Заявление на третьи сутки

- Куда Даша шла в тот вечер? - допытывалась Есеня, нависнув над столом и подавшись вперёд, чтобы выглядеть более внушительно. - Я не помню, - бормотала мать жертвы, самая обычная, ничем не примечательная женщина лет пятидесяти пяти. - Может, погулять, а может, в гости. Я не знаю. Она всхлипнула и, словно спряталась в маленьком носовом платочке. Беглый взгляд и несколько минут бесплодного разговора уже позволяли сделать неутешительные выводы. Об интересах и жизни своей дочери вообще свидетельнице было известно мало, а сама она выглядела, как оживший персонаж матери из какого-нибудь советского фильма, причём, очень и очень старого. Супруг, что сидел рядом с ней на диване и держал её за руку, смотрелся идеальным дополнением к этому образу. Он удручённо молчал, не поднимая глаз, а женщина глядела на Есеню испуганно и растерянно. Даже удивительно, как у таких консервативных родителей могла вырасти весёлая и компанейская, весьма современная дочь, судя по её насыщенной жизни в социальных сетях. Впрочем, вот это как раз было неудивительно. Есеня вздохнула. - Почему заявление подали так поздно? - предприняла она последнюю попытку отыскать хоть какую-то зацепку. - Так по закону же, всё правильно. Ситуация в стране, - свидетельница всхлипнула и покосилась на супруга в поисках поддержки. - Заявление только на третьи сутки... - Нет такого закона, - резко возразила Есеня. - Сразу обязаны принять. Поражённые открытием родители на миг лишились дара речи. После чего мать решила попробовать ещё раз: - Ну мало ли, куда она могла зайти. К друзьям, знакомым... - женщина уткнулась в платочек. - Не знаю... Есеня заправила за ухо удивительно отросшую прядку волос и почувствовала, что начинает медленно закипать: - Вы звонили друзьям, знакомым, гостям? Она с кем-нибудь встречалась? Да, глухой номер. Разница поколений в этой семье была не просто колоссальной, очевидно, сообщающийся между ними коридор охранялся надёжнее, чем граница бывших союзных республик. Общих тем для разговора не было уже давно, стороны друг друга боялись, сторонились и даже не пытались понять. - Вы вообще свою дочь знали? - не удержалась Есеня. - Зато, в ситуации по стране хорошо разбираетесь. Она живо подхватила со стола стопку картонных папок и выскочила за двери, чтоб не слышать за спиной вой проснувшейся родительской совести. - Совесть - как хомяк. Или спит, или поедом ест. Есеня поудобнее перехватила папки и обернулась. Меглин курил, прислонившись к стене и не ожидал ответа. Однако, на этот раз мизерный улов после напряжённой работы в течение целого дня и все последующие события, не позволили ученице обрадоваться встрече. Даже во сне она ощутила себя усталой и взвинченной. Теперь стало понятно, как волосы сумели отрасти так быстро... - Надо было влепить пощёчину, чтоб её разбудить? - догадалась девушка. - Совесть эту? Да? Ты это имел в виду? А толку? Буди-не буди, - они ничего не знают. Такая же история, как и с теми... А я - не ты, чтобы по одной голове находить расчленителей! Я устала, - выдохнула она. - Понял? Само присутствие наставника здесь уже указывало на нереальность происходящего. А сон - на то, и сон, чтобы в нём в качестве разрядки нарушать субординацию и драться с начальством либо ссориться с теми, кому было невозможно возразить в обычной жизни. И всё же ей на миг стало не по себе, а по позвонкам маршем прошлись мурашки. Меглин не раз давал ей понять, что любое сопротивление с её стороны по его волчьим законам будет расценено как вызов. И последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Вот, почему она опустила глаза и вздрагивала, пока её изучал знакомый, почти осязаемый буравящий взгляд. Пробормотала: - Как ты мог так жить? Так работать? Когда нет вообще ничего... Я так не могу. Не могу. И, не хочу... Поскольку молчание затягивалось, она набралась смелости и вскинула голову. Но наставника рядом уже не было. Не было и коридора орехово-зуевского отделения полиции, что разместилось в старом здании с лепниной на потолке. Не было вообще ничего, - одна чёрная пустота. Лишь впереди от приоткрытой створки двери протянулась золотистая дорожка. Когда она вошла, то обнаружила плащ с кепкой на вешалке, а лофт - обитаемым и тёплым. Силуэт хозяина у большого заводского окна размеренно и методично поливал свои кактусы из ржавого железного заварника. Совсем как тогда... Но на сей раз окликать его не пришлось. Расслышав шаги гостьи, Меглин обернулся и с усмешкой пыхнул сигаретой в уголке губ. Спросил: - Пришла-то зачем? Есеня вспыхнула. Счастливо избежав его испытующего взгляда, она опустила голову и уткнулась в стопку дел, что, оказывается, по-прежнему держала в руках. Переборов себя, подошла к рабочему столу, на котором до сих пор сохранялся идеальный порядок, и вывалила папки на зелёное сукно. В этом же порыве она распустила завязки самой верхней из них и откинула крышку в сторону. Опёрлась на стол руками и уставилась на фотографии из морга невидящим взглядом. В данный момент обострился только слух. Судя по шагам, Меглин подошёл совсем близко и встал у неё за спиной. Подавшись вперёд, заглянул через плечо ученицы. Выдохнул дымок и пророкотал: - Что видишь, а? - Район, где нападали - один, северо-запад, - принялась докладывать Есеня, пытаясь утихомирить сердечный бег. - Судя по архивам, каждый год пропадало не меньше четырёх девушек, но возможно, нашли не всех. Все одного типажа, светлые волосы, молодые, стройные... вот. Что ещё он с ними делал, какие ритуалы... Я не знаю. Она устало откинула назад свои прежние длинные и тяжёлые волосы. Со странным удовольствием запустила в них пальцы. Услышала неодобрительное: - Ну, это всё ты выяснила. А видишь ты что? - Что тут видеть? - жалобно воскликнула преемница. - У нас, кроме рук, ничего нет! - Правильно. Есеня обернулась, вытаращилась на собеседника в искреннем недоумении. А он невозмутимо выудил из папки фотографию отрезанной конечности, за секунду рассмотрел. И со стуком припечатал её к столу рядом с пальцами ученицы, так, что та вздрогнула. Следом дополнил картину своей собственной пятерней. Сказал: - Сравни. Большая и грубая, со следами запёкшейся крови на костяшках, она создавала разительный контраст с ухоженной кистью ученицы. Есеню, будто кто-то тронул за плечо. - Под ногтями ничего, маникюр новый, - пробормотала она. - Сами шли! Он хохотнул: - Ну, конечно, сами. Мужчина, машина, девушка. "Садитесь, подвезу". Классика. "А то вы так до вечера простоите," - вспомнился ей тихий доброжелательный голос "бомбилы" Андриевича. Есеня поёжилась. - Вот, и родители на показаниях говорят: ушла вечером и не вернулась, - вспомнила она. - А кому же про случайного мужика говорить? - усмехнулся Меглин. - Ни матери, ни отцу. Ни заезжему молодцу. Да? - Подруге могла сказать, - заметила ученица, азартно прищурив глаза. - Хоть одна бы проболталась! - А чего же они молчали? Подруги-то? - напомнил он. - Такие подруги, значит, у всех? Есеня пожала плечами: - Значит, плохие. - Или? - знакомый баритон посуровел. - Или... значения не придавали. - Значит, такие же. Да? Она согласилась: - Значит, такие же. Вздохнула, не вполне понимая, чем ей могла помочь подобная подсказка в реальной жизни. С тоской посмотрела на соседство их рук. Вдруг, отчаянно захотелось накрыть его пальцы своими, сплестись с ними, подарить ласку. Но она не решилась на это, даже во сне. Что, если вместо живого огня, теперь она почувствует мёртвый леденящий холод? И тогда рука наставника шевельнулась и сама накрыла её пальцы. По телу моментально разлилось тепло, в уголках глаз мир стал понемногу растекаться. Меглин подступил ещё ближе, она выпрямилась. Почти инстинктивно подалась назад и упёрлась спиной ему в грудь. Каждый удар сердца, которого она коснулась лопатками, бросал в жар. А сильные горячие пальцы гладили её собственные окоченевшие медленно и с удивительной нежностью. - Ты жив, - едва дыша, прошептала она. - Я чувствую. Он мягко развернул ученицу к себе, и она моргнула, чтоб видеть любимое лицо более чётко. Прошептала: - Я знаю... В тот миг ей так захотелось потерять все свои отросшие за год колючки, стать порицаемой в этих стенах "жертвой", банально пожаловаться! Спросить, что же ей теперь делать? Признаться, как ей было больно, страшно. Как холодно без его внутреннего пламени. И, как она устала быть сильной. Как чертовски устала... Но не произнесла ни слова. Положила ладонь на живое сердце, всмотрелась в тёмные глаза. И, как прежде, легко отыскала в них понимание и поддержку. Слова здесь не требовались и были только лишними. Она потянулась навстречу, почти бессознательно, не замечая слёз, что струились по щекам. Обессиленно прикрыла глаза и узнала его губы...