Выгода

      Скарамучча снимает одежды плавно, привычно — ему не ведомо чувство беззащитности даже перед чьим-то жадным взором, даже на прохладной поверхности стола, когда тугие ремни затягиваются на обманчиво тонких запястьях и худых щиколотках. Скарамучча не делает ничего лишнего, кроме того, что сказано, и Дотторе ликует.       Дотторе упивается каждым мгновением в ослепительно, до скрипа белой лаборатории, осматривая идеальное тело на столе перед собой. Разглядывая пробы сквозь стекла колб. Измеряя показатели. Записывая всё в цифрах и одному ему понятных символах. Здесь его мир, его власть, его страсть.       Скарамучче всё равно. Он только морщится на очередной ювелирный надрез скальпелем и немеющие кисти рук, передавленные ремнями достаточно небрежно, чтоб отличать эти сеансы от осмотра целителем. Терпит каждое прикосновение к _своему_ телу. Не считает потерянной крови, не проводит границ допустимого. Вслушивается в себя и свои ощущения. Не важно, что там будет делать этот двинутый гений. Боль — это тоже важная часть жизни. Желание уйти, отстраниться, отомстить... Это так по-человечески.        Скарамучча может разнести здесь всё в пыль, вместе с психопатом-Дотторе, но он не шевелит и пальцем (под кожей всё ещё покалывает, на запястьях наливаются синяки, и только что, кажется, кружилась голова... Или показалось?)       Потому Скарамучча и будет возвращаться в эту пропахшую чем-то резким и неприятным лабораторию раз за разом. Садиться на край стола, позволяя изучать себя, и снова будет смотреть в безумные глаза Дотторе, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, кроме этого упоения необычным предметом исследования.       И Скарамучча роняет сухое «до встречи». Потому что она непременно произойдёт.       Пока Скарамучча не добьется своего. Пока не получит доказательства, что он — человек.