Проводник

Чезаре видит женщин. Женщины сидят напротив него тесным полукругом, строго и напряженно, не касаясь друг друга локтями. По правую руку он слышит голос хозяина, который усадил его за стол, прежде чем разбудить:  — Я долго настраивал его на эфир… Прошу вас, не стесняйтесь. Спросите все, что не успели. Его голос наполняется особой теплотой: — Чезаре одного поколения с вашими сыновьями. Когда их забрала война, он остался здесь, чтобы дать вам шанс воссоединиться. Кто, как не их ровесник, сможет точнее всего пересказать вам их мысли и чувства с той стороны? Одна из женщин нерешительно поднимается с места: водянистые голубые глаза, встрепанный пучок темных волос, черная шаль на плечах. — Я хотела бы знать, услышит ли нас сейчас мой… — она с трудом произносит имя, с еще большим трудом — место гибели. Чезаре почти видит, как она протягивает хозяину светящийся белый клубочек. Хозяин повторяет ее слова, медленно и нараспев, будто вспоминает сам. Белая ниточка тянется из его рта к Чезаре. — Пусть вернется то, что ушло. На минуту среди вечности, на три вдоха и три выдоха. Эмиль, слышишь ли ты нас сейчас? Чезаре мысленно впускает ниточку в свой рот. Сидит и дышит, пока не чувствует, как за нее дергают с другого конца. Перебирают, будто перила веревочного моста (его пальцы дергаются в такт). Что-то приближается из темноты внутри… — Слышу. Оставь мне местечко за столом в мой день рождения, мама, — слышит Чезаре чужой хриплый голос под языком. — И не надо грустить, когда я присяду с вами. Женщина начинает плакать. Потом его спрашивают другие — матери, старики, мужчины с мертвыми глазами; их в комнате больше, чем Чезаре поначалу казалось. Но по-настоящему спрашивает только хозяин, перехватывая их вопросы и делая понятными. Чезаре слушает снаружи, Чезаре слушает внутри. Чезаре уступает свою речь другим, пока темнота в его голове совсем не заполняется пузырями света, в которых парят мертвые солдаты. На них нет ран, их лица спокойны. Они тоже спят — их тоже разбудили. — …теперь я и сам отвечу на любые вопросы, дамы и господа. — Нет, нет, доктор, никаких вопросов. — Спасибо вам, доктор. — Вы нам даете силы жить… Один за другим пузыри гаснут. Чезаре просят открыть глаза, чтобы попрощаться с гостями. Кто-то оглядывается, кто-то не смотрит на него снова. Вокруг — шуршание уходящих юбок, скрип опустевших стульев. Обычный дневной свет из окна хозяйской квартиры. Его поднимают из-за стола, жестом направляют в дальний конец комнаты. Пока Чезаре бредет к ящику, хозяин задумчиво говорит, катая по полу кончик трости: — Больно смотреть, как люди отчаялись. Не понимаю, как другие мои коллеги что-то с них берут за сеансы. Чезаре встает на свое место в ящике. — Разве недостаточно, чтобы тебе отплатили доброй славой? Хозяин подходит ближе. Приподнимает его лицо за подбородок, проводит большим пальцем по губам. — Ты устал здесь быть, милый? Чезаре здесь не было, думает он, здесь был Эмиль и остальные. — Хочешь плыть? Далеко-далеко, по лунной дорожке… Чезаре не знает, что такое лунная дорожка, но плыть ему хочется — невесомо и неровно, как в ванне. Туда, где чёрные волны, а за ними холмы ещё чернее, где тихо, где нет никаких пузырей со светом и незнакомых праздничных столов с едой, которую ему нельзя, нет чужих рук на… (Когда Чезаре снова сажают прямо и он чувствует на языке круглое донышко ложки, ему неудобно сидеть. Кажется, больно… скоро его отпускают обратно.)

* * *

Он наполовину просыпается, когда слышит свое имя через стенку ящика. Но его не зовут, о нем пока просто говорят. Так тоже бывает. Здесь голоса все больше мужские, но хозяйский не теряется среди них. — Как любой последователь спиритизма, я читал про наших предшественников, в числе которых были и многие священнослужители. Среди них я нашёл упоминание о монахе по имени Калигари — мистике, который также соединял живое с мёртвым… и благодаря своему проводнику, заключенному между планами бытия, знал, кому скоро предстоит перейти из нашего мира в иной. Хозяин выдерживает паузу. Никто не перебивает. — В нашу последнюю встречу Чезаре предсказал, что мы увидим такой переход здесь, в этих стенах. Если мы носители знания, то наша задача — применять его. Поддерживать порядок вещей, используя то, что дано нам жизнью. Итак, кто из вас постиг истинный смысл предсказания? Кто из вас может ответить, о ком шла речь? Голос дальше и глуше хозяйского отвечает почти сразу: — Я знаю человека, который готов к переходу. Он не преуспел в земной жизни и просит лишь о покое. — Этот человек сейчас среди нас? — Нет, ожидает за дверью. — Так пусть войдёт. Щелчок дверной ручки вдалеке. Чья-то несмелая поступь. — Как твоё имя? Тихо, слишком тихо. — Скажи, Бруно, почему ты здесь? — Потому что… мне больше нигде нет места. Я бы сделал все сам, но тогда не видать мне рая. — Мы понимаем. Готов ли ты к тому, что сейчас произойдет? Заминка. — Думаю, готов. — Надеюсь, ты скоро расскажешь нам, как нынче людно в раю. — У хозяина голос довольный. Наверное, он гладит того человека по голове. — А сейчас тебя встретит твой проводник. Под веками светлеет — хозяин открывает ящик. — Чезаре! Глаза просыпаются сами по себе, как много-много раз до этого. Ему что-то вкладывают в ладонь: Чезаре чувствует знакомую рукоять. Склонившись к его уху, хозяин шепчет: — Вот этот. Просторный зал, ряды кресел перед сценой полны людей. Посреди прохода стоит парень ростом чуть ниже Чезаре — курносый и широкоскулый, с сальными волосами, с рябоватой кожей на ещё молодом лице. Вот этот. Чезаре оставляет позади ящик и ступеньки сцены, останавливается напротив человека на красной ковровой дорожке. Наверное, тот из-за большого носа так громко сопит. — Торопись, Чезаре! — подзуживает голос за спиной. Чезаре помнит, что хозяин зачем-то при этом растопыривает пальцы в воздухе. Собственные пальцы сжимаются на рукояти. Ему показывали. Можно в грудь, а можно… Чезаре берет человека за загривок. Тот кричит — сначала голосом, потом брызгами из перерезанного горла. — Свершилось! — Хозяин начинает хлопать, и звук подхватывают десятки ладоней. Чезаре стоит по уши в этом грохоте. Ему снится, что он смеётся и не слышит своего смеха, просто запрокидывает голову, раскрывает рот вместе со всеми вокруг. Улыбается, как хозяин. Если тот улыбается, значит, все хорошо. Человека уносят. Самого Чезаре хозяин берет за плечи и ведёт мимо хлопков, обратно в ящик. Говорит ему в затылок, негромко, но слишком близко: — Скоро пойдём домой. Дверцы ящика приглушают все звуки. Чезаре жмурится так, что на глазах выступают слезы, но вместо прохладной тишины все ещё слышит голос хозяина в красноватом просвете между створками: — Я помогаю Чезаре развивать его способности. Это мой долг как врача и гражданина. К осени он сам сможет почувствовать, кого нам надлежит встретить. А значит, осенью я продолжу дело Калигари уже без вашей поддержки. Если вы сомневаетесь после того, что видели сегодня, то на следующем сеансе мы точно узнаем, всем ли довольна душа этого несчастного. Помните: все, чему суждено свершиться, так или иначе произойдёт. Мы лишь орудие в руках Господа. Чезаре хочет домой. Там в каждой комнате тикают часы, и трость хозяина правильно-гулко стучит по половицам. Там огромные толпы людей не проходят через огромный зал все сразу, гудя и толкаясь. Но до дома далеко, а пока хозяин просит о чем-то «двух достопочтенных джентльменов», и ящик, покачиваясь на их спинах, выплывает из зала — вниз, на улицу. Экипаж подпрыгивает на камнях мостовой. Чезаре чуть не стукается лбом о деревянную крышку. — Рессоры у него поганые, — бурчит хозяин. Откидывает одну створку лежащего у ног ящика и наклоняется почти к полу, чтобы нашарить ладонь Чезаре. Подносит ее к губам, тихонечко целует, потом просто гладит, не давая руке соскользнуть обратно в ящик. Немного смягчается: — Впрочем, здесь ехать десять минут. Пустяки. Он выглядывает в окно, усмехается проплывающим мимо прохожим. Говорит непонятно к чему: — Чем дальше, тем крепче убеждаюсь, что и бодрствующих можно мно-ого к чему расположить.

* * *

Чезаре не помнит, когда и как, но хозяин приучил его просыпаться, если нужно в уборную. Когда он возвращается в спальню, за окном поздний вечер. Хозяин не спит: сидит под лампой и с мерзким шершавым звуком что-то скребет. Он прерывается, когда Чезаре подходит и заглядывает ему через плечо. — Давненько я не работал по дереву. С этой больницей руки вечно заняты другим. Хозяин показывает Чезаре грубо обструганную деревянную фигурку. Человечек с ножом. Это Чезаре? Голос не слушается со сна, так что он спрашивает указательным пальцем: а почему один? Хозяин лишь улыбается: — Будут и другие. Ступай, алмазный мой. (Той ночью Чезаре снится, что у него нет тела. Что тело есть, но оно бесконечно твердое, и в его гранях отражаются тысячи лиц, и его острие вспарывает раз за разом упругую, дышащую кожу.)

* * *

— Сядьте прямо, пожалуйста. И вы тоже, вот так. Теперь не шевелитесь… Хозяин велел Чезаре держать глаза открытыми, и от щелчка фотокамеры он только сильнее их таращит. — … всё! — Фотограф деловито собирает в кучу ножки отработавшего аппарата. — Когда будут готовы листовки, еще раз? — миролюбиво уточняет хозяин. — На днях, герр доктор, на днях. Дел невпроворот, всем надо детишек к учебному году отснять… Хозяин прикрывает глаза, кивает: — Верю в вашу расторопность. — Набалдашник трости покачивается под пальцами. — А он у вас точно сомнамбула? — косится фотограф на Чезаре. — С виду парень как парень, неразговорчивый только. Хозяин обдумывает что-то, стреляет глазами по сторонам. Чуть погодя отвечает: — А мы с вами, любезный, постараемся, чтобы у зрителя таких вопросов не возникало. — Ну, значит, постараемся, — пожимает плечами фотограф. — Картинка-то будет четкая, не волнуйтесь. Чтобы синяки под глазами все наружу. Хозяин фыркает и достает бумажник. После ухода фотографа он придирчиво осматривает композицию из Чезаре и стула. Бормочет «пока ты сидишь на свету…», пропадает ненадолго в своем кабинете и возвращается с рулоном желтоватой бумаги. Выуживает из камина уголек покрупнее, расстилает бумагу на полу... Чезаре теряет счет времени, пока хозяин, пыхтя, ползает по листу-переростку, намечая контуры фигуры, прорисовывая лицо, размазывая остатки уголька по волосам, чтобы потом зачерпнуть из камина целую пригоршню для одежды. Когда он встает, держа в руке слегка помятый лист, на бумаге красуется некто смутно знакомый. — Полюбуйся на себя. Мы люди неприхотливые, кое-что можем и сами соорудить. Это тоже Чезаре? Прочитав немой вопрос в его лице, хозяин мягко гладит Чезаре по щеке тыльной стороной ладони, чтобы не запачкать углем: — Да, это ты. Но в жизни, конечно, лучше.

* * *

— Ты будешь стоять смирно. Пять. Минут, — чеканит хозяин, когда Чезаре снова отворачивается, чтобы ему под глаза не мазали холодным и липким. В левый глаз из-за этого уже попали пальцем, и он нещадно слезится. — Да господи боже, я почти закончил, — ворчит хозяин, промокая влажную дорожку платком из нагрудного кармана. — Визгу-то было. Проморгавшись, Чезаре замечает в другом его кармане гребешок и снова пытается отвертеться от чужих суровых пальцев. — Я сказал, с глазами почти закончил! — Хозяин не любит на него прикрикивать, потом снова начинает говорить гладко, вполголоса: — Причесываться кто будет, Чезаре? Он упрямо мотает головой, но хозяин все равно берет гребешок. Продолжает ритмично, проходясь по каждой прядке, распутывая узелки нерожденных колтунов: — Я же, тебя, разбудил, посмотреть, как грим, выглядит, с открытыми, глазами. А ты что? Вот и буди тебя потом раньше времени… Когда Чезаре уже раза четыре почувствовал, что не может так больше, хозяин наконец отнимает гребешок от его головы. Кивает тому, что получилось: — Так-то лучше. И еще момент… Он прислоняет Чезаре плечом к стенке ящика. Ноги тут же начинают затекать. — Пока можешь подремать, если хочешь. Последнее похлопывание по щеке, последний ласковый взгляд: — Ты будешь звездой этого карнавала. Ну, с богом. Створки ящика обнимают Чезаре полумраком. Снаружи с шорохом опускается занавеска. Через пару минут где-то далеко, за тысячу миль, раздается звон колокольчика. «Подходите, подходите ближе!» Чезаре дремлет. Все, что лежит под его закрытыми веками, там и останется.