Welcome home

— Лаопо?       Фанат утверждает это, ярко улыбаясь и поздравляя его как на мандаринском, так и на корейском языках, хотя Хонджун знает, что он полностью перепутал интонацию. — Уён лаопо? — он спрашивает по-английски, она взволновано кивает. — Что это значит?       Она хихикает, и настаёт очередь Хонджуна простодушно улыбнуться. Второй раз был ещё хуже, чем первый. Но она кажется довольна его неаккуратным произношением. — Жена, — объясняет она на ломаном корейском, но связь прерывается, и Хонджун пропускает это. Он говорит ей, и она повторяет, медленно и также на английском, — же-на.       Он смеётся на автомате. Она выглядит немного смущённой и он задаётся вопросом, откуда взялось это прозвище. Это подходит Уёну, всё в порядке. Он так и говорит, к её полному восторгу. — Он хороший повар, и он действительно симпатичный. Как, как, — выпаливает она. У Хонджуна хватает ума сыграть в ревность. Но она осыпала его комплиментами, как только начался звонок, и многочисленные плакаты Уёна позади неё немного обескураживают его. В любом случае, она не лжёт. — Как жена? — он добавляет, когда она начинает теряться в своей бессвязной речи. Она снова нетерпеливо кивает.       До конца разговора осталось около минуты, и она, видимо, тоже это понимает, так как начинает благодарить его за то, как он хорошо справляется со своими обязанностями лидера Ateez и просит его оставаться здоровым. Хонджун благодарит её в ответ, пробуя удачу из того, что он помнит из уроков мандаринского. Мы ценим твою поддержку. Я люблю тебя. Давай скоро встретимся.       Минута истекла. Она ушла и на линии появился кто-то другой. Хонджун мельком смотрит на Уёна, сидящего через три стула от него, и чувствует, как что-то в его груди набухает от бледной улыбки на лице младшего.       Жена, да?

***

      Лето было жестоким.       Сегодня суббота, Хонджун вернулся в общежитие, чтобы принять душ и может пораздражать Сонхва, чтобы снять некоторый стресс. Его затылок влажный, и под кожей что-то зудит, что он никак не может точно определить.       Воздух влажный, но сезон дождей не торопится, чтобы пролиться на них. В ответ рубашки прилипают к твоей спине, солнце яркое и безжалостное. Утомительно говорить, и утомительно вставать и идти на работу. Хонджун ненавидит это.       Служба уборки номеров поддерживает общежитие в порядке всякий раз, когда у них наступает месяц возвращения, и, несмотря на все их усилия (в большинстве Сонхва, если быть честным), разница разительная. В прихожей повсюду разбросана обувь, кроссовки Сана без шнурков лежат поверх тапочек Юнхо.       Хонджун стонет, уже готовясь к своей речи «держи свои вещи на месте, или я убью тебя». Он наполовину охотно выбирает туфли и засовывает их в шкаф вместе со своей собственной парой.       Он готов пойти прямо в свою комнату, но запах мяса, заполонивший кухню, отвлекает. Хонджун мысленно проверяет местонахождение участников (Юнхо и Сан в спортзале, Сонхва дремлет, Чонхо и Ёсан записываются, а Минги в студии).       Он сомневается, что Сонхва уже проснулся, учитывая, что все они были на ногах ещё до того, как выглянуло солнце. Что оставляет только одного человека.       Уён одет в белый фартук, который Хонджун до этого ни разу не видел. Он туго обхватывает его талию, шнурок давит так, что это вряд ли удобно. Кожа может покраснеть, когда фартук снимется.       Хонджун сначала думает о том, чтобы уйти с кухни, позволив другому готовить в спокойствии. Он заметил, что Уён размышлял о чём-то последние несколько дней, и политика между ними заключается в том, чтобы всегда ждать, пока другой не будет готов прийти, поэтому он не собирается давить на него.       Уён наклоняется над тем, что подмешивается в кастрюле, погружает ложку туда и после подносит её ко рту, цокает вслед и поворачивается, чтобы посмотреть, чего предположительно не хватает. Он ловит на себе пристальный взгляд Хонджуна, и боже, что это за выражение лица?       Его глаза сузились, брови изогнулись. Он наклонил бедро в сторону, руки упираются в бока. Бархатные губы приоткрываются.       Может быть всё дело в фартуке, который белый и заставляет Уёна выглядеть особенно мягким. Или в Хонджуне, который чертовски голоден.       Уён открывает рот, но прежде чем он успевает сказать что-то, Хонджун его перебивает. — Ты знал, — блять. У него так пересохло в горле, что аж больно. — ты знал, что некоторые фанаты называют тебя женой? Уён хмурится: — Что?       Сегодня Хонджун был в рубашке на пуговицах. Ранним утром была встреча, он представлял всех мемберов. Наряжаться очень важно.       Он расстёгивает первые три пуговицы, закатывает рукава до локтей, сгибает пальцы.       Уён насторожено наблюдает за тем, как он приближается. — Китайские эйтини, я думаю. Лаопо.       Он практиковался в этом, термин плавно перекатывается у него на языке. Почти идеально. 老婆.       Хонджун прижимает Уёна к плите, наслаждаясь тем, как младший позволяет делать ему всё, что ему заблагорассудится, даже если он не совсем там, где Хонджун.       Он наклоняется вперёд, целуя нежную кожу шеи Уёна: — Интересно, кто муж, лаопо?       Уён восхитительно чувствителен. Изголодавшиеся по прикосновениям, даже если Хонджун не может оторвать от него рук. Его тело всегда готово откликнуться на малейшее прикосновение. Он извивается, пальцы поднимаются, чтобы потянуть за пряди Хонджуна, удивлённый писк слетает с его губ. — Хён! Что ты делаешь?! — он шепчет, вскрикивая. — я- ах. Что с тобой не так?       Хонджун просовывает руки под рубашку другого. Уён пахнет ванилью. Он, вероятно, сменил гель для душа, который раньше был нейтральным. Хонджун хочет наклонить его на стойку.       Он кладёт руки на бёдра Уёна, делая два шага назад, чтобы увеличить расстояние между ними. Уён уже в беспорядке, взгляд затуманен, вся борьба покинула его. Хонджун разворачивает его, прижимая их тела друг к другу и прижимая Уёна лицом к плите. — Хён, я готовлю… — Уён утробно стонет, когда Хонджун пользуется преимуществом положения и впивается зубами в плечо поверх рубашки.       Хонджун думает, что он сходит с ума. Одежда на нём тесная и всё кажется слишком. Уён обижается на него, и он такой тихий, такой… — Тогда готовь. Я не останавливаю тебя.       Это всего лишь предположение о вещах, решает он. Ваниль, белый фартук, готовит для своих мемберов, даже если и устал. Это Уён в целом. Летняя жара делает вещи менее сносными, Хонджун изо всех сил пытается сдержать свою жажду. Ему нужно поесть.       Уён выключает огонь: — Как, когда ты весь на мне, в-вот так? — Хонджун заглядывает ему через плечо, чтобы осмотреть кастрюли с говяжьим соусом, как мило. — Ты хочешь, чтобы я остановился? — спрашивает он, пока его пальцы остаются неугомонными. Уён сглатывает, но ничего не говорит. — Я задал вопрос, лаопо.       Хонджун утыкается лицом в шею, его зубы слегка касаются кожи. Он хочет метить, и не важно, что завтра менеджеры устроят им за это ад. Желание, чтобы Уён был покрыт красивыми красными метками заполоняет его разум быстрее, чем любая другая мысль, и это только то, ради чего Хонджун может усердно работать. — Не здесь, — голос Уёна дрожит, но его руки тверды там, где останавливают блуждающие руки Хонджуна. Хонджун почти надувает губы, он был так близок к его соскам. — Ёсани, он… хм, расписание? — Записывается, — напоминает Хонджун. Он отпускает Уёна, ухмыляясь, когда руки другого взлетают к краям плиты для равновесия. Он резко выдыхает, фартук развязывается от всей его суеты. — Он и Чонхо. Они вернутся через два часа или около того. Ёсан сказал что-то о перекусе вне дома. Он помогает Уёну снова правильно надеть фартук, завязывая шнурок с большей силой, чем это необходимо. Уён даже не моргает, по-видимому, зацепившись за другую мысль. — Поесть в кафе? После того, как я сказал ему, что буду готовить? Этот неблагодарный.       Хонджун смеётся: — Боже мой, они должны называть мамой тебя, а не Сонхва. Что случилось с твоим отношением?       Уён надувает губы, обвиваясь вокруг него, как осьминог: — Я пытаюсь сделать что-то хорошее, хён, — скулит он.       Хонджун обхватывает его шею обеими руками, и Уён нетерпеливо откликается на прикосновение. Он выглядит измученным, вокруг глаз заметна некоторая краснота. Как лидер, он знает, что ему нужно усадить его и заставить говорить. Как бы там ни было, он хочет поцелуем выбить из него беспокойство. Разница совсем не тонкая.       Это жара заставляет его делать неправильный выбор. — Ты не собираешься трахать меня в этом фартуке, — заявляет Уён по дороге в комнату, которую он делит с Чонхо и Ёсаном. Хонджун едва озвучивает свою жалобу, как его прерывают. — Я купил его вчера, и я не позволю твоему странному кинку испортить его, хён. Даже не думай об этом. — Я могу купить тебе другой, — это его слабая попытка. — Нет! — говорит он, пробегая остаток пути до спальни.       Одним прикосновением к его локтю, Хонджун укладывает Уёна на спину. Это дает ему гораздо больше пространства для работы и, следовательно, заставляет Уёна открыться. Они редко трахаются в такой позе, младший слишком упрям, чтобы уступить.       Но сегодня он податлив, как кукла. Хонджун садится между его ног, толкает, и его спина упирается в матрас. Уён всё ещё в шортах и безразмерной рубашке, челюсть отвисла низко. Хонджун может видеть как двигается его адамово яблоко, пока он пытается проглотить слюну в горле.       Таким образом, он полная противоположность греху. Если Хонджун когда-нибудь задумается об этом, то коррумпированным должен быть он сам. Пытаясь запятнать крылья ангела цвета слоновой кости тёмным желанием.       Он раздвигает бёдра другого руками, медленно, поглощая все смущённые звуки, которые продолжают срываться с губ Уёна.       Хонджун опускает голову, зажимая в зубах ткань нижнего белья Уёна и стягивая её вниз по ногам. Вот это уже непристойно. Он думает, когда член Уёна высвобождается, полностью твёрдый и окрашивается в тёмный красный цвет. — Нет, хён, ах, это не… — он замолкает, когда Хонджун отпускает его на полпути, облизывая член один раз, а затем полностью обхватывая головку ртом.       Он далёк от закоренелого поклонника минетов, в отличие от Уёна, который отсосал бы ему на публике, если бы он не установил ограничения (что Хонджун, каким-то образом, понимает. Если бы у него был такой рот, он, вероятно, тоже хотел бы каждый раз делать минет). Но он в настроении, заинтересован в том, чтобы младший рушился под ним.       Забавно, но Уён не из тех, кто пытается претендовать на контроль. Он засовывает два своих длинных пальца в рот, чтобы заткнуться. Это лучше, чем ничего, звуки становятся громче, неряшливее, влажнее.       Он кладёт руки по обе стороны бёдер Уёна, не давая ему подняться, и берёт в себя весь его член. Обычно Хонджуну нужно время, чтобы подразнить другого, пока он не избавится от застенчивости, может быть, прольёт слезу или две. Сегодня его нетерпение тикает во всех неправильных сторонах его мозга.       Он качает головой вверх и вниз, слюни стекают по члену Уёна. Темп беспорядочный, никакого ритма вообще, и если бы Хонджун был немного больше самим собой, он бы посмеялся над ними за то, что они отделались, возможно, худшим минетом в истории.       Только когда всхлипы Уёна превращаются в стоны, а его бёдра начинают дрожать под его хваткой, Хонджун отстраняется. Уён скулит, слегка шмыгая носом, когда Хонджун успокаивает его. — Ты собираешься теперь на меня злиться? — спрашивает он хриплым, почти ломким голосом. — В смысле? — повторяет Хонджун, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Я думал, что просто даю тебе то, что ты хочешь, лаопо. — Прекрати называть меня так, — ощетинился Уён. Хонджун смеётся, лаопо не любит, когда его называют лаопо. Как забавно.       Он оставляет Уёна на мгновение без присмотра, чтобы отправиться на поиски смазки, которую, как он знает, другой хранит в своём нижнем ящике. Он снимает одежду, нисколько не заботясь о том, что она валяется на полу.       В его отсутствие Уён также быстро снял свою одежду, нижнее бельё и рубашку (вероятно, в кучу, похожую на ту, что была у Хонджуна).       Подготовка — это рай в таком положении. Уён ещё больше раздвигает ноги, зацепляя их по обе стороны талии Хонджуна, чтобы дать ему пространство. Его лицо взволновано, а губы обкусаны до крови, тут и там видны крошечные порезы.       Хонджун близок к тому, чтобы пускать слюни, голод достиг пика, и еда на столе.       С тех пор всё затуманилось. Хонджун прикасается губами к соскам Уёна, растягивая его, потому что он знает, что это облегчает боль, так и потому, что стоны Уёна становятся непристойными, когда он близок к перевозбуждению. Уён плачет и отталкивает его лапами, когда Хонджун начинает слишком увлекаться. — Я-если ты м-заставишь меня кончить, у меня не будет сил, — заикается он, хотя постоянное покачивание его бёдер против костяшек пальцев Хонджуна никогда по-настоящему не прекращается. Но, тем не менее, он прав, и Хонджун вытягивает пальцы.       Это милая сцена. Уён тяжело дышит, по уголкам его рта стекает слюна. — Вот так или ты предпочитаешь прокатиться на мне? — Хонджуну всё равно. Уён — тот, кто становится властным, когда дело доходит до деталей.       Младший смотрит на него из-под полуприкрытых век: — Вот так. Чувствую тебя лучше, — Хонджун судорожно сглатывает. Должно быть, это плохо, если он так скоро закончит.       Когда он поднимается напротив Уёна, его лицо утыкается в изгиб шеи другого. Хонджун толкается вперёд с настроенными чувствами, ожидая любого признака дискомфорта, за исключением того, что он опускается на дно, а Уён спокоен, если не резко втягивает воздух.       Хонджун поворачивается, чтобы погладить младшего по голове, странный нежный жест в их нынешней ситуации, но не редкость, когда дело доходит до них. Хонджун часто обнаруживает, что любит Уёна в самые странные времена. Когда он кричит так громко, что Хонджун может слышать из своей спальни, когда он моет посуду, несмотря на то, что это чья-та обязанность, когда он возвращается из дома, жалуясь на Кёнмина, но продолжает сеять хаос в общежитии с Саном.       Хонджун пришёл к мысли, что любить Уёна — это нечто близкое к тому, чтобы быть человеком. Так легче думать, что дело не только в нём. У его чувств меньше шансов слишком обнажиться в его текстах.       Он двигает бёдрами в такт неровному дыханию Уёна. Уён узкий. Его внутренности пылают, тесные стены работают, чтобы изгнать его, в то время как его руки удерживают Хонджуна, как спасательный круг.       Постоянное противоречие.       Более ясная часть его мозга бормочет, что он должен наслаждаться, и Хонджун находит в себе силы выпрямиться. Таким образом, у него есть посланный богом вид Уёна, натянутый на его член. Он гибкий, Хонджун мог бы согнуть его пополам, если бы у них было время. — Чёрт. Посмотри на себя, Ёна… ах, — он на половину в бреду. Говорить о еде, когда Уён — это тот, кто так хорошо его принимает. — Такой, такой хорошенький. Хён хочет сохранить тебя навсегда.       Они оба болтуны, каждый по-своему. Хонджун всё делает для того, чтобы его партнёр чувствовал себя хорошо. Уён… Ну что ж, Уён болтает без умолку. — Неужели? — он вздрагивает, широко раскрыв глаза, когда Хонджун толкается в нём сильнее, чем ожидалось. — Милый, и всё же ты оставляешь меня одного на весь день, йеобо.       Хонджун останавливается, его разум на секунду заполняется воздушными шарами и статическим шумом. Уён улыбается ему, свежесть недавно пролитых слёз делает его похожим на нарисованный вручную маяк невинности.       Когда сознание достигает его, Уён скрещивает лодыжки на спине, демонстрируя лукавство, которое не соответствует отчаянию в его глазах. Хонджун хватает его за бёдра в жёстокой хватке, ударяя прямо по простате.       Голова Уёна откидывается назад, обнажая удлинённую шею с выступающими венами. Судя по звукам, которые он издаёт, Хонджун недостаточно силён для этого.       Он заходит достаточно глубоко, больше некуда идти, и очевидно, что он бьёт под всеми правильными углами, потому что Уён рыдает под ним. Слёзы свободно текут по его щекам, и он звучит совершенно разбитым. — Я-это были б-дни, йеобо, — плачет Уён. — Если я такой красивый, т-ты должен трахать меня к-каждый день.       В своём первобытном мозгу Хонджун обдумывает это. Грёбаный Уён за стойкой, как он представлял себе раньше, на диване, у стен ванной. Только они вдвоём, он не любитель делиться. Фантазия сливается с реальностью, и он видит, что каждый раз, когда он приходит из студии, измученный, Уён рядом, ждёт. В тот единственный раз Хонджун не обратил внимания на его тон и приказал Уёну приготовить еду.       Это глупо, но заставляет его двигать бёдрами быстрее, чем когда-либо.       Он кончает первым, стискивая зубы вокруг рёбер Уёна, чтобы заглушить себя. Уён кричит, и когда он отрывается от другого, на его коже видны заметные следы зубов. Хонджун морщится, делая внутреннюю пометку извиниться позже. — Хочешь, чтобы я подрочил тебе? — спрашивает Хонджун, спотыкаясь на последней части. Он чувствует себя так, словно только что поборол лихорадку. — Т-ты можешь продолжить? Я почти кончил, — бормочет Уён. Он всё ещё плачет, хотя теперь уже тише.       Хонджун улыбается, кивает и зарывается пальцами в животик Уёна, просто чтобы увидеть, как он мяукает.       Мило, мило.       Уён кончает с неглубокими толчками Хонджуна, верный своим словам, вскоре после этого. Хонджун выходит, наблюдая, как его сперма вытекает из дырочки другого. Он опускается рядом с Уёном и переплетает их ноги вместе. — Ты злишься на меня? — он проверяет, чтобы убедиться, утыкаясь носом в затылок Уёна. Это запах ванили. Хонджуну даже не нравятся объятия после секса. Кроме того, Уён выглядит так, будто ему это нужно. Младший оседает на нём: — Ммм, нет. Я просто устал. Мы были заняты.       Хонджун закидывает подбородок за плечо: — Хочешь поговорить об этом позже? — кивок. — Если мы сейчас встанем, я думаю, мы сможем принять душ подольше и быстро сменить простыни.       Он знает, что Уён морщит нос, не видя его. Сперма у него между ног, должна быть, высыхает.       Хонджун целует его в щёки, слегка прижимая зубы к плоти. Уён хныкает.       Как хорошо быть дома.