° ° °
Это просто такое особое чувство — любовь. Та была известна человечеству на протяжении бесчисленного количества веков и будет иметь свою актуальность в любой точке мира, возможно даже — Вселенной. Сродни дыханию, она необходима каждому представителю рода homo sapiens. Ведь именно любя в жизни у человека появляется долгожданный смысл… Весна приходит ко светловолосому юноше необъятной нежностью в сердце. Когда в телефоне появляется новая дата — 1-ое марта, начинает казаться, что всё вокруг в один момент изменилось. Теперь всё будет иначе и эти изменения обязательно приведут к лучшему. С весной где-то внутри поселяется надежда и это ощущение прекрасно само по себе, потому что хочется в нём раствориться и дышать им, дышать, дышать, словно запахом проливного дождя и свежести, начинающей зеленеть травы и ощущением чего-то необходимо трепетного, что изо всех сил хочется оберегать. Чимин чувствует, как к щекам приливает краска лишь от одной мысли о том, что вот-вот он снова увидит Юнги. Эта влюблённость кажется всепоглощающей. Она не оставляет ни единого, даже самого крохотного участка его кожи, без мурашек на ней. Ведь в моменты, когда Пак видит образ старшего у себя в голове, его дыхание дрожит и прерывается. Совершенное обожание и тоска по нему, когда нет возможности увидеть хотя бы издалека. Чимин так много раз представлял, как случайно обнаружит его где-нибудь в городе, заметит на прогулке или во время похода за продуктами — всё, что угодно. Фантазия могла нарисовать разное. Но ни одна новая локация, совершенно ничто не изменит того факта, что ему постоянно хотелось видеть темноволосого хёна, который по привычке держит во рту сигарету и делает непривлекательное самым красивым, что только способно существовать на свете. И сердце светловолосого мальчишки так быстро бьётся в это утро, пока он собирается на учёбу, в первый её день после каникул. У него ощущение, будто его чувства только окрепли во время паузы длиной в целый месяц. Ему до сих пор до дрожи хочется увидеть Юнги. И, наверное, это желание ещё больше возросло по сравнению с прошлым разом. Чувство возникает такое, что сегодня наступил его День Рождения или же какая-нибудь особенная, та самая дата, которую он ждал целый год. Ничто не способно испортить его настроение. Чимин, ищущий конспекты по всему дому, даже не ходит, а легонько приподнимается на носочки, собой едва ли не напоминая невесомую балерину, шагов которой неслышно априори. Всё его тело ощущает эту эйфорию, сам же он не может перестать думать о предстоящей встрече. Его мысли заняты Юнги целиком и, вероятно, поэтому он не замечает, что уже опаздывает на первую пару. Пак бегом спускается по лестнице, ненароком пропуская ту или иную ступеньку, и улыбается. Он замечает своё приподнятое состояние и неуклюжесть, излишнюю мечтательность, только вот совсем не винит себя в этом всём. Чимин любит впервые в жизни, ему позволительно. Поймав такси, вместо привычного автобуса, светловолосый усаживается в мягкий салон автомобиля, в котором приятно пахнет чем-то пряным. Он откидывается на спинку сидения и прикрывает глаза, до этого назвав адрес, куда направляется. Мальчишка влюблён как дурак, а потому по пути в университет не может перестать улыбаться. Он смотрит в окно, пока машина везёт его в нужном направлении. Прибыв, Чимин одним движением руки расплачивается картой, а потом быстрым шагом, едва ли не бегом, направляется к зданию. Дыхание дрожит немного, а к щекам приливает кровь, делая те алыми-алыми, как наливные яблочки во время урожая. Он поджимает пухлые губы, оказавшись внутри университета. Вот сейчас он войдёт в аудиторию и увидит Юнги. Увидит спустя целый месяц разлуки для него самого и каникул для всех остальных. Чимин переводит дух, дрожащей ладонью берясь за ручку двери. Он тянет ту на себя и в безумном предвкушении, до пульсирующего в висках сердца, оглядывает первый ряд. И вдруг его улыбка спадает в один момент, стираясь с лица. Большие красивые глаза становятся грустными, как у щеночка, не получившего от хозяина должного внимания. Вся причина в том, что старшего нет в аудитории. «А может… » — может опаздывает, может всё-таки придёт позже, может решил прогулять первую пару. Что Чимин себе только не придумывает, оказавшись на своём месте и всё смотря в сторону двери. Как Хатико, который ждёт своего самого любимого человека. И тот его, к слову, так и не дождался. Чимин выглядит мрачнее тучи, ведь Юнги так и не появляется на лекции и вряд ли придёт до самого конца пары. Парень смотрит по сторонам, замечая переговаривающихся о чём-то студентов с самых разных курсов по старшинству, некоторые из них улыбаются друг другу, но никто будто не замечает, что не хватает одного человека. Никто не спрашивает, где он, вряд ли студенты вообще заметили его отсутствие, им попросту неинтересно, словно его никогда не существовало. И так думают многие — все, кроме одного миниатюрного светловолосого исключения, сидящего на последних партах. В душе так грустно. Пак облизывается, лицом утыкаясь себе в тетрадь и записывая всё, что говорит профессор. Литература без Юнги не искуство, а самодеятельность, если честно. Чимин тяжело вздыхает, скучая по нему как никогда раньше. Он не знает, куда ему от этого деться, потому что это неприятное ощущение тяжестью раздаётся во всём теле. В груди же нечто похожее на ноющую боль. Можно скучать по человеку, которому ты сам, по сути, никто? И как бы сильно светловолосый не сопротивлялся, именно эту роль он имеет в жизни старшего. Пак закусывает нижнюю губу и пытается послушать профессора. — Как Вы уже знаете, уважаемые студенты, наш предмет длится два семестра. Экзамен в перовом Вы уже написали. В нём мы говорили об англоязычной литературе, кокретно в этой части мы будем заниматься американской литературой, начиная со времён колониализма и до настоящего времени, — произносит мужчина. По всей аудитории раздаётся звук нажатия на клавиатуру. Чимин же, безнадёжный романтик, пишет перьевой ручкой на простом листе бумаги. Он старается зафиксировать всё, что говорит профессор, так как это важно. — Мы также рассмотрим эпохи американской литературы. Чтобы Вас допустили к экзамену в этом семестре, Вам необходимо написать курсовую работу по одной из них. Чимин смотрит на доску, молча пробегаясь глазами по периодам. The Colonial Literature American Renaissance: Romanticism or Transcendentalism Realism and Naturalism Modernism Contemporary Literature — Это работа в парах. Кадый из Вас должен найти себе партнёра, чтобы выбрать книгу из Вашей эпохи, собрать другую важную инфомацию… В общем и целом — подготовиться к курсовой. Затем каждый из Вас будет писать её самостоятельно, но фаза подготовки должна проходить вдвоём, — продолжает мужчина. — Вас на лекции записано пятьдесят человек. Значит, по пять пар на каждую эпоху. Сегодня до конца лекции я бы уже хотел услышать, кто и о какой эпохе будет писать. Пак не знает, с кем ему работать. К тому же, он находит немного несправедливым тот факт, что уже совсем скоро нужно дать чёткий ответ. Юнги сегодня отсутствует, значит, ему придётся взять то, что останется. Самые интересные эпохи и книги разберут сразу же. Вдруг темноволосому не понравится его тема для курсовой? Чимин не может этого допустить, поэтому он судорожно думает, что же ему делать. К концу пары он подходит к профессору и заявляет, что хотел бы работать совместно с Юнги, а ещё просит записать их в самую первую группу. Английский ренессанс: романтизм или трансцендентализм. Он до сих пор не может забыть тот день, когда старший интерпретировал шекспировский соннет. Это было очень красиво и почему-то он почти уверен, что эта тема Мину как нельзя кстати. — Что у Вас, господин Пак, что у господина Мина были потрясающие результаты на экзамене. Ваши сочинения мне понравились больше всего, у Вас у обоих высший балл. Я думаю, — профессор улыбается. — Это будет весьма интересное сотрудничество. Не могу дождаться Ваших работ. Светловолосый, выйдя из кабинета, ощущает некоторое облегчение. Он считает, что сделал нечто хорошее для Юнги, за что тот, возможно, даже скажет ему «спасибо». Только нужно как-то сообщить ему обо всём, что было сегодня на лекции, чтобы и в этот раз темноволосый сдал свой экзамен на высший балл. Чимина снова накрывает некоторое едва уловимое ощущение счастья, в этот раз оно намного спокойнее. Плавно то растекается в груди, формируя нечто похожее на небольшой шарик небесного цвета. Снова предвкушение, снова внутреннее томление и желание встречи, даже если просто рядом молчать и смотреть на то, как он… Существует. Пак выходит из университета, до начала новой лекции у него двадцать пять минут, а значит, он сможет купить себе горячего шоколада с зефирками просто потому, что сейчас весна, и внутри у него тоже сладко. Открыв тяжёлую дверь и оказавшись на свежем воздухе, Чимин застёгивает молнию своей куртки, и вдруг замечает знакомый профиль. — Тэхён? — окликает он. Ким вздрагивает, после резко оборачивается, пугаясь и судорожно выкашливая дым. В его руке зажата сигарета, он смотрит на светловолосого, а взгляд его такой удивлённый. Пак не ожидал увидеть его с сигаретой. От Тэхёна никогда раньше не пахло табаком, хотя, может быть, тот просто маскировал запах. Всё же эта встреча неожиданная. Старший же выглядит так, словно его только что застали врасплох. — Ты что, куришь? — спрашивает Чимин ни то с неверием, ни то с простым удивлением. Тэхён же смотрит на свою тлеющую сигарету, а после отрицательно мотает головой. — Это научный эксперимент, — объясняет он спокойно. — Хочу проверить, что в этом такого особенного и почему курение может кому-то настолько сильно нравиться. — Юнги-хён много курит, — вдруг произносит Пак, по-детски выпячивая губы, а после поджимая их. На его мягких молочных щеках виднеются ямочки. — Да… — с какой-то едва уловимой грустью выдыхает старший. — И я изо всех сил стараюсь понять, почему. Но не понимаю. Совсем. — Это красиво. — Что? — хмурится Ким. — Что ты сейчас сказал? — Хён красиво курит, мне нравится наблюдать за ним, когда он это делает. Я бы наблюдал за этим часами… — Но ты ведь понимаешь, что это очень вредно для здоровья? — Тэхён выглядит как взрослый, который пытается его вразумить. По его лицу видно, что ему совершенно не нравятся слова светловолосого. — Чимин, романтизировать плохие привычки нельзя. Это очень опасно. Я знаю, что хён тебе очень нравится. Просто пообещай, что не будешь курить, потому что так делает Юнги-хён. Пообещай, что не будешь брать с него пример. — Хорошо, хён, обещаю… — Пак быстро кивает, не думая. Он выглядит словно послушный мальчик, готовый делать всё, что ему скажут. Тэхён облизывается, опуская взгляд. — То есть… Ты конечно можешь начать, это твоё полное право, просто… Не делай это, потому что Юнги курит. Не превращай его в человека, который станет для тебя иконой и которому ты будешь поклоняться. Чимин на это молчит, не зная, что ответить. В этом есть что-то плохое? Пак действительно ведёт себя так с темноволосым? — Как ты? — спрашивает Тэхён, кладя сигарету дотлевать в пепельницу над мусоркой. — Давно тебя не видел. Светловолосый медленно растягивает губы и светится весь, после чего отвечает: — У меня всё прекрасно. Ким улыбается ему в ответ, а после говорит: — Я очень рад, Чимин-и… Это то, что мне нравится слышать. Чимин не психолог, однако он замечает, что Тэхён выглядит немного не так, как привык выглядеть. Он похудел, а ещё у него под глазами появились синяки. Кажется, он улыбается, но что-то внутри подсказывает, что с ним не всё в порядке. — Хён, — выдыхает светловолосый немного грустно. — У тебя всё нормально? — Да, — кивает старший. — Не могу сказать, что идеально, но нормально, наверное, да… Есть вещи, которые меня беспокоят. — Может быть, ты хочешь поговорить об этом со мной? За чашечкой горячего шоколада с зефирками, например… — говоря это, Чимин широко раскрывает глаза, что похоже на удивление. Выглядит это до того мило, что Тэхёна пробивает на улыбку. Искреннюю. Пак не умеет скрывать свои настоящие чувства, а потому, когда он испытывает какую-то эмоцию, всё его тело говорит об этом. Он чудо. Не меньше. Малыш в теле взрослого восемнадцатилетнего парня. И привычки у него такие же — невероятно милые и забавные. — Горячий шоколоад с зефирками? — спрашивает Ким, растягивая губы и получая один уверенный кивок. Чимин смотрит на Тэхёна, а его глаза сверкают блеском как у ангела. — Ты вызываешь у меня милую агрессию. Я хочу затискать и заобнимать тебя до смерти, милашка! Они направляются в кофейню через дорогу. Там то и дело зависают студенты, когда отменяют пару или же когда просто есть свободное время. Парни выбирают себе столик подальше, снимают куртки, вешая те на крючок неподалёку от себя. Тэхён усаживается, потому что Чимин просит его: «Посиди здесь, хён, я сейчас сам всё закажу». Возвращается светловолосый с двумя чашками, стоящими на плоских тарелках. Он поглядывает с опаской то на одну, то на другую. Ким встаёт сразу же, забирая одну из них себе, чтобы помочь ему. Вместе парни приносят горячий шоколад и ставят белую керамическую посуду на стол. На улице ещё немного прохдадно, поэтому когда губ касается горячий напиток, тело в один миг начинает согреваться. Младший делает пару глотков, ставя чашку обратно на тарелку. Кажется, Чимин забывает о том, что они хотели поговорить о Киме, а потому вдруг спрашивает: — Ты не знаешь, хён, почему Юнги-хён не пришёл сегодня на пару по литературе? Может, ему нездоровится? — Не знаю, — Тэхён мотает головой. — Если честно, мы немного… В ссоре. — А-а, — тянет светловолосый, грустнея. — Очень жаль… — Да, — Ким выдыхает и подносит чашку к себе, обхватывая ту двумя руками и словно греясь о горячие керамические стенки. — Мы виделись незадолго до каникул. Писали экзамен вместе. До этого там такая история произошла… — Чимин смущённо улыбается, отводя вгляд и смотря на свои плавающие белоснежные зефирки, что по-немногу окрашиваются в цвет шоколада. — Мы встретились в клубе. Я… Напился впервые и мне было плохо, а хён отвёз меня домой. — Ого… — Тэхён действительно удивляется, приподнимая брови кверху. — Это на него не похоже. Он обычно никого домой не провожает. — Нет, хён, ты не совсем понял, — у Пака краснеют щёки, он всё ещё не поднимает взгляда, пряча глаза под длинными ресницами. — Он отвёз меня к себе. — Младший закусывает нижнюю губу и лбом прикладывается к столу, не в силах больше так смущаться. Ким же молчит. Долго молчит. Чимин, успокоившись и вернув себе свой обычный сердечный ритм, испуганно смотрит на него и видит задучивый взгляд больших карих глаз с пышными ресницами напротив себя. — Хён… — осторожно, высоким голосом зовёт Пак. — Я сказал что-то не так? — Чимин-и, — произносит Тэхён очень серьёзно. — Он никогда, слышишь меня, никогда не приглашает к себе никого. Никогда никого не привозит. Даже я, когда был у него в гостях, всегда приходил только по своей инициативе. Сам Юнги-хён не звал меня к себе ни разу. — Это значит… — едва слышно начинает светловолосый. — Это значит, что ты для него — «не все», — объясняет старший. — И если это правда так… Что думаешь насчёт пойти к нему и спросить, почему его не было на лекции? — Мы можем пойти вдвоём? — уточняет Чимин. — Нет, ты сам. Только ты. Потому что, по какой-то причине, из всех людей Юнги-хён к тебе более снисходителен.° ° °
Он не пошёл сегодня на пары, как не пойдёт и завтра, и через неделю… Беспокоится ли об этом? Нет. Из всего, что происходит в его жизни, университет волнует в последнюю очередь. Наполненный морфином вдоволь, он напоминает ребёнка, наевшегося сладкого, потому что так же лежит на кровати и мечтательно глядит в потолок. Юнги моргает редко, попросту забывает об этом, потому что прямо над собой видит небо. То отдаёт спокойствием — лиловым — самым приятным цветом, который только можно сыскать, и всё внутри него обволакивает тем самым, долгожданным успокоением. И что-то в груди упрямо шепчет о том, что оно не настоящее, но Мин закрывает уши. Не хочет слушать. Его длинные ресницы дрожат, он раскрывает те, как это делает павлин со своим прекрасным хвостом. Парень смотрит на потолок и растягивает губы в совершенно нежной улыбке. И страшно то, что улыбка это посвящена никому иному, как смерти. Боль. Боль. Боль. Сколько ещё можно её терпеть? Сколько ещё можно так существовать? Его боль вызвана наркотиками и ими же пытается быть заглушена. Парадокс? И всё-таки… Крохотный мальчик восемнадцати лет в нём ещё жив, напрасно он думает по-другому, и, множество раз раненный им же самим, молча наблюдает за происходящим. Ему непросто смотреть на то, как у него забирают последнее, ему хочется кричать, рыдать навзрыд, только его голос заперт глубоко внутри. Никто его не услышит. Но разве виноват он в том, что любит? Совершенно не виноват. В марте всё ещё вечереет рано. Как-то незаметно для самого себя Юнги из горизонтальной плоскости переместился в вертикальную и сейчас стоит под фонарём, светящим тёплым желтоватым оттенком. Он под этим светом как под колпаком где-то в вакууме, покрытый тёмной материей со всех сторон. Здесь же кажется, что ты в безопасности и темнота не сможет тебя поглатить. Парень поднимает голову, смотря на то, как снежинки, возможно, в последний раз в этом году, летят вниз. Из-за морфина это кажется таким медленным и завораживающим процессом. Каждый раз, когда его лица касается снежный кристаллик, его губы расстягиваются. Мин улыбается совсем как дурак, любуясь этой непозволительно красивой картиной и чувствуя себя что ни на есть живым. Он может простоять так целый час, не боясь заболеть. Такие вещи его в принципе не пугают. Как человек он мало заботится о повседневных вещах, о рутине, о том, что рядом. Намного больше его влечёт нечто недосягаемое. Снежинки летят в глаза и обжигают те холодом. Прекрасные, но ледяные сами по себе. Они ведь совсем как Юнги. Глаза слезятся от ветра и снега в них, покалывание на сетчатке — не самое приятное чувство, но он не уходит. Всё смотрит, находя в этом своё, личное успокоение. В тот день тоже шёл снег. Юнги запомнил навсегда, хотя и был весь в своих мыслях, медленно становившихся некой трясиной. Той, что его полностью в себя затянула, с тех пор ни разу не позволив выбраться. Мин ловит себя на мысли, что с первого раза, когда на его языке оказался морфин, прошло так много времени. Ни разу к нему больше не приходил он и непонятно, хорошо ли ему от этого или же очень плохо. Парень скучает. Постоянно. Хочет к нему, чтобы хотя бы просто увидеть. Сердце ноет в груди, раненное и беззащитное, и просит лишь одного. Его. Наверное, нужно повысить дозу. У парня на лице больше нет улыбки, а взгляд задумчивый, осознанный, будто он возвращается. От себя не убежать — это самая страшная истина. Может, Юнги и просил отпустить его, но кто сказал, что он отпустил сам? Это осознание невозможности избавиться от него внутри себя не бьёт, а в очередной раз становится логическим заключением из всего, что было «до». Мин никогда не сможет отпустить его. И вообще-то он этого и не хочет по-настоящему. Наоборот, хватается, держится, дышит… Любит. Очень сильно любит. Любит спустя три мучительных года. Он всегда хотел быть похожим на него, и теперь у них появилось ещё кое-что общее. Одно на двоих. Морфин. Отходить всегда тяжело и с каждым разом это будто становится ещё тяжелее. Голова раскалывается на несколько осколков, прикоснувшись к которым, кажется, можно порезать руки в кровь. Юнги медленно открывает слезящиеся глаза, обнаруживая себя лежащим на столе. Наверное, вчера он заснул прямо здесь. Веки слипаются, чувствительные к утреннему свету, пробирающемуся из открытого окна. С огромным усилием пытаясь вспомнить, что было вчера, Мин выпрямляется на стуле. На него надета куртка, и понимает он это не сразу. У него вообще какая-то очень заторможенная реакция, а в голове туман. Только постепенно до его сознания доходит… Он что, вчера был на улице? К горлу парня резко подкатывает ком, он закрывает рот ладонью, а после бежит в сторону туалета, по пути врезаясь в углы и едва успевая. Его рвёт, и хорошо, что под ним вовремя оказывается унитаз. Кашляя громко, Юнги дрожит всем телом, потому что его охватывает невероятно сильная паника. Он на самом деле вышел из дома. Сердце загнанно бьётся, руки трясутся, как у настоящего… Наркомана… На него снова накатывает позыв рвоты. В комнате раздаются отвратительные звуки и кажется, что вместе с внутренностями он выблёвывает последние частички себя самого. Под глазами синяки, щёки впалые, лицо бледное просто мертвецки… Он от бессилия затылком прижимается к холодному кафелю, измученно прикрывает глаза и выдыхает через нос. Рука кое-как дотягивается до смыва и всё то, что было у него внутри, водяным вихрем уносит в океан. Так можно подумать, будто он является частью чего-то великого и вечного, и эта мысль позволяет ему не чувствовать себя настолько дерьмово. «Что ты творишь?» Этот вопрос Юнги давно не задавал себе. Сейчас же это делать слишком поздно, поэтому он гулко сглатывает, навязчиво ощущая вкус горькой желчи у себя на языке. Кажется, его больше не тошнит, если только от самого себя… Парень своим цветом кожи сливается с плиткой на стене и правда не знает, зачем всё это. Человек, находящийся на грани или же за ней. Какой в этом смысл? Зачем он живёт? Жалкий. Жалкий. Жалкий. Ему мерзко от себя самого и вся эта мерзость похожа на дёготь, который прилип и который всё никак не отвяжется. Сковывает его движения намертво, держит крепко и топит в себе. Ненависть как таковая уже неотъемленно связана с ним. Причём ненависть не только к себе, а ко всем вокруг. То, от чего он бежал, чего не мог представить себе даже в самом страшном сне, теперь его реалия. — В каждом моем слове, действии заметен твой след. Твоё присутствие. Ты отпечатался во мне самым страшным ядом, который, увы, не убил меня, а продолжил со мной сосуществовать. Стал частью меня и я уже, честно, не знаю, есть ли между нами хоть какая-то разница, или же я с самого начала являлся тобой… Он до того устало закрывает глаза ладонями и прячется в них, словно стараясь защититься. Тихий донельзя, но оттого душераздирающий плач раздаётся в туалетной комнате, такой, при котором дрожащие плечи и судорожное дыхание в перерывах между всхлипами. От него сердце скручивается в узел, уродливо деформируется и искажается, переставая на то быть похожим. Сколько ты ещё так продержишься? — Мой мальчик… — шепчет он судорожно и хватается за бритву.