Я тебе волк

      Даже самый темный лес боится огня.       По узкой тропе вдоль размашистой кроны деревьев, в ветвях которых скользит болотный свет, скрывающий в себе лунные нити и сотни внимательных глаз – и мимо острых колючек с запахом мороза и смолы, сквозь дикие побеги и заросли ядовитых кустов – в саму глубину шелковистых трав, где начинается неприступный участок леса, в котором никогда никого не ищут, если теряют.       Там яростные росчерки папоротника и испачканные росой бутоны, в грязных детских ногах путается мягкие мшистые слепки с чернеющими среди них подпалинами выжженной гневными кострищами землёй – её встречают шепотом неугомонных цветов, которые не упускают возможности едва слышно обсудить внешний вид девочки.       Сухая ветвь цепляет растрёпанные нити плюшевого медведя, едва не вырвав его из рук Энни, и тогда ночь окрашивается алым – гибкие языки с хрустом ломают сочные побеги, и взметнувшийся ветер наполняется дымом и горечью – лес плачет листвой, отстраняясь от убийцы, зализывая раны в сырой темноте.       Раньше всё было иначе – ещё когда с ней рядом была светловолосая тень, лес тогда был совсем иным, светлым и ласковым, открытым для всего – встречал поднятым к верхушкам деревьев светом, золотой волной касаясь её макушки, расчёсывая спутанные нити весенних трав.       Они тогда смеялись в два голоса, громко, выталкивая из горла истинное счастье, ничем не омраченное, мягкое и детское – скользили ладонями по юным побегам, прятались во влажных ветвях, и мотыльковые крылья закрывали им веки тёплыми всплесками.       Теперь травы – острые, небо – тёмное, бабочки – мёртвые.       А медвежий мех испачкан в крови и пепле.       Энни скалится страшно, но на круглом девчоночьем лице видно только широкую улыбку – и двери открываются перед ней.       Люди касаются её макушки с лаской и жалостью – а на утро не просыпаются, оставшись навечно в огне и дыму.       Рунтерра раскидывает перед ней – спрятанной в озлобленной тени лесов, – свои тропы, но все они в конце приводят к началу – север Ноксуса, Железные Горы, сожжённый до тла дом, почти забытые воспоминания и крики о чудовищах, и истинные монстры, и огонь – его всегда слишком много, но недостаточно.       Он приходит только тогда, когда кажется необходимым.       Не когда угроза мелькает за ещё-детским плечом – а нависает над ней тенью, от которой не убежать.       И каким бы тихим демон не был – он все же демон.       Скользит в неровно обрезанных лентах волос, путается узлами в пальцах, разгорается углями под босыми ногами, плавит снег и бросается искрами на зверей – живым пламенем, высокими огненными руками смыкаясь над запрокинутой в плаче головой Энни.       Убивать этих людей она не хотела.       Слишком далеко от леса, слишком близко к Бессмертному Бастиону, слишком шумно и многолюдно.       И к ней были слишком добры.       Вжимаясь в холодный камень Энни ощущает в дрожи земли сильную поступь – шелест тяжёлого одеяния, застывший под властным взглядом неспокойный мир, и тени окружившие высокий силуэт слишком плотным кольцом – ей слышится воронье пенье в тонком сплетении алых нитей вокруг распахнутых хищно когтей.       Энни кажется, что перед ней божество, из тех, о которых когда-то рассказывали родители перед сном – не будь она столь юной, не живи в лесных тенях, не говори только со старым другом и мертвецами – она бы поняла, кто перед ней, опустилась на колени и просила о прощении.       Но Энни лишь смотрит на дальновидного правителя Ноксуса из-под нахмуренных выжидательно бровей волчьим взглядом, стискивает потрёпанное тельце своего защитника тонкими ручонками, а вокруг неё искрами догорает воздух, и присутствие мертвецов ощущается всё ярче.       – Пойдём, – властным движением её отделяют от толпы, чьи распахнутые пасти скалятся в самое лицо Энни, а крючковатые пальцы жаждут вцепиться и разорвать, ведомые местью – рядом с этим человеком, в темном плаще и тенями висящими на его руках – ей страшно       но там – хуже.       Позже задумчивая девочка будет ронять с изящных приборов кусочки украшенной неизвестными специями пищи, неловко справляясь с ними одной рукой, потому что вторая намертво останется на плюшевом медведе – на обгоревших ресницах скользит образ Владыки Свейна во главе стола и Энни медленно моргает, поспешно глотая полную ложку красноватой жижи.       Горло обжигает мгновенно.       Удавка сжимается, царапаясь когтями, разливаясь ядом – и грудь наполняется огнём, разъяренными пчелами впиваясь, пока расплавленная лава омывает её рот, и девочка сдерживает разрывающий слизистую до кровавого основания кашель, цепляясь обломанными ногтями за глотку, заталкивая в себя ставший ледяным воздух.       Впервые огонь играет против неё.       Горячие слезы ударяют по металлическому блюду, пока Энни хватает рукой высокий кубок и залпом глотает душистый бордовый напиток, давясь и кашляя, едва не сползая под стол – удивление вспыхивает на её лице вместе с пониманием, хмель почти сразу ударяет в голову, но от металлических краев она не отстраняется.       Мужчина смеётся.       Только когда Энни – совсем одичав от острого жара во рту, встав коленями на свой стул – храбро хватается за общий кувшин с вином, Свейн быстрым движением приказывает подать им воды – девочка хлопает глазами, мутными и сонными, пытается отыскать ладонью мягкую лапу Тибберса, но встречает только тепло деревянной столешницы.       Резные ножки вопят, оставляя тонкие росчерки на поверхности пола и Свейн возвышается над ней – от неожиданности застывшей восковой каплей, завороженной и напуганной, поднявшей к нему своё белое лицо, – каменным идолом, и веет от него кровью и сталью, а в тёмных глазах скользят алые тени.       Он резко склоняется к ней – рухнувшим утёсом, сошедшей лавиной, опустившимся клинком, – хватая за предплечье с ясно читаемой угрозой, и Энни трепещет, прижатая сильной рукой к грубой спинке, рвется прочь из сомкнувшихся когтей, всхлипывая переполнившим воздух ужасом.       Он – страшен.       Пьёт её магию чудовищной рукой, состоящей только из смерти и огня – а над ним кружит стая теней с вороньими голосами и жёсткими крыльями – теперь веки ей закрывают только они.       – Силу необходимо контролировать, иначе она становится бесполезной.       Пыльный плюш игрушки оказывается зажатым в его хватке – и лишь тогда яростное пламя взрывается, хлыстом бьёт воздух, впивается голодно клыками в крепкие мужские плечи – и обиженно вопит, изранившись об ледяной панцирь стальных пластин, отброшенное прочь чужой волей.       Свейн с болезненной лёгкостью берёт под контроль её последнюю защиту – огонь.       И отряхивая пепел с тяжёлых одежд, насмешливо глядя на удивленную девочку, он бросает негромко:       – Я буду тебя учить.       И звучит это приговором.