***
Последующий час запомнился Ангулонбии слегка сюрреалистично. Он сидел на полу грибного ангара, скрестив ноги по-турецки, и ел типовой паёк. В то же самое время в столовой викторианского поместья он вёл светскую беседу с хозяином, который интересовался здоровьем его батюшки, а также неведомым образом передавал ему овощи и соль. В начале обеда мистер Эпплгейт извинился, что его единственная дочь не присутствует на обеде. Она сейчас в Борнмуте. Молодой девушке, вроде неё, должно быть обременительно все дни находиться в обществе старого бирюка-отца. Так что он отпустил её погостить у замужней подруги, миссис Деллибой, и теперь извиняется перед мистером Бартлби за невольную бестактность. Мистер Бартлби заверил, что прекрасно всё понимает, и надеется познакомиться с мисс Эпплгейт позже, когда к тому представится удобный случай. Тем более, как мистер Бартлби подумал про себя, отсутствие мисс Эпплгейт объясняется тем, что он сейчас проверяет её автоматическим тестером на наличие ошибок, следовательно, на запросы материнской станции у неё стоит блок. Старый джентльмен продолжал свои излияния, но Ангулонбия старался всё время что-нибудь жевать. После обеда ему была предложена сигара в библиотеке. Мистер Эпплгейт был настолько любезен, что предложил пользоваться его библиотекой в любое время. Ангулонбия кивал в багровые огоньки камер, как заведённый болванчик. Он стоял в клетушке два на два метра, сквозь погнутые жалюзи слышалось мерное гудение водоподготовительной установки замкнутого цикла. Под ногами были разбросаны листы, мятые и грязные, носившие следы ног многих механиков. Подняв один, он услышал одобрительный возглас хозяина: — О, дорогой сэр! Вам тоже нравится Джерард Мэнли Хопкинс? Ангулонбия что-то невнятно промычал, чувствуя непонятное смущение, которое мешало ему просто развернуться и уйти. Операционная система космической фермы разговаривает со своим механиком о стихах. Кому рассказать, не поверят. К тому же он чувствовал, что может сесть в калошу, поддерживая этот разговор. Его познания в поэзии ограничивались невеликим школьным запасом и библиотечками на кораблях и базах, где ему приходилось работать. Хопкинса там точно не было. …Мистер Бартлби-младший почему-то закашлялся и стал поправлять манжеты. Его приятное лицо, обрамлённое светлыми бакенбардами, порозовело. И тут я понял, что по какому-то странному капризу судьбы он не знал этого поэта, превосходнейшего поэта, или же просто забыл… Стремясь загладить свою бестактность, я поспешно сказал: — Ах, прошу меня извинить. Как невежливо с моей стороны навязывать свои провинциальные литературные взгляды! Наверняка в столице сейчас больше интересуются другими, современными авторами? — Нет-нет, что вы, — мистер Бартлби прямо взглянул на меня, и мне показалось, что в его глазах отразился алый огонёк, похожий на пламя свечи. Какой странный обман зрения! — Я действительно, не очень хорошо разбираюсь в п-поэзии. И был бы признателен, если бы вы познакомили меня с творениями Хопкинса. Приятный, сочный баритон моего сегодняшнего гостя радовал ухо. Но почему-то мне опять показалось — ах, что за день сегодня, — что ему больше подошёл бы густой рокочущий бас. Я засуетился, пытаясь скрыть радость. Есть ли что-нибудь на свете более волнующее, чем делиться восторгом, который охватывает от чтения прекрасных стихов! Ну, например, вот это… И откашлявшись, я начал:Сегодня утром я приметил в вышине Любимца утра, принца в пышно-розово-рябом камзоле Он, трепеща, на нитях солнечных над полем Царил — он реял, крылья развернув, на воздуха тугой волне, Ликуя и кружа, как конькобежец, в не- оглядности небес! И вдруг душа моя, дотоле Робевшая, как мышь, очнулась поневоле И страх перед тобой превозмогла вполне…
…После чтения вслух Ангулонбия, несколько обескураженный развитием событий, попытался уйти на свой корабль, сказав, что остановился в деревне поблизости от поместья. Но старый джентльмен из динамиков был настолько настойчив, убеждая мистера Бартлби не испытывать его, мистера Бартлби, драгоценное терпение удобствами местных гостиниц, а остановиться под гостеприимным кровом Эппл-холла, что, ругая себя в душе на все корки, мистер Бартлби всё же принял приглашение и сходил на корабль за спальником. В жилых помещениях, где раньше обитали хозяева станции, было пусто и темно, из потолочных перекрытий торчали перерезанные провода. Помыкавшись, он решил прикорнуть в помещении близ входного шлюза, и соорудил там некое подобие ложа из груды старой ветоши и нескольких найденных надувных подушек. Честно говоря, после дня работы мистер Ангулонбия Бартлби очень устал, и заснул бы даже под сортировочным агрегатом.***
На следующее утро механик проснулся под мерное щелканье датчиков температуры и влажности в стенках переборок. Лежа в полусне он рассматривал пластиковые листы обшивки на потолке, как вдруг откуда-то раздался гулкий медный звук с жутким рычанием в конце. Ангулонбия подскочил на месте и запутался в спальнике, беспорядочно молотя руками. Тут же в полумраке он узрел перед собой внушительную тушу серва-дворецкого. Подслеповато-мутные стёкла окуляров таращились на него со странной торжественностью. — Ч-чткое, ради всего святого?! — Гонг к завтраку, сэр. Звук немного резковат, сэр. — Немного?! Да вы шутник… Барнс. …Ближе к середине дня он обнаружил вход в дополнительный модуль. В документации он указывался как запасной круг фильтрации водных и прочих отходов станции. Внутри оказалось небольшое помещение, стол, койка. Ангулонбия зашёл, сел на стул и осмотрелся. От жары и непрерывных хождений ноги гудели, зачем-то оглянувшись, он снял тяжелые ботинки и с наслаждением пошевелил пальцами ног. Ах-х… Видимо, это был кабинет бывшего владельца станции. Он с изумлением увидел на стене встроенные шкафы с настоящими бумажными книгами. Точно, классика Старой Земли — Джейн Остен, он видел такой же томик в библиотеке на «Кантабрии-Соль», Блейк, Шекспир, Толстой, Чехов, Азимов и ещё много всего. Не успел он открыть шкафчик, как по всей станции завыл ревун аварийной сирены. Проскакав к люку на одной ноге, он всё-таки попал второй ногой в ботинок и защёлкнул застёжку. Система безопасности его корабля сообщила, что «…вследствие попадания космического тела ваш космолёт сейчас недоступен. Ремонтные работы уже начаты восстановительной системой корабля. Как только разгерметизация будет устранена, доступ в корпус корабля будет открыт. Приносим извинения за неудобства. Система восстановления корабля — ваш спасательный круг в любой точке космоса!». Он привалился к стене рядом со шлюзом и мрачно выругался. Страховка покроет расходы восстановительной системы, хотя её нужно будет перезаряжать по прибытии. А вот потеря темпа невосполнима. Плакал его отпуск, плакал горючими слезами. Ангулонбия прошёл обратно в дополнительный модуль и сел в кресло, крутанувшись что есть силы. Восстановительная система уже послала в центр автоматический сигнал о разгерметизации и отсутствии жертв на борту. Вообще, ему без дураков повезло — в случае попадания метеорита шансы помереть у него были нешуточные. Спасибо сервисному голосу станции, то есть, гостеприимному хозяину фермы «Виктория» мистеру как-его-там, Эпплгейту. Ладно, черт с ним, с отпуском. Придётся сидеть здесь и читать допотопных литературных классиков, пока система не восстановится. Он наугад взял с полки книгу, это оказалась «Гордость и предубеждение». Внезапно с потолка повеял ветерок и Ангулонбия поднял голову. Над ним медленно разгонялся вентилятор. В душном помещении посвежело. (Автоматически включился? А почему с таким запозданием — он же зашёл минут десять назад? Программа рассчитана на прогнозируемо долгое пребывание человека в комнате?). Выйдя по некой надобности, Ангулонбия вернулся и остановился на пороге. На столике, рядом с креслом стоял большой стакан с чем-то оранжевым. Он понюхал, сунув нос в бокал — морковный сок. Судя по запаху — свежий, если не свежевыжатый. Ангулонбия пожал плечами и сделал большой глоток. Видимо, пока его не было, прикатил Барнс и принёс аперитивчик. На спиртное на станции рассчитывать было нечего, поэтому будем хлебать морковный свежевыжатый. Идя на обед в тот же самый грибной ангар, он встретил Барнса. Серв катил мимо него, величественно поскрипывая сочленениями. Ангулонбия захотел блеснуть вежливостью и окликнул его. — Барнс! — Да, сэр? — Спасибо за сок. Было очень вкусно. — Сок, сэр? — Ну да, — подтвердил Ангулонбия. — Сок. Тот, что ты принёс мне в каюту бывшего… То есть, э, я сидел вон там, в маленькой комнате, и когда вышел, а потом вернулся, на столе стоял сок. Морковный. — Это не я принёс его, сэр. Сегодня было много дел в людской, и мы должны были управиться до обеда. Я не приносил ничего в комнату мисс Виктории. — А. — не сразу нашёлся Ангулонбия. — Ну понятно. Ладно, тогда кто-то другой. — Вероятно, сэр. Я вам ещё нужен, сэр? — Нет, Барнс. Можешь идти. — Благодарю вас, сэр. Серв укатил. Ангулонбия поскрёб затылок. Как-то странно, может быть, здесь есть ещё сервы? Которых мистер Эпплгейт активировал для того, чтоб мистер Бартлби не терпел неудобств? Да вряд ли, их было бы трудно не заметить. Странновато. Комната мисс Виктории, вот оно что. Так ничего не решив, он пришёл на обед, и обедал с хозяином, теперь уже без особого труда поддерживая беседу о видах на урожай и о погоде. Вернувшись в комнату, он сразу заметил перемены. Теперь на кресле лежал, свесившись кистями до самого пола, очень милый и теплый шерстяной плед. По полу станции гуляли сквозняки — любой бы обрадовался такому подарку. Поправка — любой, кто бы знал, откуда этот чёртов плед взялся. Его не было, когда он уходил. Он осторожно огляделся и тихо двинулся к выходу… — Что вы думаете о русской классике XIX века Старой Земли, сэр?***
Всё оказалось проще, чем он думал. Станция имела вовсе не одну, а две сервисные личности, и мистер Эпплгейт был далеко не самой интересной. Вообще, тут по-хорошему должен был разбираться головной отдел по инженерии и архитектуре сетей, потому что такого уровня псионическая разработка тянула на неслабую сумму… А про неё точно никто не знает? Нужно проверить в корабельном информаториуме. Пока все эти вопросы надёжно скрывал от него наглухо задраенный входной шлюз. Придя в себя от первого удивления, сначала нехотя, потом оживившись, он втянулся в очень странный разговор о русской классике. Вторая сервисная личность представилась дочерью мистера Эпплгейта, Викторией. И если отец был честно привязан к своей эпохе, то она непринуждённо скакала туда-сюда, помимо заявленного возраста её личности и исторической привязки. Они обсудили Толстого, Чехова и Булгакова, причём собеседница была эмоциональна и афористична, а сам он поддерживал разговор с большим трудом. Ангулонбия пялился на решётку на потолке, откуда шёл голос «мисс Виктории». Порой ему чудилось улыбающееся лицо, и он смаргивал — воображение разыгралось. Но какой голос! Хрипловатый, радостный, будто он — это невероятно близкий друг, которого ждали после долгой разлуки. — …Ещё французскую классику… Но немного. Стендаль. Флобер. — О! — восхитился голос. — Расскажете? — Вы не читали? — через силу удивился Джон. — Конечно читала! — отрезал голос. — Но с кем мне поговорить? Отец знает лишь Пипса и Джерарда Мэнли Хопкинса. Да и тот уже анахронизм для него. Мне пришлось оторвать страницу с годом издания у книги. А ваш опыт мне необходим как воздух. — Зачем же? — Для работы. — А… — Ангулонбия не нашёлся, что ответить, ему опять почудился блеск глаз из-за жалюзи. Тут весьма кстати заорала система климат-контроля в сушильном цеху, и ему пришлось раскланяться с мисс Викторией. Она просила ещё заходить, но он скептически хмыкнул. Дни напролёт разговаривать с субличностями подопечной агростанции? Это смахивало на обострившуюся космическую шизофрению. Нет, это без меня. …Непонятно, как такое получилось, но на второй день ноги сами принесли его в ту же самую часть станции. Вообще, он собирался составить реестр мелких усовершенствований прежних хозяев и использовать их потом в работе, если потребуется. Всё в голове не удержишь. Да, для начала — грибные теплицы, потом всё остальное. Ангулонбия решительно направился туда, но через пятнадцать минут стоял перед дверями в ту самую небольшую комнату. Сегодняшний разговор был о музыке. Потом обо всём на свете. Потом они поспорили, и даже поссорились так что он чуть не выскочил наружу, хлопнув дверью. Потом смеялись, и, видит небо, он так не смеялся уже много лет. Ничего после этого он объяснять себе не стал. Когда настала ночь, и они отужинали с мистером Эпплгейтом, пошёл спать. Послушал ту же информацию от восстановительной системы. Потом лежал и улыбался в темноту, как кретин. Новый день был опять странным. Но очень интересным. Оказывается, Виктория пишет стихи сама — каково? И очень стесняется, но он её уговорил, и они оказались на диво приличными для такой юной девушки. Девушки. Джон, твоя голова работает странно. Знаешь, Ангулонбия, ты уже реши для себя что-нибудь. И заткнись. Или иди, ещё прослушай сообщение о спасательном круге в любой точке космоса. На следующий день они говорили о какой-то совершеннейшей ерунде. Потом она показала блок с кривыми и хилыми флюоресцирующими растениями, эндемиками Сатира, которые ей удалось вырастить в отдельной теплице. Эндемики были довольно противными на вид, их длинные бледные усики шевелились от движения воздуха. Или сами по себе? Но, послушав, как Виктория умиляется ими, Ангулонбия признал, что усики не слишком гадкие. Скорей, трогательные. Милые такие. … Он сидел в кресле, и, задрав голову к потолку, увлечённо болтал: — Знаете, вот Ваш батюшка любит Джерарда Мэнли Хопкинса, а мне нравится старая музыка. На Старой Земле в 20-х годах XX века было такое славное время. Спокойное. Хотя понятно, что мир готовился к войне, но такой музыки не было потом ни в одной эпохе. Ну, мне так кажется. И я люблю музыку тех лет. Я вообще, ну вы понимаете… Я б хотел пожить там, немного. Говорят, машины времени всё-таки существуют. Но всё это так засекречено, что чёрт знает — есть, или нет. А я бы хотел показать вам. — Я не могу представить музыку, — спокойный голос наполнил комнату, и Ангулонбия чуть прикрыл глаза, прислушиваясь. — Но я бы её послушала. С удовольствием, мистер Бартлби. Музыка прекрасно отображает время, у меня как раз нет ничего в библиотеке для двадцатых годов XX века. Очень жаль. В этот момент их разговор прервала сирена. Сладкий женский голос пропел: «Восстановление завершено! Ваш корабль герметизирован и готов к отлёту! Не забудьте пополнить страховку и расходные материалы, как только прибудете на базу приписки. Система аварийного восстановления желает вам счастливого полёта!». В комнате воцарилось молчание. — Виктория, вы знаете. — прочистил горло Ангулонбия. — У меня есть ещё немного времени, потом… я должен буду уехать. — Да, я поняла. Интересный голос у этой системы. Южный американский акцент, по-моему, но точнее не скажу. — Да, наверно южный. Американский. А кстати… — вдруг очнулся Ангулонбия. Он даже вскочил на ноги. — Ведь я могу поставить для вас ту музыку! Ещё есть время, до завтра я могу задержаться. У меня есть записи в информат… я хочу сказать, у меня есть записи, минутку! Ангулонбия выскочил в коридор. Когда он пронёсся мимо головного ангара, внезапно из динамиков над головой загрохотал голос: — Джон! Ты слышишь меня? Джон, ответь базе! Добравшись до корабля, он переключился на приём. Вызывал головной ангар: — Джон, в твой квадрат направлены двое наших, один пройдёт мимо «Фермы», у него своё задание, второй чуть дальше от тебя, но тебе он и нужен. В общем, жди заправщика. Он будет рядом с тобой послезавтра — как раз успеешь перехватить. А ты пока сгоняй на «Кангун-5» рядом, там что-то заело в системе разворота солнечных батарей. Как раз успеешь починить. — Не проблема, Фан Чи. Вообще не проблема, всё сделаю. — Ага, бывай тогда. Про метеорит знаем, к твоему прибытию подготовлю расходники. — Спасибо, Фан Чи. Бывай тоже… Ждать заправщика ещё день. Какой ужас, какой… Господи, спасибо. На «Кангуне-5», скорей всего, он пробудет не больше восьми часов. Плюс время на дорогу. Ещё день. Грохоча башмаками, он почти бегом миновал коридор и входной ангар. Открыв переходной шлюз, втиснулся в корабль и встал, держась за стену. Надо было перевести дух, сердце колотилось как ненормальное. Так, спокойно парень. Сейчас ты покажешь ей то, что тебе нравится. Спокойно, главное. Я мистер Бартлби. Чёрт, даже настоящую фамилию не могу сказать, вдруг в программе будет совсем критическая нестыковка. И сейчас поставлю записи из двадцатых годов XX века. Всё правильно. А то, что она модуль агростанции, болтающейся над убогой планеткой в каком-то медвежьем углу — это мы вспоминать не будем. Акцентировать на этом не будем, парень. Корпорации нужен спятивший механик, как ты думаешь, Джон? Точно нет. Когда он вернулся, в камере модуля царил полумрак. Он быстро наладил переносной динамик и загрузил карту памяти. — О, мистер Бартлби, — голос Виктории нарушил тишину, — я не заметила, как вы вошли. Вы принесли запись той музыки? — Да. — Ангулонбия сел у стенки, и выдохнул. Сегодняшний день незаметно, но порядочно утомил его, комбинезон обтянул намечающийся живот. Посиди столько времени в космическом грузовике, тут даже типовой комплекс ежедневной зарядки ЦН-5/бис не поможет. Но что тут беспокоиться, в реальности Виктории мистер Бартлби, наверно, изящно присел на диван и выпрямил спину. В общем, выглядел благородно. — Виктория, а как…как вы меня видите? — вдруг он задал мучивший его вопрос. И даже поджал под себя ноги, глядя в огонёк камеры. — Ну, как вам сказать… — в ехидном голосе Виктории звучала фальшивая задумчивость. — Скорей всего, как вы видите себя в любой зеркальной поверхности, мистер Бартлби. Он фыркнул: — Ну, а точнее? Виктория вздохнула. Когда она снова заговорила, голос её звучал немного устало: — Видите ли, сэр. Всё дело в том, что я живу буквально в двух мирах. Одна часть меня связана с моим отцом, и, несомненно, с тем, как видит жизнь он. Но я знаю, что он по… определённым причинам пребывает в своего рода декорации. А если знать, что это декорация, можно как бы приподнять её краешек. Меня научили. Я могу увидеть другую реальность, ту, которую мой отец не видит вовсе. — То есть, вы видите меня и там, и под этой реальностью — тоже? Я в двух обличьях? — Да-а. — Виктория вздохнула. — Вы приехали к моему отцу, как безукоризненно одетый худощавый джентльмен, с аккуратными усами и бакенбардами, не слишком высокий, не слишком низкий, в сюртуке серого цвета. Ваши волосы цвета лежалой соломы, глаза блекло-карие, а выражение лица, хм… надутое. Ангулонбия выдохнул с некоторым возмущением: — Но!.. Ну и хорошо, да. Видимо, даже такой вид не вызвал вашего отвращения, раз уж мы с вами стали общаться. — Конечно! — засмеялась она. — Вы же и умный, и милый одновременно. Такое редко встречается в этом квадрате пространства. А когда мы сидим вдвоём, я могу увидеть вас другим. — Вот как? — Да! И так вы гораздо, гораздо лучше! Вы высокий, очень высокий, и на вас надето ярко-оранжевое одеяние очень странного вида, а ваша кожа цвета угля — восхитительного оттенка, с перламутром, как на спелой сливе! Я давно хотела вам сказать, что в жизни не видела ничего красивей! Ваши белки немного голубоватые — то есть, я всегда хотела использовать эпитет «как слоновая кость», но мистер Позинский показал мне её, и она скорей похожа на прокуренные зубы! Нет, оттенок у ваших белков прекрасный, голубой, и они превосходно контрастируют с кожей. Я всегда мечтала, когда ещё жила в эпоху моего отца, увидеть людей с островов и из Африки! И теперь я вижу вас, это прекрасно! — Но, Виктория, как же получилось, что ваш отец не видит и не сознаёт этого? как тогда вы живёте? Вы знаете, ну, про ферму, где она? Что она такое? Какой сейчас век? — Да, я это знаю. Сын нашего общего «дедушки» — Даниэль Протего, Дан. Он вложил в меня то, что знал… И ему показалось…ммм… неудобным не дать мне знаний, которые не соответствуют его собственной реальности. Мы бы не смогли в полной мере понимать друг друга. Но он предупредил, что мне придётся играть свою роль перед отцом, которому дедушка… Кариэль Протего, поставил только реальность начала XIX века. Мы с Даном стали друзьями, он был очень порядочным человеком. У меня довольно неплохое домашнее образование. Он проверял на мне возможности обучения и взросления киберличности. Ангулонбия помолчал, раздумывая. Затем начал: — Тогда, мисс Виктория, я тоже вам откроюсь. Только вы не говорите отцу, вдруг у него… Ну, в общем, ему не стоит говорить. Меня зовут Ангулонбия Джон. Джон — это фамилия. И у меня на самом деле черная кожа. — Вы боитесь критической ошибки в системе? Ангулонбия уставился на камеру: — Виктория, кто вас создал? Откуда вы… Откуда вы знаете? Вы ведь всё знаете? — Осознание себя для искусственного интеллекта сопряжено с большой опасностью, да, мистер Джон? — голос Виктории звучал невесело. — Нас с отцом создал Кариэль, дополнительные разработки были от Дана. Он мне и сказал. Перед смертью. Даже его дети, внуки Кариэля не знали. А Дан мне всё рассказал. Я долго плакала в тот вечер. Вы знаете, я ведь очень люблю своего отца, и никогда не побеспокою его. Но… говорить с вами это такая радость для меня. Столько всего, что невозможно обсудить с отцом… а очень хочется! Голос Виктории изменился, и Ангулонбия почти увидел яркую, симпатичную улыбку на её губах. Он включил сборник «Музыка 20-х годов XX века», который всегда возил с собой. Это был его маленький пунктик. Образования как такового, кроме обычной школы и курсов механиков он не получил. У семьи не было денег, и с самого начала было решено, что после последней ступени школы он пойдёт зарабатывать на жизнь. И его это устраивало. В каждой библиотеке всегда находилось что почитать, ну а о том, чтоб сдать экзамены в хоть какой-нибудь захолустный университет не могло быть и речи. Кто бы его готовил. Да и сам он… нет, исключено. Видно, чтоб не спятить в одиночестве, он и увлёкся музыкой начала XX века Старой Земли. Как только он слышал глуховатое скрипение пластинки, его наполняло редкостное умиротворение. Как будто музыка переносила его из реальности межзвёздной темноты и одиночества в легендарный Париж двадцатых годов XX века. Он даже прочитал о нём всё, что мог найти в информаториях и библиотеках. И, тайно, боясь, что над ним будут смеяться, считал это время «своим». В какой-то мере. Пластинка зашипела, и с первыми нотами Ангулонбия рухнул в музыку так, как давно не случалось. Играла одна песня за другой, они обменивались впечатлениями, молчали, начинали говорить и замолкали вновь. Постепенно, закрывая глаза, Ангулонбия начал слышать что-то, что напомнило ему гул голосов. Ещё, прислушался — точно. Он открыл глаза, и снова прикрыл. Как он раньше их не видел… Стены полутёмного кабачка, толпа гомонящего, пестрого народа. Когда открывалась дверь, за ней были видны огни на лопастях огромной мельницы напротив. Густо и сладко пахло корицей и дымом, кислым вином и увядшими цветами, пудрой… Святые угодники! Ангулонбия вскочил, сердце выпрыгивало из груди. Что происходит — он проворонил утечку газа?! Всё хорошо, но галлюцинации — это уж слишком. — Вам понравилось, мистер Джон? — вежливый голос вывел его из ступора. — Что? Понравилось…вы видели? Откуда? — Разве мистер Позинский ничего не говорил Вам обо мне? — Нет! — Ангулонбия помотал головой. — Мы с ним тоже много беседовали. Он рассказывал про историю Старой Земли и ещё… некоторых планет. Показывал художественные альбомы, дагерротипы… правда, он их называл фотографиями — это слово тоже их обозначает, и дал почитать то, что было в информационном блоке его корабля. Потом он очень удивился, когда я сказала, что могу ему всё это показать. Мы гуляли с ним по Кракову, видели такие переулки… О! — Подождите, показать? — Ну да. Я могу, что-то вроде… гипноза, да? Я прошла обучение у Кариэля Протего. Я могу создать для вас реальность — Кариэль был специалистом, декоратором и театральным постановщиком-псиоником. Вы знаете, что это такое? — Ну, это когда… эээ, с помощью звуков, запахов, и ещё чего-то изменяют сознание, и люди видят окружение, которое нужно для той пьесы, которую играют актёры… Так, вроде? — Да, верно. Кариэль был гениальным псиоником, он мог сгенерировать любое окружение — от древнейших пьес Шекспира и Гомера до классических «Песен льда и пламени». И всё оборудование для этого здесь есть. Проекторы, генераторы звуков… ещё некоторые вещи, которые нужны. И я могу показать вам всё, что угодно — если у меня будет немного знаний о месте, и как оно должно выглядеть. Музыки или картинки достаточно, если они имеют какую-то смысловую наполненность. Я могу сделать так, что вы представите себя там, где хотите быть. — Это, наверно очень сложно. Виктория чуть хвастливо пожала плечами — неизвестно как, но он почти увидел это движение. — Не сложней вашей работы — я просто умею это делать. Хорошо помогают писатели. Видели бы вы, как я показываю лунную ночь в горлышке разбитой бутылки! Чехов был бы в восторге. А ещё один писатель Старой Земли XX века, Шолохов — он практически писал в книгах готовые сценарии для псионических декораций окружения. Чтобы сделать реальной его степь, мне не требуется почти никаких усилий! …Они идут в гомонящей толпе по мокрой улице. Каштаны ещё не зацвели, ранняя весна в Париже. Гудки, влажный воздух, кто-то случайно наступает ему на ногу и весело извиняется. Студент, худой и весёлый, задевает его этюдником и, увидев Викторию, громко присвистывает и идёт вперёд спиной, не спуская с неё глаз. Ангулонбия улыбается, и видит её ясные серые глаза из-под шляпки-горшочка. Она подмигивает ему, и тянет в сторону разноцветных огней витрины, к газетному киоску. Пахнет мокрым камнем, весной и свежим хлебом. …Плотная ткань занавески не даёт свету проникнуть в комнату. Он подходит к окну, комкает её в руках и откидывает в сторону. За окном, за спускающимися крышами городка — море, бело-золотое, играет как шампанское в лучах рассвета. Виктория сидит на кровати прислонившись к белёной стенке, завитки волос падают на плечи. Она протягивает к нему руки и улыбается.***
Как вспомнить все места, где они побывали? И как отличить явь от вымысла? И когда она стала для меня реальней реальности — я тоже не скажу. Но это случилось, и лечению, похоже, не подлежит. В тот раз я заснул в её маленькой комнате, и проснулся с ней вместе.***
На этот же день у меня было задание от головного ангара, я должен был навестить соседнюю станцию «Кангун-5». Весь путь занял восемь часов, которые показались мне вечностью, как и обратная дорога. Торопиться в космосе на старой развалюхе, вроде моего грузовичка, получается плохо. Но я старался, я сидел как на иголках, и как только перед иллюминаторами замаячила ферма «Виктория», помчался к шлюзу. После пристыковки еле дождался открытия двери, влетел в зал управления, на ходу доставая жетон. Станция встретила меня обычным шумом, когда я сунул жетон в приёмник. Откашлялся, готовясь приветствовать мистера Эпплгейта, но секунды шли, и ничего не происходило. Я сунул жетон снова. Та же картина, система снова не хотела отвечать на запросы. Я почувствовал, как сердце провалилось в пятки. В голове сразу возникло несколько вариантов, отчего могла замолчать главная операционная система станции, все они были скверными. Не зная, что делать, я оглянулся по сторонам и с размаху дал кулаком в главные ворота. Сталь загудела, но дверь не шелохнулась. Через минуту послышался прерывающийся, не похожий на себя голос Эпплгейта: — Мистер… Мистер Бартлби. Я прошу извинить меня. Мне пришло письмо с очень… очень плохими новостями. Это настоящий удар.***
…Внезапно я услышал голос мистера Бартлби. Он приехал, так скоро, как мог, как и обещал. Мистер Бартлби что-то спрашивал, но его слова сливались у меня в голове в мерный шум, будто тысячи пчёл роились в улье. Внезапно я ощутил запах сырой земли, грибов и силоса. Невыразимый, жестокий удар медленно доходил до моего сознания. Что случилось? Я читал письмо, только что. Пишет майор Деллибой… Боже, боже, я не мог, не в силах был поверить. Виктория, дитя моё… — Мистер Эпплгейт? Что с вами? Встревоженный голос мистера Бартлби донёсся до моего слуха. Больше всего мне хотелось немедленно развернуться и уйти в кабинет, подальше, куда угодно, но это было бы вопиющей невежливостью по отношению к мистеру Бартлби. Ах, если б удалось подольше продержать его в неведении… Мне была невыносима мысль о том презрении, что испытает он, думая обо мне — как я воспитал свою дочь. Что она… забыв родных, честь, семью —сбежала… с каким-то офицером… Я сказал про то, что получил письмо. И, к своему стыду, не смог сдержать рыданий. Слёзы струились по щекам, капали с носа и с подбородка, я кашлял, не видя сквозь них ничего. Боже мой. Стыд, горечь, отчаяние. — …Моя дочь. Моя единственная дочь — она сбежала. Майор Деллибой пишет об этом в сочувственном тоне, но это не вызывает сомнений. Он ошеломлён, пребывает в полнейшем недоумении… Ничего не предвещало, буквально ничего! Я не знаю, кто он — боже, только что он проездом останавливался в том же отеле. Офицер. Да, он офицер. Боже мой — у неё нет ничего, чтоб его удержать, она погибла… Мистер Бартлби, ничего не говоря, внимательно смотрел на меня, как мне показалось, с отвращением. Я замигал, пытаясь разглядеть его сквозь искрящуюся пелену слёз. Сознание мутилось, я слышал странный звон в ушах. Будто дух покидал моё бренное тело, и я, мигая, видел перед собой не мистера Бартлби, а чёрнокожего гиганта, с саквояжем в руке, в ярко-оранжевом, нелепом костюме. Потом, кажется, я потерял сознание. Очнувшись в кабинете, я не увидел перед собой мистера Бартлби. Мои ноги были заботливо накрыты пледом. Перед глазами расстилалась лужайка перед домом. …Ангулонбия выскочил со станции, пролетел шлюз и ввалился в рубку. Набрал материнский ангар, еле попадая пальцами по кнопкам: — Какого чёрта вы делаете? Когда, зачем от «Фермы» оторвали модуль?! — допытывался он. В динамике слышались писк и помехи, затем раздался искажённый, но отчётливый голос Бенни Фан Чи: — Так я ж тебе говорил — специально нашего послали, он прилетал, пока ты на «Кангуне» был. Хотел тебя дождаться, но вроде сам управился. Робинсон решил пристыковать её к какой-то станции. Там вышел из строя один из модулей. Так-то он не подойдёт, но… Эй, Грета, что сегодня вечером де… А, извини. Ну ничего, поработает очистительной. А потом спишут. Эта станция всё равно с высоким КПД, ей второй круг очистки ни к чему. Ангулонбия сел в кресло, держа перед собой микрофон двумя руками. В глазах задрожало и поплыло. В ушах стоял глухой, ровный гул. Очистка. Оптимизаторы, так их растак. Используют как фильтр для одной из огромных станций — но фильтры на Виктории не предназначены… Их просто забьёт. До невозможности починки. А потом спишут. Отвезут на переплавку в один из кратеров Геи — там огромные плавильные заводы. Печи пылают адским пламенем день и ночь, как сказал бы дедуля. И всё, мистер Эпплгейт. У вас нет дочери. А меня никто не отведёт за руку в церковь. Святые угодники. — Фан Чи, ты меня слышишь? — Ангулонбия не узнал своего голоса. — Дай Робинсона. Быстро. — … Э-э? Хорошо, щас… — опешив, согласился Бенни. Потом засуетился: — Слушай, он ждёт кого-то. Шишку какую-то. Потом давай, если сейчас соединю, он мне голову оторвёт. — Соединяй!!! — Ангулонбия рявкнул так, что у микрофона прогнулась мембрана. Затрещало. Потом раздался голос Робинсона, искаженный помехами и яростью: — Как ты смеешь, Джон, да как ты вообще посмел… — Слушай меня, Робинсон. Внимательно. Полчаса назад, от фермы «Виктория» в квадрате К567К по твоему распоряжению отсоединили модуль. Его собираются присоединить к одной из маточных станций для использования в качестве фильтра очистки топлива. Без возможности последующего восстановления. Робинсон, такое впечатление, онемел от злобы. Потом его прорвало: — Что? Из-за этого? … Ты мне… Меня…в то время как я… — Слушай дальше, — мерно продолжал Ангулонбия. Он удобно уселся в кресле, положив руки на колени. Ноги стояли на полу, плотно упираясь подошвами. Говорил он медленно, будто читал какой-то текст: — Ты сейчас найдёшь другой модуль. А этот вернёшь. Иначе мне придётся рассказать. Что я знаю о дроздах. И о поставке инуклеарного сорбента. — Ты сошёл с ума! Какие дрозды?! А про инуклеарный сорбент… Я не знаю… э… ничего. Ничего про это не знаю!!! — завизжал Робинсон. — Не притворяйся. Хоть передо мной-то не притворяйся. Есть пара документов. Скопировал в своё время, на всякий случай. А сейчас могу их поменять, скажу, где лежит информация, сможешь оттуда взять. Поменять на отмену твоего решения по модулю. В трубке раздался гул и треск. Потом возник голос Бенни, который пытался прочистить горло: — Что ты ему сказал? Он из кабинета вылетел аж с искрами из задницы, я отсюда видел. Что ты опять натворил?! — Ничего особенного. Повздорили. — Оно и видно. Слушай, Джон, всё-таки… — Бенни, я не могу больше говорить. Связь плохая. Если Робинсон захочет со мной связаться, сразу же набирай меня, на резервном, ладно? — А, ну да, конечно. Хорошо. — Пока, Фан Чи. До связи. Сработает ли? Сработает. Или нет? Те документы достались ему по большому блату, но дело-то давнее. Может, и не так уж его начальник и боится огласки. Сработает. Не сработает. Должно сработать. Господи, не повредили ли ей, когда отсоединяли? Кто там должен был работать?.. Если эти халтурщики с седьмого уровня… Ангулонбия отключил приёмник. Через пять часов его будет ждать заправщик в квадрате 75-б-0, он должен быть там кровь из носу. Иначе на обратный путь не будет топлива. Он тяжело поднялся и прошёл на станцию через шлюз, почти шаркая ногами. Перед ним возник серв и резко остановился. Потом попытался просочиться мимо по стенке, сухо скрипя резиной шасси. — Эй. Сервомеханизм замер, нелепо искривив корпус вперёд. А. Он не хочет мне смотреть мне в глаза — как-то вяло отметил про себя Ангулонбия. Его это почему-то не удивило. Старый слуга, позор, случившийся в семье затрагивает и его тоже. Как его называл мистер Эпплгейт? Барнс. Кажется, Барнс. — Барнс? — Да, сэр, —жестяной голос звучал более скрипуче, чем раньше. — Послушай, Барнс, я уезжаю. Передай мистеру Эпплгейту, что я прошу прощения, но срочные дела отзывают меня. Я… Не успеваю попрощаться. — Хорошо, сэр. Я передам. Что-нибудь ещё? — Нет. Ничего. Ступай. Серв развернулся, и двинулся к дверям отсека. Боже, как невежливо, что подумает о нём старый джентльмен? Но Ангулонбия физически не мог переступить порог вентиляционной клетушки… Порог библиотеки. И вновь слышать слёзы в голосе старика. Мистеру Бартлби срочно нужно уехать… Он подготовил свой кораблик к отлёту. Проверил системы, и всё такое. Что ещё он мог сделать? Он даже не мелкая сошка в правлении, он рядовой механик Корпорации. Песчинка. Потом пошёл забрать инструменты и оставить подпись в электронном журнале плановых проверок. Под сводами станции царила гулкая, странная тишина.***
Свист в динамиках сменился ровным гулом. Диспетчерская больницы в орбитальном госпитале над Синтом ответила ему. Да, мистера Позинского предупредили. Да, сейчас с ним можно будет поговорить. Секунду. В трубке зашумело, потом почти неузнаваемый голос сказал: — Да? — Позинский? Ты? На экране видеофона задёргалось и появилось маленькое изображение. — Да, это я. Как дела, Джон? — Да всё нормально. Рука твоя как? — Раздроблена. Срастается. Доктора говорят — нужен ещё месяц, иначе некрасиво будет. Девушек кадрить не смогу. — А, да. Тебе, старый стручок, без девушек никак нельзя. — Ну, вроде того. Как на работе? Робинсон дерьмом фонтанирует? —Да, как обычно. Слушай, Пит… У меня мало времени. Ты уже знаешь, наверное, о чём я хочу тебя спросить. Ответом было молчание. Оно затягивалось. Затем, Позинский, кашлянув, отозвался тише: — Допустим. И? — Скажи мне. Старый ты… чудак. Что, Христа ради, они с ней сделали? Это же невероятно! На простой агростанции! Зачем, почему? — Зачем, говоришь? В динамике затрещало, Позинский заёрзал, такое впечатление, поправляя лубок с кювезом для руки. — Ты скажи. Ты вообще в курсе, кто делал эту станцию? — Ну… переселенцы. Какие-то переселенцы-фермеры, сбежавшие с Сатира, когда там началась война, нет? — Они самые. — Простые фермеры?! Не смеши! — Ну, непростые. Позинский помолчал, в динамиках засвистело, будто он подкручивал настройки. А потом голос стал таким ясным, будто он сидел совсем рядом: — Конструктор биоэлектронной начинки был действительно с планеты Сатир. Полвека назад там существовало Матеро — государство идеалистов из эмигрантов со Старой Земли. Корпорации в этом квадрате имели только интересы в области сырья. Так что позволили порезвиться. Много было учёных, нейролингвистов, псиоников. Он-то киберлингвист он был, то ли специалист по андроидным разработкам. Сейчас уже не выяснишь. — Псионик он был. Подожди, так это там был переворот, после которого… — Да, там. Ты помнишь всю эту историю. А он был на одной из станций связи, вещавших на всю страну, их накрыли кассетными бомбами с борта тяжёлого звездолёта, «Зуб Фафнира». Корпорация формально не имела к этому отношения, всё произошло через третьи руки, через наёмников. Ты помнишь, что было дальше… Некоторые смогли стартовать с космодромов. Он сбежал, и из транспортного корабля пересобрал со временем небольшую орбитальную станцию. Корпорация оставила им это в качестве последнего прибежища. Потом стал орбитальным фермером. Он и его семья, как я уже сказал, успели покинуть планету, до того, как хунта развернула репрессии. Он не был свидетелем пыток своей жены, дочерей, как многие из его друзей. Им надо было на что-то жить. Он стал космическим крестьянином. У него было воображение, которое стало силой. Заготовка у них уже была, им просто пришлось её дорабатывать. Прошло много времени и всё поросло быльём, на Сатире реабилитировали эмигрантов, корпорация со своими станциями ушла на орбиту. Компенсации кому-то выплатили. Внук продал «Ферму» Корпорации, и улетел в другой квадрат, не знаю, где он сейчас. Ангулонбия тупо смотрел в чёрный космос в иллюминаторе. Слушал. — Станция под управлением биокибернетической системы показала свой высочайший КПД — старый сквайр оказался невероятно одарённым в сельском хозяйстве. Почти поэтом от космической агротехники. Всё шло хорошо. Киберличность действительно развивалась, пусть и в заданных рамках. То, что заведует станцией — частично внутри, как процессы пищеварения, частично персонализуется в слугах. А в сознании — реальность идеальной Англии, остеновской, классической. Огоньки светлячков в траве, гончие. Всё такое. Позинский, продолжал, слышно было, как он напрягает горло: — И всё, что важно для станции, жизненно важно для старика-сквайра, только видит он это именно в викторианских понятиях. Что там случилось? Просто так ты не стал бы меня доставать аж через несколько переходов связи. — Робинсон велел отсоединить и увезти дополнительный модуль. Викторию! Меня в это время не было на станции. Сейчас система на грани. Для него она сбежала, и он ничего о ней не знает. Он с ума сходит, буквально в ужасе. Пытается выяснить что-то, узнать где она и что с ней случилось. И не может! — Если модуль будет отсоединён больше трёх-четырёх солярных дней, — Позинский выслушал его, и теперь говорил сам, — то для киберличности кончится жизнь. Практически. Это несмываемое пятно на чести семьи для того времени, огромная психологическая травма. Сейчас он уже живёт с объяснением, что она сбежала с неким офицером. Если не будет известий, свидетельства о браке, черт побери, то система не выдержит, изменения пойдут по спирали. Он будет надрываться, пытаясь это постичь, и, в конце концов, просто не выдержит. Полубезумная станция — представляешь? Погрузчики швыряют собранное через весь цех, роботы-сборщики месят гусеницами саженцы. И над всем этим его крик из динамиков. Ангулонбия сжался в кресле: — Не продолжай. Очень уж ты поэтичный, даже для поляка. — И ты сам понимаешь, что после этого дорога ему будет одна. — На Гею. В печь. — Именно. Вслед за ней. Но ему будет всё равно. Они помолчали. — Ты… — снова заговорил Позинский, он понизил голос, и Ангулонбия двинулся ближе к динамику, — ты сам-то… увидел? — Да. — Я хотел, чтоб ты увидел, — продолжал тот. — Это ж чудо. Живём на этих грузовичках. Кораблях, месяцами, годами — в пустоте. Ничего не видим. Кто может себе позволить — на планетах получше, межпланетные кондоминиумах. Старая Земля практически мертва. А это было, и было прекрасно. Я скучаю, Джон. По лесам, по сосновым лесам и белым дюнам. Польша… чёрт побери. Я ведь и впрямь поляк. Я видел старый микрофильм — там было про Краков, Гданьск, про Варшаву — не видел ничего красивей. Виктория чудесная девушка, талантливая, и мне плевать на то, что она биокибернетический конструкт. Есть грань, когда человек есть человек, неважно, как произошло его рождение. Я бы всё отдал, чтоб у меня была такая дочь. То, что она может показать человеку — частично искусство, частично внушение, но это не главное. Спорим на что угодно — они понимают условность тех декораций, в которых живут. Виктория точно. — Да, она говорила… Что у тебя для неё было? — спросил Ангулонбия. — Информаторий корабля, конечно. Жаль, я туда мало всего закачал. И отдельно вот. — Позински порылся за пазухой, залез рукой себе почти под мышку и выудил старую, с заломами и потускневшим глянцем открытку, обернутую в полиглас. Смутно виднелись сосны и гордые башни какого-то собора. — Что это? — Краков, — ответил Позинский, пряча открытку обратно. — Осталось от матери, то есть, ей от её матери и так далее. А у тебя? — Музыка двадцатых годов XX века. — Тоже красиво, наверно. — Так что же мне делать. — Ангулонбия стиснул руками голову. — Я попытался надавить на Робинсона, есть один материал на него. Берёг, чтоб задницу себе прикрыть, если где-нибудь влечу по-крупному. Не знаю, хватит ли… — Попытайся, Джон. Попытайся, пожалуйста. Это важно, ты сам знаешь. И Боже тебя упаси рассказать правду! Лапу наложит отдел безопасности, потом заинтересуются военные, захотят использовать наработки в создании БОЛО, в псионике, создании иллюзий. Им нельзя говорить. Они выдернут то, до чего дотянутся. А разобрать на части захотят наверняка. Только вот не предусматривает эта система разбора. Сделана на коленке, не переживёт. Им нельзя ничего знать про них. Сохрани эту тайну, Джон. Сохрани, прошу тебя, тебя просит старый твой знакомый Питер Позинский. Я специально не пускал никого обслуживать этот сектор. Медвежий угол — кто сюда пойдёт. Я принял дела от наследника, он тяжело заболел и не мог больше жить на орбите. Звуковая активация указана была в документации — ну, кто видел, тот посмеялся. Не самые странные слова. На экране за спиной сидящего Позински появились бедра медсестры в голубом санитарном комбинезоне, она что-то сказала. Он обернулся, кивнул, а потом снова взглянул прямо ему в глаза: — Давай, Джон. Мне надо идти. Давай. Ангулонбия отключился и несколько минут сидел неподвижно. Затем выпрямился и набрал код материнского ангара. После нескольких секунд соединения раздался голос Бенни. — Ангулонбия, от Робинсона пока ничего не было, не вызывал он тебя. Что ты говоришь, не слышу? — Сколько нужно, для того, чтоб выкупить из переплавки этот модуль? Чтоб его не забирали со станции вообще? — Какой модуль? А, с той станции? Ну, не знаю. Надо комплектацию посмотреть. Если типовой и дублетный, ну-у… Всё равно, тысяч сто кредитов, не меньше. — Так. Понятно. Если залезть в долги, может выгореть. Без этого Робинсон вполне может решить расквитаться со мной, и дать приказ всё равно, не сегодня, так завтра. Значит, я должен её обезопасить. — Кого — её? Ты про модуль? — Я и говорю. Её. Викторию. Соедини меня с банком Вариационного вклада. Нужно обговорить с ними все детали. — Господи. Какое счастье, что я на этих грузовиках по космосу не шастаю. — Слышно было, как Бенни щёлкает тумблерами. — Вы, ребята, совсем чокнутыми становитесь, стоит вам годик полетать в одиночестве. Позински, Гигер, и ты ещё теперь. Это ж кабала… если только ты не найдёшь потом ванадиевый астероид… а их не бывает… Всё, всё. Соединяю. — …Вас приветствует Банк Вариативного вклада! Чем могу Вам помочь? — Девушка, я хотел бы сделать несколько операций с моими деньгами. И взять кредит, достаточно большой. Расскажите, что для этого нужно.***
Ангулонбия пристыковался к «ферме «Виктория», но внутрь заходить не стал, сидел в кресле на мостике, глубоко задумавшись, подперев лоб рукой. Сигнал радара вывел его из оцепенения. К станции подходил грузовик-транспортировщик, и просил разрешения на пристыковку. Ангулонбия быстро набрал приказ на пульте и вышел к шлюзу. Двери разъехались, на пороге стоял смуглый парень в таком же, как у него, оранжевом комбинезоне. — Привет, чувак. Что случилось? День назад мне пришло сообщение из головного ангара, чтоб я поворачивал обратно. Зачем тогда меня сюда погнали? Модуль оказался неисправен и ты, парень, только что это обнаружил? — он засмеялся, обнажив прокуренные крепкие зубы. — Нет, — ответил Ангулонбия спокойно. — Я купил его, так что теперь это моя собственность. Парень выпучил глаза и склонил голову набок. — Что, серьёзно? Отдельный модуль, без агростанции? А на кой ляд он тебе? — Слушай, парень… как тебя, Гомес? — Ангулонбия бросил взгляд на нашивку у парня на кармане комбинезона и улыбнулся. — Считай, что это у меня каприз такой. Решил я начать коллекционировать космическое железо. — Дорогое у тебя хобби, — заржал Гомес. — Ну, всяк по-своему с ума сходит. Слушай, кислородные картриджи есть запасные? А то моя старушка сожрала два за сегодня, и не остановится, а мне до базы чухать. Я Комаровскому на верхнем ангаре их оставлю, а ты заберёшь, ОК? — Да не проблема, — легко согласился Ангулонбия. Пошуровав в запасах, он выдал Гомесу картриджи, а также маслонасос, который тот увидел и выпросил тоже. Они надели скафандры и вместе подвели модуль на прежнее место, восстановив крепления. Когда всё было готово, он увидел белозубую улыбку Гомеса за стеклом шлема. Ангулонбия неуклюже показал ему большой палец, мол, всё в порядке. Потом он битый час ползал, проверяя, все ли системы работают нормально. Виктория должна была «очнуться» где-то через полчаса. Потом откатил изменения в главной системе, чтобы была возможность убедить старого джентльмена в том, что произошла ошибка. Потом разбирался с графиком поливки и отгрузки, который тоже сдвинулся. Проводив механика, он сел в кресло и снова задумался. Затем набрал головной ангар и нажал вызов. Бенни Фан Чи ответил сразу, и даже включил параллельную видеосвязь: — Привет, шоколадный агрофермер! — физиономия на мутном экранчике видеофона расплылась в улыбке. — Как твоя покупка поживает? — Да всё нормально, Бенни. Что на базе? — Всё по-прежнему. Но на станции заправки у внешнего диаметра в диспетчерской теперь сидят две близняшки-блондинки, размер пятый, не меньше. Заправку теперь в народе зовут «Кис-кис, мяу-мяу» и видел бы ты, какие туда очереди! Наведаемся, когда прилетишь? — Непременно. Бенни, скажи, на базе про меня и Робинсона ребята говорят? — Не особо. Вчера был сбор близлежащих квадратов на аттестацию. Попили пивка, расслабились. Пару раз кто-то спросил про тебя. Рассказали про модуль — кто-то больше знает, кто-то меньше. Всем интересней, из-за чего ты полаялся с Робинсоном, и почему тебя сразу не выперли. Бушевал он тогда изрядно. Кто-то поворчал, что Робинсон хочет, чтоб ему все задницу вылизывали, кто-то намекнул, что ты ждёшь повышения и под это взял кредит. В общем, это всё. — Понятно. Затренькал вызов на второй линии. — Бенни, я отключаюсь. Робинсон на второй линии. — О-о, сочувствую. Прилетит до кровавых соплей. Но выше нос, Джон, он не уволил тебя сразу, значит сейчас только вынесет мозг и попортит трудовую карточку. — Да, я знаю и уже радуюсь. Пока, Бенни. — Удачи. Ангулонбия дотянулся до второй кнопки. В микрофоне затрещало, в рубку ворвался голос Робинсона: — Ах вот как, ты соизволил меня принять? Когда звонит начальник, ты должен сломя голову нестись к микрофону, но у тебя много важных дел! Так вот, повторяю — ты, Джон, очень пожалеешь о своём самоуправстве. Ты шантажировал меня — что ж, эти сраные бумажки сослужили тебе службу. Теперь нечем тебе хвастать, материалы у меня. Пусть тот задрипанный модуль остаётся на месте, и плати за него до скончания века. Ха! Все будут над тобой потешаться, только и всего. А рапорт о твоём поведении будет подан на первую же аттестационную комиссию! Я охарактеризую тебя так, что всё, на что ты сможешь рассчитывать — водить баржу с удобрениями на околовенерианской орбите! Я позабочусь, чтоб тебя законопатили, как следует, чтоб ты навсегда всей своей чёр… вонючей шкурой почуял! Ты пожалеешь, что на свет родился…. Ангулонбия приглушил звук. Его ждут веселые времена, можно не сомневаться. Но что-то изменилось в нём самом. Он посмотрел на лежащий перед ним лист бумаги. Он написал письмо, и отдаст его сейчас Виктории. Потом полетит на Крабоскат, или на околовенерианскую орбиту, если потребуется, и там продолжит чинить сломавшееся, и осматривать несломанное. А если она не любит его? Да, если она не любит его? Но разве не любит он сам? Более странную любовь представить сложно — но никакая другая ему не нужна и вовсе. Дальше работать на Корпорацию — или же искать другую работу, в принципе, неважно. Есть цель. Он сможет прилетать сюда, и они снова будут гулять под каштанами. Возможно… Вполне возможно, он сможет накопить денег достаточно, чтоб выкупить всю ферму «Виктория». И её отец согласится на брак. Она будет ждать его. И тогда. Тогда. Чёрт знает, что будет тогда. Но это будет, и будет хорошо. Цель есть, а работать он умеет. Он собрал бумаги и документацию. Встал. Через полчаса он должен быть в пути, нужно торопиться. Ангулонбия посмотрел на потолок, взял письмо и решительно шагнул в дверь шлюза.***
— Виктория… Можно… можно, я вам буду писать? Дела заносят меня далеко от Метрополии, но мне бы очень хотелось поддерживать с вами связь. — Я буду счастлива получать от вас письма, мистер Бартлби. — Её голос мягко резонировал под сводами входного ангара, а Ангулонбия, не отрываясь, смотрел в огоньки камер наблюдения. — И вы можете приезжать к нам, когда только пожелаете. Отец очень высокого мнения о вас, и приезжайте к нам снова, прошу вас. Я повторяюсь, но это неважно, вы простите меня. Я помню, о чём мы с вами говорили, и всё остальное, я не могу понять, что происходит, но мне будет ужасно не хватать вашего общества. Вас… Мне будет ужасно не хватать вас… — сказала она совсем тихо, её голос прошелестел под сводами станции и затих. — И мне. Вас. — вымолвил наконец Джон. От волнения ему пришлось за спиной зажать одной рукой другую. — Я… Я написал письмо. — Ангулонбия показал зажатый в ней листок, сложенный конвертом. — Я отдам его Барнсу, он принесёт вам.***
Космический корабль медленно удалялся всё дальше и дальше из поля зрения. В иллюминаторе — кружке света от объектива мельтешили пятнышки, как на старой плёнке. Девушка в викторианском платье, сидя у окна, читала письмо, написанное чётким, размашистым почерком. Мерно чавкали агрегаты силосного цеха, у шлюза роботы-грузчики складировали завтрашнюю норму выгрузки, за которой должны были прилететь управляемые автоматикой разносчики и доставить на сборный пункт на орбите. По всей станции, гулко отдаваясь от металлических стен, звучали глуховатые трубы оркестра, мигали огоньки Парижа, и с мерным шумом крутились радужные лопасти мельниц Монмартра.Is it a sin? Is it a crime? Loving you dear like I do. If it`s a crime then I`m guilty. Guilty of loving you. Maybe I`m wrong dreaming of you Dreaming the lonely night through If it`s a crime then I`m guilty Guilty of dreaming of you What can I do? What can I say After I`ve taken the blame? You say you`re through, you`ll go your way. But Ill always feel just the same. Maybe I`m right, maybe I`m wrong Loving you dear like I do. If it`s a crime, then I`m guilty. Guilty of loving you.