В добрый путь?

В середине осени, после короткого разговора с Юксаре, Мюмла вдруг выволокла из дома большой потертый ковер и стала лупить по нему "со всей дури", при этом бранясь на чем свет стоит. Но по большей части эвфемизмами и шепотом - все-таки она была дама, хоть и не высокого, совсем не высокого происхождения. Юксаре вздумалось уйти на Юг. Он был заядлым бездельником, лентяем и любителем поваляться под старой яблоней, а стряпня Мюмлы и ее мягкие объятия да водопад рыжих волос, кажется, и вовсе одомашнили бродягу до крайней степени. Однако он все еще был упрям, как осел, и жаждал свободы. В понимании Юксаре это означало следующее: "Мне позарез нужно уйти до весны, чтоб поглядеть теплые края и съесть самых вкусных плодов, какие только отыщу". Как будто Мюмла не умела готовить, как будто не предлагала ему к чаю прошлогоднее варенье и не могла обеспечить им двоим - да еще нескольким ребятишкам - теплую, мирную зиму! "Тьфу, дурость какая, вот ведь втемяшится в голову!" Ковер уже казался вполне себе чистым, но сердитость Мюмлы пока не утихла и требовала выхода, потому что реветь в три ручья она явно не собиралась - нет уж, слишком много чести для этого плута и болвана! А бить его в общем-то бесполезно. Похоже, Юксаре к этому устойчив с незапамятных еще времен, хоть и кажется хлипким на вид. Верно, многое он повидал... Пока растрепавшаяся хозяйка в запале размышляла, собрать ли ей листья в одну большую кучу или пойти перетрясти старый хлам на пыльном чердаке, виновник огорчения подошел к ней сзади бесшумным кошачьим шагом. Он молча снял шляпу и потерся лбом о правое плечо Мюмлы (она была повыше ростом и покрупнее). Мюмла тотчас же выронила на землю свою колотилку и сердито шмыгнула носом. Злость и обида сдулись, как старый походный матрас или воздушный шарик. - Пирога тебе испечь в дорогу, что ли? - спросила она сурово с противоречащей тону грустной глубокой нежностью в глазах. - Пожалуй, - Юксаре взял ее за обе руки и посмотрел почти что проникновенно, но и чуточку лукаво - в своей особой манере. Он смеялся, беззвучно смеялся - над ней, над собой, над осенью и грядущими холодами. Безмолвно глумился и над собственной "одомашненостью", и над противоречием между привязанностью и свободолюбием. Юксаре с малолетства привык притворяться, что все ему нипочем. Так было легче жить и идти вперед, вот только Мюмла... Знала ли она, что на самом деле одному не всегда, далеко не всегда так уж легко? - Когда твой... наш старший подрастет, - проговорил он медленно, покрутив зачем-то в руках старую трубку, - Я ему сделаю бумажных корабликов, и мы пустим их вниз по ручью. Ну, знаешь, ранней весной. Так ведь принято? - Еще чего выдумал! А ты, небось, как маленький, первым вымочишь ноги! - подхватила Мюмла с беззлобной язвительностью. - Ну и пускай! У меня ведь есть очаг, где их можно высушить, и женщина, которая умеет варить хороший кофе, чтобы я согрелся, - туманно возразил Юксаре и с удовольствием поймал теплую искру во взгляде Мюмлы. "У меня есть дом", - подумал он с искренним, отстраненным удивлением, которое все же не помешало ему предаться мечтам о далеком солнечном Юге. Походный пирог у Мюмлы получился горелым, но ягодная начинка из варенья оказалась выше всяких похвал. А маленький Снусмумрик, проснувшись на следующее утро, внезапно нащупал под своей подушкой видавшую виду трубку бродяги Юксаре. И Мюмла сказала, что это уж значит наверняка: в начале весны он обязательно вернется обратно.