов, я просто прошу. Знаешь, у меня никого больше нет, Я знаю вкус лжи, но сейчас я не лгу.
Было больно. И боль эта была с привкусом крови на губах, со звоном в ушах, да быстро колотившемся сердцем под ребрами. И мозг разъедали мысли, словно кислота прожигали дыру в сознании, которое тлело, угасало с каждой секундой. Перед глазами закатное небо. Солнце заходит за горизонт, чтобы позже вновь восстать. А мертвые не восстанут, умирающие не исцелятся. Им всем одна дорога. Земля холодная, жесткая, но раз за разом принимающая в себя бездыханные тела. Они замерзали, замерзали, замерзали – и наконец согревались, и замирали навеки. А через время из неё прорастет новая жизнь. Смерть за шиноби по пятам ходит, в затылок дышит. А когда ты изо дня в день сражаешься, пусть не с врагами, а с самим собой, волей-неволей перестанешь её замечать, как должное воспримешь. Возможно, когда-то будешь ей очень рад. Отец учил принимать смерть с достоинством. Война – не исключение. Хотя, с другой стороны, он, может быть, просто не считал смерть чем-то таким уж серьезным. Тобирама кровь в траву сплевывает, глубоко дышит, шипя каждый раз, когда воздух легкие саднит. Тяжело, отвратительно и больно, чертовски больно. Глубокая рана от плеча до бедра огнем горит, алой кровью истекает. Такие ранения не совместимы с жизнью, и та медленно покидает тело, он это чувствует. В самый последний момент, когда он готов отпустить, когда веки тяжелеют. Закрываешь, а под ними круги цветные пляшут, причудливые формы рисуют. В тот момент, когда сознанием ты един с каждым на этой чертовой земле. Когда все человеческие чувства в виде невидимых нитей, связывающих твою душу с телом-рвутся. Вот тогда, муки совести по-настоящему впиваются когтями в еще бьющееся сердце. Почему же, чтобы осознать свою ошибку пришлось вновь наступить на те же грабли. Сожаление. Такое тяжелое, что трещат ребра. Такое горькое, что горло сдавливает тошнотой. Ему жаль, что он снова сдался, что не сдержал обещание. Обещание быть рядом.Даже когда на губах твоих кровь, Даже когда я не прав, Даже когда я веду безнадежный заведомо бой, Даже когда ты не видишь ни целей, ни правд,
Прохладный весенний ветер тревожит крону высоких деревьев. Неподвижные мощные столбы возвышаются над землей. Лес большим ярким пятном простилается на несколько километров вперед, нежится в лучах заходящего солнца. Он молчит, ни пения птиц, ни журчания далекого родника, жизнь в нем остановилась, с замиранием сердца ожидая конца. Но бой только начался. Возле широкой реки лежит поле, много веков его ничто не тревожило, не ступала нога человека. Река огибает поле боя. В отличие от всего, что вокруг неё происходит - она непоколебима. Безмятежно журчит, продолжает жить. А сколько тел она унесла, сколько крови в себя приняла и все же её ритм не изменился. Она даёт воду тем, кто хочет из неё испить, она даёт еду тем, кто забрасывает в неё сети. Она и есть жизнь. Беспокойный лес что-то нашептывает, зовет его, куда и с какой целью? Быть может, там кто-то есть. Прячется среди ветвей, тянет свои руки, намереваясь схватить и утащить. Чего он хочет? И почему нагоняет ужас? Там определенно, что-то есть. Собственные глаза его обманывают или он сейчас правда увидел там белое пятно? Неужели среди плотной листвы смог разглядеть черты лица? А если увидел, то почему испугался? Этого он не понимал. Вот только то, что он увидел, ему очень не понравилось. Потому что там точно был его брат. Хаширама поклясться готов, что на него, из чащи, смотрели красные рубины. И было это похоже на кошмар, от которого хотелось проснуться как можно скорее. Тобирама из леса глядел не моргая, пусто, будто не живой был. Призрачный облик, мутное ведение с невероятной силой к себе тянет, не дает сосредоточиться. Мысли роем заполняют голову и одна хуже другой. Они как свинец, горячие и быстро застывающие. Их хочется вытащить, отбросить, чтоб не чувствовать их жара. Еще чуть-чуть и брюнет сойдет с ума. Это нечто поглотит его, сожрет и ничего не оставит. Сердце замирает, а потом вновь тревожно бьется. Мозг приказывает собраться, вести бой и не отступать, но ноги сами шагают вперед, а руки с оружием непроизвольно опускаются. Бьет крупной дрожью, внутри одни противоречия и этот рой слишком большой для узкой черепной коробки. Всю свою жизнь, без исключений, Хаширама делал выбор своим сердцем. Хоть и ненавидел принимать решения всей душой. Ненавидел, потому что в них не было ничего хорошего. Каждый вариант развития событий хуже предыдущего и от этого хотелось истошно кричать. И стиснув до скрежета зубы, он глаза закрывает, пытается к себе прислушаться. После смерти отца на него свалилась большая ответственность за свой клан. Ответственность эта тяготила, руки связывала. Он всего лишь ребенок, он не хочет принимать решений, не хочет взрослеть так рано. Да, они дети войны, и они ненавидят собственную мать. Позади него его товарищи, его противники, что отдают жизни за свой клан, за свою правду. А перед ним неизвестность, непроглядная тьма и Тобирама. Нет, Хаширама точно знает, что там. Там тоже битва, тоже кровь и ненависть. Только среди этого большого склока затерялся синий доспех, бледная кожа и горящий огнем взгляд. Ему туда нужно, прямо сейчас. Ныряет в чащобу, и солнечный свет зелеными изумрудами стелется под ногами, словно указывая путь. И руки дервенеют, сжимая рукоять катаны. До мозолей, до побеления костяшек пальцев. Один неверный шаг, и все будет кончено, и опять призрачный облик начнет танцевать в темноте. Нет, надо двигаться. Он был напряжен и осторожен, словно ждал удара из сгущающегося мрака. Но он был к нему готов, нет, он был готов ко всему, к чему угодно, но не к тому, что увидел.Даже когда не останется сил И я упаду в крови и грязи Ты слышишь, будь на моей стороне Всегда. Потому что я так просил.
Собственный крик прояснил разум, Хаширама понял, что стоит среди поля трупов. Глаза его жадно оглядывают местность, где только что прекратилась битва. Срывается с места, мчится меж толстых корней мокутона, что сам и призвал. Крепкие корни, зелеными змеями брали начало глубоко под землей -прошивали землю, и та не выдерживала, в некоторых местах по швам расходилась. А после он находит и на колени падает. Как же так? Так не бывает, так не должно было случиться впредь. Картина вновь повторяется. Тобирама лежал лицом вверх с прикрытыми веками. Неужели опоздал, неужели он уже холодный? Подбирает чужое тело к себе, осматривает рану и складывает печати медицинской техники. А потом он чувствует, как грудь под его рукой поднимается. Сердце его бьет чечетку где-то в пятках, а слезы держать уже сил нет. Хаширама в свете закатного солнца выглядит красиво. Оранжевые лучи мягко целуют загоревшую кожу. Он плачет, и горячие слезы крупными каплями спадают на бледное лицо. Хаширама так красив, когда несчастен. -Прости... -хрипло извиняется альбинос, выдавливая из себя грустную улыбку. Он пытается приподняться, но лишь сжимает зубы, дабы не выпустить болезненный рык. Рана на животе продолжала кровоточить, но медицинская техника брата значительно снизила потери. Ему чертовски больно, но на душе так легко и хорошо. Вокруг горы трупов, смерть, его соклановцы, которые помогают уцелевшим. И так плевать на все, парень изо всех сил старается не терять сознание ещё дольше. Тобирама безумно рад тому, что последним кого он увидит будет Хаширама. И тут шиноби понимает, что если не сделает то, что должен именно сейчас, возможности больше не появится. Вкладывая все остатки сил на то, чтобы, превозмогая боль приподняться, протянуть свою окровавленную ладонь к чужому лицу. Огладить подушечкой большого пальца щеку, размазав крохотную каплю крови. Блондин кашляет, и в глотке встает отвратительный привкус металла. Брюнет, видимо, понимая, что его просят наклониться, идет на встречу. Он замирает, ожидая того что ему скажут. - Не плачь. - не просит-требует. Хаширама должен быть сильным, ему ещё мир строить. Веки тяжелые, взгляд почти пустой. Живой блеск в красных очах стремительно гаснет, но стойкости во взгляде не убавляет. Добивает последние сантиметры между их лицами и касается сухими губами чужих. Они теплые, мягкие, такие, какими он себе их представлял. Альбинос спешит отстраниться, потому что ему чертовски больно, а ещё на них могут посмотреть. А о том, что Хашираме неприятно он предпочитает не думать. Тобирама отчаянно сжимает чужое плече и распахивает в изумлении глаза, когда брат сам целует, смелее глубже и приятней. Кажется, что в этот момент остановилось время, прекратилась война и здесь, в этом поле они только вдвоем. Внутри что-то приятно затрепетало, вспыхнуло и по всему телу разлилось. Он чувствует вкус крови на своих губах и смакует его вместе с братом. Отвечает не менее жадно, чувственно, стараясь выжать из этого момента все, прочувствовать каждую складку на чужих губах, запомнить запах чужого тела, касание каштановых прядей, щекочущих кожу шеи. Как аккуратно смуглая ладонь зарылась в белые, мокрые от пота волосы, придерживая. И ему умирать теперь не страшно, теперь и душу в клочья ничего не рвет. За всю свою короткую жизнь он искренне счастлив. Отстраняются, тяжело дыша. Хаширама что-то шепчет, весь дрожит, вновь возвращается к чужой ране. Тобираме в уши вода заливается, чувство падения становится слишком реальным. Белая дымка чернеет, мир медленно рассыпается на части, проваливается вместе с ним. Удар, еще один. Голос, что зовет его, просит не уходить, не оставлять. Но он так устал и так хочет спать. Тобирама умер, и последнее, что он видел, это закат в глазах Хаширамы.