***
Сюэ Ян отдышался, подгрёб даочжана к себе поближе и ущипнул его за бок. Что ему в даочжане нравилось — помимо лица, и волос до жопы, и тонкой талии, и кожи, такой белой, что аж светящейся, как фарфоровые чашки Мэн Яо, если держать их против солнца, и круглых пяток, и всего остального, и члена — так это то, что даочжана не смущали и не пугали всякие нормальные вещи. Ущипнуть там, потискать за задницу, зажать в уголке посреди бела дня, пока Слепышка не вертится рядом — вообще без проблем. Мог и на хуй присесть, если Сюэ Яну удавалось убедить его, что А-Цин ушла на рынок и вернётся не скоро, а из чужаков подглядывать всё равно некому — похоронный дом стоял на отшибе. Ухватки Сюэ Яна, приобретённые по борделям, даочжана не смущали. Да не по тем борделям, по которым таскался Мэн Яо в свите батюшки, где девки бренчали на цинях, разливали чай и трепались про всякую заумь похлеще, чем наставники в Башне Золотой Чешуи. К таким заведениям Сюэ Ян, пару раз попавший в эту самую свиту, питал здоровое отвращение. Два часа слушать стихи от шлюхи в бардаке, пока яйца чуть не лопаются — кому такое могло вообще нравиться? Только извращенцам каким-то. Нет, девки в местечках попроще по крайней мере знали, каким местом на жизнь зарабатывают и лишнего о себе не думали. Но даочжану настолько были к лицу все эти чаи с цинями, что пока не дошло до дела, Сюэ Ян бы и не подумал, что он из нормальных. Ради даочжана, по правде-то говоря, Сюэ Ян бы даже сам какой-нибудь стишок выучил. Или придумал. Хорошо, что не понадобилось. Ебался даочжан будто и не приличный заклинатель с золотым ядром, именным мечом и всем таким, что к ним прилагается, а как здоровый оголодавший мужик. На что-то это их хвалёное ядро всё-таки годилось: выносливости оно добавляло только в путь. Так что в первый раз даочжан опустился сверху, ловко вставил в себя головку и долго скакал на Сюэ Яне — так даочжану было легче управлять всем действом, а чувство контроля, как он пояснил, тут было не лишним, без глаз-то, — а после, когда Сюэ Ян ослабил бдительность, сам засунул в него член. Да. Это у Сюэ Яна был хуй, как у всех людей, а у даочжана — у того был член, красивый, как и всё остальное, хоть сейчас на витрину в ланьлинскую лавку для всяких занятных цацек, куда захаживают утончённые заклинатели, которым их утончённость жить мешает. Не член, а картинка. Ещё и толще и длиннее, чем у Сюэ Яна. То ли дело было в том, что у даочжана был большой, то ли у Сюэ Яна было как-то не так всё устроено, но по ощущениям он тогда чуть не лопнул: сперва от размера, а после от удовольствия. Потому что орудовал им даочжан тоже неплохо. У Сюэ Яна остаток ночи просто искры из глаз сыпались. На рассвете он поглядел на замызганный потолок (они с даочжаном укрылись в отдельной каморке, где раньше, видимо, хранили запасы бумаги, благовоний и прочую мелочь для похоронного дела), подумал «Ну надо же, мне нравится, когда меня долбят» и отрубился. Но это всё было давно, ещё весной. С тех пор каморку они обживали чуть не каждую первую ночь, Сюэ Ян даже вымел из углов пыль и выскоблил злосчастный потолок — кому охота любоваться на грязь и паутину? А глазеть на него доводилось часто. Даочжан, правда, в последние дни становился всё беспокойнее. Вертелся и брыкался во сне, и всё норовил залезть пальцами под повязку на лице. Да и днём был непривычно рассеянный, а ещё стал часто усаживаться в медитацию — это дело Сюэ Ян не любил, но умел, так что позу и отрешённое выражение лица распознавал на раз. Расспрашивать его Сюэ Ян не стал — надо будет, сам скажет. Да было и не до того: работы для единственного зрячего обитателя к концу лета прибавилось, похоронный дом был ветхим и каждый раз с трудом переживал холода. Из последнего похода на рынок Сюэ Ян притащил одеяло — старое, жёлто-коричневое, как красят вещи бедняки, но чистое, а заштопать где надо он и сам мог: осень напоминала о себе по ночам, и если спать на составленных рядом пустых ящиках, заменявших им постель, они с даочжаном уже приноровились, то от холода простые объятия и наброшенная поверх одежда уже не спасали. Одеяло подошло замечательно: под ним было так тепло, что вечером Сюэ Ян вытряхнул из одёжек даочжана, чтобы посмотреть на него как следует, и разделся сам — чтоб даочжан мог как следует потрогать. А на рассвете грянула херня. То есть приключилась-то она, видно, ещё ночью, но закончилась аккурат под утро, когда в широкие щели в стенах, которые Сюэ Ян как раз собирался законопатить на этой неделе, уже пробились первые солнечные лучи. И если бы Сюэ Ян был и вправду Сюэ Чэнмэем, адептом благородного ордена Ланьлин Цзинь, то умер бы, не успев проснуться. Инстинкт более глубокий, чем разум, швырнул его прочь с кровати прежде, чем он понял, почему вообще нужно падать и уклоняться. И нужно ли вообще. Проснувшись на полпути к земляному полу, Сюэ Ян выгнулся всем телом, извернулся, приземляясь уже на ноги и в сознании, и метнулся к двери. Это его и спасло. Меч обрушился вниз, разваливая кровать надвое. Треснуло по шву штопанное одеяло. Сюэ Ян ошалело потряс головой: «Шуанхуа. Это же Шуанхуа!» Среди обломков и лоскутов, служивших им постелью целых полгода, стоял даочжан, и Шуанхуа парил над его плечом. Сперва Сюэ Ян даже не понял, что не так. Ещё разок потряс головой, окончательно сбрасывая сонную муть и уставился на даочжана. У Сяо Синчэня было непривычно голое без повязок лицо и глаза. Два. Один справа. И один слева. Два круглых чёрных... Шуанхуа атаковал. Сюэ Ян выкатился из клетушки кубарем. Очутившись на улице, он рванул к пристройке — держать Цзянцзай там, где даочжан мог наткнуться на него и как следует ощупать, опознав своего «друга», он не рисковал, так что меч ждал своего часа, надёжно спрятавшись между стеной и поленницей. Дурак, дурак! Как можно было оставить Цзянцзай так далеко, как вообще можно было жить в этом доме, не держа клинок под рукой! Сюэ Ян добежал до пристройки, влетел внутрь, рванул Цзянцзай из ухоронки, стряхивая ножны... За ним никто не шёл. Снаружи было тихо. Сюэ Ян понял, что стоит голый, с мечом в руке, а в босую стопу невесть когда успела вонзиться длинная щепка. Вот это, наверное, было зрелище, когда он мчался по двору, сверкая жопой и яйцами, Мэн Яо бы помер со смеху, если бы увидел... — Какого хрена, — вслух сказал Сюэ Ян. Тишина снаружи стояла гробовая. Некоторое время он настороженно прислушивался, но ничего не менялось. Сюэ Ян начал подмерзать. Вскипевшая было в крови боевая ярость утихала, зато прояснилось в голове. У даочжана... У Сяо Синчэня были глаза. Откуда-то. Вчера ещё не было, а тут — на тебе. — Парное совершенствование, — тускло отозвался голос снаружи — так близко, что говорящий должен был сидеть, привалившись к стене пристройки, или вовсе говорить в приоткрытую дверь. Рука Сюэ Яна рванулась вперёд будто сама по себе. Цзянцзай вонзился в древесину там, где должен был находиться враг. Даочжан. Сюэ Ян одним движением выдернул меч из стены. Тишина. Ни звука падения тела. Ни стона. — Ты что же, — удивлённо выговорил Сюэ Ян, разум которого реагировал дольше, чем меч, — натрахал себе глаза?! Да ну, хрень какая-то! Он, конечно, слышал разное про это самое парное совершенствование и праведные техники, но за годы в Башне Золотой Чешуи ни разу не видел ничего, что не смог бы сделать втрое быстрее и легче с помощью тёмной энергии. — Ну отчего же, — помолчав, сказал Сяо Синчэнь. Голос его был таким же выцветшим и глухим, но звучал уже с другой стороны. И отвечать он не боялся, даже несмотря на Цзянцзай. — Ты. — Охренеть, — обдумав его слова, сказал Сюэ Ян и даже меч опустил. Значит, утром даочжан проснулся, открыл свои новые глаза и увидел рядом беспечно дрыхнущего его. Сюэ Яна. — Это... охренеть просто. И давно? — Давно, — Сяо Синчэнь продолжал двигаться вокруг пристройки. — Это не мгновенное дело. Нужно делать всё постепенно. Я хотел удивить... сделать... чтобы это было неожиданностью. — Охуенно получилось, — согласился Сюэ Ян. Он медленно, осторожно поворачивался вокруг своей оси, прислушиваясь и приглядываясь. — А что же ты раньше себе глаза не сделал? Если мог?! — А не с кем было, — просто сказал Сяо Синчэнь. Сюэ Ян облизал губы. — Слушай, даочжан. Давай разойдёмся по-хорошему, а? Ты в меня ткнул мечом, я в тебя... я же достал тебя? Вот, а это нехорошо, между прочим, — тыкать мечом во сне в того, кто тебе целые глаза наебал. Так друзья не поступают. — Он затаил дыхание, прислушиваясь. — Ты уже гонял меня голяком по двору, считай, донёс свою мысль, я всё понял. Я к тебе в друзья не набивался, это ты тащишь из канавы всё, что видишь. И не видишь. Я вообще тебе за два года ничего не сделал. А ты — с мечом. Одеяло порвал, постель разломал, куда это годится. Давай я уйду? Ты теперь с глазами, сможешь забрать Слепышку и отправиться, куда пожелаешь. Ну а я пойду своей дорогой. В следующий раз поймаешь — сделаем вид, что этих двух лет не было.***
В конце концов получилось даже прихватить с собой мешочек с монетами, прикопанный в чахлом огородике, который пыталась обихаживать А-Цин. Ну а убираться куда подальше в чём стоял Сюэ Яну было не впервой. А тут даже не в чём стоял. Хотя зрелище бы получилось впечатляющее, ага. Слепышка, всё это время просидевшая в доме тише мыши, издалека швырнула в него узлом с одеждой. Сюэ Ян направлялся в сторону от города И, к ближайшему хутору. Ему нужно было пожрать и обдумать, что делать дальше. Наверняка гостеприимные хозяева приветят путника, если сунуть кому-нибудь одному из них Цзянцзай в брюхо. Или, ладно, приставить к горлу. Даочжан отпустил его. Видимо, ещё не отошёл от потрясения и не уместил в голове, с кем прожил последние два года под одной крышей. Это он зря. Это он плохо знал Сюэ Яна. Никуда Сюэ Ян не уйдёт. Пока покружит рядом, приглядывая, как бы даочжан и правда не удрал со Слепышкой. А потом придумает, что делать дальше со всей этой хернёй. Придумает, обязательно. Не хватало ещё, чтоб на всё готовенькое, пред наёбанные чужим тяжким трудом глаза припёрся какой-нибудь Сун Лань.