Время будить королей

Квиберн не смог бы точно сказать, сколько длилось его путешествие вслепую. Он ощущал только чужую руку, о которую опирался, мягкую пульсацию где-то под ногами и тёплый воздух, обдувавший лицо. Почему-то хуже всего было сознавать, что он не слышит дыхания своего проводника. Лишённый возможности видеть, Квиберн чувствовал это особенно остро. Неприятное ощущение, пугающее. Возможно, даже хуже места, по которому они шли. Остановиться не довелось ни разу, и Квиберн уже начинал испытывать усталость, кожа под повязкой взопрела и чесалась, но он запрещал себе даже подносить руку к лицу, прекрасно сознавая последствия любого неосторожного движения. Чёрный человек попросил его скрыть свои глаза не из собственной прихоти. За прошедшее время Квиберн успел это усвоить, как следует. Думать о чём-то серьёзном он тоже избегал — опасался, как бы лабиринт его сознания, который он выстраивал с таким тщанием, в какой-то момент не рухнул. И всё же мысли текли по большей части в одном направлении — о том, что осталось наверху. О Серсее. Об острове. О том, что случится после его ухода. Выполнит ли магистр Отерис его просьбу? С ним Квиберн, как ни странно, не использовал никаких настоев или магии. Чувствовал, что не стоит этого делать, не нужно рисковать. Тем более, Отерис выглядел и без того сговорчивым и миролюбивым. Умеренность — это важно. Нельзя злоупотреблять своим преимуществом, перегибать палку. Это тоже не приведёт ни к чему хорошему. А Джико? Неужели это всё ещё умеренность? Квиберн гнал от себя эти неприятные мысли — они были темнее, чем мир перед завязанными глазами. Так было нужно, не существовало иного выхода, иначе мальчик был бы жив. Что бы с ним произошло в Валирии? Он бы так запросто принял происходящее? Теперь-то, конечно, этого никогда не узнать наверняка. Джико останется лежать там, во мраке лабиринта, слепо и непонимающе глядя на каменные стены. Правда, в сознании Квиберна взгляд мальчика из остекленевшего превращался в осуждающий. Муки совести? Вероятно. Квиберн редко сталкивался с этим явлением. Его никогда не терзали последствия его поступков. Потому что они всегда были рациональны, разумны и соответствовали ситуации. Теперь нечто скреблось внутри, чувствительно задевая когтями рёбра. Мерзкое всё-таки чувство, и не избавиться от него никак. Не до конца вытертая с лица кровь неприятно стягивала кожу. Квиберн пытал и убил не одного человека, дядя Джико и вовсе умер в жутких мучениях, когда с него на живую срезали куски плоти с вытатуированными на них рунами. И ничего, ничего после этого не случилось. Потому что каждый этот шаг имел основание, далёкое от банальной бытовой жестокости и садизма. Чужие страдания, сколь неприятен ни был бы лежащий перед Квиберном человек, никогда не приносили удовольствия. Так было нужно, вот и всё. Теперь — тоже нужно. Но почему так жаль? Объяснение нашлось простое. Привязанность. Да, Квиберн привязался к этому довольно смышленому и послушному при том мальчишке за столько времени. Так привязываются, наверное, некоторые люди к домашним своим питомцам. Испытывают ли они похожие чувства, когда их теряют? Возможно. Даже скорее всего. Вот и Квиберн так — ощущал, что теперь ему чего-то будет недоставать. Внутри колыхалось и другое, тёмное. Этому он тоже знал название — неприязнь, отвращение. Но уже не к Джико и даже не к себе самому, а к тому, кто ведёт его. И лорд Балерион прекрасно знал об этом чувстве. Другое дело, что это его нисколько не волновало. Он не ждал ни преданности, ни любви, ни даже уважения к себе. Квиберн для него не более, чем удобный инструмент. Ключ, который он сам и создал, исполняя пожелание его матери. Трии. Квиберн не помнил её лица, как лиц отца и братьев. Рациональность. Да. Это она. Для Квиберна прочие люди тоже зачастую становились инструментами. Ступенями лестницы, по которой он, не особенно задумываясь, поднимался. — Недолго осталось, — подал голос Балерион. Впервые за долгое время. Впервые с тех пор, как Квиберн двинулся за ним. — Тебе нужен отдых? — Нет, — Квиберн чувствовал усталость, но не такую, чтобы останавливаться. Ему хотелось как можно скорее добраться до цели и снять с себя эту проклятую повязку. — Где именно мы окажемся? Куда ты меня выведешь? В столицу? Столица носила то же имя, что и погибшая в огне империя. — Её больше не существует, разве ты не знаешь? — в голосе проводника послышалось неприкрытое веселье. Нет, всё-таки проблемы у него с чувством юмора. Даже далёкий от шуток Квиберн это понимал. — Вообще-то это не так важно. В этих туннелях всё существует согласно собственным законам, как времени, так и пространства. — Это я уже усвоил. — Если ты имеешь в виду Материнские Чертоги… то сами они, если попытаться соизмерить это с тем, что наверху, находятся под городом Миса Фаэр. Прежний город, в котором я когда-то жил, пока не перебрался в столицу со своими дочерьми и учениками, — поведал чёрный человек. Миса. Древнегискарское слово. Оно означает «Матерь». Что ж, символично. Знали ли прежние обитатели Валирии, пока их не изгнали прочь, что таится внизу, или это так совпало? Квиберн почему-то в этом сомневался. Гискарская империя успела состариться к тому моменту, как родилась из огня и крови известная всем Валирия и уничтожила старый порядок. Вероятно, некоторые из тех, живших невообразимо давно гискарцев, знали, что можно найти под городом, названным в честь Матери. — Во время расцвета Валирии он славился своим богатством, хотя и управлялся из столицы наместником, — продолжал рассказывать Балерион. — Но я тогда… тогда я уже был мёртв. — И всё же знаешь об этом, — подытожил Квиберн. — Знаю, конечно. И горжусь. Ведь это случилось благодаря моим стараниям — и стараниям моих учеников. Их… нашей общей жертве. Мы — истинные стражи империи. «Нет больше твоей империи. Только её горький пепел с привкусом кровавых слёз. И вы, призраки уничтоженных небесным огнём городов. Призраки величия. Призраки власти. Призраки самого Рока». Но вслух Квиберн произнёс совершенно иное, пусть и не сомневался — Балерион услышал эту мысль, поскольку никто от него её не пытался скрыть. Не было смысла. — Что же теперь вы стережёте? Ради чего была принесена эта жертва? — Квиберн и правда не понимал. Не видел в этом того самого рационального зерна, поскольку итог-то был очевиден каждому жителю Известного Мира. Может быть, и тем, кто живёт за его пределами. — Сам мир, — спокойно, чуть хрипло ответил Балерион. В голосе его больше не было насмешки, появилась даже непривычная тоска. Почти грусть. Словно ему действительно печально думать о таких вещах. Способно ли это существо испытывать человеческие эмоции? Душевную боль? — Разве ты не понял ещё? Мы стоим на страже мира. Мы — Орден Нового Мира, который теперь принесём. Безопасного. Без всех этих... левиафанов, плавающих в бездне космоса. Квиберн помолчал, обдумывая сказанное. Звучало это… зловеще. Впрочем, Балерион нисколько не сомневался в том, что делает. Как не сомневался в праведности своих намерений. Он ведь не уничтожить мир хотел, а спасти его. По-своему — спасти. Позволить истории начаться заново. Обновиться. Иной вопрос, изменится ли от этого ход вещей или всё, как и в этот раз, придёт к закономерному финалу. Не зря ведь подобное явление именуют новыми циклами. Нечто вроде движения Вселенной по спирали. Или же лорд Балерион просто сам для себя жаждал долгожданного покоя? Может быть, он тоже устал влачить своё бесконечное существование. Его тёмная душа была истерзана, как и души многих других. — Наши имена славились в веках, — глухо отозвался Балерион, так и не дождавшись от Квиберна ответа. Забыл, правда, он упомянуть о ещё одном имени. Забытом. Вычеркнутом. Вымаранном из истории. Имени Эменоса Тара, но перебивать чёрного человека не хотелось, — и наводили ужас на врагов. Мы были для них богами, хотя почти никто из валирийцев не знал, что мы не умерли, что заточены глубоко под землёй, чтобы сохранить целостность мира. Мы были столпами величия. Наша жертва. Наша кровь. Пламя наших сердец. Мы подарили валирийцам драконов. Мы подарили им победу. Мы научили их строить города из стекла и камня. Квиберна вдруг продрала дрожь. Не от самих слова Балериона — от осознания того, что произошло. Это читалось в самих его интонациях, в том, как он говорил, а не — что. Неужели это было нечто вроде чувства вины? Едва ли. Не стоит обманываться. Этот человек — человек ли? — здорово умел манипулировать другими. Но Квиберн не ребёнок, чтобы попадаться в ловко расставленную для него ловушку. — Вы пытались воспользоваться Вратами… пытались, когда были заточены там. Больше трёхста лет назад, когда случился Рок, — Квиберн озвучил свой вывод. Странно, что он прежде о таком не задумался, а ведь всё и без того ясно. Лежит на поверхности. Но повязка на лице словно позволила ему разглядеть, наконец, очевидное. Не даром говорят, что темнота способна открыть то, что скрывает за собою свет. Она сдирает с лиц маски и обнажает истинную суть. — Да, мы пытались. Но тогда в наши планы не входило вернуть мир к началу, мы желали отсрочить момент восхождения чёрной луны по оси. Только теперь, когда иного выхода остановить чудовищ из Внешних Миров не осталось… Только теперь приходится обращаться к этому способу, — несколько сбивчиво ответил Балерион. — Вы пытались открыть Врата, — продолжал рассуждать Квиберн задумчиво, будто и не услышав слов Балериона. — В городе Миса Фаэр. Точнее, под ним. Вы были заперты в гробницах именно там, у Чертогов Матери. И не могли до тех пор выбраться на поверхность. — Да! — Балерион вдруг дёрнул рукой, от чего Квиберн сбился с шага и едва не споткнулся. Проклятье. — Да, ты прав. Так и произошло. Но лишь отчасти, лишь отчасти это связано с неудачной попыткой воспользоваться Вратами. Ритуал, связанный с этим открытием, начинается незадолго до затмения, если в планы входит его попросту не допустить. — Такого я не помню в наших книгах, — признался Квиберн. — Когда случился Рок, о затмении не писали ни слова. Ни мейстеры, ни очевидцы. — Неудивительно, — презрительно фыркнул Балерион. — Откуда бы нынешним людям знать такие детали? В конце концов, его не случилось благодаря нам. А даже и пройди оно хоть краем, в небо поднялось такое количество дыма и пепла, что едва ли удалось бы это разглядеть. Квиберн заключил, что это вполне резонное замечание. Ему бы и самому стало не до подобных наблюдений, случись на его глазах нечто вроде Рока. — Тогда зачем? Можешь ты сказать мне хотя бы теперь, что случилось? Ведь никто уже не узнает. Я не смогу этого никому поведать. — Рок пал на Валирию, — теперь Балерион высказал очевидную вещь несколько патетически, но без усмешки, как случилось порой раньше. — Свет земной был спасён, а потом его затмило извержение вулканов. Рок распечатал нашу собственную гробницу — и мы смогли выйти на свободу. — Звучит так, словно ради этого вы и уничтожили то, что охраняли, — честно признался Квиберн. — Сделали это ради того, чтобы выйти в мир. — Нет. Это лишь стечение обстоятельств. Валирию уничтожила иная сила, которая воспользовалась проведением нами ритуала, и последствия были чудовищны. Никто, ни один из нас, не хотел уничтожать воздвигнутую нами империю. Но так бывает, Квиберн, тебе ли не знать? Единственный промах может стоить жизни целым империям, сколь бы велики они ни были. Голос Балериона снова был лишён прежних эмоций, прежней горечи и сожаления. — Если захочешь… кое о чём сможешь прочитать в нашей библиотеке. — Библиотеке? — подивился Квиберн. — Разве сохранились после случившегося библиотеки? Книги имеют обыкновение прекрасно гореть. — Не нашей, — похоже, он улыбался. Впрочем, будь у Квиберна открыты глаза, он бы не смог этого разглядеть под темнотой капюшона. — Это библиотека принадлежала некогда Владыкам, что были здесь прежде нас. Прежде гискарцев. — Ты говоришь о… — Да, о тех, кто когда-то и построил эти туннели, эти проходы. По крайней мере, первые из них. Те, кто называет себя предшественниками человечества. Они и в самом деле ими являются. — Не уверен, что смогу понять их язык, — усомнился Квиберн, памятующий о странных глифах, которыми пользовались те существа. — Кое-что за годы заточения я сам перевёл, — хмыкнул Балерион, — а над чем-то работали мои ученики. Ты же знаешь высокий валирийский. — Знаю. — Тогда не переживай, тем более, что некогда один язык родился из другого. Высокий валирийский — потомок языка богов. Конечно, переведено не всё, но и того, что есть, вполне достаточно. Я позволю тебе познакомиться с нашим архивом. Квиберн хотел что-то сказать, но тут в лицо его дохнуло жаром. Таким, что казалось, будто на коже сейчас появятся ожоги. По лицу заструился пот. Похоже, они и в самом деле почти пришли. — Теперь осторожнее, — предупредил Балерион. — Я буду вести тебя. Медленно. Не торопись. Постарайся не отклоняться. — Где мы? — У цели. Библиотека находится чуть в стороне от усыпальницы Владык, хотя на поверхности расстояние может показаться приличным. Усыпальница стоит на некотором удалении от бывшей столицы, в Долине Спящих Королей, библиотека — под самой столицей. Использование линий практически сводит это расстояние на нет. Квиберн не стал уточнять, что, по его внутренним часам, и дня не прошло, как они покинули Лорат, который находится на другом конце континента. Вот уж где точно чудеса. Если верить ощущениям в пространстве, шли они по мосту, под которым бурлила отнюдь не река. Нет. Огонь. Магма, наверное. Ведь вулканы здесь никогда не засыпали, не даром их красный свет по-прежнему манил неосторожных путников и моряков. Некогда плодородные земли давно превратились в выжженные и отравленные пустыни, чистые горные озёра — в кислотные лужи, богатые города — в руины, занесённые пеплом. Здесь, под землёй, пахло серой. Не иначе как седьмое пекло, о котором любят проповедовать септоны. Или ещё не седьмое? Шестое? Пятое? Да какая разница. И без того достаточно глубоко и далеко от человеческого мира — мира живых. Под землёй, как и положено, правили мертвецы. — Сюда, — Балерион, придерживая Квиберна, остановился, послышался его шёпот на чужом жутковатом языке. Квиберн уже знал, что это был за древний язык. Язык богов, самого великого космоса. Судя по звуку, со скрипом распахнулись тяжёлые, ветхие двери, и хорошо знакомый Квиберну запах книжной пыли смешался с жаром и серой. — Можешь снять повязку, — разрешил Балерион. Квиберн не замедлил это сделать. Глаза его тут же заслезились даже от неяркого света. Потребовалось некоторое время, чтобы проморгаться и чтобы мир перестал быть просто мешаниной разноцветных пятен. Вдоль стен горели яркие факелы в форме вскинутых драконьих голов, пылали и жаровни. Словно здесь было недостаточно тепло, подумать только. Хотя в библиотеке, несмотря на то, что прямо за её дверью текла река магмы, действительно оказалось чуть прохладнее. Камню тоже надлежало нагреваться, но, возможно, здесь работала какая-то магия ради защиты книг. Иначе страницы могли начать тлеть и воспламеняться из-за высокой температуры. Вдоль стен громоздились толстые, покрытые пылью тома. Монструозных размеров фолианты. Некоторые из них лежали на каменных лавках и больших, размеров едва ли не со стол, пюпитрах. Свитки и рукописи, как невольно заметил Квиберн, пребывали в некотором беспорядке, сваленные в одном из углов. — Ты можешь заняться этим, если хочешь, — заметив его критический взгляд, взмахнул рукой Балерион. Квиберн и в самом деле не любил, когда с написанным словом обращались подобным небрежным образом. Тем более, местные книги наверняка бесценны. — У нас не было на это времени. «Несколько тысяч лет? Чем же тут ещё заниматься?» — Мне… нужно проверить кое-что, пока мальчишка и твой друг ещё в пути. Ты останешься здесь на время. Если тебе что-то понадобится, окликни Арракса, он будет сторожить за дверью. Ни в чём себе не отказывай… в пределах разумного, — кажется, чёрный человек чуть улыбнулся. Это отчётливо слышалось в его голосе. Квиберн тут же понял, что стал, если не пленником, то чем-то вроде этого. Балерион не позволит ему покинуть пределов библиотеки. Конечно, это приятнее тюремной камеры, но не меняет самой сути. Впрочем, на что ещё он рассчитывал? По крайней мере, можно уделить время чтению и книгам. Мыслям, в конце концов, и собственным планам. Правда, не давало покоя и другое — Балерион прекрасно сознавал, что Квиберн может много чего вычитать здесь, но позволял ему рыться в чужих тайнах, словно это не имело значения. И ещё одно: Квиберн не видел занесённого над ним ножа, как не видел его и Джико. Ни одно жертвенное животное не должно бояться, не должно сознавать близости смерти до последнего момента. Похоже, теперь настала очередь Квиберна испытать на себе нечто подобное. Только вот нож этот он, пусть и не видел, но всё-таки чувствовал прекрасно. И потому надеялся, что в ответственный момент успеет перехватить сулящее смерть лезвие у самой шеи. *** Марвин молчал, угрюмо глядя на Квиберна. Рот был упрямо сжат, в глазах — не то разочарование, не то презрение. Марвин не двигался, не пытался напасть или вообще что-то предпринять, но Квиберн почти физически ощущал исходящую от него враждебность. Этого следовало ожидать, потому поведение друга не ранило и не удивило. — Марвин, — начал Квиберн мягко, спокойно, как всегда говорил. — Марвин… Тот повёл головой, будто отрицая собственное имя. Помолчал, ожидая продолжения. Квиберн, что случалось с ним крайне редко, ненадолго растерялся. Странно, ведь он готовился к этому. Знал, что подобное практически неизбежно, и вот теперь не понимал, с чего начать. За дверью наверняка по-прежнему оставался кто-нибудь из членов Ордена, едва ли Балерион позволил им с Марвином побыть наедине. Не такой он легковерный глупец. Да и Марвин теперь не связан. — Говори же, проклятый, что задумал на этот раз, — наконец, сипло выдавил он из себя. Прозвучало чуть насмешливо. — Не нужно меня винить, — Квиберну не понравилось, как это прозвучало. Словно он оправдывается, хотя не планировал этого делать. — Я занят тем же, что и ты. Помогаю этому миру не развалиться на части и не умереть. — В самом деле? — Марвин коротко закашлялся. Сплюнул. Плевок на каменному полу застыл густым коричневым сгустком. Квиберн сразу понял: свернувшаяся кровь. — По мне так, всё как раз наоборот. Квиберн вздохнул. Как тут объяснить? Времени у них не то, чтобы много. Наверняка, Балерион скоро заберёт его старого друга в другое место. — Я всякого ждал от тебя, дружище, — продолжил Марвин. В его тёмных глазах плескалась знакомая ярость. Непримиримость. — Но уж точно не такого, — он выразительно огляделся по сторонам. — Даже для тебя это величайшая низость. И неслыханная глупость. — Глупость? — Квиберна охватило негодование. Дураком его ещё никто не называл. — Глупость, говоришь? А идти сюда с тем… с тем мальчишкой, не имея толком ни плана действий, ни понимания происходящего, это, по-твоему, разумно? — Томас. Эменос Тар. Вот так. Выбирай, как тебе больше нравится. — Что? — не понял Квиберн. — Не мальчишка, — пояснил Марвин. — Он совсем не… совсем не такой, каким его тебе представляет твой новый друг. И у него есть имя, а не только презрительное прозвище. И у него есть представление о том, что надлежит сделать. Квиберн вскинул брови в удивлении. Он никак не ожидал, что Марвин проникнется симпатией к тому, кто привёл его сюда. Что станет его защищать, почти оправдывать. Вот уж неслыханное дело. Когда они только успели так подружиться? — Не это главное, — Квиберн взял себя в руки. — Я хотел о другом… — Это, Квиберн, — перебил его Марвин. Наконец, двинулся в сторону, тяжело опустился на одну из каменных скамей, поморщившись словно от боли. — Только это сейчас, по большей части, и важно. — Объяснись, — холодно потребовал Квиберн. Марвин криво улыбнулся. Он выглядел очень, очень уставшим. Больным. — Наше… наше отношение к другим, знаешь. В этом разница, — сбивчивые объяснения мало о чём говорили, но Квиберн терпеливо слушал. Не перебивал. Он всегда умел слушать. — Восприятие других. Восприятие… словом, — Марвин покачал головой, — пока мы не поймём ценность жизни, ничего не изменится. Пока мы не научимся сознавать, что имеем дело с личностью, с его собственными стремлениями, с его… мыслями, чувствами… — он говорил неторопливо, чуть задыхаясь, будто ему не доставало воздуха, потому делал время от времени короткие вдохи. Квиберну было жаль на него смотреть. — Проще говоря, — вмешался он, — ты призываешь меня отнестись к Томасу как к личности, как к человеку — или тому, что некогда являлось человеком, — а не просто как неразумному мальцу, не ведающему, что творит. — Вроде того, — неопределённо покачал головой Марвин. — Попытайся его понять, а не принимать у своего дружка отношение к нему. Задумайся, почему он так поступает. И заодно подумай, что, вставая на сторону Ордена, ты отказываешь в возможности определять себя и решать свою судьбу целому миру, а не только одному человеку. Квиберна раздражало это упоминание Балериона, как друга. Он не был Квиберну другом и никогда им не станет. — Твой новый друг заблуждается. Здесь всё просто. — Если бы так, — Марвин откинулся назад, привалившись спиной к стене. — Знаешь… — продолжил он после короткой паузы. — Удивительная штука — человеческое сознание. Мы все, каждый, даже ты, каким бы умным ни были, всегда придаём чему-то жуткому человеческие черты. Я имею в виду, даже глядя на размытый силуэт, мы пытаемся разглядеть в нём человека, пусть на деле сходства нет никакого. Мы переносим на него же человеческие качества, мотивацию, желания… А на деле перед нами — неведомая тварь, которая и близко не имеет отношения к роду людскому. Понимаешь, о чём я? Квиберн не совсем понимал. Хотя догадывался — Марвин почти наверняка намекал на Балериона, который человеком во всех смыслах, возможно, никогда и не являлся. А Квиберн принял его за такового, выдав желаемое за действительное, повёлся на обман собственного сознания. На деле Балерион был таким же чудовищем, как и те, кто обитали вовне. Вот что читалось в сказанных только что словах. Но при этом Томаса почему-то предполагалось отнести к людям и не отказывать ему в человечности, несмотря на то, что каждый из этих мертвецов имели одну и ту же природу. Квиберн шагнул вперёд, коснулся лба Марвина. — Так я и думал, — пробормотал он, — у тебя жар. — Плевать я хотел, — Марвин раздражённо отмахнулся от чужой руки, — какая разница? Всё равно нас прикончат. И тебя, и меня. — Это мы ещё посмотрим, — хмыкнул Квиберн. — Но нужно немного продержаться. Он покопался в собственных вещах — кое-что у него всё-таки было. Марвин поначалу попытался сопротивляться, но Квиберну всё-таки удалось влить в него снадобье. Самый обычный настой, придающий сил, такой он когда-то прописывал и Дейенерис. Он должен был и жар сбить. Щёки у Марвина сильно покраснели, будто он долго находился на солнце. — Мир наверху отравлен, и я отравился ещё сильнее, — пояснил Марвин, улыбнувшись. — Да плевать. — Ты должен кое-что понять, — Квиберн кивком головы указал на большой пюпитр, у которого стоял, когда Марвина привели сюда. Там лежала толстая книга, переведённая членами Ордена Нового Мира, и несколько свитков. В том числе чистых. Чернила и перо. Квиберн не мог говорить вслух, опасаясь, что к их словам внимательно прислушиваются, но мог показывать — и мог писать. Марвин, уловив намёк, движение, что-то ещё, серьёзно кивнул. — Могу… попытаться, — придерживаясь за стену, он поднялся. Его слегка шатало. — Давай, объясняйся, пока есть возможность. Квиберн хотел предложить ему собственную руку, но Марвин снова отмахнулся от чужой помощи. Злой и гордый. Впрочем, идти тут всего несколько шагов. Наконец, Марвин ухватился за края каменной стойки, и Квиберн подставил ему ближайший стул. Самый обычный деревянный стул, который в этой обстановке выглядел почти нелепо. Слишком обыденно. После пододвинул поближе тот самый том, взял чернильницу с пером и пергамент. Сделал ещё один знак глазами: «Смотри». И принялся показывать нечто в книге, и кое-что — коротко записывать, буквально несколькими знаками, если не хватало других способов выразить свою мысль. Марвин слушал и серьёзно кивал. Глаза у старого друга лихорадочно блестели. *** Библиотека, в которую привёл Квиберна Балерион, действительно поражала воображение. По всем правилам такого места под землёй, пусть даже под самой Валирией, просто не могло существовать. Было в этом нечто… нечеловеческое. — Нечеловеческое. Это верно, — раздался голос со стороны двери. Там стояла чёрная тень, которую Квиберн поначалу принял за Балериона, поскольку тот в его манере подхватил мысли Квиберна. Только вот голос всё-таки был другой. Намного моложе. — Это место, как уже сказал учитель, создали не мы. А те, кто был задолго до людей. Меня зовут Арракс. Квиберн коротко кивнул. Похоже, это и есть тот, о ком Балерион упоминал. Новый соглядатай. Тюремщик. — Приятно познакомиться, — ответ прозвучал суховато. Он по-прежнему разглядывал уходящие ввысь полки, самые высокие из которых терялись в темноте. Пламя жаровен и факелов не достигало их. Множество, великое множество книг, и всё это — в относительно небольшом помещении. Оно было в несколько раз меньше самой большой библиотеки Вестероса — библиотеки Цитадели. — И всё-таки впечатляет, да? — похоже, Арракс остался доволен произведённым эффектом. Он не обратил внимая на скупость ответов. — Вам что-нибудь нужно? — Нет, благодарю, молодой человек, — вежливо ответил Квиберн. Краем глаза заметил, что чёрная тень — Арракс — растворилась за дверью. Ушёл, вновь оставив Квиберна одного. Слава всем богам. Молодой человек, подумать только. Смешно. Из-за того, что страж стоял против света, разглядеть его, как следует, не удалось. Впрочем, судя по всему, он был облачён в тот же тёмный плащ с капюшоном, скрадывающим и лицо, и фигуру. Все они одинаковые. Даже немного… досадно. Квиберн двинулся к книгам и свиткам, что были свалены в углу, перенёс несколько томов на каменную стойку. «Ruarilaksa geron» , — попалось ему на глаза название. Выведенные ровным, красивым почерком валирийские руны. Обложка была сцеплена толстыми серебряными пряжками. Подобное всегда напоминало нечто сродни намордника, словно книге запрещали говорить. Повинуясь странному импульсу, Квиберн осторожно щёлкнул застёжками и открыл на оглавлении, к которому прилагалась свёрнутая в несколько раз карта. Глаза заскользили по строчкам. Так и есть: похоже, речь здесь шла именно о линиях. Карту, несколько истрёпанную по краям и на сгибах, видимо, достали из оригинала книги, поскольку пометки на ней оказались сделаны на том самом древнем языке. Его Квиберн изучить толком не успел. Он знал всего несколько формулировок, которые ему требовались для манипуляций, но не более. И было в этом языке нечто неправильное, ирреальное. Чуждое. Человек не может и не должен говорить на нём. Квиберн помнил, как его собственную глотку царапали, почти физически ранили те самые слова, когда он их произносил. А от вида глифов начинало буквально мутить. Он встряхнул головой, склонился над картой, прищуриваясь. Очертания мира были знакомыми, но всё-таки несколько иными. Тогда континенты, по всей видимости, ещё не обрели нынешнего своего вида. Вот, даже Перебитая Рука рядом с Дорном была ещё просто Рукой, и соединяла Эссос с Вестеросом узкой полоской суши. Согласно некоторым легендам — мифам, точнее, — это Дети Леса уничтожили единственную сухопутную тропу, по которой из Эссоса приходили люди. Но Квиберн считал, что виной тому вполне естественные природные процессы. Сильное землетрясение вполне бы с этой задачей справилось. Однако на карте Квиберн заметил и другое — тонкий пунктир, который шёл от дальних северных земель до юго-восточной оконечности Эссоса. Туда, где должен был находиться Край Теней. Далёкий, безжизненный, опасный. Квиберн присмотрелся, чувствуя, как дыхание у него невольно перехватывает. Когда-то ему ведь доводилось слышать о подобных предположениях, которые он сам по большей части считал лишь выдумками. Теперь перед ним предстала, наверное, тоже своего рода Перебитая Рука. Только куда более длинная… нечеловечески длинная. Она являла собой, судя по карте, действительно целую гряду не то скал, не то крохотных островов, хотя встречались и отметки покрупнее, которые вполне могли потянуть на небольшой континент вроде Саториоса. Или, по крайней мере, на Летние острова. Есть ли там жизнь? Какие-то люди? Квиберн не знал. Никто не знал, поскольку земли эти, если верить картам, находились в далёких морях. Западнее Запада. Там, где сгинул не один путешественник в поисках истины. Но мир тщательно охранял свои тайны, пожирая каждого любопытного. Такой карты, конечно, не было в Староместе. А если и была, то её тщательно прятали. И всё же Квиберн сомневался — нет, едва ли что-то такое можно сыскать даже в тайном, закрытом ото всех хранилище. Иначе, рано или поздно, кто-нибудь бы эту карту достал на свет и явил миру. «Там, где кончаются все карты», — так называли свои экспедиции отчаянные безумцы, искатели приключений, устремляя свои взоры за далёкие западные горизонты. Однако теперь Квиберн видел: карты вовсе не кончались. Они тянулись и тянулись. Великое множество карт. Островки, континенты, пустыни, скалы, горные массивы. Ещё один мир, пожалуй, не меньше мира известного. Правда, достичь его довольно непросто, учитывая опасные течения и удалённость многих из этих мест от известных портов. Гряда между севером и Краем Теней являлась лишь одной из самых близких целей, хотя всё равно до безумия далёкая для большинства судов. От осознания этого отчего-то продирала дрожь. Как мало все они понимали, как мало видели. Однако Владыки, в чём бы ни заключалась их истинная природа, всё это знали. знали — и запечатлели на своих картах, словно могли обозреть все эти пространства с высоты. Но как такое возможно? Тем более, что в конечном итоге обосновались они в недрах земли, а не где-то на недостижимых вершинах. Квиберн встряхнул головой. Да. Он заглянул сюда не с целью изучать не открытые пространства, а чтобы узнать хоть немного больше о месте, в котором сам побывал. Лабиринт. Линии, отобравшие у него Джико. На некоторые места действительно были нанесены отметки, напоминавшие дороги. Но Квиберн уже понимал, что дороги эти — не тракты вовсе, а те самые тайные тропы. Некоторые из них изображались пунктирными линиями — видимо, эти только планировались на тот момент, когда карта создавалась. В тексте упоминалось вовсе не два вида троп, а целых три. Не просто опасные и безопасные. Существовали, если верить написанному, и так называемые «нейтральные пути». Если, конечно, Квиберн понял верно. Текст, пусть и на высоком валирийском, имел отличия от того классического валирийского, который все обычно изучали. Наверное, чуть более древний, которым общались когда-то. Странно, ведь в речи Балериона Квиберн такого не замечал. Впрочем, они почти всегда говорили на всеобщем. — Нейтральные пути, — пробормотал Квиберн себе под нос. Он перевернул несколько страниц, ища сноску, которая была указана в тексте. Подробности. Точнее, главу, посвящённую нейтральным путям. Квиберн читал. Квиберн думал, искал на картах. И чем больше он читал, тем сильнее где-то внутри вскипала ненависть. Настоящая злость. Потому что его обхитрили, обвели вокруг пальца, как последнего деревенского олуха. Разумеется, он не обладал всей полнотой информации, и всё-таки… Всё-таки попался. Сжав губы, Квиберн продолжал упрямо читать, стараясь думать не слишком громко, чтобы человек, стоящий у дверей, мыслей его не смог уловить. Не ощутил его гнева. Хотя злился Квиберн в первую очередь на себя самого. Лабиринт — он отыскал на карте Лорат, который тогда был более крупным архипелагом, пока не утратил часть своих земель в ходе нескольких серьёзных катаклизмов и войн, — являлся одним из центральных мест, построенных Владыками. Предшественниками. Лабиринт воздвигался как одна из резиденций, и оставался едва ли не единственным доступным человеку местом в мире, где сохранились наземные строения такого типа. Лабиринт, как и подземные линии, являлся отражением невидимых глазу полей, и мог привести как в мир людей, так и в мир смерти. Здесь Квиберн, конечно, не слишком понимал, о чём речь, о таком слышать раньше не доводилось. Но важно было другое. То самое, что заставило его сжать зубы. Лабиринт имел изначально «нейтральную» природу, защищённый специальными знаками. Что в контексте случившегося значило одно: ему вовсе не требовалась кровавая жертва. В нём, напротив, лучше всего и вовсе обходиться без крови, ибо это могло качнуть «линию» в другую сторону, привлечь внимание враждебных сил. Всё от того, что сами Владыки имели над этим местом лишь остаточную власть, и чудовища со временем подбирались к бывшей резиденции всё ближе. Однажды они уже завладевали разумом жрецов Слепого бога, что вынудило в последствии жителей Лората оставить территорию лабиринта насовсем. А после позволять лабиринту забирать себе некоторых из жителей, но никогда не проливать там крови. Сквозь эти строки Квиберну стало очевидно одно: притащи он туда в самом деле какую-нибудь курицу, это всё равно сработало бы. Животное даже убивать не нужно было. Ему ведь требовалось только пройти по тропе. Просто путь стал бы куда длиннее, поскольку и жертва не велика. Но Джико… Джико, зарезанный у начала прохода, позволил этот путь сократить значительно. Поскольку значил для Квиберна больше, чем какая-нибудь курица. А Серсея? Боги, что, если кровь мальчишки, пролитая в недрах земли, окончательно пробудит в древних строениях те кошмарные силы, от которых Владыки пытались сохранить его всё это время, забирая принесённые им жителями острова подношения? Если чудовища выйдут на поверхность именно в Лорате? Ведь, если всё так, то линии — это, помимо прочего, и тропа, способная привести в место, где блуждают души мёртвых прежде, чем отправиться во тьму. Руки сжались. Нет, Балерион не соврал, он просто не дал Квиберну никакого выбора. А ещё умолчал об опасности подобного шага. Он торопился и торопил Квиберна. Не мог допустить, чтобы они задержались дольше. Поэтому-то Квиберну пришлось прятать собственные глаза — в случае подобных жертв «нейтральный» путь становился опасным, в нём просыпалось нечто иное, злое, постепенно захватывающее пространства туннелей. Оно устремлялось на запах крови, и следовать по такой тропе было крайне рискованно. И если бы оно увидела глаза живого... оно бы их забрало вместе с душой. Квиберн замер, чувствуя опустошённость уже, а не злость. Какую-то почти тоску. Нет, нельзя было исправить того, что он собственными руками и по собственному же желанию сотворил. Невозможно обратить время вспять. Но, о боги, зачем? Впрочем, в голову тут же пришёл и другой вопрос, почти испугавший его — Балерион, тем не менее, книгу эту не спрятал, позволил её увидеть и прочитать, ничего не скрывал. Что это значило? Что Квиберн поймёт его, примет за должное его лукавство, смирится, что-то для себя переосмыслит? Возможно. Квиберн отшатнулся от пюпитра, пока не находя в себе сил продолжить чтение. Как раз в тот момент он и услышал за спиной знакомый голос — Балерион, конечно. Похоже, он стоял тут уже некоторое время, незамеченный, и наблюдал за Квиберном с интересом. — Удивительная вещь — наш мир, не так ли? Не злись. Думаю, ты и сам понимаешь, насколько оправдан был риск. И я полагался на твоё дальнейшее благоразумие. *** У них с Марвином в юности была такая игра — вроде системы собственных знаков, которыми они иногда обменивались. В особенности, когда дело касалось каких-то секретов. Таким образом никто, случайно нашедший оставленную другому записку, не смог бы понять, о чём речь. Вот и сейчас — Квиберн показывал книгу и что-то рисовал, время от времени они переговаривались, чтобы не вызывать подозрений. Но основной диалог происходил в полном молчании. «Джико погиб»: цветок мака и имя, поскольку у ученика Квиберна не появилось своего обозначения. Марвин посмотрел в недоумении. «Как»: знак вопроса. Квиберн несколькими штрихами изобразил подобие лабиринта. Подумав, дорисовал нож. Марвин указал взглядом наверх. Конечно, он спрашивал, не дело ли это рук Балериона. Помедлив, Квиберн покачал головой, указав на себя. — Зачем? — не выдержал Марвин, хмурясь. В его глазах снова мелькнула злость. — Так было нужно, — ровным тоном ответил Квиберн. Пусть слышат, нет в этих словах ничего крамольного. Квиберн открыл книгу на странице, которую читал, указал на неё Марвину, приглашая познакомиться с написанным. Тот, щурясь слезящимися глазами, пробежался взглядом по строчкам, хмуро посмотрел на Квиберна. «13»: Марвин снова назвал Квиберна предателем. Рука у него подрагивала, когда он выводил эти крупные цифры. На этот раз Квиберн всё-таки указал наверх. «Я послушал его. Не знал, что можно иначе»: ухо, закрытая книга. Марвин хмуро посмотрел на рисунок, не сразу сообразив, что он значит, вспоминая. Но, кажется, всё-таки догадался. Указал на лежащую перед ним открытую книгу. Теперь, мол, знаешь. Посмотрел с иронией. Квиберн хмыкнул и кивнул. «Что будешь делать?»: лестница. Настала очередь Квиберна задуматься над ответом. План у него был, но слишком… туманный, пожалуй. Он знал, прекрасно знал — точнее, уже понял, — что ритуал открытия Материнских Врат ослабляет и сам Орден, а значит, и лорда Балериона. И этим можно попытаться воспользоваться. Особенно теперь, когда есть Марвин. Нужно только придумать, как в этом всём сохранить, если не саму жизнь, то её подобие. На время, не навсегда. На пергаменте появилось изображение ворот. Схематичное. Квиберн указал на него и кивнул Марвину, давая понять — всё решится именно здесь. — Тебя и меня убьют. Это точно. Так всё решится, упрямец, — выдохнул Марвин вслух, нисколько не заботясь о посторонних слушателях. Однако со стороны фраза эта звучала, как слова человека, который никак не желает сотрудничать, пусть от него только того и хотят. Квиберн, в конце концов, исполнял пожелание Балериона. Он не хотел принуждать Марвина силой, попросту не мог этого сделать: ключ можно только убить, но не принудить. Так же, как Квиберн не принуждал Джико. Овцы должны пойти на заклание покорно. «Знак вопроса, восьмиугольник»: где камень, который ты сделал? Марвин хмыкнул, прищурившись. — Он не у меня, можешь проверить. Вон там сумка валяется, её обыскали тоже. Там только несколько ядов. — Томас? Кивок. Квиберн вздохнул. Что ж, этого следовало ожидать. Балерион не зря отправился за ним. Наверное, хотел образумить мальчишку и заодно уговорить его вернуть этот самый камень. Помедлив, Квиберн вытащил из-под накинутого на него теперь балахона собственный амулет — тот, который создал на Лорате. Раскрыл ладонь, позволяя Марвину посмотреть на мягкое сияние. — Никакого секрета здесь нет, — Квиберн осторожно собирал изрисованные записи, стараясь говорить погромче, чтобы приглушить хруст бумаги. — Ты сам знаешь, для чего он нужен. — Один всё равно останется у… — Я помню, — оборвал Квиберн. — Главное, чтобы он не очутился в руках ключей. Только ключ способен раскрыть его истинную силу. Это — его часть. В нём ведь есть и моя кровь. Марвин задумчиво разглядывал знакомый ему предмет. Видимо, раньше он и подумать не мог, до какой истины докопался в своих трудах и путешествиях. Что открылось ему. Квиберн же помнил: самый первый камень находился сейчас у Джейме. И хорошо, о Джейме, как он надеялся, никто из Ордена не подумает. К тому же он не ключ. Вспомнив что-то важное, Марвин выхватил перо с подсыхающими чернилами из рук Квиберна и торопливо принялся что-то со скрипом корябать на уже изрядно измятом пергаменте. Квиберн наклонился, внимательно приглядываясь к незамысловатому изображению. Колба, капюшон, мак. Схематично нарисованный мак Марвин обвёл в круг. Квиберн сообразил, что тот имеет в виду, не сразу поверив. Марвин, очевидно, взял с собой несколько колб с веществом, которые и использовал, чтобы убить двух учеников Балериона. Об этом Квиберн слышал собственными ушами. У него же самого с собой был только камень — и Балерион пока не изъявлял желания к нему прикоснуться. Возможно, не зря? Возможно, он попросту не мог? В отличие от Томаса… «Тогда ты знаешь, что делать»: открытая книга, лестница. Марвин кивнул, хоть и без особой уверенности. Ведь действовать приходилось почти наугад. Впрочем, у Квиберна появился неплохой шанс преуспеть — теперь, когда ему стало известно, о ещё одном секрете. — Мы должны открыть Врата, — почти торжественно возвестил он как можно громче, покосившись на дверь. Пускай слушают. Квиберн делал то, что от него ждали. Бумаги он швырнул в ближайшую жаровню. Огонь принялся жадно пожирать их. — Я ничего не должен — ни тебе, ни твоему новому богу, — упрямо, вполне натурально покачал головой Марвин. — У тебя нет выхода, — заметил Квиберн, снова пряча камень в складках плаща. — Ни у кого из нас нет, если честно. Это наш единственный путь. Он взял ещё один лист пергамента, быстрым, размашистым движением что-то там изобразил, после чего сунул бумагу в руки Марвину, жестом посоветовал спрятать подальше. Помедлив, Марвин так и поступил. В глазах его появилось понимание. — И что твой господин от меня хочет? Чтобы я прыгнул в огонь? — Ему нужен ключ. Согласись, и обретёшь покой. — Я не вполне гожусь для этого. Помнишь, что Томас сказал? Я — запасной. — Остальные ключи придут в движение и сработают, как только Врата окажутся полностью открыты. Лучше так, чем если остальные или хотя бы один из них угодит в руки чудовищам. Нужно открыть Врата, окончательно пробудить Её и позволить всё исправить. Квиберн повторял то, что слышал раньше, хотя сам ни на грош этому не верил. Но ситуация была крайне опасной — они в логове врагов, от которых даже мысли спрятать не так-то просто. Но попытаться стоило. Самое худшее, что их ждёт — смерть, которая и без того неизбежна. — Что тебя веселит? — Марвин заметил его улыбку. На деле не такую уж весёлую. — Это радость от того, что скоро всё закончится. Марвин хотел сказать что-то ещё. Нечто, подобающее случаю, но не успел — только рот открыл, когда на пороге показался Балерион. Квиберн едва сдержал удивление: впервые он видел его без капюшона и не страшным чудовищем с обожжённым до черноты черепом. Мужчина, которому едва перевалило за сорок, тёмные волосы, тёмно-фиолетовые глаза, красивые черты лица. Он был некогда очень приятной наружности. Странно, но Квиберн только сейчас осознал, что узнал его прежде, чем тот представился. «Вот оно, значит, как происходит», — отстранённая мысль. Почти чужая. Балерион принуждённо улыбнулся. Похоже, что-то всё-таки было не так. Не даром он столько времени отсутствовал. На лице Марвина отразилось неподдельное беспокойство: что с Томасом? Этот вопрос плескался в его глазах, был написан прямо на высоком лбу. — Оставайся здесь, Квиберн, — велел Балерион, чуть подумав. — Марвин, — кивнул своему новому пленнику, — следуй за мной, но не вздумай выкинуть чего-нибудь, что мне не понравится, — предупредил он, протянув руку вперёд. Марвин помедлил, но встал, заковылял, как ему и приказали. Обернулся на Квиберна. Тот кивнул. — Ничего не бойся, — последнее напутствие само собой слетело с губ. Квиберн снова остался наедине со своими мыслями и вскинул голову вверх. Туда, откуда, как ему казалось, за ним следят чьи-то незримые глаза. Могущественные, но равнодушные. Отрешённые. Наверное, иногда в юности Квиберн именно так представлял себе бога. Вечно спящим. Глухим. Может быть, просто умственно неполноценным существом, не вполне соображающим, что творится вокруг. Юродивым. — Помоги нам, бог-идиот, — попросил он и тут же исправился, хотя и не особенно, — помогите, слепые боги-идиоты. Не может же… не может быть так, чтобы вы совсем ничего не соображали? Каменные своды молчали, пламя факелов подрагивало, то и дело плюясь трескучими искрами. В библиотеке воцарилось подобие тишины. Вязкой, густой, как смола. Квиберн шумно выдохнул, опустив голову — и тогда до него донеслись звуки. Скрежет, гудение, низкий гул. Твердь под ногами слегка дрогнула, и откуда-то сверху сорвалось несколько некрупных камней. Мир вокруг мелко, едва заметно завибрировал, аж челюсть немного свело. Желудок наполнился жаром, как бывает при прыжке с большой высоты. Квиберн подумал, что это, вполне возможно, не такой уж дурной знак. — Вставай, — бросил он в тёмную и пыльную пустоту над головой, — вставай. Поднимайся. *** До того, как прибыл Марвин, Квиберна почти не беспокоили, и он воспользовался своим одиночеством и свободным временем, заглянул в сумку, прихваченную с собой из Лората. Там не было почти ничего особенно ценного, кроме кое-каких инструментов. Один из них — небольшая колба с экстрактом из того самого синего цветка, что рос среди руин лабиринта. Повертев в руках стекло, в котором покачивалась тёмная и похожая на чернила жидкость, Квиберн, стараясь не слишком задумываться над собственными действиями, чтоб не передумать вовсе, опрокинул содержимое колбы в себя. Поморщился. Редкостная гадость всё-таки. На языке остался терпкий, горький до невозможности вкус. Даже вечерняя тень, порой откровенно отдающая тухлятиной, и то казалась приятнее. Но, если самой вечерней тени такой цвет в основном придавал чёрный лотос, то это был сок загадочного цветка, название которого Квиберн не знал. Он прислушался к своим ощущениям, но ничего особенного не заметил, желудок его и глотка отреагировали так, как будто бы он просто выпил подкрашенной чем-то воды с отвратным вкусом. После этого Квиберн бегло перелистал свои записи, которые делал в Лорате, сложил их в надлежащем порядке и внёс пару коротких заметок о текущем положении дел. Нечто вроде скупого дневника. Он свернул листы и осторожно спрятал поглубже как раз тогда, когда вернулся Балерион. Тот положил на каменную скамью тёмное одеяние — такое же, как у него самого. Квиберн всё понял. Кивнул. — Переоденься, — посоветовали ему. — Так будет… понятнее. Квиберн вскинул брови. — Понятнее? — Как знак отличия. — А что, здесь есть кого отличать от других? Кто-то, кто одет иначе? Балерион хмыкнул, а после не удержался и коротко рассмеялся. — Подловил. Ха. Ну, считай, это просто обычай. Так нужно. Переодевайся. Последнему слову оказалось противиться чуть труднее. Квиберн даже скривился, чувствуя, что над его разумом вновь пытается совершить акт насилия чужая воля. Неприятное ощущение. Мерзкое, как комок копошащихся червей. Квиберн послушно взял одежду и натянул поверх собственной. Балахон оказался достаточно свободным. Ткань мягкая, на удивление приятная на ощупь. Руки ухватились за капюшон, натянули его на голову, погружая Квиберна в почти успокаивающий полумрак. Он ещё заметить, что на внутреннюю сторону нанесены какие-то символы. — Это защитные знаки. Говорю же… такой обычай, — Балерион уловил его удивление. — Эти вещи выкроены из тех же отрезов ткани, что когда-то были найдены здесь, — он сделал пространный жест рукой, явно подразумевая под этим не только само помещение библиотеки. — Их много обнаружилось в некоторых усыпальницах. Сложенные в сундуки они, казалось, ждали, когда им придадут надлежащую форму. — Разве это не ваши собственные вещи? — Квиберн едва не поморщился. Он надел то, что принадлежало мертвецу? Но даже не это отвращало, а какое-то другое, неправильное чувство, которому сложно было отыскать верное название. — Они были оставлены для нас, — многозначительно, с нажимом заверил Балерион. — Да. Владыки многое нам даровали, не только свои знания и свою силу. Квиберн вдруг вспомнил кое о чём. — Ты проверил место, о котором так переживал? Некоторое время стоящий напротив чёрный человек молчал, спрятав ладони в широкие рукава балахона. Будто обдумывал что-то. — Да… да, проверил. Мои дети будут тщательно следить за всеми проходами в горах. Они не допустят того, чтобы мальчишка и твой старый приятель пробрались туда тайком. А они уж наверняка попытаются отыскать укромное местечко для перехода, чтобы нас обхитрить. — Твои дети? — Квиберн со сдержанным изумлением посмотрел на собеседника. — Они справятся, — уверенно заявил Балерион, будто спрашивали его именно об этом, а не совсем о другом. Те, другие… они ведь ему не дети. Как и Томас. Или… Раздался короткий смешок. — Нет, не в том смысле дети. Хотя друг для друга они действительно почти братья и сёстры. — Кровь, — сообразил Квиберн, — они одной крови. — Из рода Инь Тара, по материнской линии каждый из них имел предков среди его сыновей. Многочисленный род. Он дал свои огненные ростки здесь, в Валирии, чтобы и дальше стоять на страже мира, — подтвердил его догадку Балерион. — Всё верно. Так и есть. Поэтому они все друг другу родственники. От некоторых из них произошли и великие семьи драконьих владык… почти все из них, правда, погибли во время Рока. Весьма досадная неприятность. — Неприятность, — хмыкнул Квиберн. — Неприятность, подумать только. Мне казалось, тебя куда больше волновала их судьба. Судьба целой страны. — И сейчас волнует. Кто сказал, что нет? Только мыслю я чуть более масштабно. И в контексте того, что ещё может произойти, это и в самом деле только неприятность. К тому же… ведь один род драконьих всадников уцелел, не так ли? Таргариены. Квиберн промолчал, не зная, что ещё сказать. Обо всём этом он уже и сам догадывался — косвенно или благодаря оговоркам. Следовало просто сопоставить факты. — Наверное, благодаря тому, что один из них получил не только одну из моих дочерей, но и настоящий дар, — продолжил Балерион с невесёлой усмешкой. — Руки, — невесело улыбнулся под капюшоном Квиберн. И правда до странного не хотелось скидывать эту вещь, несмотря ни на что. Недурно было бы как следует изучить ткань и символы. Наверняка, она может оказаться весьма любопытна. Только времени на это сейчас не было. — О, ты и это знаешь, — наигранно удивился Балерион. — Впрочем, почему бы и нет. Единственный из всех, кто оказался при том не способен этот дар в полной мере оценить. — Наверное, потому что это дар на деле не дар, а покупка, которая обошлась недёшево. — Я не говорил о подарке в буквальном смысле слова, — не смутился Балерион. — За всё в жизни, так или иначе, приходится платить. Не ты ли сам рассказывал об этом Джико? Но Владыки в самом деле благоволили к нему. Так, как, пожалуй, не благоволили даже ко мне. Квиберн приготовился слушать. Ему и в самом деле было интересно. Чёрный человек бросил взгляд в сторону двери, будто ожидая кого-то или чего-то. Снова повернулся к Квиберну. Последний почувствовал это физически. Чужие глаза поблёскивали во мраке капюшона. Почудилось даже, что Балерион стал выше, хотя он и не отбрасывал тени, несмотря на то, что стоял напротив одной из жаровен. Сама тьма клубилась вокруг. Но страх не приходил. Квиберн ждал. Он давно не боялся темноты. — Не могу я всего тебе рассказать. Ибо всего и не знаю. Но они появились здесь очень давно. Не исключаю, что это вовсе не их родной мир. Они принесли с собой свои великие знания и силу, воздвигнув для себя несколько хорошо защищённых безопасных убежищ, поскольку догадывались, что рано или поздно Обитатели Бездны явятся и сюда. В конце концов… драконы. Именно Владыки знали секрет их пробуждения из камня, первые яйца находились в Краю Теней и здесь, в Валирии. Иногда мне в голову приходили мысли, что это как-то связано. Что драконьи яйца появились здесь благодаря ним же. Как знать, ведь драконы и правда существа иного порядка, отличные от всего, что ведомо человеку, — лорд Балерион неопределённо мотнул головой, показывая тем, что по-прежнему не может ничем свои предположения подтвердить. Странная история, подумал Квиберн, хотя, возможно, в ней и присутствовало некое зерно истины. Даже речи безумца подчас следуют определённой логике, худо-бедно соотносящейся с законами реальности. Но Балерион не был безумен — не в той мере и не в том смысле, в каком бывали безумны люди. — Они принесли с собой знания, открывающие врата в неведомые человеку измерения. Опасные знания. Но именно благодаря им в конечном итоге Валирия и достигла своего расцвета. «И пала». — И пала, — согласился Балерион. — Всё имеет свою цену. Существование — это цепь алхимических реакций. В общем-то, возвращаясь к основному предмету нашей беседы, многие из чудес, известных в мире, все эти Асшайские колдуны и заклинатели теней, маги крови и чародеи, сновидцы и некроманты, всё это — дары Владык, предшественников человечества. Осколки их знаний, которые ещё сохранились. Некоторые теперь полагают, что истинный расцвет магии пришёлся на расцвет Валирии, но на деле она не пользовалась и крошечной частью того, чем владели прежние хозяева этих подземелий при своей жизни. Но и сейчас, когда даже Валирии, какой её знали, больше нет, можно узреть отголоски их мудрости, пусть порой до нелепого искажённые ограниченным человеческим сознанием. Когда-то благодаря этим знаниям и после нашего заточения валирийцы продолжали возводить свои города, использовать магию, укрощать драконов, создавать валирийскую сталь, строить замки в местах, отмеченных Владыками. В Вестеросе самым первым был Драконий Камень. Под ним находится одна из усыпальниц, надёжно спрятанная ото всех, не имеющих в себе драконьей крови. Квиберн кивнул, будто знал это заранее. Ничего удивительного, конечно. Драконий Камень — самое западное из владений валирийцев, построенное ещё до Рока с использованием древней магии. Это все знали. — Есть ещё Красный Замок, — добавил Балерион, — хотя в его первоначальную архитектуру не раз вмешивались другие люди, а в стройке его участвовали далеко не те, кому следовало бы. Но он тоже высится на одном из таких мест. Одна из причин, почему Эйегон Завоеватель решил возвести замок и столицу именно на этих грязных холмах. И опять Квиберн ничего не ответил, не испытал удивления. — Владыки до сих пор помогают нам, — прошелестел негромкий голос, словно Балерион устал говорить. И вообще — устал. — Почему же тогда ты не хочешь, чтобы твой ученик попал в их усыпальницу? Чёрный человек замолчал. Квиберн почти ощутил его замешательство. Неужели удалось подловить его? — Потому что ему туда ход закрыт, — отрезал он, наконец. — Владыки… они не должны покидать пределов своих гробниц, чтобы удержать остатки шаткого равновесия, пока всё не разрешится, пока я сам не закончу с приготовлениями. Уверяю тебя, они и не захотят вмешиваться, но мне не хотелось бы, чтобы какой-нибудь неразумный осквернил их покой… снова. Определённая картина в голове Квиберна начала выстраиваться. Правда, он старался делать это незаметно, в укромном уголке сознания, затерянном в сложных переплетениях лабиринта. Того самого, что был возведён в качестве защитного рва между Балерионом и разумом Квиберна. Томас. Балерион ведь сам сказал, что он имел некогда особое расположение Владык. Предшественников. И он может убедить их… В чём? Квиберн понимал, что здесь может находиться один из запасных выходов. Правда, едва ли всё окажется настолько просто. — По всему выходит, что нельзя этого допускать, — подытожил Квиберн ровно и уверенно. На это последовал согласный кивок. — Я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы оградить мир от последствий чужих неразумных действий. В этом и есть смысл моего существования. У нас есть ещё немного времени. У тебя — ознакомиться с записями, которые здесь остались, а у меня — ничего не упустить из виду. Он собирался уйти, и Квиберн с трудом скрыл своё облегчение. Значит, можно будет ещё немного всё обдумать. — Думай, Квиберн, — у самого выхода чёрная тень обернулась. Голос его звучал гулко, и слова падали, как тяжёлые камни. Нечто разом изменилось в нём. — Но не слишком долго. *** Это самое «не слишком долго» по самым приблизительным расчётам затянулось на несколько дней. Все эти несколько дней в груди ощущалось нечто, напоминающее зуд. Только зудело как будто нечто глубоко внутри. Отдалённо было понятно, что это и почему происходит. Приходилось отвлекаться на другое, пока не отыщется способ это прекратить. Квиберну ни в чём не отказывали, разве что не отвечали на вопросы, где сейчас учитель и чем занят. Как скоро явится. В лучшем случае — бурчали нечто невразумительное. Пускай. Главное, что время было. И время это Квиберн тратил с умом: продолжал изучать переведённые на человеческий язык старые книги. В них было много, много всего. Кое-что он продолжал записывать сам — о событиях, которым стал свидетелем. Удалось несколько расширить имеющиеся записи, добавив кое-какие детали. Впрочем, это до сих пор больше походило скорее на план повествования. Потом можно заняться более подробным изложением текста. Потом. Хорошее слово. Оно означает некую перспективу, возможное будущее, на которое Квиберн не слишком рассчитывал. Он знал, что не выйдет отсюда живым, понимал, на что шёл, и надеялся извлечь из своего положения максимальную пользу. Так что все эти краткие записи — не больше, чем самоуспокоение. Хотя и неплохо было бы изложить всё от и до. Знать бы только конец истории. На это потребуется немало времени, но Квиберн не боялся писанины. Не боялся перепачканных в чернилах пальцев, слезящихся от бессонницы глаз, усталости во всём теле. Лишь бы шанс появился это сделать. Он надеялся, что выпитый сок таинственного цветка ему в этом способен помочь. Глупо, возможно, но вариантов не густо. И надежда эта зиждилась скорее на предчувствии, на странном чувстве, будто мысль эта появилась извне, но не от Ордена, и от того это действие способно чем-то помочь. Отложив собственные записи, Квиберн порой вглядывался в темноту. Было ещё кое-что — то, что всё это время он прятал лишь в глубине собственного сознания. Это нельзя доверять ни бумаге, ни произнесённым вслух словам. Ибо любое слово, обретшее зримую форму, опасно. Любая неосторожная мысль — смертельная стрела. Острый нож. Слова — это план, который Квиберн выстраивал внутри сознания, за плотно запертой дверью. На двери — несколько тяжёлых замков, а ключи есть только у него. Он сам — ключ. Экое совпадение. На первый взгляд всё выглядело просто: если ритуал открытия Врат ослабляет силы Ордена, делает его членов уязвимее, то этим следует воспользоваться. Но Балерион едва ли этого не помнит и не понимает, кроме того, он уже позволил Квиберну увидеть весьма сомнительные вещи. И не побоялся, что от него отвернутся. Значит, ему всё равно, он не опасается ни бунта, ни попытки воспользоваться его слабостью. Ни того, что ключ вдруг сделает не то, на что он рассчитывал. Почему? На этот вопрос Квиберн и пытался найти ответ. Здесь, в библиотеке. Но многие из книг оставались для него загадкой, ибо пестрели чужеродными знаками тех, кто явился из иных, невообразимо далёких миров. Древний язык богов — и первых их созданий. Знаки взывали к Квиберну из тьмы первобытного мира, который жадно пожирал самое себя. Из той тьмы, из которой родился свет, родились звёзды, земля и воздух. Потекли реки, разлились моря, выросли горы, и небо раскинулось шатром. Тьма, которая породила всё. И огонь в её чреве. Матерь. Матерь богов кричала на этом языке, производя на свет своих детей. Матерь карающая. Матерь всепрощающая. Жестокая и милостивая, как сама земля. Матерь, убивающая своих детей — и защищающая их до последнего вздоха. Не способная забыть — и та, что старается не вспоминать. Безграничная сила. Её источник. Он был здесь, совсем близко. Кажется, только руку протяни, ибо в этом подземелье все расстояния, как и само время, условны. Сознание как будто подёрнулось дымкой и в то же время обрело странную, почти болезненную ясность. Неужели на него наконец-то подействовал тот дурман? Тот странный цветок? Или причиной стало очередное самовнушение? Неважно. Квиберн подумал: вот она, единственная, возможно, попытка. Шанс. Сама Матерь, которую собираются призвать, вынудить пожрать порождённое ею же самою время и вселенную. Материю. Бытие. Весь многослойный космос. Сберечь внутри себя, чтобы запустить цикл с новой страницы. Существует ли хотя бы крохотная вероятность уговорить её этого не делать? Уснуть? Или уйти? Позволить её детям самим сразиться между собой? Звучит, конечно, почти нелепо. Позволит ли Мать своим детям убивать друг друга? Становилось вполне очевидно, что Марвин, как и Томас, рассчитывают сделать нечто подобное. Вынудить её принять это решение, отступить, уйти в сторону, вернуться в свою собственную обитель, дозволив всему идти своим чередом. Но ведь она не человек, не простая женщина, не простая мать. Она мыслит иначе, иными категориями, как и её дети. «Люди, — напомнил себе Квиберн, — тоже её дети. Самые младшие из них». И всё же он понимал кое-что, чего не понимал, возможно, Балерион. Ибо сам не являлся ключом, и не мог охватить всего, несмотря на прожитые им тысячи лет, несмотря на знание древних языков и тёмных тайн. Похоже, порой Балерион начинал забывать, что такое — быть простым человеком. Обычным смертным, чей путь обрывается с последним вздохом. Хотя сам некогда им, безусловно, являлся. Но так легко упустить что-то из виду, когда давно отрешился от своей природы. Стараешься её не замечать. Квиберн зажмурился, вытянул руку вперёд, словно нащупывая нечто незримое, но пальцы наткнулись только на пустоту. На тёплый, пыльный воздух. Нет, всё-таки выпитое им изменило в нём что-то. Теперь он это понимал, правда, не вполне разбираясь, как это повлияет на ход вещей. И нечто извне, подтолкнувшее его к этому шагу, никак не пыталось объясниться. Закрыв глаза, Квиберн почувствовал: Марвин скоро будет здесь. Скоро… скоро. Но рассказывать ему всё нельзя хотя бы из тех соображений, что чёрный человек с лёгкостью вытащит из незащищённого сознания все эти мысли. Камень, который Квиберн принёс с собой, был при нём. Балерион, да и остальные, к нему не прикасались и даже желания такого не выказывали. Пускай, хорошо, значит, это у него пока имелось в запасе. Сквозняк, взявшийся из неоткуда — потому что сквозняков здесь попросту быть не могло — перевернул несколько страниц одной из раскрытых книг. Старый, почти задеревеневший от времени пергамент, издал хрусткий звук, заставил коротко вздрогнуть. Квиберн вскинул голову, прищурился, пытаясь сфокусироваться. Перед глазами поплыл странный, похожий на дым туман. Казалось, страницы пошевелил не ветер, а чьи-то незримые пальцы. Кто-то был здесь. Кто-то невидимый. Но страха Квиберн не испытывал. Он почти видел в этому тумане очертания высокого силуэта, склонившегося над старым фолиантом. — Кто тут? — полушёпотом спросил он у пустой библиотеки. Нет… не пустой. Однако ответа не последовало. — Кто? Больше ничего — даже сквозняка. Туман рассеялся, являя нутро обманчиво пустой библиотеки. Снова спрятав на всякий случай свои записи, Квиберн приблизился к книге, желая увидеть, что там ему пытается показать немой наблюдатель. Странная сила всё ещё витала в воздухе, от неё немело в районе затылка, и волосы вставали дыбом. — Вы не спите, — вдруг осознал Квиберн, вскинув взгляд в темноту высокого потолка, — вы ждёте. Вы тоже нуждаетесь в отмщении. Он в волнении склонился над книгой. Валирийские иероглифы складывались в слова, предложения и строчки. Квиберн уже, кажется, это читал, но не придал написанному большого значения, ибо в нём не отыскал ничего нового. Однако если кто-то — что-то? — давало ему подсказку, следовало присмотреться к знакомому повнимательнее. Немного подумать. Короткий выдох. Спокойно, спокойно. Сосредоточься. «Воля — есть неизмеримая единица, существующая даже вне рамок сознания и тела. Воля крепче духа и сильнее смерти. Она открывает и закрывает любые врата и двери, просачивается сквозь камни. Волю нельзя обмануть». Квиберн рассеяно потёр лоб. Да, он это читал, и нашёл, что имеет дело с неким странноватым трактатом, изложенным в одном из научных трудов неким безумцем. Но, возможно, всё не так просто. Он вернулся к чтению. «Матерь есть наша собственная воля. Воля решать и выбирать. Она в каждом, и тем отделяет нас от других живых созданий. И тем отлична от иных инстинктов и чувств. Нет людей, не имеющих воли, есть те, кто не желает её использовать. Это сила, дарованная Матерью смертным». Сила, движущая звёзды. Банально, пожалуй. Едва ли человек способен на такое, даже самый волевой. Но что есть, в сущности, звёзды, кроме как, возможно, иные миры? А некоторые люди волне способны изменить мир своею волей. Благословен тот, в чьей руке власть. Хотя подобное больше походило на лорда Балериона. Это он верил в такие вещи. Квиберн ещё помнил его странные проповеди, преисполненные отвращения к слабости и слабым. К малодушным и святошам. К лицемерам и моралистам. Тогда они отзывались в душе Квиберна знакомым эхом. Воля, власть, сила. Способность сделать выбор. Нет… не просто выбор! Способность балансировать на узкой полосе, разделяющей свет и тень, удерживаться на ней, точно опытный эквилибрист. И в качестве дополнительного балласта в руках эквилибриста — та самая воля. Мысли путались, сбивались. Квиберну отчего-то стало трудно дышать, и он инстинктивно потёр грудь, будто желая разогнать собравшийся там воздух, который не желал проталкиваться в лёгкие. Горячий воздух. «Воля — это столп. Камень, лежащий в основе. Если его выкорчевать, не останется ничего. Рухнет весь фундамент. Нет тьмы, и света нет, есть только возможность удержаться на мосту, перекинутом над бездной безвременья. Встань. Посмотри в лицо — себе самому и тому, что осталось за твоей спиной. За плечами твоими вырастают горы, и синие цветы чуждого людям мира пробиваются сквозь голые камни, и полнятся водою реки, и звёзды движутся по кругу. Весь мир — за твоей спиной, и он же — перед тобой. Не бойся увидеть его, не бойся увидеть себя, смотрящего вглубь собственного сознания и в глубь собственных глаз. Синий цвет ещё один дар, возьми его себе, возьми, чтобы остаться. Взгляд твой направлен во все стороны света. Ибо их на самом деле не существует. Есть лишь круг, что бесконечно вращается». Текст сделался не столько непонятным, сколько невнятным, странным, запутанным даже для Квиберна. Да, кажется, поэтому он тогда и не стал читать дальше, отложив книгу. Вникать в эти полубезумные учения, вышедшие из тьмы веков, казалось сейчас бессмысленным. И всё же… всё же он увидел, кажется, важное место. Возможно, по сути единственное, на которое стоило обратить внимание, отсекая почти всё. Словно кто-то оставил там подсказку, спрятал буквы между слов. Как же иначе? Синий цветок. Квиберн невольно коснулся своей груди. Его действительно преисполнило странное чувство, помимо тех неприятных щелчков за рёбрами. Непривычное чувство, пусть он и не вполне сознавал, что следует делать. Но синий цветок, вполне возможно, очередной дар Владык, который ему поможет. Сейчас или потом. Нисколько не задумываясь, Квиберн опустошил и вторую, последнюю колбу с экстрактом. Вкус показался уже куда приятнее. Посидел некоторое время с закрытыми глазами, прислушиваясь к биению собственного сердца. Оглянулся — за спиной находилась огромная двустворчатая дверь, ведущая к выходу из библиотеки. А там, за ней? За ней был путь к Чертогам. Но едва ли автор этих строк имел в виду буквальный взгляд, учитывая описанное. Вероятно, это нечто абстрактное, погружение в себя, изучение своей сути, единение с миром. Человек и его мать — единое целое. До определённой степени, но… Квиберн медленно моргнул. С трудом открыл глаза. Ему ненадолго стало тяжело дышать, словно ему на грудь давил тот самый мир. Вся вселенная. Если хорошенько подумать, то где он сейчас? О, ещё бы. Конечно. Это ведь… это ведь нечто вроде переходного пространства между миром живых и мёртвых, чьи лабиринты Квиберн тоже прекрасно помнил. Поэтому-то здесь не действуют привычные законы, и в этом месте есть хотя бы минимальный шанс спастись от тьмы, что лежит за порогом жизни. Спрятаться. Затаиться… Даже если физически твоё тело останется гнить. Воля… если воля твоя крепка, то можно и удержаться. Если силы в тебе достанет, ты сможешь. Наверное, так. Слишком просто на первый взгляд, но что ещё нужно? Синий цветок уже распустился где-то в глубине его души. Дар. Квиберн вскинул взгляд вверх. Только так, понимал он, можно попытаться что-то с этим сделать. Его ведь всё равно намеревались принести в жертву, и Квиберн был с этим согласен. Не противился, видя в этом свой шанс. Темнота по-прежнему молчала, и только пристальный взгляд скользил по лицу. Кто-то изучал его. Внимательно, цепко. Чужое присутствие осязалось почти физически. Квиберн кивнул кому-то, едва заметно улыбнулся. Неожиданно двери распахнулись, сбивая странное оцепенение, и Квиберн резко обернулся. В горло тут же хлынул горячий воздух. На пороге стоял Балерион. Кажется, он был взволнован. Квиберн это прекрасно чувствовал. Теперь — чувствовал. — Началось, — поведал он, делая несколько шагов вперёд и раскинув руки, — началось… Они всё-таки пришли. Как раз, когда началось затмение. Ты что-нибудь ощущаешь? Квиберн кивнул, его била лёгкая дрожь. — В груди у меня горит. — И всё? Квиберн покачал головой. Нет, он не мог перестать чувствовать и другое. Щёлк, щёлк, щёлк... — Ну, будем считать, что это добрый знак, — протянул задумчиво чёрный человек. — Думаю, я дам тебе возможность поговорить с ним. И без того ясно, кого он имел в виду. Марвин… Марвин здесь. И вскоре в этом удалось убедиться лично, когда Марвина со связанными руками и повязкой на глазах притащили в библиотеку и бросили на пол. Бледного, умирающего Марвина, с тёмными кругами под глазами и посеревшей кожей, словно у него начались серьёзные проблемы с почками. Квиберн хмыкнул своей привычке даже сейчас ставить диагнозы. Осталось только надеяться, что Марвин и сам не сдастся так просто. Он всегда умел находить выход. Бороться до конца, даже когда всё было потеряно. *** Балерион вернулся к Квиберну уже без Марвина, как и следовало ожидать. К тому моменту постоянные подземные толчки и вибрации практически сошли на нет. Словно нечто огромное и незримое на время успокоилось. Но наверняка то было обманчивым чувством. — Что случилось? — голос по-прежнему ровный, спокойный. Балерион внимательно посмотрел на Квиберна. Он не улыбался, и в глазах его светился странный огонёк, жутковатый, нечеловеческий. Он напоминал потаённую ярость. — Он попытался, но ничего из этого не выйдет, как я искренне надеюсь, так что пусть посидит и подумает над тем, что творит, разберусь с ним чуть позже, — последовал ответ. Квиберн в нём услышал одно: значит, ничего не закончилось. Ведь не «не вышло», а «не выйдет». Вот что важно. — Камень у тебя, Квиберн? Ты готов? — Где Марвин? — вдруг спросил он вместо ответа. — Где он? Ведь у него тоже… Балерион повёл головой. Тёмно-фиолетовые глаза с красноватым отблеском прищурились. Страшные. Бездонные. — Хочешь повидаться с ним? — в словах почудилась почти угроза. Квиберн на мгновение оцепенел. — Камень здесь, — сообщил он невпопад, потянулся рукой, чтобы его достать, но Балерион предупредил его движение. — Нет, не сейчас. Там, — он указал себе за спину. — Достанешь его там… Мы должны спешить, времени у нас осталось немного, вот в чём дело. — Ты убил его, как и Джико, да? Убил? — вопрос прозвучал на удивление равнодушно. Балерион вскинул брови, искренне изумляясь. — Я и пальцем Джико не тронул, сам же видел. Ты ведь успел кое-что прочитать, а я ответил тогда на твои вопросы, — он мотнул головой в сторону стопки книг. — А Марвин… он ключ. Ключи нужны не только, чтобы открывать двери, но и чтобы их запирать. Они ни в коем случае не должны попасть в руки врага, иначе не только погибнут, но и сделают кое-что похуже, сами того не ведая. Понимаешь ты? Открытие Врат закончится их смертью, а после мир вернётся в состояние покоя. Мне казалось, мы потому и нашли с тобой общий язык. Иначе твою королеву Серсею и её детей постигнет участь похуже. — Марвин — запасной ключ. Вместо того… вместо Бруно, — вспомнил Квиберн имя, которое некогда упоминал Томас, — который уже погиб не так давно из-за допущенной вами ошибки. Поэтому вам пришлось сотворить такое с Марвином. Он подходил и удачно подвернулся под руку. Это знание, похоже, не произвело должного впечатления. Нисколько не удивило. — Так или нет, он тоже важен. И он ждёт своего часа, будь уверен. Ждёт в своём месте. И он жив, не переживай, — Балерион хмыкнул и протянул вперёд руку. — Идём же, — нетерпеливо потребовал он, — говорю же, нужно начинать. Тебя ждут. — Томас, — вспомнил Квиберн. — Эменос, — поправился он тут же, делая шаг вперёд. Балерион поморщился, словно от тупой боли. Хотя едва ли мог её испытывать. — Заперт в надёжном месте, — хмыкнул он, совладав с собой, — и не выйдет оттуда, пока я сам не позволю. Ему тоже недолго ждать. Скоро всё закончится. Вот увидишь. Больше никакой боли. «Это верно», — подумал Квиберн. Очень, очень скоро всё закончится. Он ощущал дрожь волнения, идя следом за лордом Балерионом по одному из перекинутых над огненной рекой мостов. В лицо дышало жаром. Он же размышлял о прочитанном. О воле. О синем цветке, что, казалось, действительно распустился в его груди. Удивительный цветок из незнакомого мира, недаром он рос рядом с лабиринтом, ведь принадлежал Владыкам, и Балерион знал об этом прекрасно. Квиберн старался сосредоточиться на этих мыслях, только на них. И на своём устремлении. Он видел сейчас не мрачные чёрные каверны, не огненную тьму. Он видел далёкие звёзды, способные поделиться своей силой. — Где все остальные? — Квиберн неожиданно осознал, что не заприметил больше никого из учеников, даже возле двери его никто не сторожил. — Они… заняты другими делами, — хмыкнул Балерион, не оборачиваясь. Квиберн чуть прищурился, чувствуя, что услышал не всю правду. — Они готовят всё к началу. А кое-кто присматривает за входами в усыпальницу. Пробрала странная дрожь. Происходило нечто неправильное, не то. Или всё-таки то? Квиберн не знал. Это скорее подозрение, а не чувство. Он не должен позволить… не должен позволить Балериону убить его во время ритуала — вот что главное. Камень будет бесполезен, если к нему не прилагается другой человек. Живой человек. Его воля должна направлять силу камня, воля ключа. Они прошли через мост. Квиберн остановился, замешкался. Балерион обернулся. Он больше даже не пытался привычно скрыть своё лицо под капюшоном. Почему-то сейчас его человеческий облик пугал едва ли не больше, чем тот, другой, с обугленной дочерна кожей. Ему не идёт быть человеком. — Квиберн? — тихий, вкрадчивый вопрос. — Не вынуждай меня заставлять. Мы же всё обсудили. Ты ведь... ты сделаешь то, что должен. — Да. Всё, — признал Квиберн, — и я согласен. — Тогда не стой, я же сказал — время, — палец указал наверх. Туда, где чёрная луна уже наверняка полностью загородила собою солнце. Или почти сделала это. Планеты выстроились в ряд, и звёзды сияют в непроглядной темноте, как окна, распахнутые в другие миры. Это представилось ясно, чётко, болезненно. В груди снова нечто сжалось. — Мы теряем время. А я — терпение. Поторопись. — Моя воля. Такова моя воля, — повторил Квиберн. Он чуть помедлил, сделал шаг вперёд. — Квиберн, — уже предостерегающе. Из округлого жерла туннеля, на входе в который они остановились, повеяло ещё большим жаром, словно там притаился огромный дракон. Там… там что-то дышало. Мир снова дрогнул. Балерион скривился. — Квиберн! Переставляй ноги поживее. Или я… — Или что? — Квиберн сжал камень, лежащий у него сейчас в кармане. — Ты уязвим. И не можешь заставить меня идти силой, сломать мою волю. Иначе ничего не получится. — Я уязвим, как и все мы, — не стал спорить Балерион. Он быстро взял себя в руки. Давно научился этому. — Ты знаешь, что стоит на кону. Если мы позволим этому произойти, твоя королева, её дети… все погибнут в пасти Отца Тысячеглазых, не получив ни единого шанса на спасение. Хуже того — если я сам при этом останусь в этом мире, то, поверь, тебе не понравится то, что я могу с ними сделать до того, как наступит беспросветная тьма. Как бы мне ни хотелось опускаться до таких намёков, но ты, кажется, не оставляешь мне выбора. Издалека послышался далёкий, далёкий гул. Квиберн не сразу сообразил, что слышит. Похоже, кто-то там, в глубине исполненного раскалённым воздухом туннеля, принялся читать какую-то молитву или петь… И что за пение это было! Голоса, которые Квиберн услышал, не могли принадлежать людям. Балерион сделал к Квиберну шаг, оказываясь очень близко. От него пахло гарью. — К тому же, ты не незаменим. И нужен мне... не целиком. Назовём это так. — Поэтому ты сохранил Марвина. На это случай. Но он не исполнит твою волю, — улыбнулся Квиберн. Улыбка эта оказалась на удивление кроткой. Из тех, которыми легко обмануться. — Исполнит, если знать, о чём просить. И как, — улыбнулся Балерион. Недобро. — Ты не сможешь его заставить. — Могу уговорить. О, Квиберн, ты не знаешь… не знаешь слишком многого, всех тонкостей, хотя, как вижу, считаешь иначе. Очень жаль. Пойдём. Это твой последний шанс. Слишком поздно сдавать назад. Просто давай сделаем так, чтобы всё прошло для тебя безболезненно. Матерь не причинит тебе боли, как и её огонь, когда ты ступишь в Чертоги. Но если нет... есть и другой способ, раз уж ты всё равно явился сюда по своей воле. Только он менее приятный. Квиберн помедлил. И всё-таки решился. Синий цветок в его груди расправил свои невероятные лепестки, заполнил собой нутро. Внутри заскрежетало, завибрировало, начало проворачиваться с новой силой. Он вскинул руку, и яростное мерцание залило чёрные своды валирийских пещер, ощерившиеся сталактитами из драконова стекла. Балерион зажмурился, отступил, но ненадолго. Как видно, ему это не причиняло боли, хоть и приятных ощущений не доставляло. — Я знал… догадывался, что ты выкинешь нечто подобное, — он всё ещё сохранял спокойствие. Пытался его сохранить, по крайней мере. Земля снова задрожала — на этот раз куда как сильнее. Протяжно завыла где-то в глубине. — На твою беду у меня имеются и запасные варианты. Я же говорил — не существует незаменимых. Главное, что ты всё-таки здесь, у Чертогов и в нужный час. Сжимая камень, Квиберн сделал осторожный шаг назад, туда, ближе к жару, ближе к гудению пламени, ближе к огромному существу, что ворочалось в недрах земли, находясь при том в иных измерениях. Он следил только за Балерионом, потому удивился, наткнувшись на что-то спиной. Вначале показалось, это просто стена, но… Нет, нет, это был кто-то ещё. Кто-то другой. Подтверждая догадку, чужие руки тут же с силой сжали плечи. Другой человек в чёрном стоял так, что сияние не смогло его коснуться. Его защищал небольшой выступ на стене. Балерион сочувственно посмотрел Квиберна, едва заметно улыбаясь. — Мне правда жаль. Ведь всё могло сложиться иначе. Он кивнул. Чья-то сила вцепилась в Квиберна, сжала, смяла, обездвижила, и камень выскользнул из разом ослабевших пальцев, покатился по полу в сторону. Квиберн почти ничего не почувствовал — только ощутил, как нечто приподняло его и швырнуло в сторону, ударило о камни. Услышал хруст где-то у себя в голове, в своём сознании, в теле. Кажется, с таким звуком раскалывался мир. Но всё-таки он встал на четвереньки, чувствуя, что его сейчас вырвет. Глотку сжала сухая судорога, горло обожгло желчью. «Перелом основания черепа», — тут же скорее рефлекторно поставил себе диагноз Квиберн. Но он упрямо не падал. — Мне нужна его кровь. Перережь ему горло, — ровным голосом велел Балерион. Квиберн силился понять, на что смотрит, и потом сообразил — это широкая стеклянная ёмкость. Этой колбой, не прикасаясь к камню, Балерион подцепил с земли камень, и тот глухо звякнул. — Быстрее, кровь! Сиракс — Квиберн действительно увидел её красивое лицо в последний момент — взмахнула рукой с зажатым в ней стилетом. Кровь брызнула в разные стороны, бурые капли оросили собой и стены, и лица мертвецов, и самого Квиберна. Он весь был в этой крови, чувствовал её во рту. Ёмкость почти сразу подставили под рассечённое горло — и камень зло зашипел, когда кровь начала наполнять её, покрывая собою амулет. — Вот так… вот так-то лучше, — прошелестел далёкий тёмный голос. Алая пелена пульсировала, наползала на сознание, заволакивала собою всё — и эту пещеру, и Балериона, и всё, что было, даже синий цветок в груди, казалось, немного поник. Всё, всё, всё…