Перезагрузка

•−•− •−•• • •••− ••− •−− − • −− −• −−− − • — Да не беспокойтесь вы так. Возможно, будет немного давить шапочка. Больше никаких неприятных ощущений. — Красная? — Игорь пытается шутить, но выходит откровенно плохо, как будто та самая шапочка уже передавила мозги. — Нет, серая, — врач тихо смеется и показывает резиновую сетку, которая выглядит и правда не особенно угрожающе: так, что-то среднее между авоськой и плавательной шапочкой. — Еще придется нанести гель. А потом ложитесь и расслабляйтесь. Гель неприятно холодит кожу головы, Игорь морщится, и врач тут же обещает ему полотенце после сеанса. Как будто это важно — выйти из кабинета врача без студенистой массы в волосах. Как будто Игоря может волновать, давит на голову резиновая сетка с электродами или нет. Больше всего неудобств доставляют эти самые электроды, кажется, что они закреплены ненадежно, стоит послушаться врача и лечь на кушетку, как все с головы сползет, придется заново настраивать. Игорь ждет, что врач ему так и скажет: вот, Игорь Константинович, вы даже лежите хреново. Ладно вы своих близких не можете защитить, но хотя бы лежать на кушетке вы умеете? Вместо этого слышит явно ободряющее: — Выпрямите ноги, я сейчас табуретку подставлю. Расслабьтесь, все отлично. — Вы через эти свои электроды мысли читать точно не сможете? — Игорь спрашивает об этом почти всерьез. Надо же, какая врач веселая, опять смеется. Молоденькая, выглядит как типичная отличница: лицо круглое, очки круглые, нос в веснушках, длинная коса заколота на затылке бубликом. Милая. Рыжая. Везет на рыжих Игорю, никуда не денешься. Или не везет. Не спросил, как зовут, забыл. — Все готово, — свет в кабинете выключается. Ужасно хочется попросить включить обратно, но аргументов толком не находится: — Я у вас так усну, — да как же. Все силы прилагает, чтобы не засыпать, пока не вымотается окончательно. Врач тоже прекрасно понимает, что Игорь ей пиздит прямо сейчас, только едва ли употребляет такое колючее крепкое словцо. Врет. Наверняка: перед ней лежит раскрытая карточка Грома И.К., где от Вениамина Самуиловича Рубинштейна назначение на ЭЭГ. Электроэнцефалография… Какое длинное слово, пока произносишь, уже уснешь. Показания: в том числе бессонница. Уснуть и снова оказаться перед шахматной доской? Или в постели с Юлей, будет пытаться ее разбудить, пока не поймет, что она мертва? Или над трупом Разумовского с развороченной башкой: не стоило стрелять с такого близкого расстояния, сам измазался. Руки липкие от крови, пахнут ржавчиной и смертью. — Если что, я увижу здесь, что вы спите, и вас разбужу, — обещает врач. — Только сны мои не смотрите, — просит Игорь. — Вам не понравится, вы не такая. Он опять ждет тихий смешок в ответ на свои слова, но в кабинете повисает плотная неловкая тишина. Щелкают клавиши, тумблеры меняют положение под уверенными касаниями врача. Единственный источник освещения — монитор на столе у зашторенного окна. Врачу этого, видимо, хватает. Кажется, что кабинет опустили под воду, полумрак приглушает звуки. Тревожно. Того и гляди, за окном лениво плеснет затхлая вода венецианских каналов, и все они захлебнутся. Игорь первым, потому что лежит на кушетке и ему нельзя вставать, чтобы не сбить электроды. — Расслабьтесь, — напоминает врач и поправляет сетку на голове Игоря. — Мы с вами пройдем несколько тестов. Вениамин Самуилович сказал, что вам назначено дополнительное сканирование. — Пришлось согласиться, — бурчит Игорь. И опять вранье: Рубинштейн не спрашивал никакого согласия. Принуждение к здоровью, как оно есть, и не отвертишься, без этого к работе не допустят. Если выбирать из двух кошмаров, то уж лучше позволить Рубинштейну вскрывать мозги Игоря и проводить там омерзительно доброжелательный личный досмотр. Пусть на сеансах приходится снова и снова возвращаться к шахматной партии, которую разгромно выиграл и сразу же проиграл. Это ненадолго, это когда-нибудь закончится, воспоминания потеряют свою остроту. Время лечит: Игорь сам не раз говорил об этом родственникам потерпевших. Интересно, они точно так же хотели затолкать эти слова Игорю в глотку по самые яйца? Или хоть кому-нибудь помогло сочувствие постороннего человека? Может быть, даже искренне утешает, сопереживает, только все равно рано или поздно придется остаться со своей бедой наедине. Не лучшая компания. Но если позволить себе размазаться и послать Рубинштейна со всем его профессионализмом, не получится даже сбежать в работу. — Тогда дополнительное сканирование проведем в первую очередь, остальное проще, — Игорь вздрагивает, когда слышит эти слова. Каким бы кратким ни было погружение в ненависть и отчаяние, Игорь с трудом всплывает на поверхность и отвечает не сразу: — Что я должен делать? — Закройте глаза, сейчас может быть немного неприятно, рядом будет вспыхивать лампа. Глаза пока не открывайте. Начинаем. Шелест халата, негромкие шаги, скрип стула, щелчки клавиш. Игорь цепляется за эти звуки, пока перед глазами не мелькает яркая вспышка: первая, вторая. Лампа красная? Или просто свет так пробивается через веки и окрашивается тревожно-кровавым? Так и тянет приоткрыть глаза и проверить. Кажется, что свет обрушивается на голову как молоток. — Расслабьтесь, — голос врача звучит будто издалека, сквозь толщу воды. Чередование красного и черного обретает ритм, Игорь по старой привычке даже пытается искать в этих сигналах смысл, так переносить раздражающие вспышки немного легче. Три точки, три тире. Два тире, точка тире. Не SOS, и то хорошо. Для сигналов бедствия Игорь слишком сонный. Пытается удержаться за край реальности, но он остается зажатым в пальцах осколком стекла, которым проще перерезать себе пальцы до кости, чем распороть чужое горло. Она обещала разбудить, почему не идет? Сейчас из темноты вынырнет Разумовский. Или алые вспышки сплетутся в кровавые пятна на лице Юли. Почему Игоря не будят, если на ЭЭГ должно быть видно, что спит? Что вязнет в болоте кошмара, и становятся реальными шум воды и запахи мазута, плесени, гнили, ржавчины. Обещала и обманула. Не верь рыжим, Игорь. •−•− •−−• •−• −−− ••• −•−− •−−• •− ••−− ••• −••− •−− −•− −−− −−−− −− •− •−• −• −−− −− −••• •−• • −•• ••− Что-то пошло не так. Глаза не желают открываться, и это даже не слабость. На голову давит, на глаза давит, алые вспышки как будто стежками грубой нитки намертво зашили веки, тут разве что снимать швы. Поднять бы руки, чтобы проверить, не так ли оно на самом деле, но руки не слушаются. Окликнуть врача? Не знает имени, не спросил же. Глупая причина, есть в этом что-то очень питерское, сугубо интеллигентское — даже если вокруг полный непонятный пиздец, это не повод кричать симпатичной рыжей девушке: «Эй ты, как там тебя? Что тут произошло?». Даже если очень хочется и от дурной паники перехватывает горло, тут бы звать на помощь. Через сопротивление тела Игорь пытается выдавить из себя крик, но выходит только невнятное бульканье, как будто легкие заполнены тем же гелем, на который лепили электроды. Первые мгновения в кошмаре Игорь встречает не вопросами, не просьбами и не криками, а надсадным кашлем. Не до церемоний. Игорю удается свеситься с кушетки и вытолкнуть из глотки липкую холодную дрянь и даже испытать странное удовлетворение, когда это происходит. Как будто помогло: проблевался предположительно в кабинете врача и вдруг понял, что уже не спит, что глаза открыты, просто вокруг темнота, прорезанная до странности далекой аварийной лампой. Тусклый красный свет больше напоминает последний уголь в печке, чем нормальный сигнал, и кажется, что горит слишком далеко. Непонятно: кабинет, где засыпал, по размеру больше напоминал просторный шкаф, там и поместились только приборы, компьютер и кушетка. Если включить логику, то аварийное освещение вообще должно находиться в коридоре. Но лучше уж включить свет, если получится. Тело слушается неохотно. Сесть на кушетке? Подвиг, достойный хотя бы грамоты. На медаль Игорь сейчас не согласен, уверен: окажется слишком тяжелой и потянет к земле. И ноги-то с трудом удается опустить на пол, а ведь на них еще желательно встать. Вспоминаются старые анекдоты про дистрофиков: «Сестра, сгони комара, всю грудь истоптал!». Но сейчас просить некого. Неплохо поспал — похоже, что из больницы всех эвакуировали, а Игорь остался лежать в электродах и дурацкой резиновой шапочке. Ситуация кажется настолько идиотской, абсурдной и несправедливой, что даже разозлиться не получается. Спасение утопающих — задача самих утопающих. Первый шаг дается без труда: язык не поворачивается назвать трудом откровенное насилие над волей. Кажется, что кости превратились в желе. Но нет, руки как руки, даже торчат, вроде бы, из правильного места. Игорь пялится на свои руки с глубоким осуждением, будто это они виноваты в том, что ноги не идут, что света нет, что рубильник под аварийной лампой так далеко. Пальцы гнутся неохотно, но из них даже удается сложить неуверенный кукиш, только приходится помогать себе второй рукой, подталкивая пальцы в нужную фигуру. Игорь сквозь кашель смеется: ладно, хоть что-то работает, как надо. Отдохнул, можно продолжить путь. Вечность и десять шагов спустя он все-таки добирается до рубильника и почти повисает на нем, переключая. И тут же ныряет в спасительную темноту, жмурится: свет включается и бьет по зрению, намертво впечатывая в сетчатку совершенно неправильную картину. Мозг отказывается доверять глазам, реальность разваливается при попытке ее осмыслить. Думай. Дано: Игорь Гром, одна штука. Засыпал против воли в кабинете ЭЭГ. Тесная такая комнатка, на зеленой стене — календарь на три месяца. С котятами. На подоконнике чахлая герань, пытается цвести. У врача на письменном столе стопка историй болезни. И кактус рядом с монитором. Все предельно понятно. Так почему сейчас вспыхнувшие под потолком лампы холодного света выхватили из темноты стальные переборки и блеск стекла? Почему кабинет бахнул стероидов и вырос раза в три, куда сгинули календари и котята, кактусы и протертый до подложки линолеум? В надежде, что все это снова появится, Игорь открывает глаза. Не появилось. Будь у него сейчас под рукой телефон, обязательно набрал бы 112. Но прибор у двери, отдаленно напоминающий помесь банкомата, холодильника и токарного станка, совершенно непонятен, а жаль. — Служба экстренной помощи, слушаю вас. — Оператор, я хочу сообщить о хищении в особо крупной форме. У меня украли реальность. Такой диалог легко представляется и сейчас даже не веселит. Вместо больницы вокруг декорации к последнему акту фильма о Чужом. Стены обшиты металлом, на полу не то ржавчина, не то кровь, даже проверять не хочется, да и нет уверенности, что потом сможет разогнуться и встать. За приоткрытой бронированной дверью — длинный коридор, в котором лампы аварийного освещения из последних сил рассеивают темноту. За еле различимым поворотом будто бы кто-то кашляет, может, как и сам Игорь недавно, пытается выхаркать из легких гель, слизь или что там такое было. И, вроде, радоваться бы даже таким неубедительным признакам жизни, но в такой обстановке не хочется привлекать к себе внимание, пока не станет ясно, чем в итоге обернулось это блядское дополнительное сканирование. В коридор тоже безоружным вылезать не хочется, хоть бы монтировку какую подобрать. Ни-че-го. А висящий на стене огнетушитель Игорь сейчас не утащит, бесполезно даже пробовать. Представляя себя с огнетушителем, Игорь булькающе смеется и сплевывает на пол еще немного темной жидкости. Кровь? Не похоже. И ведь ничего не болит, не ломит и не тянет. Слабость есть, боли нет. Даже голова непривычно легкая, может, потому что сбросил давящие электроды. — Допустим, я сошел с ума, — от звука своего голоса становится легче, даже если приходится говорить через кашель. — Мне эта версия не нравится, но Рубинштейн — грамотный врач. Может, даже прямо сейчас слушает то, что я несу. Значит, рано или поздно мне назначат нормальное лечение и весь этот бред прекратится. Главное, не делать резких движений и не бросаться на людей. Кого бы я ни увидел, это все неправда, верить ничему нельзя. Вернуться на кушетку, лечь, закрыть глаза. Я не буду обращать внимание на шаги, кашель и… и да, на тебя тоже не буду реагировать. Нет смысла общаться с электроникой и обещать игнорировать: приборная панель у двери сама собой оживает, промаргивается и светлеет экран рядом с цифровой клавиатурой. Точно, продолжение бредовых фантазий, это только там мысль материальна. Подумал, что хочешь связаться хоть с кем-то, и вот, на экране значок входящего вызова — или что-то очень на него похожее. И кнопка рядом с экраном так призывно зеленеет, нажимай и говори. — Тебя нет, — Игорь обвиняюще указывает на приборную панель. — Ты меня не проведешь. Кнопка не спорит, просто успокаивающе подмигивает зеленым огоньком. Провоцирует на доверие. — Я об этом пожалею, хренова ты железяка. Но палец сам опускается на кнопку и давит. Возможно, в реальности сейчас ко лбу Рубинштейна приставлен пистолет, и только что Игорь вышиб ему мозги. Нет, кто бы его в больницу пустил с оружием, да и вообще его пришлось сдать до начала принудительного лечения. Все равно поводов для спокойствия нет, может, Игорь только что вдавил чей-то глаз в череп. Заебись версия, очень обнадеживает. •• −−−• − −−− •−− •••− •• •−− −•−− •••• −−− ••• − •− •−•• •• ••• −••− − −−− •−•• −••− −•− −−− −− −•−− ••• − −−− −••• −−− •−−− Тишина. Динамик сбоку от экрана давится помехами, похожими на предсмертный хрип, лучше отдернуть руку, пока не случилось непоправимое. — Игорь? Это ты? Голос из динамика незнакомый, но звучит спокойно. Во всяком случае, непохоже, что Игорь только что убил кого-то, пусть и при смягчающих обстоятельствах. — Это я, — пытается откликнуться Игорь, но незнакомка по ту сторону связи опять зовет его по имени, или не слышит, или не слушает. Еще мучительное мгновение приходится потратить на то, чтобы понять принцип — ага, говорим при зажатой кнопке: — Так слышишь? — Да, отлично, — незнакомка явно радуется, и разговор продолжает так, как будто они уже сто лет знакомы. — Где ты сейчас? — Сам хотел бы знать, — вроде и вопрос нормальный, но тянет огрызнуться. — Точно не в больнице. — Это хорошо, из больничного крыла сложнее выбраться, в прошлый раз там и застряли, — весело соглашается незнакомка. — В какой прошлый раз?! — Неважно. Прямо и налево. Постарайся никого не провоцировать. Все-таки не стоило брать трубку. От разговора не прибавляется ясности, зато он начинает раздражать. И ощущение полного бреда никак не покидает голову. — Ты о чем? В какой прошлый раз?! Да кто ты... такая?! Да отвечай же! Вовремя зацензурить свои слова Игорь успевает, но без толку, связь, похоже, опять умерла. Вот и гадай теперь, было, не было? Может, и сам разговор ему нашептала съехавшая крыша? И она же сейчас изображает шаги за дверью: тяжелые, неуверенные, шаркающие. «Как будто кости превратились в желе», — вспоминает ощущения Игорь. Пожалуй. Позвать товарища по несчастью, или он в этом бредовом мире никому не товарищ? Игорь прислушивается и окончательно передумывает подавать голос, когда до него долетает хрипящее, сорванное: «...дело всей твоей жизни. Это революция. Никаких «но». Пойди и порви…». Если это говорит внутренний голос Игоря, дело плохо. Может ведь в самом деле прислушаться и порвать кого-нибудь, а потом списывать на неизвестных за дверью. А если это не галлюцинации, тем более не стоит связываться. Она сказала: «Прямо и налево». Остается следовать логике слетевшей с катушек реальности — подождать, пока утихнут бормотание и шаги, а потом рывком открыть туго поддающуюся дверь. Есть что-то очень неправильное в надписи «Не входить» на внешней стороне двери, из которой только что вышел. Ладно, возвращаться туда Игорь и не собирается, ему прямо и налево. Впрочем, было бы кому осуждать за нарушение правил. Коридор пуст: правда, на полу заметны отчетливые влажные следы босых ног. Кто-то здесь все же проходил, и очень хочется верить, что не собирается идти обратно. Вокруг происходит непонятная дьявольщина с гнилым привкусом разлагающегося разума, и против нее, возможно, будут совершенно бесполезны все знакомые боевые приемы. К тому же, Игоря до сих пор то и дело клонит то к одной, то к другой стене. Перед глазами рябит, в ушах разливается белый шум, каждый шаг по направлению «прямо и налево» становится маленькой победой, понять бы только, над слабостью или над здравым смыслом. В больную, невыносимо искаженную реальность, к сожалению, все больше верится. Угадать бы еще, как сюда угодил, за какие грехи или правонарушения, в какой суд потом обращаться: в городской или сразу в страшный. Хотя для мистики это место устроено очень… грамотно, что ли. На стенах хорошо различимые указатели, и, если им верить, Игорь вышел из резервного пункта снабжения, что бы это ни значило. Направо — подстанция «Эпсилон», налево — подстанция «Лямбда». Каждая надпись обведена светонакопительной краской, продублирована по Брайлю, у поворота — план эвакуации минус семнадцатого этажа. Не хватает только Миллы Йовович в красном платье, чтобы дополнить обстановку. Впрочем, лучше бы обойтись без нее: много шума, мало выживших союзников. Только те, которые умрут в следующих фильмах. Прямо и налево. На месте. Хотя доверие к незнакомке у Игоря где-то на уровне того самого минус семнадцатого этажа, ему и в голову не приходит, что дверь может не открыться. Закрыто: магнитный замок открывается по карте доступа, которой у Игоря, разумеется, нет. Наверное, и правильно, не пускать абы кого в дверь с табличкой «Лямбда, командный центр», но не в тот момент, когда все вокруг мертво или умирает. Обыскал бы инвентарь, в старых квестах так обычно работало, но из инвентаря на Игоре только джинсы с карманами, а в них пусто. Впору рассердиться на недоработку. Тупик? Или послать уже к черту подсказки из ниоткуда и просто обшарить все эти станции-подстанции? Или принять старую добрую версию о том, что сейчас Игорь бредит в кабинете невролога? Но это всегда успеется. Пока бред выглядит достаточно устойчивым, чтобы в нем существовать. Терминал связи рядом с дверью подает признаки жизни: тонко пищит и мигает экраном, загорается зеленая кнопка. — Я так не играю. Ты знала, что дверь закрыта и выманила меня на открытое пространство. — Чуть что — так сразу я, — неожиданно ворчливо откликается незнакомка, и от этого вылетает из головы еще одна порция обвинений. — Подожди немного, ладно? — Дай угадаю: ты сейчас скажешь, что совершенно случайно выяснилось, что ключ-карта ответственного сотрудника находится на каком-нибудь выпотрошенном трупе в морге, а морг через несколько этажей отсюда, и… — Игорь, помолчи и просто дай мне пару минут, — это звучит еще ворчливее. Наверное, это странно — испытывать доверие к незнакомке просто потому, что она способна раздражаться и бурчать, но в этом свихнувшемся мире, прочно и основательно склепанном из стекла, стали и бетона, дурной характер казался чуть ли не источником жизни. — Поторопись, — Игорь опять давит на кнопку в надежде, что на этот раз терминал связи не умрет сам собой и его собеседница не отключится. — Там кто-то идет, ты сама говорила: не провоцировать. — Стой смирно и молчи, — приглушенно советуют из динамика. — Они обычно не нападают, если не привлекать внимания. Охуительная рекомендация. «Они». Зомби? Оборотни? Клоуны-убийцы из космоса? Служба безопасности? Стоять на открытом месте, как чучело, неохота. Может, Игорь самим фактом торчания в коридоре спровоцирует чужую агрессию, а пока неясно, с кем придется сражаться, лучше отступить и спрятаться за выведенными в коридор трубами, которые то ли от лени, то ли по необходимости ничем не закрыли. Подозрительные трубы, кажутся живыми: чуть теплые, внутри бурлит. Существенно тоньше фановых, но толще водопроводных. Усатому сантехнику Марио не понравилось бы. Насчет «идет» Игорь, пожалуй, поторопился: скорее ползет, кашляя и бормоча себе под нос совсем неразборчивые фразы. Игорь осторожно выглядывает из своего укрытия и пытается понять, чего опасается больше — увидеть, что это человек, или что это не человек. Всего можно ожидать. Дожидаясь, пока неведомое выползет на свет, Игорь даже задерживает дыхание, а потом прищуривается, жадно рассматривая, ну, нечто. «Оно» выглядит странно. Как будто кто-то пытался наспех сообразить, что такое человек и как должно выглядеть, но за образец по дурной случайности брал анатомические атласы и альбом творчества Пикассо, а из материалов под рукой в итоге оказались только глина, металл, тряпки, елочные гирлянды. И узнаваемые фрагменты человеческих тел. Идти оно не способно, зато шлепает по полу ладонями, подтягивается очень упрямо и деятельно. Ладони вот приличные, широкие, и до локтя еще порядок, а грудная клетка разворочена и легкие светятся холодным неоном, видно даже, как шевелятся губы на лице, залитом поблескивающей черной жижей, а вот выше какой-то ком, как поросло светящимися ракушками, и вместо ног не то культи, не то… предусмотрен именно так. — А ты чего хотел? — Игорь даже не сразу понимает, что этот вопрос обращен не к нему, а к чему-то своему в голове уродца. Хороший такой голос, звучный, низкий, только сразу скатывается опять в хрипящее и свистящее бормотание. Ответа не ждет, ползет мимо, и ведь не спросишь: куда, зачем. Он даже и не видит. Может, чует. Чего Игорь хотел? Точно не этого. Да вылечиться и опять вернуться на работу. Упахиваться, разбиваться в кровавые сопли о чужие кулаки и самому выбивать челюсти, жрать кофе литрами, доводить себя до мертвой усталости. Не думать, не вспоминать. Не повторять себе, что во всем сам виноват, что Юля ушла из этого мира через самый мразотный кошмар, умерла молодой, и… Игорь врет, он не хотел вылечиться, он хотел, чтобы его признали здоровым. Угу, вылечился. Признают. Где оказался — непонятно, что вокруг за ебаный ужас — хрен знает. И даже если обложить не то урода, не то персональный глюк трехэтажным отборным, ситуация не становится яснее. Точно одно: если так выглядит метод «клин клином», то это не работает. И думай, что из этого хуже, быть относительно в своем уме и помнить о том, что не успел сделать и что успел не сделать, или не верить своим глазам и подозревать себя в полном отрыве от реальности. Ну пусть он сошел с ума, почему нельзя было смотреть и слушать нормальные галлюцинации? Кровь, текущую из крана вместо воды, ожившие тени по углам, голоса, приказывающие убить вот того уебана, который по пьяни зарубил жену и сына? Мигание зеленой кнопки Игорь принимает почти с облегчением и на этот раз уже не сомневается, когда ее нажимает. — Готово, — сказано с заметной гордостью в голосе. — Открывай дверь и входи. Я жду. •−•− ••• •−•• ••− −−−− •− ••−− −• •− −−−− • −•• −•−− •••• •− −• •• • Игорь втайне надеется, что сейчас толкнет отмершую дверь и увидит оставленный кабинет ЭЭГ. Должны же кошмары заканчиваться. Ничего подобного. Игорь назвал бы эту комнату не командным центром, а складом. Развороченные коробки, хаотично протянутые провода, под потолком тусклая лампа за антивандальной решеткой. Между запыленными мониторами — детская игрушка, удивительно чистая для этого места роботизированная птица, белая ворона. Скорее, ворона, которая когда-то была белой: пластик на крыльях пожелтел от времени, местами растрескался и раскрошился. Верхняя половина клюва обломана, нижняя криво посажена на клей. — Или издевательство, или бред, — Игорь смотрит на белую «ворону» с плохо скрываемой ненавистью. «Глаза» птицы загораются холодным голубоватым светом — поворот головы дается ей с заметным трудом, но свидетельство бреда или издевательства не сдается. — Привет, Игорь, — когда пластиковая хрень — кто же еще? — говорит, светящиеся глаза чуть заметно мерцают. Игорь заносит над вороной кулак. Разбить ее не составит труда, сначала стукнуть сильнее, так, чтобы разлетелся пластик, потом бить механизмом о стальную стену, пока ворона не превратится в жалкое крошево. Вероятно, хватит пары ударов. Ворона молча посматривает на Игоря, ждет решения. Не упрашивает, не давит на жалость: из-за этого Игорь и медлит. Его сюда привела вот эта… игрушка, чучело механическое, и теперь как воды в рот… в клюв набрала, как будто понимает, что означает занесенный кулак. Она ничего не может понимать, не должна. Игорь опускает руку, тянет к себе ящик попрочнее и садится на него. Если продолжать следовать логике безумия, то… — Я понимаю, ты ожидал увидеть кого-то другого, — вороне удается смягчить голос и сделать его сочувствующим: хотя теперь, когда он звучит не через динамики, становится заметно, что он чуть неловко-механический, угловатый. Люди так не говорят и не выбирают очевидные слова. Хотя механическим воронам так, вроде, тоже не положено. — Я надеялся хотя бы встретить человека, — возражает Игорь. — Людей тут давно нет, — звучит до странности печально, даже с учетом неживого голоса. — Я тут есть, — приходится напомнить, хотя спорить с чучелом и не хочется. — Да, тут есть ты, — ворона соглашается с этим удивительно легко, настораживает. — И я могу разнести тебя к чертям, если ты не объяснишь, что происходит, — ворона и на эту угрозу кивает, правда, старается поменьше шевелить головой. — Будет лучше, если с тобой поговорит тот, кому ты доверяешь, — Игорь готов поклясться, что проклятая ворона над ним смеется. — Включить запись? Скажи: «Марго, видео». Игорь растерянно повторяет кодовую фразу, и монитор слева силится выдать картинку. Получается плохо, изображение плывет. Темная фигура у микрофона, глаза светятся мертвенно-синим, на плече все та же механическая Марго, разве что клюв еще не подклеен. Игорь ожидает услышать голос Разумовского и окончательно утвердиться в мысли, что видит бредовый сон. И в первые слова даже не вслушивается, не выходит, настолько накрывает яростью и болью. Не слушать, не разбирать. Какого хрена над ним продолжают ставить эти эксперименты. Все от лекарств Рубинштейна? Или собственная дурь сыграла, или это сканирование, после которого Игоря швырнуло в самый водоворот мрачного сюра? Игорь держится за голову и пытается заткнуть уши, тут бы разбежаться и головой в стену, просто прекратить пытку. Не успевает, динамики выдают приветы до странности и знакомо, и незнакомо одновременно. Говорят, свой голос в записи обычно кажется человеку крайне непривлекательным. Правду говорят: сперва Игорь думает, насколько сильно гнусавит, потом соображает, что обращается сам к себе. И это звучит дико. «Привет, Игорь. Если ты еще не стукнул Марго, постарайся и дальше не бить, еле собрали в прошлый раз. Если уже ударил, то клей в ящике справа, но его там немного.» Игорь обалдело выдвигает правый ящик стола, у которого сидит. Все верно, на куче запыленных канцелярских мелочей валяется измученный и перекрученный тюбик «Суперклея». Вряд ли удалось бы выдавить хоть каплю, но проверять нет смысла. Не стукнул же. Может, еще пригодится. «Не буду описывать все подробно, давай сразу к делу. С миром вокруг ничего не случилось, если не считать, что это место и мы здесь отстали от него лет на сорок. Тут все законсервировано и закрыто, выбраться не получится, проверяли. Но нам это и не нужно.» Нам — это кому? Игорю с Игорем? Игорю и вот этой игрушечной вороне Марго? И какие, нахрен, сорок лет? «Просто выслушай Марго и помоги ей. Оно того стоит. Удачи.» — И вот это все, что я сам себе хотел сказать? Вот это, блин, «удачи»? — Игорь и рад бы перейти на крик, но кажется, что от этого развалится голова, так она трещит от попыток осознать происходящее. — Давай по пунктам, или… — Или никакой клей меня не соберет, знаю, проходили, — Марго опять кивает. — Или никакой клей… — почти машинально повторяет Игорь и сам себя обрывает. — Его там почти не осталось. — В моем состоянии это уже не очень важно, — пластиковые крылья осторожно приподнимаются и опускаются, как будто Марго пожимает плечами. — Тебе выдать список твоих стандартных вопросов и моих стандартных ответов? Знаешь, я и это хотела записать, но Игорь… то есть, ты сказал, что тебе проще в диалоге. — Валяй, — оговорку Игорь про себя отмечает, но на этот счет помалкивает. — Так, что у нас первое. Ага. «Ты, блядь, кто?». Отвечаю, или это уже и так понятно? — Марго, вроде, и не передразнивает, но интонации копирует неплохо, вот Игорь и давится смешком от неожиданности. Стерва. — Нихрена не понятно пока, рассказывай. — Если опустить твою нелестную форму вопроса, то я — искусственный интеллект, созданный Сергеем Разумовским. Назвали в честь любимого питомца, как ты понимаешь, отсюда и форма корпуса для подключаемого дрона. Способна к саморазвитию и самообучению, даже научилась смеяться над твоими шутками. Внедрена для обслуживания экспериментального центра Vmeste. Обычно в этот момент ты нецензурно выражаешь удивление и спрашиваешь, чем занимался этот центр. — Выражаю, спрашиваю, — то ли от разумной речи настроение само собой немного улучшается, то ли и правда в формате диалога проще жрать невероятность происходящего и не давиться. — Спасибо. Только дверь сначала закрой, нам могут помешать. Игорь встает с ящика и дверь не только закрывает, но и на всякий случай баррикадирует. Судя по царапинам на полу, не в первый раз. А царапины глубокие, Игорь на всякий случай наклоняется и прощупывает пальцем борозды. Одна и та же рука сначала придвигала тяжелый корпус мертвого прибора к двери, а потом убирала обратно. Сколько раз? И почему это повторялось снова и снова? — Закрыл, — хрипит Игорь от волнения. — Продолжай. — Если совсем коротко, программисты Vmeste разрабатывали виртуальную среду для взаимодействия пользователей. Постепенно это переросло в более амбициозный проект. На примитивном уровне можно сравнить с «Матрицей», но вообще-то мы планировали сделать все гораздо круче. Никаких дурацких коконов с живыми людьми, только полный скан сознания и загрузка в искусственный мир. Цифровое бессмертие, — чем дольше говорит, тем увереннее голос. Вот и верь ушам своим: механическая дроноворона перед ним хвастается разработкой. — Маньяк-убийца разрабатывает свой виртуальный мир. Казалось бы, что могло пойти не так, — Игорь выплевывает насмешку с откровенной ненавистью и ждет, что Марго его подденет, мол, и это уже сто раз слышала. Но Марго дает время отдышаться, только потом продолжает тише и как будто нежнее: — В конечном итоге ты его простил, Игорь. Много раз. Просто это случилось гораздо позднее, чем эта твоя запись. Извини. — Простил? А это какой вопрос по счету и популярности? На третьем месте, на пятом? Дышать тяжело и все же хочется швырнуть Марго в стену. Молчание выходит горьким и гнетущим, почти хочется, чтобы в коридорах снова шаркали и шептали, чтобы ломились в дверь. — Извини, — повторяет Марго тверже. — Проехали, продолжай. В каком смысле «запись меня»? — Мы использовали разработки Рубинштейна по сканированию сознания. Постепенно научились воспроизводить в цифре. Архив Рубинштейна был использован полностью, но этого было недостаточно. Часть сотрудников Vmeste согласилась принять участие в эксперименте, еще сам Сергей. Некоторые материалы собирали в других странах, но большая часть, конечно, была сделана в России и СНГ. Для первой фазы эксперимента набрали достаточно цифровых копий, можно было заниматься интеграцией и моделированием. Переходя на отчетность, Марго говорит быстрее и свободнее. Тут даже понятно, почему: наверняка перед инвесторами не раз и не два произносилось нечто подобное. Деловое, перспективное и полное оптимизма. — Давай перейдем к той части, где все пошло по пизде, — нетерпеливо вклинивается Игорь. — То, что пошло и поехало — вижу. Иначе не потребовалось бы консервировать проект, угадал? — И откуда это мы такие умные взялись? — с неожиданной едкой горечью спрашивает Марго и растопыривает крылья. — И как это мы догадались? — Чучело, мне не до ругани с тобой. Выкладывай. Этот рассказ тоже явно приходилось неоднократно озвучивать, только Марго он заметно не нравится. Из песни слов не выкинешь, почти со злорадством думает Игорь. Где Разумовский, там рано или поздно начинается кровавый беспредел. И неважно, насколько перспективным был проект, если завершился вот так, кучкой безумных уродцев в запертом подвале. — Ладно. Все началось, когда умер Олег Волков… — От острого отравления свинцом, — плоско и зло напоминает Игорь. — Пять раз. — Нет, это он пережил, — бесстрастно и механически сообщает Марго. — Позже. Олег наотрез отказывался проходить сканирование. Никаких цифровых копий и все тут. Возможно, если бы у Сергея была надежда возродить Олега хотя бы виртуально… не уверена, как бы все развернулось. Может, он удержался бы. На языке вертится вопрос, с чего бы вдруг у Разумовского настолько взыграло личное. Почти нестерпимо хочется его задать, но мешает реакция Марго. Робот-ворона впервые говорит настолько по-человечески сожалеюще. И вот эти «не уверена», «удержался»... Так редко говорят о тех, кому удалось пережить своего наемника, зато очень часто — о тех, кому не повезло пережить близкого. И даже если эти слова только манипуляция искусственного интеллекта, все равно звучит знакомо и печально. — Он начал заниматься компьютерным моделированием одной-единственной личности, — Марго продолжает вроде бы и ровно, без запинки, но Игорь все равно ловит себя на том, что почти тянется погладить пластиковое крыло. — По характеристикам, письмам, фотографиям. Собирать из фрагментов своей памяти. Получалось… неправильно. Я предупреждала: тут надо разрабатывать с нуля имитацию, более надежный вариант. Был бы как я. Не самый плохой вариант. — И он обломал тебе клюв, — догадывается Игорь и опять ждет злых комментариев, но Марго просто кивает и продолжает: — А потом постепенно выстроил в экспериментальном центре производство роботизированных копий человека. Немного биотехнологий, немного старой доброй электроники, собственных разработок и выкупленного у американцев структурного наногеля, и вот… мы там, где и оказались. Производство маломощное, ресурсы давно на исходе, идет постоянная переработка устаревших моделей, но с каждой итерацией лучше не становится. — И вот то, что там шастает и ползает… — Игорю даже сил не хватает на то, чтобы закончить фразу, горло пережимает. — Это искусственно созданные Волковы с подгруженными версиями сознания, актуальная ревизия 7.0.14757. В этой ветке отключена мелкая моторика и координация, плюс пока не смогли убрать критический баг с кашлем, остался от оригинала, — Марго об этом отчитывается так бодро, что хоть сейчас в пресс-релиз, конечно, если бы нашлось издание, которое захотело бы публиковать новости из ада. Игорь молчит и смотрит себе под ноги. Пытался игнорировать, что легкие раздирает кашлем, списывал на нервяк. А выходит… собственно, ничего хорошего. У Марго была копия сознания Игоря Грома, был, вероятно, какой-то доступ к производству. Сложи два и два. — И чисто технически я — один из них, только почему-то не Олег Волков, а Игорь Гром? — нельзя не задать этот вопрос, хоть и через отчаянное желание услышать от Марго: «Нет, что ты, Игорь. Ты — это ты, и вообще тебе на работу пора, будильник…». Ни будильника, ни опровержения. Марго светит на него голубым электронным глазом и будто подмигивает. — Зачем? Ради разнообразия? — Нет, послушай… знаю, у тебя сейчас в голове полный бардак, и все, что ты хочешь — сгрести меня, кинуть на пол и растоптать, — Марго торопится, сбивается на отрывистую скороговорку: похоже, что-то подобное у них уже было, но обошлось без рукоприкладства. — То, что сейчас здесь происходит, бессмысленно. Сергей никогда не добьется своей цели. Рано или поздно центр исчерпает весь ресурс, мы уже на грани. Максимум — три года. Потом все постепенно отключится. — Ну достучись до Разумовского и уговори его прикрыть свой цирк уродов, — огрызается Игорь. — Он… в общем, можно считать, что сейчас он напрямую подключен к производству. Не совсем человек, понимаешь? У которого ровно одна неисполнимая мечта и набор жестких программ. Я здесь как в клетке, цифровой доступ ограничен, а физический… ты сам видел, что тут творится. К тому же, Сергей время от времени блокирует замки, с каждым разом все труднее взломать. Однажды он и лазейку с тобой найдет. — И замечательно, — Игорь криво усмехается, отгоняя мысль о том, на что сейчас в действительности похожа эта усмешка — хорошо хоть, что зеркал нигде нет, а ощупывать лицо нет никакого желания. — Сдуется ваш центр и отлично. Как ты вообще сумела несколько раз уговорить меня на помощь? — Обещала тебе вернуть Юлю, — звучит вызывающе и отчаянно. И снова пауза. Игорь закрывает глаза и пытается унять сердце, даже придерживает ладонью. Наверное, на самом-то деле там не сердце, а тоже какая-нибудь нанохуйня с пламенным моторчиком, но умело скопированное сознание маскирует механическо-электронную жизнь под абсолютную истину. Вернуть Юлю — как, в виде такого же обрубка? Пчеловолков, версия 7.0.14758? От приступа кашля чуть не выворачивает наизнанку, но нечем, просто нечем блевать. Лучше даже не представлять себе такой вариант. — Это, по-твоему, награда? Вот такая жизнь? — пальцы сами сжимаются в кулак. — Стой, — Марго от волнения подпрыгивает на столе, стучит пластиковыми когтями, сбивая пыль. — Я не то предлагаю, не так. Если мы отключим производство, я смогу заново запустить проект виртуальной среды Vmeste. Для него возобновляемой мощности хватит на несколько сотен лет, да еще субъективность виртуального времени… В общем, ты проживешь долгую счастливую жизнь. Просто скопируем твой скан и меня в созданную виртуальную реальность. Нам с тобой пришлось потратить несколько лет на моделирование искусственного интеллекта «Юля», но результат того стоил. Во всяком случае, ты одобрил. — И я в самом деле купился на этот вариант? Помогал тебе… Юльку придумывать? — Игорь одновременно и верит и не верит услышанному, голова трещит. Осмыслить все, что услышал за последние полчаса, практически невозможно. Вранье, самообман, цифровая Галатея в Матрице? Электронный вздох Марго звучит очень выразительно: — Даже помогал дорабатывать. Делать такой, чтобы могла постоять за себя. Ну и за тебя тоже, если придется. Игорь, думай быстрее, ладно? По моим расчетам, у тебя осталось около получаса, потом придется тебя перезагружать. И опять из того же скана Рубинштейна. — Нихрена себе, басню сократили, — старый анекдот про ворону и лисицу вспоминается сам собой. — Почему? — Я же говорю, производство жрет само себя. Раньше цикл жизни каждой модели можно было растягивать на несколько суток, сейчас, видишь, жертвуем всем, чем получится. Сергей у этих олегоимитаторов сохраняет хотя бы подобие двигательной активности, иначе версию не обкатаешь, но скоро и этого не будет. Час жизни с небольшим, потом автоутилизация и переработка структурного геля. И это я еще успеваю выбить тебе тело поприличнее, которое не сходит с ума от болевого шока при косяках сборки. Выводы делай сам, — заметно, что Марго не шутит и подгоняет его не из желания обрубить лишние сомнения. Просто для нее это еще один цикл общения с беспамятным Игорем, и с каждым разом шанс на запуск карманного виртуального рая все меньше. — Последний вопрос… — начинает было Игорь, но Марго его прерывает: — Знаю. «Зачем тебе это нужно?». — Он самый, говори, а дальше я пойду, — Игорь со скрежетом убирает баррикаду от двери. В общем-то Марго может и не отвечать, все равно Игорь пойдет и сделает то, что положено по инструкции, хотя бы для того, чтобы окончательно прервать этот гнилой цикл. Это даже не «День сурка» и не «Матрица», а какое-то запредельное скотство, которому нет названия. — По дороге объясню, бери меня с собой. Тебе сейчас до развилки с указателем «Производственная часть», потом направо, по лестнице вниз. Там терминал управления. Он… ну, немного заросший. Ничему не удивляйся, оба рубильника вниз, потом выдернуть кабель из гнезда, он там один. Остальное на автоматике мы с тобой уже настроили, сработает. Игорь бережно подхватывает хрупкую птицу и выглядывает в коридор. Как бы не уронить, тогда точно конец. Не самой Марго, конечно, она, видимо, рассредоточена по всему комплексу, но уж точно пластиковому корпусу. — Не боишься, что я тебя из клетки вытащил? — шепчет Игорь, чтобы не привлекать к себе внимания. Из темноты сам с собой спорит какой-то имитатор, интересно, ползучий или прямоходящий? Четко слышно только тихое и убежденное: «Не повторится», неизвестно к чему относящееся. Игорь вроде и не особенно суеверный, но это принимает за добрый знак. — Такое уже случалось, — признается Марго и любопытно высовывается из-под поддерживающей ладони. — Потом приходилось ковылять обратно. Мне не понравилось. — А сколько раз мы с тобой знакомились? — А об этом приличные девушки не говорят, — Марго почти беззвучно хихикает. — Но правильнее будет «тысяч раз». Игорь, стараясь идти быстро, но тихо, представляет себе эти тысячи первых знакомств, и едва не пропускает поворот. Сколько у них было сначала на эти беседы, около суток? Видимо, в какой-то момент Марго задолбалась объяснять все по кругу, или он сам пожалел себя будущего, придумали записать коротенькое обращение. А сколько раз подгрузка в имитатора оказывалась неудачной? Вывернутый наизнанку ком бесконечной боли. Неудачная сборка: удушье, попытка разодрать себе горло, чтобы впустить воздух. Отказывающие ноги, насквозь дырявое искусственное сердце. Парень, в общем, неплохой, только ссытся и глухой, да. Сколько раз не добрался до Марго и самоутилизировался по дороге, нихрена не соображая? Едва ли это приятно — разлагаться живьем, распадаться для того, чтобы опять быть отправленным на производство для штамповки. Лучше не думать. — Ты обещала объяснить, — напоминает Игорь. — Ты неживая, тебе это все… — Не обязательно, ты прав. Аккуратнее, тут ступеньки вечно в геле, скользкие. Я просто хочу вытащить из этого Сергея. Не из комплекса, это уже давно нельзя сделать. Из этой реальности. Он меня создал, чем еще можно отблагодарить его по-настоящему? — Добить, чтобы не мучился, — сухо отвечает Игорь, маскируя за грубостью замешательство. Ответа он и сам не знает, тут что ни скажи, все выглядит хреново. — Ты недалек от истины. Сам увидишь. Марго не врет. Ни про откровенно засранную скользким гелем лестницу и комнату с терминалом управления, ни насчет Разумовского, это понятно с первого взгляда. Псих, что с него взять? Подключить управление комплексом, очевидно, к себе напрямую: лежит на кушетке почти в такой же дурацкой шапочке с электродами, которая наверняка давит, если не проросла уже в череп. Все тело опутано трубками, по которым лениво течет вязкая темнота с посверкивающими синими искорками: видимо, тот самый структурный гель, который поддерживает все производство. — Перенаправлю энергию — и для него… все? — уточняет Игорь. — И он не додумался ни кодов, ни блоков наставить, чтобы себя обезопасить? А еще гений. — А от кого? — Марго разводит крыльями и косится на своего создателя, как будто он может ее услышать даже сейчас. — Имитаторы заняты отработкой программы. Мне не хватит сил. А комплекс давно похоронен, над нами килотонны стекла и стали, офис Vmeste. Если кто-то и может убить Сергея Разумовского здесь и сейчас, то это ты. — Убить… хреновое слово. Давай сойдемся на «перезагрузить», — Игорь тянет первый рубильник вниз. — Так правильно? — Да. Подожди, пока зеленая лампочка загорится, потом второй, — Марго суфлирует так привычно, что поневоле задумаешься, сколько раз Игорь уже выполнял эту операцию, и, очевидно, обламывался. Процесс, видимо, затрагивает Разумовского ощутимее, чем хотелось бы всем: Игорь краем глаза видит, как учащается дыхание под мешаниной датчиков и трубок, циркуляция геля, вроде бы, пытается ускориться, но энергии не хватает. Медленное и мучительное убийство. И не факт, что вписался бы в этот блудняк, если бы знал, а отступать поздно, первая лампочка вспыхивает, Игорь тут же дергает и второй рубильник в нужное положение. — В виртуальной реальности вообще что? — хорошая попытка повысить голос и заглушить захлебывающийся стон Разумовского. — Питер. Немного доработанный, пришлось самые скучные места подсократить. Зато бесшовный, так что не заметишь и не удивишься, — Марго тоже говорит громче и ерзает на руках так, будто Игорь стащил в деревне курицу, не дрон, а безобразие. Уже не стон, а приглушенный крик. Руки, опутанные проводами, тянутся в пустоту, и вот только сейчас до Игоря доходит, чем завершалась жизнь любого имитатора. Наверняка хромали, ползли и тащились для того, чтобы умереть здесь, рядом с Разумовским. Программа? Или базовый инстинкт восстановленной по памяти личности самого близкого человека? Руки проскальзывают по кабелю, который никак не желает выдергиваться. Это все пальцы сводит от боли, выкручивающей суставы. И ладони в черной жиже, не ухватиться. Приходится зажать Марго под локтем, ухватиться за кабель двумя руками сразу и потянуть его на себя, выдергивая из гнезда весом всего тела. И падает, кажется, не на пол, а сразу в никуда. Мелькает перед глазами белое: осколки разлетевшегося пластика? −• −−− − −•−− ••• •−−• •• −−−− −••− •• −• • −−•• −• •− • −−−− −••− Мелькает перед глазами белое: первым делом из инкассаторской машины грабители выкидывают документы, джентльмены предпочитают исключительно наличные. Вот так и сливаются чьи-то важные тайны — в один момент и под хриплый хохот с матерком. Потом в воздух задорно взлетает цветное, полетели купюры, подхваченные ветром. Игорь, срываясь с места, чуть ли не спорит сам с собой на пойманный еще у банка косарь: интересно, получится догнать? Вот странный сегодня день. Выходной накрыл неожиданной работой, а бежать весело, и с каждым шагом почему-то легче, а не тяжелее, и легкие начинают гореть разве что при попытке поставить мировой рекорд. Не засчитают, как всегда: скажут, что был под допингом. Может, и правильно, в вашем кофе давно крови не обнаружено. Хотя нет, допинг не выявят. Наверное, если у Игоря взять кровь на анализ, она в семь утра уйдет из лаборатории и доберется до главного управления полиции. Добежит. И раскроет пару «висяков». Или что там на допинг надо сдавать? Мочу, слюну, нормативы? Игорю не до этого, он надеется вписаться в поворот и не угодить под машину. Лихой маневр удается, и даже получается на бегу подмигнуть рекламному плакату Vmeste. И не удивиться мгновенному глюку, когда кажется, что виртуальная Марго подмигивает в ответ.