Сабельные улыбки

      Когда Элрики находят Линга, ослабевшего в тени крыш, братьям на самом деле мерещится кот. Это даже полуправдой без натяжки назвать нельзя, но они узнают об этом гораздо позже. (это гипноз) Чанг вызволяет людей в шахтах своей дистанционной алхимией, это требует усилия, а она и без того усталая, голодная. Шахтеры кормят её в благодарность, и Мэй улыбается — похоже, эти люди не поняли её сути, но говорить правду она не намерена. Не знает местных порядков, не знает отношения к подобным себе. Не хочет рисковать. Но очень хочет пить. Линг ест не то чтобы не в меру, а столько, сколько нормальный человек любой комплекции не осилил бы, а глаза у него всё равно голодные. И благодарная улыбка Элрикам видится оскалом. (нельзя сказать, что они ошибаются) Шрам смотрит на Чанг, внимательно изучая. Хмурится, прислушивается, проверяет, и только потом выказывает удивление, что такая как она изучает медицинскую алхимию. — Наоборот. Всё правильно, — Отвечает Мэй, хмурясь. Живущие за счёт чужих жизней должны быть благодарны. Первым замечает Ал, когда во время сражения с телохранителями Линга пытается преобразовать оружие одного из них с расчетом на обычную металлическую структуру предметов. Он ошибается, совсем немного, но ошибается. Это металл. Просто не сталь. Эдвард первый решается спросить, когда они едут в Центр. Неуверенно, ненавязчиво. Это не его специализация. Естественные науки и в частности алхимия – гений может сказать всё. Но история, какие-то демографические данные, и прочее из наук об обществе – не интересно. Элрик не слишком много знает об упырях. Меньше, даже, чем об ишваритах. Он даже не уверен, считаются ли они отдельным народом, или как-то вклиниваются во все другие. Только сам понимает, что в Аместрисе крайне мало их брата, и куда больше в той же Дрархме (оно и понятно — на Севере мало солнца и подходящий менталитет). О ксингских он практически ничего не слышал, как в целом о стране за пустыней. Как вообще живут вампиры там? Разве светобоязнь не должна быть, ну, смертельной? — А ты... Ксингец, получается? – Он не говорит напрямую – «а ты ксингец, или просто вампир?», но суть вопроса понятна. И мальчик с саблей за поясом отвечает беспечно: — Да. — Как вообще на Востоке? — У меня хорошая страна. Отзывчивые люди, вкусная еда. — Что насчет солнца? Яо пожимает плечами, не желая продолжать разговор, и отвечает односложно: — Генетика.       У него нет времени рассуждать о разнице культур, когда в стране развернулась невидимая битва. Пока есть камень, способный делать человека Бессмертным, только это и важно. Яо — житель Ксинга — принц империи, построенной на крови дворцовых переворотов и жестоком объединении через постоянное братоубийство. Люди там пьют змеиный яд напополам с вином и улыбаются, а второе лицо всегда напряжено и ждёт скрытый удар. Аместрис — культурная страна с искренне улыбчивыми людьми, развитая страна где руки механиков пахнут маслом, а на шеях селян задерживается шлейфом сладость яблонь и пряность пирогов, а ветер даже в пустыню несёт отголоски зелёной горечи лугов. Но вот странность — для Линга, Запад пахнет как труповозка. ...Куда едет эта телега, и кто держит поводья? Это не его дело. Его дело — камень. Падать с крыши совсем не больно, даже почти весело. Яо ловко изображает обмороки – всего-то нужно расслабиться и упасть, закрыть глаза и сделать дыхание тише, не дать векам дрожать. Он вообще может очень долго обходится без воздуха, хотя и не постоянно. Хоть бы кто принял его за голодающего. Хоть бы. Иначе, зачем он устраивает всю эту постановку. Линг слишком поздно вспоминает ключевой момент – к нему уже подходит полицейский. Точно, гипноз. Надавить на жалость, заморочить восприятие. Вот же… на голодный желудок так плохо думается. В полиции его спрашивают паспортные данные – полное имя, место рождения, количество полных лет. —Пятнадцать, – отвечает Яо, не моргнув глазом. Убедительность — половина гипноза. Полицейский не верит, и, вообще-то, правильно делает. Но ксингцу от этого не легче. Фан предлагает использовать против гомункулов серебро, но Линг сомневается, что гомункулы схожи с вампирами. Судя по словам Элриков, они — порождения алхимии, просто люди, хоть и очень живучие, так что все методы, что хороши против людей, хороши против них. Когда твоё происхождение – наполовину сказка (а сказка всегда построена на правде), а множество мифов не зарождаются раньше государственности, нужно искать в них уловки. Самые лучшие учебники передаются лекциями детям перед сном. Половина хорошего политика – просто запомнить их и научиться применять. Итак, пройти в гостиницу через порог как все нормальные люди – почти невозможно. Дурацкое имущественное право (выросло из обычая, можно отсюда и начинать думать). Линг знает - глупо просить у постояльцев, или пустить Фан первой, и получить приглашение от неё. Нужно разрешение владельца помещения, либо равного. Разрешение, добрая воля. Та ещё морока. И бросается в глаза. Яо не пытается скрыть свою суть, но в Аместрисе слишком мало людей вроде них, и Линг не уверен, что отношение будет такое же, что и на Родине. Поэтому окна – оптимальный вариант. Они вполне могут исполнять функцию двери, вот только за двери их не воспринимают. Это удобно. Это уловка. Когда Рэн Фан ранят, Яо реагирует на одних инстинктах, быстро даже для себя. Он никогда не ощущал её кровь так свободно и ясно — предполагалось, что Фан, при необходимости, будет жертвовать часть для его пропитания, но этого никогда не происходило. Перед глазами туман. В ушах барабанит пульс. Всё быстрее и быстрее. Всё громче и громче. Это дурман и морок, и Яо не хочет терять себя, свою ясность мысли. Он борется, дышит через раз, и всё напоминает себе – он такой же, наполовину такой же, и Рэн Фан доверила ему свою жизнь. Она его человек, Линг в ответе за неё. В ответе. Он принц. Он обязан. И всё-таки ему почти сносит крышу. Он не набрасывается на фюрера только из-за чуйки — он гомункул, он сильнее; и из-за голоса разума, который твердит, что сейчас не время бороться, он проиграет, он в меньшинстве, его спутница ранена, и нужно уходить. Бежать. Так что Яо только поднимает сцимитар и убивает второго гомункула. Опять. Их кровь такая же, как у людей, но пробовать не хочется. (Их тела рассыпаются в пыль как у чистокровных) У Фан дыхание резкое, неровное. Линг слушает её кровь — не умирает? — и старается просто бежать, не отвлекаясь. Когда Рэн заводит речь о том, что лучше бы ему её бросить, Яо беспокоится. Боится. Что она задумала? А Рэн продолжает. Продолжает и несет какой-то бред про роль правителя и роль народа, про свою руку и свою жизнь. Лучше бы заткнулась, зажала рану покрепче, берегла бы силы. Яо отвечает ей, сам почти не слыша себя, и обещает в мыслях — когда они вернуться на родину и её рука излечится (только хоть бы она излечилась), он сделает её национальной героиней Ксинга. Только пусть она излечится, пусть она выживет… пусть... Потому что, похоже, Фан задумала убить себя ради него или что-то подобное. Линг не использует на ней гипноз только потому, что Рэн не повернута к нему лицом (глаза – зеркало души). Иначе бы он просто не удержался. Полковник Мустанг определенно очень хитрый, верный своим людям и стране человек. Кроме того, у него ксингские корни. Но их речи и культуре он не обучен (не отвечает на поклон, подаёт руку), как и не обучен узнавать не-человека. Яо этому даже рад — сейчас нужно помочь Рэн, а на подобное отвлекаться будут потом. Мэй не может найти свою панду ни по запаху, ни по "ки", так что она плачет, и это отвратительно, потому что плачет девочка кровью, а от значительных потерь ей хочется есть. Она считает себя хорошим человеком, и не просит ни у кого из своих спутников, предпочитая подачкам голодовку. Это даже не гордость и не сила духа – Чанг просто привыкла, с короткого детства привыкла, что её обеспечить слабая семья не может, и вот теперь, аместрийцы – её семья, и они тоже бедствуют и перебираются. Мэй не собирается просить. Страх умереть от потери крови, когда Чанг от голода потеряет самоконтроль, вкупе с её историей о детстве с Сяо-Мэй, заставляют Шрама предложить помочь в поисках. Идти по колено в море крови на самом деле плохо, и это "плохо" — на аместрийском, потому что Яо не знает местный язык достаточно, что бы выразить отношение к ситуации словцом похуже, и потому что показать слабость в подобной ситуации было бы просто ужасно. Линг бы не справился, забылся бы — не смотря на всю подготовку воина и все ожидания о чужой стране — к такому он не был готов. Не мог быть готов. Аместрис – страшная страна, и зачем он вообще решил начать поиски здесь? Яо сосредотачивает внимание на поиске Элрика и продолжает идти. — Ты как? — спрашивает Эд, замечая хищный блеск в глазах друга, который в свете факела выглядит до черта пугающе. — Живем. — А почему ты не…? — Давай потом, — "или здесь на один труп станет больше". — Просто ищем выход. Он слишком устал косить под дурочка. Он находит Эда по биению его пульса. Яо счастлив, что Эд не предлагает отфильтровать кровь (судя по взгляду алхимика — такие мысли были), и готов съесть ботинок, лишь бы протянуть до возвращения из этого места. Это не люди. Больше нет. Но почему-то пахнут совершенно так же, и лица человеческие, и голоса. Не важно. Они мертвы, а он – нет. Он и не собирается умирать. Лезвие проходит сквозь череп. Он не думал, что найдёт Бога. Не думал, что бог захочет видеть его. И всё же вот – безглазый силуэт, точная копия его тени, но высвеченная белым светом. Бог скалится. Линг знает, что преобразование, которое провёл алхимик, не должно навредить ему. И всё же Истина напротив скалит зубы в клыкастом оскале и Яо страшно. Он напоминает себе - его тело душа прокляты от рождения, порченый гнилой гранат. Он ничего не стоит сам по себе. Линг отпирает врата и уходит в темноту, заставив себя отвернуться от Бога. Если для людей – Истина человек, то для него это ведь должен быть полукровка? Полузверь. — Наполовину человек, — смеётся Бог. — Ты человеческий бог. Ты не можешь поменяться со мной. — Я – это мир, Линг Яо. Ты уже часть мира. И ты отдашь миру столько, сколько возьмёшь. Эта тварь привидится ему в кошмарах. В логове Отца, Яо не чувствует между ними общего, как не чувствовал "своего" ни в одном из людей, но клинок поднимает со страхом. Нутро подсказывает — не их, не наш. Не нравится. Разумом Линг понимает, что его этот тип невероятно бесит, и он выступил бы против, даже будь Отец с ним одной крови. Даже будь он сильнее. На самом деле, наоборот – в нем много человеческого. Слишком много. (Они страдают, их слишком много) Лингу на мгновение становится страшно, но решимость пересиливает опасения, и потом — он через столько прошел, он не умрет от философского камня просто потому, что Отец "никогда не пытался узнать о его влиянии на не-людей". Ал прячет спутницу Шрама в доспехах, и всю дорогу к доктору пытается слушать, жива ли она ещё, или сражение с гомункулами было слишком для ребёнка? Но дыхание слишком тихое, слишком медленное, и он не различает, даже не смотря на то, что Мэй спит практически в его рёбрах. В чём вообще смысл был спасать девочку, если она и так неживая? — Ал отгоняет эту мысль. Принцесса из Ксинга живая, по-своему живая, не так как они, но всё равно. «Меч прямо над головой прошёл» — и она тоже боится смерти. Доктор, выхаживающий Рэн Фан, мельком взглянув на Мэй оборачивается на Элрика, и Ал уверен, что читает во взгляде военного врача - «упыриха? Серьезно? Я говорил, что последнее время имею дело с трупами, но не с такими же». Грид не в шоке. Настолько не в шоке, что быстро смиряется с ограничениями тела, и даже не задает Лингу глупых вопросов, как было с Эдом. Сам приходит к мысли, что Яо — метис, и также сам разбирается с гастрономическими особенностями организма. — Откуда? — Пацан, я сто лет крутился среди химер и остальных. Думаешь, вашего брата ни разу не видел? Не парься, найдем нам хавчег. У них возникает конфликт только при выборе гардероба, потому что Яо категорически против черного — солнце и без того отвратительно сказывается на коже, так ещё и парится в пальто? Летом? Нет, извольте. Но Грид только с раздражением и смехом парирует к повышенной регенерации и тому, что он постарается не выходить из катакомб. — Я хочу пальто — я беру пальто. Будет круто, уж поверь мне. Линг привязывается. Он не хочет, и всё-таки привязывается. Грид — гомункул (читай: враг), не хочет уходить с ним в Ксинг. Упертый. Нахальный. Бестактный. Вредный. Верный. Честный. Открытый. Беззлобный. Он как-то говорит, что было бы проще, будь они в разных телах, потому что с регенерацией гомункула он мог бы кормить Яо без проблем всякий раз, когда ему нужно. Линг просит не говорить такие вещи, но внутренне признателен, и — всему виной общий разум — Грид замечает эту признательность. Так что он привязывается и распахивается. Он говорит о Родине, о семье (нынешний император — чистокровный, а мать его — человек Яо, и из близких родственников хоть сколько-то подобных Линг не знает), о народе, о знакомых с Аместриса. Обо всем, о чем Грид только спрашивает, а спрашивает он много и обо всем, ведь в катакомбах не слишком много развлечений, и если есть хотя бы возможность поговорить с кем-то – не пользоваться ею было бы глупо. Сначала Жадность делает могилу. Потом долго молчит. Потом пинает землю, и только потом уходит искать Гнев. Линг почти не узнал её, не узнал Рэн Фан. Полгода в другом конце страны, в окружении других людей, запахи металлов в новой руке — ох черт, у неё новая рука, — всё это сделало спутницу почти неузнаваемой. Кажется, даже дыхание отчасти переменилось. Но вот неслышимый человеческому уху тихий и быстрый шаг, уникальное биение пульса — самое важное осталось прежним, и вызывает странное чувство чего-то знакомого, как услышать голос старого друга после десятилетий разлуки. Яо концентрирует ту долю внимания, что не использует Грид, и замечает родной силуэт среди ветвей. Пришла за ним, как раньше. Он улыбается, узнавая. — Я скучал по тебе, Рэн Фан! В Назначенный День на улицах Центрального города довольно крови и трупов. Воздух пахнет металлом и гарью, порохом и паленым мясом. Линг постепенно привык. Аместрис в целом дикая страна, в любой день — а это что-то да говорит. Здесь он привык к тому, о чем раньше не хотел и задумываться. Никто не знает алхимию. Среди всех военных у ворот, которые он и Грид защищают, никто не знает алхимию. Яо кричит, плачет, но никто не откликается, и люди прячут взгляды — он понимает, почему, но, чёрт побери, какая разница сейчас может быть до таких мелочей как цвет слёз и размер клыков, когда они сражаются на войне, и в их армии всё это время были химеры и гомункулы. А, может, вина как раз в татуировке с уроборосом. Кто-то отправляет ему в лоб пулю, и Грид поспешно регенерирует тело. «Монстр» — это почти смешно, Линг не уверен, относится указание к нему или к гомункулу.       На животе остаётся единственный шрам. На память. Почему он не распознал ложь, почему он не распознал ложь… Дурацкий пульс, один на двоих. (больше нет) Мэй плачет, смотря на склянку с алым камнем и в непроницаемые глаза победителя. Слезы идут в резонанс с её детским лицом. Как проклятая. Яо думает, что он в своё время выглядел не больно лучше, и пуля во лбу была заслуженной. Он обещает позаботиться о клане младшей принцессы. Чанг слышит его пульс и понимает, что брат не лжет. Линг шепчет Эду, опомнившись перед уходом, может ли тот дать им еды. Элрик словно забывает, с кем говорит, но это промедление занимает всего мгновение, и в следующий момент уже кивает, раздраженный. Они с братом помогают ксингцам загрузить провиант, а потом Ал отводит Рэн в сторону и что-то спрашивает. Яо замечает, как к поклаже прибавился кувшин, но для себя решает — это для принцессы. Эд бьёт его кулаком в плечо – не металлическим, настоящим, теперь уже настоящим. Удар щедро проходит болью. — Это вам обоим, и не мучайте Рэн Фан, — со смехом. Линг скалится. — Слово принца Ксинга! — Это скоро ничего не будет значить, дай слово императора! Он дает слово. Просто в шутку, как думает Эд. Он не верит, что Яо может навредить Рэн. Когда они идут через пустыню, Яо нормально держится примерно половину пути, разве что постепенно становится молчаливым и резковатым. Остановившись на руинах Ксеркса, набирая воду в колодце, он указывает спутнице пить. Сам же смотрит, смотрит в воду и не притрагивается. Рэн чувствует в его взгляде заботу, бессилие и жажду. — Господин… Фан хочет сказать, что если ему на самом деле так мучительно переживать голод, то она может помочь, она готова, она живёт ради служения его семье. Линг прерывает её, не позволяя произнести ничего из тех слов. — Просто пей, Рэн Фан. – В голосе твердость, и совсем немного, насколько он позволяет себе показать – страшная усталость. Его доверие и слабость уже стало причиной гибели, и принц не хочет ещё одной смерти. Яо тут пытается, вообще-то, позаботится о своих людях, и не нуждается в лишних жертвах. Так что Рэн пьет. За них обоих. В его империи не будет лишних смертей.