something entirely new

Наверное, для человеческих особей самым сложным было научиться мириться. Мириться с чужими недостатками, и понимать полностью, и вследствие этого принимать, без оговорок и компромиссов, и если бы люди научились этому принятию, они, может, и сами бы сумели создавать симбиоз между собой, даже безо всяких посторонних инопланетных видов. Об этом Эдди поведал сам Веном, где-то между его предложениями покушать людей и грустью из-за отказов его носителя от этих предложений иногда затёсывались более глубокие мысли об устройстве мира, Земли и особенно людей. Эдди попытался было вяло поспорить с ним, что, мол, счастливые семейные пары можно назвать симбиозом, хоть он и не физический, на что Веном мгновенно заинтересовался об устройстве межчеловеческого симбиоза. Об устройстве любви, как назвал её Эдди. Если бы давным-давно кто-то сказал Эдди, что ему придётся однажды объяснять кому-то, что такое любовь, он бы предположил, что заведёт детей, и будет рассказывать им о всяких тонкостях человеческих чувств. Он бы даже осмелился подумать, что был бы замечательным отцом. Если бы этот кто-то уточнил, что объяснять любовь ему придётся инопланетной паразитической жиже с тентаклями, поселившейся в его черепушке (вероятно, достаточно пустой, чтобы эта жижа со всеми своими тентаклями смогла там уместиться), Эдди бы только покрутил пальцем у виска. Но не стоит спешить осуждать другого человека, пока не пройдёшь километр в его обуви. Обувь Эдди, несмотря на совершенно точное объективное существование в виде обычных кроссовок, на метафизическом уровне подозрительно напоминала клоунские ботинки. Со следующей метафизической зарплаты Эдди, наверное, купит себе метафизический рыжий кудрявый парик и метафизический макияж, а потом почапает сразу в метафизический цирк, в котором зарекался выступать, но если Веном — большой злой волк, которому нельзя по определению, то Эдди — Красная Шапочка, а про неё таких правил никто не писал. Ну, просто, нарываться на разговор с иной формой жизни о человеческой любви во всех многообразиях её проявлений, здоровых, не очень здоровых и временами откровенно ебанутых, — это явно согласиться стать клоуном, скачущим по сцене на потеху зрителя с зубастым оскалом и подёрнутыми дымкой белёсыми глазами. Он может апплодировать щупальцами. Это так классно. Господи, Эдди точно сходит с ума. Или уже сошёл. Прямо сейчас бьётся головой об обитые войлоком стены и пускает слюни, общаясь с голосом в своей голове, пока добрые санитары разводят руками, не зная, как лечить эту болезнь. Веномное расстройство личности. Он точно окончательно ебанулся. Это точно правда. Как же он понимает Клетуса Кэссиди. Текстовый курсор молчаливо мигает в подтверждение, и все наброски будущей статьи о коррупции в местном отделении полиции внезапно кажутся издевательски нереальными. «Я не расстройство личности,» — глубокий, рокочущий голос привычно вибрирует в голове, видимо, выслушав весь ход мыслей Эдди от жалости к себе до выступления в цирке, а потом до беспокойства о возможности его нахождения в психбольнице. Веном спешит на помощь, чтобы спасти своего носителя от надвигающегося экзистенциального кризиса. Справедливости ради, расстройство личности сказало бы то же самое. «А у Дэна и Энн любовь?» — Веном вернулся к невероятно интересующей его теме человеческих взаимоотношений и чувств сразу же, как только мысли Эдди перешли от обслюнявленных им мягких стен к причине этих самых мыслей. Надо будет накупить романов и занять чувака чтением — уж точно пользы больше, чем от поедания мозгов других людей и постоянных попыток трахнуть мозги Эдди — в том, насколько буквальный смысл у этого выражения в его случае, он трусливо предпочёл не задумываться, опасаясь, что его богатая фантазия попытается визуализировать это зрелище и, блядь, о нет, теперь он об этом думает. — Да, видимо? Раз уж они помолвлены. Огромным усилием воли вернув мысли в русло поиска схожестей между любовью и симбиозом, Эдди по привычке отвечает вслух, — по какой-то неизвестной причине так и не смог заставить себя отвечать Веному мысленно, — и его тихий голос сопровождается звуком его печатания. Разве что только когда контролем над всем телом обладает именно симбиот, но тогда и альтернатив особенно нет, ладно? Может, Эдди нравится, когда на него подозрительно косятся люди. Каждому своё, в конце концов. Веном недолго молчит, и ощущение его присутствия мягко, волнообразно перекатывается, шевелясь где-то в глубине сознания Эдди. Это, впрочем, не чувствуется, как настоящее движение, и, на самом деле, вряд ли у него может быть название. Видимо, люди не придумали за полной его ненадобностью. «Но не симбиоз,» — снова урчит Веном, его зубастая морда материализуется из-за плеча, мельтеша на периферии глаза, и звук плавно и странно перетекает изнутри головы Эдди к его левому уху, звуча снаружи всё так же глубоко и рычаще. Он щурит и без того узкие белые глаза, выглядя совсем по-человечески самодовольным, гордым в исключительной уникальности их с Эдди симбиоза. — Нет, конечно, — Эдди удерживает бэкспейс, стирая последнее предложение полностью, чтобы перефразировать его, и Веном мгновенно поворачивается к ноутбуку, следя за движением пальцев на клавиатуре. — Но люди не могут сливаться друг с другом так, как симбиоты. Просто физически не способны. Веном ворчит упрямо, нагло влезает в поле зрения прямо перед экраном, наполненным строчками мелкого текста, ревнивый и обиженный недостатком внимания от носителя; он имеет смелость ещё и убрать руки Эдди от клавиатуры, но человек легко отдаёт ему контроль, не видя смысла в борьбе за ноутбук. Всё равно сегодня ничего не пишется. Причиной этого, возможно, являются попытки инопланетной чернильной амёбы выебать его мозг. О Боже, о нет, Эдди снова думает об этом. — Тогда это не тот симбиоз. — Нет, я говорю про любовь. Она немного похожа на симбиоз, ну, в её глубинном смысле, — говорит Эдди, откидываясь на спинку стула, и устало зажмуривается. За окном сумерки опускаются на город, а искусственный свет ламп не может сравниться с натуральным дневным освещением, выматывая глаза. В мешки под ними всё равно можно уже картошку складывать. Вместо картошки в мешки Эдди кладёт руку на излишне зубастую морду Венома, между его глазами, и симбиот, словно большой кот на вид очень мерзкой консистенции, тычется лбом в нос, заставляя его человека погладить себя. Субстанция, из которой он состоит, похожа на змеиную шкуру в том же смысле, в котором ты, касаясь чешуи рептилий, ожидаешь чего-то склизского, холодного и противного, но встречаешь приятное ощущение прохладной, гладкой кожи. Чёрную вязь симбиота не назвать кожей, но она гладкая, подвижная и очень быстро греется от прикосновения человеческой руки. — Что для вас значит любовь? — Веном явно идёт с козырей, возможно, даже сам не понимая сложности заданного им вопроса, но Эдди лишь хмыкает удивлённо, аккуратно — улыбка, полная бритвенно-острых клыков, пусть и кажется милой (это можно записать как ещё одну причину задуматься о собственном моральном здравии, да только это здравие уже давно очевидно сделало ему ручкой, отказавшись участвовать в параде инопланетян с тентаклями. Эдди его не осуждает), особого желания впечататься в неё рукой не вызывает, — перемещает ладонь с подобия лба симбиота на его подобие подбородка, чтобы ласково почесать его. Увиливать от ответа, разочаровывая жадного до знаний (и до Эдди) симбиота, не хочется, но и так быстро смастерить ответ на глубоко философский вопрос не представляется возможным. Он поднимает вторую руку, поглаживая голову симбиота с другой стороны, и задумчиво кусает язык. — Для всех разное, — наконец размыто отвечает Эдди. — Но чаще всего — желание проводить время вместе, заботиться друг о друге. Или касаться. И готовность принимать другого таким, какой он есть, и вместе с тем готовность измениться ради кого-то. Может, восхищение? Желание понять и увидеть мир чужими глазами. Это невозможно легко описать, Веном. Я даже не буду говорить о том, что иногда она бывает ебанутая. Разве не это может означать симбиоз? — Симбиоз тоже иногда бывает ебанутый, — понимающе урчит в ответ Веном; его улыбка почему-то визуально становится шире, хоть это и ощущается физически невозможным, и ещё более невозможным ощущается полное отсутствие отвращения или страха при виде существа с белыми глазами и бритвенно-острыми зубами. — Но мы не придаём ему такого большого сопливого значения. Эдди чувствует бессмысленную, глубокую, сопливую нежность. — Что для вас значит симбиоз? — спрашивает он. — Близкое сожительство нескольких представителей разных видов, очевидно, — грохочет Веном определение, подозрительно похожее на википедийное. Эдди знает, Эдди читал. — Но в случае моего вида под симбиозом чаще всего подразумевается только паразитизм, — в его глубокий голос закрадываются нотки обиженного разочарования. Эдди сразу вспоминает Райота и Дрейка и кожей ощущает согласие Венома с этими мыслями, а ещё свою смутную вину за то, что называл его паразитом и заразой. — Мало кто хочет действительно смотреть на ситуацию не только со своей стороны, но и со стороны существа, к которому они подселяются, — задумчиво продолжает Веном свой монолог. — И я мог бы полностью захватить контроль над твоим телом сразу же, как только освоился. Ты бы не смог бороться с видом, существующим только для этого и из-за этого. Представитель вида, существующего только для и из-за превращения чужих мозгов в кашицу, сейчас тихо урчал, позволяя своему носителю гладить свою морду, и Эдди не мог не полюбопытствовать: — Почему же не стал? Разве не это ты собирался сделать изначально? — Собирался, — легко соглашается симбиот. — Но ты показался мне слишком захватывающим. Я не смог просто взять и сломать тебя. И жизнь на Земле тоже заслуживает того, чтобы остаться. Веном замолкает, но, прежде чем Эдди успевает ответить что-нибудь, произносит ещё одно предложение — повторяет то, что однажды уже сказал ему перед тем, как атаковать собственного командира. — Ты заставил меня передумать. Эдди чувствует гораздо больше тепла к инопланетной жиже, чем должен, исходя из любого здравого смысла. Здравый смысл, впрочем, не волнует его уже очень давно, и поэтому Эдди тянется вперёд, легко касаясь губами чернильного лба симбиота — ну, пространства между глазами, которое он мысленно окрестил лбом, невежественно игнорируя особенности биологического строения инопланетной жижеобразной фауны. — Почему же? — снова спрашивает Эдди, потакая собственному интересу, и крутит в голове оставшееся на губах ощущение гладкой чернильной поверхности морды симбиота. — Потому что я люблю тебя, очевидно. Признание в человеческой любви даётся пришельцу гораздо легче, чем многим представителям рода человеческого, и в этой ситуации есть своя, неуловимая, тонкая ирония. Эдди не думает о ней; он думает о тепле в его грудной клетке, где-то у сердца, потому что Веном, легко признавший свои чувства, не требует от него вербального проявления взаимности. Он и сам знает. Всё это ощущается невероятно правильно: увесистая голова симбиота в его руках, тяжесть чужого (но ставшего уже родным) присутствия в сознании, улыбка, словно приклеившаяся к его губам; но самое невозможное — полностью ушедшее чувство вечного человеческого одиночества, которое ему больше никогда не придётся испытать. Эдди больше никогда не будет один, и не важно, симбиоз это, любовь или что-то иное, совершенно новое, пока помимо его внутреннего голоса в его сознании будет звучать глубокое урчание симбиота, полностью понимающего его и принимающего, без компромиссов и оговорок. Как ни один человек никогда не смог бы. — Есть только мы? — зачем-то спрашивает Веном, как будто он уже не знает ответ. И, наверное, периодическое поедание человеческих мозгов — не такая уж и большая плата за ощущение безоговорочной близости, окей? — Да, мой хороший. Есть только мы.