Золото.

И пока звучали взмахи меча и удары о плоть, дерево и металл, я слушал, и я смотрел. Отсветы лучей солнца меня ослепляли, но я не мог отвести взгляда: золотые локоны волос, что откликались грациозными взмахами на каждое движение, вбирая в себя последний свет этого мира, выражение лица, что я запомнил наизусть, что спасало меня по сей день, о котором я готов был часами слагать легенды, о глазах, что видели всю горечь тысяч миров, о губах, что сжимались в пылу боя, что были прокушены в напряжении и сочились алым. И вид его оставался прекрасным даже после взмаха меча, даже после брызг крови, что оставалась на его лице и одежде, и пусть он нёс на себе ношу многих убийств – и людей, и чудищ, и тех людей, что стали чудищами поневоле – и пусть, он всё ещё оставался моим личным солнцем. Я готов был дать ему всё – свободные дуновения ветра, что струились по моим венам и по самим земным артериям, что были везде, неподвластные никому. И я готов был их подчинить, и посвятить ему, лишь бы солнце сияло; И я готов был дать ему земли, что были когда-то, сотни лет и войн тому назад, отданы мне, и я бы посвятил их ему, и отдал бы полностью их свободу, их жителей, их судьбы, что сам уже не имел сил нести на своих усталых плечах. И я отдал не раздумывая. Я дал ему ветер, что вознёс его, что помог ему сразить дракона, что помог ему лететь, и подчинялся его воле, более не столь свободный; Я дал ему крылья, что не видел сотни лет, вид которых всё ещё отдавался болью в сердце и воспоминаниях, и он помог заглушить боль, затмив её своим светом; И, наконец, я отдал ему всего себя. Я отдал себя в его нежные, но столь грубые и сильные руки, в тепло его тела, что прижималось ко мне столь невесомо, что было испещрено старыми шрамами и вновь открывшимися ранами, и новыми ранами; Я отдал себя, не раздумывая, открываясь постепенно, впуская его в свою музыку, позволяя ему слышать и видеть себя всего, обнажая усталое израненное сердце, открывая легенды этого мира, открывая ему свои, личные сказания. И он знал меня, знал меня как никто другой, не осуждая, и понимание плескалось в его глазах, в которых я тонул, словно в расплавленном золоте, оно согревало, оно несло покой, оно обжигало. И мне хотелось большего, хотелось узнать его в ответ. И он рассказывал мне мириады историй из других миров, и из этого, столь ничтожного, мира. Рассказывал о людях, рассказывал о видах, о древних языках и легендах, что повстречали они на пути, и о богах, что были против них, и слёзы струились по его щекам, когда он вспоминал о своём личном смысле. И смыслом этим никогда не был я. Такие же золотые волосы едва ли горели в тусклых, едва ли различимых цветах бездны, и столь же золотые глаза, как и его два омута, вобрали в себя боль, и не горели больше. Слёзы падали на моё лицо, когда он, склонившись надо мной, вспоминал свою дорогую сестру. И я не мог сделать ничего, что бы заглушить его боль, кроме как дать ему ещё больше. Он уходил в странствия, на долгие месяцы, на долгие годы, в далёкие земли, в поисках золота чужих глаз, ведь я мог дать ему лишь изумруды. И он возвращался, измождённый, сломанный, использованный и брошенный, он возвращался ко мне, находя во мне утешение, постепенно вбирая меня в себя, оживая вновь. Он рассказывал мне истории, показывая мне мир сквозь свои слова, ведь я не мог увидеть его сам – я был привязан, я потерял свободу тогда, когда подарил её другим, и крылья мне обрубили годы войн и покровительства. Однажды он снова покинул меня, как и множество раз до этого, и я ждал, ждал, ждал, ждал. Ждал, вспоминая звук его голоса, что лился как мелодия лиры, говоря мне слова нежности и любви, вспоминая чужое тепло под своими руками, мягкое и податливое лишь для меня, вспоминая золото волос, что струились по его плечам, когда он смотрел на меня сверху, в страсти, и лишь об этом я готов был петь. И я ждал ещё дольше, пока в один момент не услышал чужую песнь. И пелось в ней о герое, что храбро сражался во всех уголках этого бренного мира, чьи взмахи меча сокрушали врагов, что добровольно сдался в конце. Моё золото, наконец, обрело покой. Он нашёл ту, что искал столько лет, и вместе они упали в бездну, и перестали сиять, вместе. И смотря на солнце, сжигая свои изумруды, я думал лишь о том, что оно больше не было столь ярким для меня, и трава не была столь зелёной, и ветер перестал струиться по венам, по миру, и всё замерло. И алкоголь разливался по венам вместо ветра, тяжело оседая в голове туманом, позволяя не думать о золоте. И моя коса грузом лежала на моей спине, не такая же, не золотая, но иногда во сне она спускалась на моё лицо, и спалось мне спокойнее. И спал я долго, будто снова проклят, в корнях древа, что раньше давало мне жизнь, и чувствовал я, как корни начали иссушаться. Сквозь сон я слышал крики, раздор и мольбы народа, что когда-то был моим. И спалось мне плохо. Но ты - спи спокойно, любовь моя.