Злая Сила, или могила Миранды Браун

— Давай быстрее! — крикнул Джеймс, неуклюже перевалившись через подоконник с лисёнком на руках. И не успел Рон даже перекинуть одну ногу, как вдруг свет в комнате с негромким щелчком зажёгся. — Джеймс. Алан. Хэтфилд. — Услышав этот высокий, чуть хрипловатый и вкрадчивый женский голос, чеканящий каждое слово, мальчик зажмурился и вжал голову в плечи. Рональд резко отдёрнул занесённую голень и отпрыгнул, попытавшись присесть на корточки под окном. Сделать это ему не удалось: парень потерял координацию и со всего размаха плюхнулся в колючий барбарис, выпалив такую матерную тираду, которая даже для его лучшего друга стала откровением. Джеймс медленно развернулся. Позади него возникла маленькая, очень смуглая молодая женщина в атласном изумрудном, словно нарочно выбранном под цвет черепицы на крыше её жилища, пеньюаре с вышитой серебристой змейкой на груди. Вьющаяся, сейчас топорщащаяся во все стороны, чёлка, обрамляющая детское, пухлощёкое личико, в сочетании с круглыми очками, делавшими её и без того огромные бездонно-чёрные глаза миндалевидной формы просто гигантскими, придавала её внешности комичный и беззлобный вид. Но Джейми было не до смеха. Заметив, что девушка недовольно поджала полные губы, а оливковая кожа её лица приобрела салатовый оттенок, он понял, что разговор предстоит не из приятных. — Явился, — сухо констатировала она. Джеймс промолчал, крепче прижав к груди найдёныша и потупив взгляд. — И где же мы были, м? Джейми оглядел чёрные колени (добираясь до дома с лисицей в одной руке и повисшем на плече другой Роном, он споткнулся и упал, нарочно приземлившись на четвереньки, чтобы не придавить зверька собой); подол его флисовой кофты был грязно-серым от сажи. Джеймс понял, что в таком виде соврать про полуночную репетицию с МакГовни (который и без этого уже успел накосячить) или поход на концерт не выйдет, потому решил мужественно во всём сознаться:  — На пустыре! — выпалил он как можно быстрее, будто надеясь, что от скорости признания укоротится его домашний арест, который непременно последует, когда о ночной вылазке узнает Дэвид. — Где?! — ошарашенно выдохнула девушка. И не успел Джеймс открыть рот, чтобы хоть что-то сказать в своё оправдание, как его ухо запылало огнём от хлёсткой затрещины! До макушки долговязого Джейми миниатюрная Моника не дотянулась. — Ай, бл… ин, больно! — поморщился тот, потирая ушибленное место. — А ты думаешь, Гроссман с его шайкой или тот ублюдок, что увёз Алекса Джонсона, вас по головке бы погладили?! Жопа стала бы как Восходящее Солнце на японском флаге! — Джеймс, даже зная супругу брата всего ничего, уже отметил её умение подбирать меткие сравнения к каждому происшествию. — Ну, тут я бы поспорил! — набравшись храбрости, выдал Рон, поднявшись на ноги. — Гроссману мы здорово наподдали! — Он хотел было добавить что-то ещё, но тут же осёкся, поймав на себе укоризненный взгляд друга. — Час от часу не легче! — вздохнула Моника, заправив непослушную прядь за ухо. — Они её мучали! Они хотели её задушить и поджечь! Они сломали ей лапки! Они… — прервав её, наперебой заверещали ребята, а Джеймс в доказательство ткнул прямо в лицо Монике грязного лисёнка, завёрнутого в мешок. — Как бы я тебя не задушила и не подожгла! — в сердцах пригрозила та, но всё же немного смягчилась, посмотрев в печальные глаза измученного чумазого зверька. — Дай посмотрю, — сморщив нос от резкого запаха, протянула она руки к тряпичному кульку, — а ты чего встал в окне? Особого приглашения ждёшь? — обратилась она к Рону, аккуратно принимая животное. Тот запрыгнул в комнату. Поскольку письменный стол Джеймса пока пустовал — кроме светильника и стакана с канцелярскими принадлежностями на нём ничего не было, — Моника положила на него лиса, включив настольную лампу, чтобы лучше рассмотреть его. Она захотела освободить его из мешка, отчего тот фыркнул и попытался отползти, оставив на лакированной поверхности влажный зловонный след. Тогда девушка вытащила из стакана ножницы и разрезала мешковину. Перед ребятами и Моникой открылось удручающее зрелище: клоки грязно-ржавой шерсти свисали с ребристых, тощих боков в кровавых ссадинах; длинный, некогда пушистый хвост сейчас напоминал трясущийся, сломанный, облезлый пипидастр для пыли. Стоило только прикоснуться к животному, как его шерсть сама начинала шевелиться от невероятного количества роящихся в ней блох.* Но самым страшным было не это. Зловонная огнестрельная рана на бедре распухшей задней лапы истекала гноем, а судя по тому, что насекомые успели отложить в неё яйца, а из них — вылупиться опарыши, подстрелили животное больше трёх дней назад. — Два понедельника ему осталось! — заключила Моника, зажав нос пальцами. Рон и Джеймс тоже попытались задержать дыхание. От резкого запаха даже заслезились глаза, будто кто-то рядом открыл пузырёк нашатырного спирта. — И ничего нельзя сделать? — осторожно спросил Джеймс. — Попробую отнести его к нашему ветеринару, но это будет после выходных, в любом случае. Если лиса твоя не сдохнет до этого времени, конечно. — Нет, не сдохнет! — твёрдо заявил он, хотя был совершенно в этом не уверен. Лис всё-таки был очень плох. — Да не ори ты — брата разбудишь! — шикнула Моника. — Надо его вымыть и напоить. И чем я занимаюсь в полтретьего ночи! — картинно вздохнула она, направившись в ванную. Моника бесшумно прошмыгнула мимо их с Дэвидом спальни, чтобы его не разбудить, и, судя по раскатистому храпу, продолжающему доноситься из-за двери, ей это удалось. Рон и Джеймс с лисом направились за ней. В темноте последний наступил на хвост одной из трёх кошек Моники, отчего та мяукнула и зашипела на него. Слава богу, Дэвид спал так крепко, что не услышал даже этого. Поскольку в новом доме помимо трёх человек обитали три персидские кошки и гигантский пёс, — то ли овчарка, то ли датский дог, то ли лайка, то ли всё сразу, — то и средств от блох было не меньше, чем многочисленных шампуней, гелей, бальзамов и масел самой Моники. Только вот было непонятно, какое из этих снадобий лучше подойдёт найдёнышу: кошачье или всё-таки собачье? — Ну… раз лисы, вроде как, относятся к псовым, то, наверное, вымоем его шампунем Спайка, — рассудил Джейми, усаживая животное в тазик с тёплой водой, подготовленный Моникой. Зверёк абсолютно не сопротивлялся, настолько он был измотан паразитами, травмами и издевательствами банды Гроссмана. — Так, и всё-таки, за каким чёртом вы на пустырь попёрлись? — наконец спросила супруга Дэйва, выдавливая шампунь в ладонь. Она никому из мальчишек не доверила купать лисёнка (хоть Джеймс и порывался) — вдруг ещё воды в уши нальют! Ребята переглянулись, повисла пауза. Парадоксально, но шум воды из-под крана, который вроде бы должен успокаивать, в этот момент, в совокупности с ярким светом лампы в ванной, производил совершенно противоположный эффект. — Клад искали! — буркнул Джейми. Моника обернулась на него, вопросительно вскинув бровь. — Чего? Ты издеваешься?! Вам лет по сколько? Вы уже с девчонками в кино тайком сбегать должны! — Ты спросила — я ответил! — огрызнулся он. — И чья же это «прекрасная» идея — отправиться ночью в самое стрёмное место города, — нет, блядь, всего округа, — зная, что вашего одноклассника непонятно куда увёз непонятно кто?! — Моя! — не сговариваясь, выпалили друзья. Моника закатила глаза. — Ну и как, нашли индейский клад? — Вон, в тазу сидит… — еле слышно пробубнил Джеймс. Она невольно улыбнулась. — Ещё пойдёте? — Да уже и смысла нет. Тайник теперь откроется только через сто лет! — горько вздохнул Джеймс, а Моника поняла, что дальнейшие расспросы «Тома Сойера и Геккельберри Финна» не имеют смысла. И так ясно, кто был зачинщиком ночной прогулки. Иронично, что ещё лет пять назад сам Джеймс Хэтфилд покрутил бы пальцем у виска и поглядел бы с полнейшим недоумением на того, кто поведал бы ему о событиях этой ночи. Чтобы он в свои семнадцать лет отправился на свалку в полнолуние за индейскими сокровищами из старой легенды? Абсурд! Для двенадцатилетнего мальчика из семьи радикальных традиционалистов, он обладал редким скептицизмом. Наделённый недюжинным аналитическим умом, Джеймс не принимал на веру абсолютно ничего из того, чему не находил логичных, на его взгляд, объяснений. Это приводило в негодование его отца — пастора местного прихода**. К библейским притчам Джеймс относился не серьёзнее, чем к мифам Древней Греции или сказкам Андерсена. Он то и дело задавался вопросом: какое отношение к ним, — гражданам Соединённых Штатов, чьи предки парой веков ранее приплыли сюда из Ирландии и немецкой Баварии, — имеют мистические рассказы о приключениях евреев на территории Северной Африки и Ближнего Востока? Не логичнее ли тогда его семье было фанатично уверовать, к примеру, в Вотана с Фрейром или в фейри и лепреконов***? Или в идолов калифорнийских тонгва, на худой конец? В этом была бы хоть какая-то логика! Не зная, как это объяснить, Джеймс обратился к отцу — кому, как не пастору, знать ответы на подобные вопросы! Но разъяснений мальчик не получил, зато «по велению Господа» был отлуплен ремнём так, что не мог сидеть, не морщась, около недели, а также поставлен в угол на колени на сушёную чечевицу, поочерёдно зачитывая вслух притчи о Сотворении мира, соблазнении Адама запретным плодом, Золотом Тельце и Фоме Неверующем****. Впрочем, верой, даже после того случая, у Джеймса преисполниться так и не получилось. Но зато теперь дома он старался помалкивать. А на вопрос: почему их называют христианскими учёными, несмотря на то, что они не проводили никаких исследований и ничего так и не запатентовали, — искать ответ предпочёл самостоятельно. Парадоксально, но такой Джеймс, казалось, ещё больше раздражал отца. Очевидно, потому, что наказывать его «по велению Господа» отныне было практически не за что. Подзатыльники за неуклюжесть и «кривые руки» стали для отца своего рода отдушиной. Как и приведение в пример то того, то другого ученика из воскресной школы, которую, разумеется, обязан был посещать и Джеймс, ведь преподобный вёл там уроки. А дорогу оттуда мальчик про себя окрестил «тропой позора», потому что отец расхваливал то Стэна, то Косински, то Андерса, то ещё кого-нибудь с таким упоением, будто у них вот-вот крылья вырастут от ежедневных молитв и заучивания библейских стихов наизусть! А Джеймс всегда чувствовал себя лишним в компании этих без пяти минут херувимов. Действительно, куда уж ему до них, если из всех возможных качеств ему достались лишь «косноязычие», «дырявые руки» и «медвежья походка»? И он молчал, затаившись на заднем сиденье автомобиля так хорошо, что если бы вдруг исчез, то отец, рассыпаясь в комплиментах ребятам из приходской школы, заметил бы его отсутствие только по приезду домой. Так продолжалось до того самого рокового семейного ужина в честь тринадцатого дня рождения Джейми. Именно тогда пассивная агрессия преподобного Вёрджила переросла во вполне активную, переплетающуюся с первобытным ужасом по отношению к сыну. А сам Джеймс тем вечером, изменив своей привычке подвергать любую информацию сомнению, готов был безоговорочно уверовать во всё сразу: от привидений с кладбищ и хоббитов из «Властелина Колец», до инопланетян и Зоны-51*****. В тот день в доме Хэтфилдов ничего не говорило о том, что у кого-то из детей день рождения, да и вообще — что у них запланировано какое-то торжество. Ни пёстрых бумажных флажков, развешанных по гостиной и коридорам, ни стола, ломящегося от блюд со сладким поп-корном и чипсами, на заднем дворе, ни барбекю, ни даже праздничного торта******. Гостей, кроме единоутробных старших братьев Джеймса, Хэтфилды тоже не ждали. Мероприятие больше напоминало помины или чтение завещания (не хватало разве что нотариуса), чем детский праздник. Преподобный Вёрджил решил, что накрывать в гостиной совершенно нет надобности: ведь на кухне, смежной со столовой, довольно просторно, а за их круглым обеденным столом места должно хватить всем. Синтия — мать Джеймса, — молчаливо согласилась с супругом. Меню в этот день должно было ничем не отличаться от повседневного ланча или ужина обычной американской семьи среднего класса. Но миссис Хэтфилд внесла кое-какие коррективы, чтобы ужин хоть отдалённо напоминал праздничный. Джеймс был особенно рад этому, ведь ради его дня рождения, с позволения Вёрджила, семья отступила от запланированного поста******* аж на целые сутки, а это значило, что на ужин можно было ожидать и мясо с гарниром, и кукурузу, и фирменный мамин яблочный пирог, да и вообще всё, что угодно! А что до гостей? Школьных приятелей у Джеймса тогда не было, а ребята его возраста, так уж вышло, — поблизости не жили. Самому младшему из соседских детей — сыну Моллисонов, — на тот момент уже стукнуло восемнадцать. Да и, на самом деле, немногословному, нелюдимому Джейми с головой хватало и его родной сестры-сорванца, Деанны. Девочка, не боясь ни угла с сухой чечевицей или горохом, ни ремня, ни выволочки за косы, могла выкинуть такое, что у всех волосы вставали дыбом! Итак, подходило время ужина, и дубовый, отполированный до зеркального блеска, стол постепенно заполнялся угощениями. Миссис Хэтфилд, сам Джеймс и Деанна весь день сновали по кухне, чтобы всё успеть, хотя именинник с самого утра чувствовал себя неважно. Над напоминающей ацтекскую пирамидой запечённых в масле золотисто-жёлтых початков кукурузы с поджаристой хрустящей корочкой витали полупрозрачные привидения из тонкого пара, завлекающие к столу ароматом пряных специй. А от стеклянной вазы, доверху набитой «светофорными» сортовыми томатами, как назвал их Джеймс, пахло свежестью зелёных, мясистых тепличных кустиков, с которых их только что сняли. Мячики брюссельской капусты, томлённые с миндалём и клюквой под апельсиновой заправкой источали аппетитный запах, усиливающийся благодаря чесночному соусу и острому чили, разлитому по маленьким вазочкам. Он переплетался с манящим сливочным ароматом картофельного пюре, густого настолько, что в супнице с ним спокойно стояла ложка. В раковине, словно огромный полосатый кот, охлаждался арбуз на десерт. Из духовки доносилось мурлыкающее шкварчание. Это была индейка, подрумянивающая своё громадное, круглое, как глобус, пузо, нашпигованное яблоками из сада. Но главное блюдо, которого особенно ждала детвора — куриное филе и ножки в кляре, совсем как из KFC, в который семье было строго-настрого запрещено ходить по религиозным соображениям. Хотя против «Макдональдса», — к слову, самого старого во всей Америке, — Господь ничего не имел. Наверное, из уважения к исторической ценности. А тут как раз мама на прошлых выходных, на распродаже в гипермаркете, аж с девяностопроцентной скидкой урвала последнюю бытовую фритюрницу! И, придя домой, водрузила сияющую, как победный трофей, квадратную кастрюлю с двумя кнопками на кухонный стол, прямо под панелью для ножей. Миссис Хэтфилд хотелось опробовать новый агрегат не меньше, чем её детям, а тут и повод подходящий. Женщина решила закинуть мясо в электрическую чудо-коробку в самую последнюю очередь, чтобы подать к столу хрустящим, горячим и золотистым, прямо как на рекламном буклете к этой самой фритюрнице. Несмотря на лёгкое недомогание, отсутствие трёхъярусного торта, гостей с блюдами, полными различных закусок********, и горы подарков, настроение у именинника было замечательным. Подходило время ужина, потому все приглашённые уже были в сборе. Старшие братья — Крис и Дэйв, уселись в гостиной на диване, рыская глазами в поисках фуршетного столика с закусками, торта, бумажных цветных стаканчиков для сока и газировки, ну или хоть чего-нибудь, что напоминало бы о дне рождения ребёнка. Отсутствие гостей их уже даже не удивляло. Синтия тут же поторопилась проводить сыновей на кухню. Весь её вид в тот момент был настолько виноватым, что братьям стало не по себе. Она словно наконец начала понимать, что всё происходящее вокруг нездорово, противоречиво и неправильно, но сделать ничего не могла или боялась. Нежных чувств к отчиму парни абсолютно не питали. Они считали Хэтфилда-старшего мошенником и проходимцем с хорошо подвешенным языком. А иначе как объяснить, что всего за год после второй маминой свадьбы, которая состоялась спустя три месяца после знакомства, Синтия — объездившая всю Северную Америку с симфоническим оркестром, яркая, амбициозная, самодостаточная женщина, которая никогда не лезла за словом в карман, — превратилась в запуганную молчаливую курицу-наседку, чей мир ограничился кухней, рукоделием да теплицей? А главное — накопленные за годы службы в театре средства, отложенные на колледж сыновей, внезапно быстренько утекли с её сберегательного счёта, а новоиспеченный супруг, простой дальнобойщик, не имеющий никаких дополнительных заработков (не считать же таковыми почти бесплатное чтение проповедей в церкви Христианской Науки) внезапно открыл собственную фирму грузоперевозок! Дэйв сравнивал отчима с раздутым клещом, прицепившимся к собаке и сосущем из неё кровь, сколько душе угодно. Как и положено будущему детективу, мальчик с детства замечал детали, которые ускользали от внимания других. Он видел, что папаша, получив желаемое в виде приличной суммы денег, уже (как тот клещ) собирался «отвалиться», резко охладев к матери. Замечал, как тот начал постоянно злиться и хищно искать любой повод выместить гнев на супруге и её детях — ведь объективных причин уйти от жены, не выглядя при этом мерзавцем в глазах пуританской общественности, у него не было. Поняв, что от Синтии больше нечего взять, Вёрджил резко сбросил маску заботливого и любящего мужа и показал своё истинное лицо. А также Дэйв догадывался, что эти перемены видят все, кроме самой миссис Хэтфилд. Вместо того, чтобы подать на развод, женщина полностью изменила образ жизни, чтобы её невозможно было упрекнуть в неверности во время гастролей, а позже, несмотря на возраст, череду неудачных попыток, заканчивающихся выкидышами, перепробовав различные методы лечения, в том числе нетрадиционные (разумеется, втайне от мужа), в муках родила их общего сына — Джеймса, а через год дочь — Деанну. Ведь Вёрджил постоянно твердил, как хочет своих собственных детей, но когда они всё-таки появились, отдалился от семьи окончательно. И Дэйв смутно понимал, почему. Бесплодие жены, — которое с помощью ловкой подтасовки библейских цитат преподобный смог бы легко объяснить разгульным образом жизни, неискренней любовью к мужу и нерегулярными молитвами, — стало бы отличным предлогом для развода, вина за который в глазах общественности, естественно, легла бы на Синтию. И всё равно, что десятью годами ранее, она уже смогла выносить и родить двоих сыновей-погодок. Супруга и тут переиграла Хэтфилда, за что тот возненавидел её. А детей, особенно Джеймса, он воспринимал, как кандалы, приковавшие его к опостылевшему семейному очагу. *** Все, кроме Вёрджила, уже собрались за праздничным столом, но к кушаньям не притрагивались. Хотя Дэйв демонстративно положил поджаристый початок себе на тарелку и заговорщицки подмигнул имениннику. Джеймс и Деанна улыбнулись, но его примеру следовать не спешили. Нависла густая тишина, нарушаемая лишь бурлением масла во фритюрнице. — Может, начнём? Джейми же здесь! Это его день рождения! — наконец предложила Деанна, прервав затянувшееся молчание. — Поддерживаю! — согласился Дэйв. — Дорогая, ты же знаешь правила… — со ставшей привычной за годы, извиняющейся интонацией, возразила Синтия, коснувшись руки дочери, в которой та держала вилку, занесенную над брюссельской капустой. Деанна, фыркнув, нарочито громко лязгнула прибором о тарелку. Дэйв же хотел довести начатое до конца, но не успел. На кухне появился отец семейства. Именинник, который «не успел выкинуть за день никаких фокусов», вжался в стул, инстинктивно ссутулившись и опустив взгляд на стол. Головная боль, причинявшая Джеймсу небольшой дискомфорт с самого утра, троекратно усилилась, виски начали пульсировать так, будто кто-то принялся отбивать барабанный ритм в его голове. Мужчина в нелепом лиловом клетчатом костюме-тройке, окинул накрытый стол и всех собравшихся за ним недовольным взглядом. — Обязательно было столько готовить в пост?! — прошипел он, усаживаясь на место, и нарочито громко придвинулся к столу. Этот скрежет показался Джеймсу оглушительным. Синтия ничего не ответила. Она обратилась к сыну, чтобы перевести тему: — Джейми, закинь курицу в масло, — тот буквально вылетел из-за стола. — Жирная курятина! Мерзость какая! От своей Джерри понабралась? А, вон и арбуз вижу! ********* — снова возмутился отец, мельком взглянув на раковину. Сыновья Синтии, не сговариваясь, сжали кулаки. Джеймс и Деанна не понимали, чем ему не угодила курятина и другие блюда, но уничижительно-брезгливая интонация, с которой были произнесены эти фразы, дала им понять, что отец не собирался хвалить мать за часы стояния у плиты, а Джеральдину Ллойд — за рецепты. Не успел Джейми опустить куриное бедро, обваленное в муке, в кипящее масло, как в ушах оглушительно зазвенело, а перед глазами всё поплыло. Вскоре звон стих, а кухню Хэтфилдов заволокло ультрамариновой пеленой, но Джеймса это совершенно не напугало. Наоборот — он неожиданно почувствовал, как невероятное тепло начало проникать в каждую клетку его тела, пряча его целиком под ярко-синее облако, будто под крыло огромной сказочной птицы. Словно кто-то большой и добрый укутал его в воздушное, пуховое одеяло. Барабанная дробь в голове затихла, а мигрень окончательно отступила. Он повернулся к столу — все по-прежнему оставались на своих местах: братья Хэйлы и его отец уже успели обменяться «любезностями» (без их перепалок не обходилось ни одно семейное застолье), которые Джеймс не слышал, Деанна ждала ужина, беспечно болтая ногой, мама, как всегда, пыталась разрядить обстановку. Мальчик не мог разобрать, о чём они говорят, их голоса сплетались в еле уловимый шелест, раздававшийся откуда-то издалека. Выходит, только Джеймс видит гигантское синее облако? Мальчик решил, что он умирает или уже умер. Да, умер, от головной боли. Это звучало логично. И почему-то совершенно не пугало. Ноги Джейми стали ватными, а руки потяжелели и безвольно повисли вдоль туловища. Мальчик почувствовал, как его горло, грудную клетку и живот наполнило что-то горячее, тягучее, словно растопленный мёд, но оставляющее металлическое, вяжущее послевкусие. В какой-то момент ему показалось, что он вот-вот оторвётся от земли и полетит на густом синем облаке. Но стоило ему об этом подумать — и патока, что ещё мгновение назад приятно обволакивала его изнутри, начала жечь, будто раскалённый свинец. Джеймс тут же вышел из оцепенения, но синий туман не рассеялся. Он стал гуще и темнее. Ему показалось, будто радости в мире больше не осталось, а вся ярость — наоборот, на пару мгновений сосредоточилась в его теле. Оно пылало изнутри, и органы плавились, пока кто-то вонзал в шею и живот раскалённые гвозди. И вдруг… в помещении резко похолодало. Стало так тихо, будто всё резко ухнуло в космический вакуум. Джеймс захотел закричать, но не смог выдавить из себя ни звука. Он запаниковал. «Убей!» — вдруг разорвало звенящую тишину. Булькающий, потусторонний, атональный голос раздавался в ушах Джейми. Почему-то он казался до боли знакомым. «Убей! Убей! Убей!» — зазвучало набатом. Голос сделался высоким, скрежещущим, срывающимся. Джейми зажмурился от страха: призывал к действию его собственный голос, исковерканный, пугающий, но его — ошибки быть не могло! Но… кого он просит убить? На шею опустились мертвецки-ледяные ладони. — Ты чего там возишься?! — завопил Вёрджил. Густое синее облако рассеялось, будто по щелчку, вместо грозного призыва, разбивающего тишину, снова зашипело масло во фритюрнице. А Джеймс обнаружил, что так и замер с куском курицы в руке. Он замотал головой, попытавшись вытряхнуть из памяти страшное воспоминание и потусторонний голос. Но ничего не вышло. «Убей!» — А патлы будут вместо специй? Это всё твоё влияние — ходит, как баба! Может, к этой белобрысой чёлке и свои каблуки с платьем ему подгонишь, м? — не унимался Хэтфилд-старший. Джеймс почувствовал, как им снова овладевает ярость. Но не абстрактная, как минуту назад, а вполне конкретная. Джеймса разозлило, что отец говорит о нём в третьем лице, хотя он стоит прямо перед ним. И именно сейчас его невероятно взбесило, что на публике отец всегда улыбался маме и сюсюкал с детьми, а дома, за закрытой дверью, ругал каждого члена семьи последними словами за любую мелочь. Нет, разумеется, он и раньше замечал это несоответствие, но именно сейчас его поглотило новое, неведомое чувство: чистая ярость. Мальчик решил, что сегодня обязан заступиться за маму, и понял, что способен это сделать. Пока не знал, как, но чувствовал, что может и должен. Отвернувшись от отца, чтобы тот ненароком ничего не заподозрил, Джеймс наконец опустил кусок курятины во фритюрницу, где на него тут же, точно пираньи на окровавленную тушу, набросились масляные пузырьки, покрывая его хрустящей корочкой. — Чтоб вы знали, мистер Хэтфилд, волосы — это очень вкусно! — язвительно заметил Дэйв Хэйл, откусывая от початка. Отец ничего не ответил, но в следующую секунду раздался хлёсткий удар. Джеймс резко обернулся, Синтия держалась за щёку, из её глаз катились слёзы, Деанна гладила её по волосам, братья вскочили со своих мест. Джеймс почувствовал вину за всё, что только можно было: за то, что родился проклятого третьего августа, за то, что вместо того, чтобы отговорить маму накрывать на стол, бегал и помогал, потворствуя чревоугодию в преддверии поста, за свои «белые патлы», которые непременно окажутся в каждой тарелке. Мальчик хотел прекратить завязавшуюся потасовку, но не знал, как. Он растерялся, ему хотелось разрыдаться. Но вдруг его взгляд упал на уже подрумянившийся кусок курицы. И вместо того, чтобы вытащить его и опустить все остальные, он резко сунул в кипящее масло свою руку. Столешницу заволокло дымом. — Джеймс! — завопили Крис, Дэйв, Синтия и Деанна в один голос. Но он смотрел в одну точку, не моргая, и почему-то совершенно не чувствовал боли. Кухню заполнил запах горящей человеческой плоти вперемешку с горелой курицей. — Моя рука!!! Моя рука! Что ты, мать твою, творишь, дьявольское семя! Ублюдок! — Вёрджил вскочил с места, как ужаленный, обхватив левую кисть, которая уже успела покраснеть. Чем дольше Джейми держал руку в кастрюле с маслом, тем больше волдырей вздувалось на руке его отца. Домочадцы смотрели поочерёдно то на него, то на пастора, вопящего от боли и посылающего проклятья в адрес сына, «одержимого дьяволом». Но Джеймс не слушал его. — Пшшшшщщщщщщщщщщ! — масло зашипело с новой силой, потому что мальчик сжал ладонь в кулак, точно пытался поймать густую жижу за бурлящий хвост, резко уперевшись им прямо в днище фритюрницы, а кожа на пузырящихся пальцах его отца тем временем начала отходить клочками, будто старая чешуя с хвоста рептилии. — Уберите его! Вызовите врача! Что вы встали?! Вытащи оттуда руку, тупой выродок! — Но Джеймс схватил пережаренное бедрышко и сжал его со всей силы. Вёрджил против своей воли сделал то же самое, отчего огромный пузырь, надувшийся во всю его ладонь, лопнул с громким треском, забрызгав безвкусную клетчатую жилетку и дурацкую бархатную бабочку сукровицей. — Нам нельзя к врачам! Помнишь, папочка? БОЛИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ! ТЫ ПРОСТО НЕ ДОСТАТОЧНО ВЕРУЕШЬ! — не своим, обжигающе-ледяным голосом заговорил Джеймс, разминая в руке, всё ещё кипящей в масле, кусок курятины, словно пластилин. Всю семью, включая Синтию, которая уже было ринулась к телефону, это заставило остановиться. Они уставились на Джейми, спокойно полощущего руку в кипящем масле, во все глаза, как дети — на уличного фокусника, только на их лицах не было радости. Хэтфилд-старший уже начинал терять сознание. Наконец, Джеймс вышел из транса и поспешил выдернуть руку из кипящего масла. Ладонь была скользкой, горячей, блестящей от жира, но абсолютно здоровой. Мальчик огляделся, потер глаза чистой ладонью, как после сна, и заметив, что рука отца вдруг превратилась в запечённое кровавое месиво, кинулся к нему, не успев даже обмокнуть свою о кухонное полотенце. Он машинально ухватился за рукав лилового костюма грязной рукой, отчего на нём осталось огромное жирное пятно. Но он никак не успел помочь, из его носа фонтаном хлынула кровь, (окончательно испортив выходной костюм), и мальчик тяжело рухнул без чувств. Пока Синтия и остальные дети, вопреки вере, всё-таки поехали в больницу с отцом, Дэйв остался с Джеймсом. Он отнёс мальчика в постель и привёл в чувства, протерев виски холодной водой и надавив под носом. — Вот это, ты брат, даёшь! — ошарашенно произнёс он, стоило только Джеймсу открыть глаза. — Я… я… не хотел! Я не хотел, правда! — начал оправдываться Джеймс слабым голосом. Дэйв покивал, глядя на младшего брата со смесью ужаса и восхищения. — Зачем ты вообще засунул туда руку? — осторожно спросил он, присаживаясь на край кровати младшего брата. Джеймс отвернулся к стене, пожав плечами и бесшумно расплакавшись, стараясь сдерживать всхлипы. Какая разница, что он сейчас ответит. Взрослые всё равно ему не поверят. На то они и взрослые! — Ты знал, что так будет? — Нет! — давясь от всхлипов, выпалил Джеймс. — Я не знал, что я так умею! Уходи, я не знаю, что со мной! Уходи, Дэйв! Я — чудовище! — не поворачиваясь к брату прокричал он, быстро задышав и свернувшись калачиком. Но Дэйв остался. А отец ушёл на следующее же утро после госпиталя. Не говоря ни слова, он оставил записку на так и не убранном праздничном столе. Она была адресована Синтии, но в ней не говорилось ни слова о сыне. Будто с этого момента для отца его больше не существовало. Джейми больше не посещал воскресную школу. И понял, что в жизни может быть всё, что угодно. И если уж существуют такие, как он (к слову, мальчик многократно пытался найти людей с похожими способностями, пытаясь списаться со всем телефонным справочником штата Калифорния, но его письма не находили адресатов, так как тайно перехватывались и выкидывались мамой, стоило им попасть в почтовый ящик); то почему бы не существовать говорящим растениям и животным? Параллельным мирам? Индейскому кладу?.. *** Больного лисёнка наконец вымыли, Моника вытащила пинцетом пулю и, обработав рану, перевязала лапу. Из двух линеек и эластичного бинта Дэйва получилась вполне приличная шина на сломанный хвост. Джейми с горем пополам напоил животное из шприца лекарством от паразитов. Зверь сначала фыркал и плевался, но после десятой попытки, кажется, понял, что выбора у него нет. Было решено уложить лисёнка в клетку Спайка в прихожей, постелив на дно мягкую лежанку, которая давно стала мала гигантской собаке. Моника, закончив процедуры, всучив Рону постельное белье, чтобы тот устроился на диване в гостиной, тут же отправилась в постель. МакГовни вскоре последовал её примеру. А Джеймс, заметив, что блохи начали массово спрыгивать с найдёныша, решил посидеть с ним, потому как не понимал, с чем это могло быть связано: с быстрым действием препаратов и шампуня, или с тем, что жизненные силы окончательно покидают несчастного лиса. — Не умирай, Сокровище! — прошептал он, засунув руку в клетку и накрыв тёплой ладонью пушистую макушку. Лис поднял голову и посмотрел Джейми прямо в глаза, а в следующий миг словно утвердительно кивнул.