Письма издалека

Проходит ещё полгода. Когда Джинн и Эмбер напоминают Кэйе, что приближается его отпуск, он очень удивляется. Бывало, мысль об отпуске проскальзывала, когда его нагружали работой под завязку, но Кэйа говорил себе, что поразмыслит над этим потом. Он обязательно придумает нечто грандиозное. Посетить дом отдыха в окраинах Мондштадта? Скучно. Натлан... Отзывы о гостиничном бизнесе так себе. В Сумеру начался сезон проливных дождей. Снежная и Инадзума? Туда лучше не соваться. Остаются Ли Юэ и красивый, но грязный Фонтейн с его промышленными предприятиями напротив величественных памятников культуры. Всё, что может придумать Кэйа — остановиться на постоялом дворе «Ваншу». Если и там наскучит, можно отправиться дальше. От «Ваншу» до столицы рукой подать, и жизнь в Ли Юэ кипит, как всегда: отпуск Кэйи пришелся на местный весенний фестиваль цветов. В первые дни отдыха он не сразу вспоминает, каково просто бродить по улицам, а не патрулировать их. В центре города полно прилавков, где можно найти всё: от праздничных угощений и сувениров до семян и садовых инструментов. Вот некий чтец пересказывает предание о цветке Горящей алой ведьмы; неподалеку толпа молодежи собирается у сцены, где скоро начнется представление; музыканты спешно достают свои инструменты. Весело. Веселее только в Мондштадте. На концерте Кэйа вписывается в компанию иностранных студентов, которые тоже решили отдохнуть в Ли Юэ. После они отправляются выпить в таверну. Кэйа расспрашивает их, откуда они родом, где учатся, и истории льются из пьяных юнцов рекой. Когда они задают вопросы Кэйе, тот врет, что он простой сын трактирщика из Мондштадта — приехал за идеями для нового меню по наставлению отца. Неинтересно, правда? «Лучшее расскажите, каково учиться в академии Сумеру», говорит он. Вино на студентов действует сильнее, чем на него. Уже через час вся компания горланит народные песни и просит Кэйю спеть что-нибудь истинно мондштадтское. Лидер задорно хлопает его по плечам, а самый бойкий парень пытается поспорить, кто из них съест больше нефритовых мешочков, но получает от товарищей одни отказы. Парня зовут Гаспар. Он рыжий и бледный, глаза голубые, нос кривой. Приехал по обмену из Фонтейна. Когда Кэйа пялился на его горбинку слишком долго, парень объяснил, что неудачно подрался в детстве с братом. Тот всегда слишком много о себе думал, весь в отца с его бахвальством. Слава богу, матушка уже упокоилась с миром и не видит, как они оба испортились за эти годы. — За семью, значит, пить не будешь? — Кэйа подносит кубок к губам, чтобы скрыть мерзкую улыбку. — Воздержусь. А вот за хорошую драку выпью. Они гогочут так громко, что им делают замечание с соседнего столика. Гаспар пьет, не сводя с Кэйи взгляда, даже когда рыжие волосы лезут ему в лицо. Кэйа отворачивается. Они вываливаются на улицу под ночь, шатаются, одурманенные вином, дышат вечерней прохладой так же жадно, как пили, и едва добираются до постоялого двора. Студенты тоже остановились в «Ваншу». Когда они вяло расходятся по номерам, Гаспар хочет спросить, в какой комнате остановился Кэйа, но не успевает — друзья увлекают его в другой конец коридора, к большому многоместному номеру. Кэйа делает вид, что не слышал вопроса. Наивное чудо. Глаза слишком голубые. В ту ночь Кэйе снится, что из-за страшного ливня он заперт в покинутой таверне, где нет ни капли спиртного, и он не может двинуться с места. Шелохнется — и его выследят поборники справедливости. Сожгут на костре, насмешливо возложат гнилые цветы к могиле. На похороны никто не придет, потому что Кэйа и сам на них не ходил. Никто не примет наследство, потому что он от всего отказался, ничего не оставил. Он проснулся, когда разгневанная пылающая тень заметила его через окно таверны. Назавтра Кэйа не видится со студентами: у него запланирована прогулка на пароме. От Тростниковых островов к Каменным вратам, мимо Соленых земель и назад, к постоялому двору. Экскурсия за авторством молодой девушки с юмором. В программу входит ужин на борту с видом на размеренные волны. Через два дня ему приходит конверт. Внутри два листа. «Сэр Кэйа! Сначала я подумала, что не стоит беспокоить Вас одной открыткой, но Вы же наказали пересылать всё, что приходит... В общем, бдительно слежу за Вашим почтовым ящиком, как и просили. С уважением, Эмбер». На открытке — каменные храмы Сумеру. На обратной стороне — слова. «Фатуйские змеи добрались и до сюда, облюбовали руины в тропической долине. Продолжаю идти по следу. Возможно, скоро вышлю новые данные». Надпись чернилами кончается, и под ней можно заметить слабый след карандаша. Внизу явно было написано что-то ещё, но буквы стерты, да так усердно, что в открытке едва не образовалась дыра. Три предложения за... Сколько месяцев? Великолепно. Но Кэйю удивляет не это. Дилюк впервые проговорился о своем местонахождении. Много ли руин в тропических долинах Сумеру? — Не так уж много, — отвечает ему за завтраком умудренная исследовательница, которая живет в соседнем номере. Сегодня Кэйа деликатно навязался ей в компаньоны. — Самые крупные и исторически значимые находятся, пожалуй, на юго-западе от столицы. Это примерно день пути, добраться можно только пешком. Как-то мы с археологической группой поехали туда на раскопки... чуть не окочурились. Там ещё и постоянно какие-то подозрительные личности сновали, хотели нас прогнать, но на бандитов непохожи. Думаю, это были фатуи. Встретите тамошнего «археолога» — бегите, пока он не придумал, как сбыть часы Вашей бабушки на черном рынке. О, но я не совсем ответила на Ваш вопрос! Есть в Сумеру и другие руины, например... Кэйа безразлично смотрит на её остывающую яичницу и дожевывает бутерброд. Ехать следом или не ехать? Он ни о чем не думает, не собирается делать этого; душит в себе злость при одной мысли о Сумеру, об этих открытках, а потом сам задыхается от мысли, что ничего не предпримет. Не переступит через гордость единственный раз, когда выпал шанс. Кэйа дает себе день, чтобы подумать. Он снова идет пить со студентами, потому что не может принять решение на трезвую голову — может, сумеет на пьяную; сумеет обвинить во всем хмель. — А фенни в этой таверне не наливают? — спрашивает самый неуклюжий студент из компании. — Свою кокосовую бурду дома попьешь, а сейчас наслаждайся нормальным алкоголем! — Бурду?! Да в Сумеру лучший фенни! — Какая разница, где делают лучшую бурду... — А я вот думаю отбыть в Сумеру на днях... подальше от отца, — привирает Кэйа, «сын трактирщика». — Здесь я уже набрал достаточно идей для нового меню. Погода, говорят, всё ещё отвратная? — О да. Ну, может, в западной части Сумеру всё не так плохо. Циклоны туда добираются последними, — говорит Гаспар. — Ты мог бы поехать с нами, раз такое дело. Мы возвращаемся через пару дней. Щедрое предложение. Кэйа хочет отказаться только потому, что это предложил Гаспар; Кэйа хочет согласиться по той же причине. — Почему бы и нет? За Сумеру. — Он пьяно улыбается, хотя ещё вполне трезв, и не может свалить всё на помутнение рассудка. Быстрее, скорее, надо сообразить. После тоста он опустошает полбокала. — У тебя в Сумеру есть знакомые? — спрашивает Гаспар, пока его друзья хохочут над очередной шуткой лидера компании. — Один, — осторожно отвечает Кэйа. — Но он не местный. — Ясно. Если надо будет помочь сориентироваться в городе... обращайся. Я уже сказал, как меня найти. — Ты добр, Гаспар. Слишком добр. — Ты этого заслуживаешь, — отвечает тот совершенно ровным голосом, и Кэйа приподнимает бровь. — Добром надо платить за добро. Без тебя мы бы никогда такое потрясное заведение не нашли, только ради него и стоило сюда ехать... Лучшая выпивка во всем Ли Юэ. Заслуженно? Заслуженно. Сообразительный. Кэйа кивает, смотрит на горбинку Гаспара и думает, из каких соображений брат сломал ему нос. (Дилюк мог сломать ему шею, но сломал лишь меч. Кэйа лежит на грязной, выжженной огнем траве, боясь вздохнуть. Грудь саднит от удара. На его окровавленное лицо льются капли — дождя или злых слёз Дилюка, Кэйа не может различить. Потом понимает: всё-таки это не дождь, разница в температуре. Слёзы Дилюка такие горячие, что могли бы оставить след на коже. Раньше. Теперь Кэйа способен обратить их в иней. Рука Дилюка, тоже окровавленная, с ненавистью хватает его за ворот. — Убирайся! Убирайся и не смей возвращаться, слышишь?! — яростно кричит человек, с которым они поклялись на крови, что никогда не оставят друг друга. И вот кровь пролилась снова: уже не только на скрепленных ладонях. — В следующий раз я за себя не ручаюсь!) Через пару дней Кэйа выезжает из «Ваншу» и отбывает со студентами в Сумеру. Пока они добираются до города, проезжают на повозке мимо цветущих кипарисов и магнолий, Кэйа расспрашивает компанию о древних руинах на юго-западе. Гаспар просто счастлив поделиться знаниями. — Я так рад, что увижу своего знакомого в Сумеру, — добавляет Кэйа, когда уже нечего добавить. Повозку начинает трясти. — Сто лет не виделись, он наверняка страшно соскучился. Гаспар, какой подарок стоит ему приготовить, как считаешь? — Себя, конечно же. Впервые за долгое время ноет шрам на глазу. Может, это предупреждение. Может, это знак: такой явный, что жжение чувствуется под веком. Он знает, что ничего не найдет, шансы ничтожно малы. Кэйа прощается со студентами, останавливается в отеле. Вечером он выходит на главную площадь столицы Сумеру, чтобы поговорить с местными, порасспрашивать о парне примерно его возраста, одетого как мондштадец. Бледный, рыжеволосый, крепкого телосложения. Наверняка был вооружен. — Был такой, может, неделю назад, — внезапно слышит Кэйа после сотого отказа и качания головой; слышит от наблюдательной старухи, торговки сувенирами. — Ой, подозрительный тип. Купил одну открытку, хотя явно был при деньгах. Я сама родом из Мондштадта, земляков нечасто встречаю. Вот и хотела его разговорить, ну, куда открытку отправит, кому. Сказал: «домой, близким». Я давай подробности выспрашивать, как там в Мондштадте дела, то да сё, как дела у Сайруса из Гильдии, какой урожай выдался в Спрингвейле. А этот тип застыл и замолк, будто и не мондштадтский вовсе, и слов таких не знает. Смутился, заплатил и ушел. Чудак. Странно, но вполне в его духе. Наверное, надо быть готовым к тому, что Кэйа не узнает Дилюка, если встретит. Карты Сумеру и советы местных приводят Кэйю к руинам за гущей тропических лесов. На местном рынке он запасся походной одеждой, потому что его изящные жилеты и брюки ни на что не годились при здешнем климате. В ход пошли толстые сапоги и плащ из плотной ткани, защищающий от дождя. Кэйа брел долго и упорно, даже до конца не понимая, зачем. Не найдет Дилюка — так лучше бы и не искал по сотне причин, всё впустую. Он не хотел его находить и нарываться на драку, а Дилюк не хотел, чтобы его нашли. Что Кэйа ему скажет при встрече? Попросит вернуться? Бред. Посмотрит на него и уйдет? Самый глупый вариант из всех, и отчего-то — самый верный. Дилюк помог ему устранить Эроха, сам того не зная. Дилюк вот уже год посылает ему открытки и сухие записки, не давая возможности ответить. А хотелось бы. Кэйе нужно увидеть его изменившееся лицо, наглое и самоуверенное — не бывает других лиц у тех, кто пропадает в такой дали от дома, наплевав на всё и всех. Кэйа хочет знать, что он жив; сказать, чтобы писал Дилюк Аделинде чаще; сказать, чтобы прекратил строить из себя линчевателя. И всё же Кэйа продолжает идти. Наконец он выходит к руинам времен предыдущего архонта, и там витает безжизненная пустота, какая бывает в покинутой таверне. Он находит следы людей, костра, брошенного лагеря, но вокруг никого нет. Тут и там валяются пули из оружия застрельщиков. Рядом выжженная трава. Он бродит и тщательно изучает местность, долго думает. Это была его единственная зацепка. Торговка сказала, Дилюк был у неё неделю назад — до или после зачистки лагеря, неважно. Кэйа даже представить не может, куда он направился. Прошло слишком много времени. На секунду кажется, что его снова заметила разгневанная пылающая тень, будто сквозь окно, но это лишь самообман. В этот раз Кэйа не просыпается.