Kann man Herzen fragen
Ein Kind darunter tragen
Kann man es verschenken
Mit dem Herzen denken
Моно презренно морщится от ощущения вязкого кома в горле, после чего, скривив в брезгливости губы, сплёвывает прямо на пол (похуй уже на имущество школы), и затем с лязгом вентилей открывает воду из крана. Чуть тёплая струя смывает багровую жидкость с худощавых рук, унося в канализационный слив, и кривая улыбка проскальзывает по искусанным губам при виде кровавой воды, кричаще выделяющееся на фоне белоснежной раковины. Жаль, конечно, что вода способна смыть только кровь с рук, а не гнилые грехи, оставшиеся несмываемыми пятнами после неё. В висках неприятно пульсировал спазм, и внутри скреблась какая-то склизкая дрянь. Можно подумать, что эта паршивость находится в душе, отчего совесть тягостно ноет в муках и сквозь толстую корку льда пытается прогрызться к помутнённому рассудку, однако всё куда оказалось проще. Душа Моно наоборот сейчас ликовала, кричала и прыгала от радости, жажда мести утолялась наконец нагрянувшим возмездием, которого он ждал с самого детства. Моно опирается руками об раковину и с лёгкой улыбкой, мимолётно вновь глянув на себя в зеркало, блаженно опускает уставшие веки. Эти суки сейчас сидят по кабинетам, забаррикадировав дверь стульями, прячутся под партами, и Моно чувствовал дрожь ужаса каждой бляди, которая заставляла страдать его все эти грёбанные годы. Ух, какие же они, оказывается, жалкие ублюдки. Смешно наблюдать, как их рожи искажаются страхом, как они убегают от смерти в надежде выжить и молят о пощаде.Только пощада им совсем не светит.
Моно прислушивается к посторонним звукам, вдыхает запахи (аромат кровавой кармы, на удивления, так дурманил чутьё) и каждой клеточкой своего тела проникался предсмертной аурой, воцарившейся в длинных школьных коридорах. Под журчание воды из крана он слышит смазливый плачь учеников из кабинетов, голоса учителей, пытающихся успокоить напуганных детей (тупые и глухие кошёлки, которые дальше своего уродливого носа отказываются видеть) и воющие сирены полицейских машин у двора школы. Ощущает страх каждого подростка и наслаждается немой симфонией бешено стучащих сердец, бьющихся словно в унисон от ужаса, холода в застывших жилах и скованности перед приближающейся расправой. Месть – она так сладка. Особенно трепет пробирает до костей, когда кожаный ботинок с гремящими ремешками и грубой подошвой придавливает давнего обидчика к полу, зажатого в угол. И эти зашуганные глаза, наполненные слезами отчаяния, сложенные в мольбе дрожащие руки и подрагивающие губы, лепечущие пощадить и оставить в живых сучью шкуру. И Моно тогда властно нависает над ним, скрежещет в злобе зубами и испепеляет жгучим взглядом того, на чьём месте он был несколько лет назад. Моно помнит, как его также придавливали грязной обувью к вонючему хлором полу, в вульгарной забаве смеялись над ним, пинали в спину и били по животу. Он также молил его оставить в покое, ронял слёзы и хрипел от боли, но этому уёбку было совершенно похуй на его мучения, похуй на букет гематом, испещряющий беззащитное тело жертвы, и похуй на зарёванное лицо беспомощного мальчишки, неспособного дать отпор. Теперь очередь Моно позабавиться, по насмехаться над слабостью бесхребетного сучёныша и размазать мерзкое ебало по стене. По рукам пробегает мандраж от желания изрубить врага, как последнюю скотину, и Моно не удерживает себя от этого желания, без колебания вонзая топор прямо меж блестящих глаз, чьё лезвие легко входит в череп, словно нож в подтаявшее сливочное масло. Кровь брызжет горячим фонтаном в разные стороны, Моно со смачным хрустом выколупывает оружие из головы, отбрасывая безжизненное тело с мёртво распахнутыми пустыми глазами в сторону, а по фибрам проходится приятный трепет торжествующей справедливости. Они все, когда-то казавшиеся сборищем облезлых гиен, вечно хохочущих над его существованием и кусающих в уязвимые места, являлись теперь лишь жалкими муравьями, которые убегали от испепеляющего луча солнца, исходящего из линзы лупы. Из коварных хищников они мигом превратились в беспомощных зверят, как только их никому не нужным жизням начала угрожать опасность, и замыкали свои блохастые шкурки в узкие душные норки, дабы спасти задницы и остаться в живых. Ёбанные слабаки и лицемеры, думающие только о себе. Чтобы освежиться, Моно набирает воду в ладони и ополаскивает лицо. Жаль, что только морально он получает удовольствие от массового геноцида школьников, а физически его мучает рвотный рефлекс. Сначала всё шло, как по маслу, он искренне радовался, лицезря чьи-то разлетевшиеся ошмётками по стенке мозги, вытекающие из перерезанных глоток лужи тёмно-алой крови и отрубленные головы с вывалившимися из глазниц глазными яблоками. А потом от всего этого пиздеца стало как-то конкретно хуёво, хотелось блевать и выйти на свежий воздух, дабы подышать и на время отойти от кровавых образов. Однако реализовать это было невозможно, так как школу оккупировал полицейский снаряд, который изредка орал из рупора, чтобы убийцы вышли из учреждения с поднятыми над головой руками, а иначе они пожалеют. Наивные долбоёбы в фуражках. Всё-таки внутри хладнокровного вершителя судеб до сих пор сидел тот чувствительный и мягкий малыш Моно, который боится сделать кому-то больно и прятался ночью под пледом во время просмотров фильмов ужасов. И Моно горько усмехался, представляя свою встречу с этим малышом, верующим в добро, и как он пятится при виде взрослого себя – со здоровенным топором в руках и охотничьим ружьём за спиной, украденными из лесного домика деда-охотника, в окровавленном замшевом пальто, с пакетом на голове из продуктового магазина и в кожаных ботинках, на которых блестели серебристые ремешки. “Прости меня, мой мальчик, но ради нас я должен отомстить этим ходячим кускам собачьего дерьма”. В это время в наушниках, беспечно болтающихся у груди, продолжал тихо бубнить немецкий трек, который стоял на повторе в плеере телефона.Sie wollen mein Herz am rechten Fleck
Doch sehe ich dann nach unten weg
Da schlägt es in der linken Brust
Der Neider hat es schlecht gewusst.
Вдруг из коридора послышались настороженные шаги, направленные в сторону туалета, занятого Моно. Чуткий слух легко уловил неуклюжую возню какого-то слишком смелого типа, решившего явно нарваться на убийцу или по глупости спрятаться здесь, и Моно рефлекторно схватился за револьвер, что находился в кожаном ремне чёрных потёртых джинсов, наготове ожидая незваных гостей. Однако шаги резко прекратились, послышались глухое недоумённое мычание и звук лезвия, рассёкшего человеческую плоть, который отозвался приятной музыкой для ушей Моно. Потом глухой стук мёртвого тела об пол и хруст шейных позвонков с треском рвущейся кожи. Моно широко улыбнулся, догадавшись, кто пришёл к нему на подмогу, и убрал руку с пистолета. На островок света из туалета упала полицейская фуражка вместе с брызгами крови, а вслед за ней показались женские ноги в длинных кожаных сапогах прямо до колен с блестящими рюшками на лицевой стороне обуви. – А вот и моя красотка подоспела, – нежно промурлыкал Моно, обводя благоговеющим взором маленькую фигурку в жёлтом дождевике, окроплённом кровавыми пятнами, под тошнотворным медовым светом лампочек на потолке. – Этот мудак хотел тебя пристрелить, – презренно бросила девушка, показывая оторванную голову какого-то парня, держа её за волосы, – видать, молодого полицейского, подосланного снарядом с улицы, – и с ироническим сожалением добавила: – А я ему снесла его тупую башку, чтоб не повадно было. – Малышка прикрыла мою потерявшую бдительность задницу, – умилённо с усмешкой прокомментировал Моно. – Как это мило. Шестая ласково засмеялась и выбросила голову куда-то к чёртовой матери, снимая капюшон с головы и откинув рукой смолянистую чёлку в сторону. Пепельные глаза влюблённо сверкнули, направленные на Моно, и Шестая, изящно покачивая бёдрами, стала подходить к нему, стуча каблуками по бело-бежевому кафелю. Ах, как же приятно видеть свою возлюбленную среди ненавистных морд, которая, как лучик солнца, каждую секунду освещала безнадёжную серую жизнь. И Моно отлично помнил, какой Шестая была беззащитной маленькой девочкой, над которой также издевались моральные ублюдки, на чьё воспитание явно наебали родители. Всё детство в этой ебучей школе они были вместе. Моно никогда не забудет их первую встречу, когда его избивали уёбки из старшего класса, и Шестая поспешила на помощь, пытаясь отогнать свору сукиных детей. Конечно, помочь почти совсем не получилось, и девочка получила свою долю тумаков, тем не менее банда хулиганов в конце концов потеряла интерес и ушла восвояси. Оставшись одни, Шестая помогла встать Моно, после чего они, с избитыми в кровь лицами и синяками по всему телу, до конца перемены стояли по среди шумного коридора, как будто находились на дне океана, и заворожено смотрели друг другу в глаза. Они резко осознали, что наконец нашли такого же человека, родную душу с похожей жестокой судьбой и являющуюся для одних пустым местом, а для других – мишенью для пуль издёвок и травли. С тех пор дети были всегда и везде вместе, крепко держались за руки и просто существовали в прогнившем обществе ядовитых школьников, среди которых они стали козлами отпущения и белыми воронами. Старались стоять друг за друга горой, прикрывали спины и все эти годы подпитывались ненавистью к одноклассникам и учителям, совсем не подозревающим, в каких монстров они превратят столь отверженных и безвинных детишек, желающих просто жить, как все нормальные люди. Кто бы знал, что они вдвоём смогут разгромить целую школу и заставить дрожать всех, включая хладнокровного директора, запертого у себя в богато обставленном кабинете? Что они, сплотив свои силы, возьмутся за холодное оружие и будут без колебания убивать тех, кто когда-то встал у них на пути? Шестая мягко обнимает Моно за шею, не спуская своего окрылённого взгляда с его успокоенного любовью лица. Тот заботливо заключает подругу в объятия, руками стискивая её талию и с удовольствием наслаждаясь присутствием своего объекта обожания. – Ты просто прекрасна, – горячо шепчет Моно и любуется чертами лица Шестой, пальцами заправляя непослушные пряди волос за уши. – Благодарю, сэр, – сладко мурлычет та и поглаживает бледными ладошками чужие щёки. – Я вижу, ты устал, да? А то тот паренёк мог бы легко тебе мозги вынести, пока ты тут прихорашиваешься, если бы не я. – Поверь, они меня все заебали, – не скрывая, рычит Моно, прислоняясь лбом ко лбу Шестой. – Верю, малыш, верю, – сочувственно промолвила та в ответ. – Потерпи немножко. Скоро мы разъебём этих подонков и съебёмся далеко и надолго отсюда. Да, они разъебут их всех до единого, заставят страдать и бояться. В этот час они здесь короли, они решают, кому сохранить шкуру, а кого отправить вариться в адском котле. Естественно они не всем снесут мозги – лишь некоторые, кто хоть как-то лояльнее относился к ним, будут жить дальше на этом свете. Даже сейчас эти люди находятся в запертых кладовых, дабы они им не мешали и не посмели помогать полицейским их поймать. Обнимая возлюбленную, Моно с некой досадой думал о том, насколько они с Шестой отбитые на голову. Когда-то были невинными бедными малышами, что слишком долго терпели поток оскорблений из грязных ртов и ссадины после беспричинных избиений на заднем школьном дворе, а сейчас жестокие убийцы – сильные, независимые, жаждущие справедливости и устроившие так называемый праздник крови в стенах школы. Бывало изнеможённый попытками пробудить милосердие в омрачённой ненавистью детской душе и борьбой с демоном искусителем, довольствующимся пороками своих рабов, тихонько и сипло шептал в подсознании единственный ангел хранитель. Шептал, что всё, что они сейчас делают, – неправильно. Что они ничуть не лучше тех, кто по крупицам уничтожил их счастливое детство, и что они пали очень низко с чёрными помыслами об массовом убийстве во благо отмщения, только чтобы усмирить разгневанного зверя, требующего уничтожить тех, кто посмел причинить боль. Однако Моно на это уже просто похуй. Как и Шестой. Все они должны быть жестоко наказаны, утонуть в море собственной крови и понять, какую роковую ошибку они совершили, отпиздив их тогда буквально ни за что. Как говорится: зуб за зуб – око за око. Обхватив ладонями лицо Моно, Шестая притянула его к себе ближе и слилась с ним в жарком поцелуе, отчего тому чуть не снесло крышу, и Моно сильнее прижал к себе любимую. Поцелуй с металлическим привкусом крови, жадный и страстный, полный пылкой любви. Оба совершенно забыли про всё происходящее вокруг, грани реальности стёрлись для них в один взмах – только они вдвоём среди поломавших их жизни тварей, которые сейчас трусливо жались в кабинетах, одни в несправедливым мире, где их никто не слышал, не видел над ними расправы, которой они не заслужили, и остались для всех незначительным детским лепетом. Моно нерасторопно, как бы вкушая сладость столь будоражащего поцелуя, сминал губы Шестой, наслаждался их мягкостью и теплом, словно делал спасительный глоток кислорода в глубине холодного океана. Зарывался рукой в родные лохматые волосы, другой прикасался к щеке, ощущая ответную ласку и любовь, и сердце гулко билось в грудной клетке, где было жарко от разгорающегося пламени. Любой бы другой парень, скорее всего, без стеснения опустил руки ниже на оголённые бёдра (а Шестая была в одних чёрных шортах) и принялся бы раздевать, чтобы превратить обычный поцелуй во что-то большее. Только Моно терпеть не мог эти прелюдия, потому что не смел сравнивать себя с некоторыми озабоченными подростками, у которых в отравленной голове присутствуют только алкоголь, наркотики и секс. Они с Шестой значительно выше этого. Поцелуй через несколько секунд разорвался, и две пары влюблённых глаз завороженно смотрели друг на друга. – Нам пора, – бархатно шепчет Шестая. И Моно хватает до этого беспечно стоящий у стенки топор, прячет его под пальто, надевает пакет обратно на голову и, взяв Шестую за руку, выходит вместе с ней из злополучного туалета, от отвратного запаха которого уже начала кружиться голова. Они должны продолжить этот праздник справедливости.Праздник крови.