***
Когда она была ребенком (она слышала, как они шепчутся по углам, думая, что она не слышит: «Она все еще ребенок»…), он носил ее на руках и целовал в щеки, щекоча своей бородой. Когда она была ребенком (и задавалась вопросом: может, ее тело — это нечто на перепутье, сродни проходящему через призму лучу, множество в одном, непознанное, с новыми неизведанными границами…), он баловал ее сладостями и разрешал спать в своей постели, когда холодными зимними месяцами за окнами завывал стылый ветер. Когда она была ребенком (она всей душой надеялась, что он не заставит ее расстаться с куклами, хотя, конечно, теперь она женщина, доказательством чему служила кровь между ее ног…), Алина обвивала руками его шею и важно заявляла опричникам, что однажды, когда она выйдет замуж за Александра, им придется слушаться и ее тоже. Его глаза щурились от смеха. Потом он обычно щипал ее за нос и называл «маленькой королевой». (Это тревожило что-то в голове, слово это — «маленькая»… Будило старые воспоминания: скрип лестницы, колосок пшеницы в сухой ладони, добрые карие глаза, такой же формы, как у нее самой. Прошлое неохотно делилось своими тайнами, но Александр просил не волноваться…) Мелькнула странная мысль, что, возможно, то, что застывало во взгляде Александра, когда он смотрел на нее, звалось вовсе не добротой.***
Она всегда воображала, что будет выглядеть как-то по-другому, когда выйдет замуж — но из зеркала на нее по-прежнему смотрело знакомое лицо, фигура в кружевной сорочке, ленточка на шее, завязанная бантиком. «Очаровательно, — улыбнулся он, потягивая виски из бокала, и поддел пучок, над которым Женя колдовала часом ранее. — Вылитый котенок. Может, нам стоит раздобыть тебе бубенчик?» Кольцо тяжелило палец; ладони она подоткнула под себя, потому что они не переставали дрожать. Александр опустился перед ней на колено, склонил голову набок, его глаза были черными. Пока она смотрела на него, затылок сдавил резкий приток крови, как если слишком долго запрокидываешь голову, пытаясь разглядеть предел ночного неба, простирающегося без конца и края, ночи, поглощающей даже звездный свет. Он всегда казался ей очень большим, и сейчас это особенно чувствовалось, когда он опустил руки, рассеянно поглаживая ее по бедру. Но, возможно, это она была слишком маленькая. Алина смутилась, не зная, как сказать об этом — объяснить противоречивое ощущение неправильности, скрутившееся в животе. Оно угрожало вздыбиться, утащить за собой, утопить в океане, которого она никогда не видела. — Скажи мне: Женя давала тебе особый чай, милая? Сначала Алина заморгала, но после кивнула, вспомнив странную настойчивость старшей подруги перед тем, как ее отправили в покои Дарклинга. («Я знаю, он говорит, это вредно перед сном, но, пожалуйста, только один раз — да, горько, я обязательно поговорю с поваром! Глотай. До дна, Алина, ты должна, тебе нельзя забеременеть, и это нам поможет…») Его губы дернулись, как будто ответ его насмешил. — Я предполагал, что она может. Но ничего страшного. Что она тебе сказала? Его большой палец коснулся выступающей косточки над бедром, скользнул по плавному изгибу бедра. Неправильность искривилась, перетекая в нечто отличное, без ее на то воли. — Она сказала, что ты меня поцелуешь, — робко призналась Алина. Он целовал ее на свадебной церемонии, но только в лоб — едва-едва касаясь губами и придерживая твердой рукой за подбородок. Она надеялась, что на ее лице не слишком читалось очевидное облегчение, такое же, как на лицах многих в соборе. Алина не понимала почему. Вообще-то это была ее свадьба, а не их. — Мужья целуют своих жен, — он медленно кивнул, как будто она сказала что-то очень важное, и потянул ее за правую руку, пока не сверкнул золотой ободок. Александр повернул ее запястье, изучая кольцо в трепещущих огнях камина. Игра света творила странную иллюзию, скрывая безделушку в темноте: то есть, то нет. Замужем и нет. Девушка, потом женщина. — Еще мужья и жены делят постель, — он дотронулся губами до ее ладони, отчего кончики ее пальчиков погрузились в жесткие волосы на его подбородке. — Но мы с тобой уже делали это, не правда ли? Да, когда он разрешал, когда она очень просила. Алина знала, как утренний свет окутывает его волосы, подсвечивая их голубым. Знала запах подушек, тепло у него под боком. Знала, как ощущается его крепкое бедро, когда она закидывала на него ноги; как он смотрел на нее, приоткрыв один глаз (как чудище лесное, Одноглазое Лихо из сказок… Но это глупости, потому что Лихо приносит несчастье, его видят только те, у кого скверная судьба, кому приходится делать ужасный выбор…); тепло его ладони, ободряюще поглаживающей по спине, пока она пыхтела, вертелась и раскачивалась, никак не находя того, сама не зная чего. Она и сейчас поерзала немного, остро ощущая тяжесть его прикосновения. Ее взгляд плутал по комнате, ища за что бы зацепиться. Большой гардероб, стол, заваленный книгами, картины на стене в черных рамах. Хоть что-нибудь, кроме этой голодной неодолимой тяги на его лице. — Женя сказала, это будет по-другому. — Женя, Женя, всегда печется о моей милой Алине, — поцокал Александр, перекатывая имя портнихи на языке с улыбкой, которая не достигала его глаз. — Готовит мою милую невесту к тому, чтобы ее оттрахали впервые в жизни. Весь воздух вырвался из ее груди. Алина никогда не осмеливалась думать о прозвучавшем вслух слове — сейчас оно казалось резким и точным, как разрез, безжалостно рассекший воздух между ней и Александром. — Все в порядке, — сразу успокоил он, сжав ее плечо и скользнув своей широкой ладонью вверх, к ее горлу. — Она не угодит в неприятности. Как и ты. Фух. Алина совсем не питала желания показаться строптивой в свою брачную ночь. Не хотела дать повод нагнуть ее над его рабочим столом со спущенными до коленок трусиками и громко считать вслух каждый шлепок широкой ладони, не хотела тихо хныкать ничком в его кровати, пока он бы втирал лечебную мазь, отчитывая ее за проступок. — Иди ко мне. Поцелуй своего мужа, милая. Дрожащие пальчики потянулись к складкам его рубашки, погружаясь в ткань. Чувствуя его руку на горле, Алина вытянулась, стремясь вперед, пока глаза не защипало — ведь он так и не сказал, что хватит. Все еще не доставая до него, она досадливо фыркнула. Его глаза подернулись весельем, и он сам потянул ее вниз. Он расцеловал ее щеки, брови, наморщившийся нос, и только потом перешел к губам. Алина вздрагивала, до этого не представляя, что мягкость его губ может ощущаться вдвойне сильнее. И чувствовала: вкус его дыхания, его кожи, чувствовала его зубы, такие острые, так близко. — Открой ротик, — промурлыкал он. — Хорошая девочка. Не кусаться, ладно? Несмотря на похвалу, она сжалась, когда у губ очутился чужой язык, непримиримый, жаркий и влажный, и затем пролез внутрь. Забыла, как дышать, ошеломленная в его руках — почти не осознав, как в какой-то момент Александр пересадил ее к себе на колени, оставив ее ноги болтаться по сторонам. Сорочка на ней, с внезапной чуткостью осознала Алина, была легче папиросной бумаги — бутон соска нечаянно мазнул по плотному кафтану, да так, что ее бедра мгновенно напряглись. — Вот так. Очень хотелось вытереть рот от его слюней, но почему-то охватывал страх, что это ему не понравится. Поэтому Алина зажмурилась, неловко ерзая у него на коленях. На самом деле, все это напоминало возню с его бедром в постели, но лучше. Или хуже. Она пока не разобралась… Но определенно хуже, гораздо хуже, когда он обхватил ее грудь сквозь кружевной шелк и потянул за сосок. Пришлось стиснуть зубы — от ощущений, и откинуться назад, пытаясь хоть как-то ослабить гнетущую реальность происходящего, но все почему-то только усиливалось. Ей же не положено терпеть? Алина уперлась руками в его плечо, пытаясь… Сузив глаза, Александр грубо надавил на чувствительный сосок, вызвав у нее возмущенный визг. — Ты же не настолько глупенькая? Алина замотала головой с такой поспешностью, что расплелись косы. И стушевалась, обойдясь неловким раскачиваем — никак не получалось усидеть на месте. — П-прошу прощения… — проблеяла она, точно овечка. — Просто… Просто… — Давай снимем с тебя сорочку, милая. Мне нужно посмотреть, насколько ты мокрая. Он действовал с пугающей уверенностью, избавляя ее от невесомой ткани, под которой на порозовевшей коже уже выступили капельки пота. Прохладный ночной воздух принес облегчение, хотя Алина по-прежнему не могла поднять глаз, особенно когда он просунул палец под ластовицу трусиков и оттянул их в сторону — тут же закрыла лицо руками. Женя удалила все волоски на ее теле. Портниха справилась быстро. — Не особо, — выдохнул Александр, как будто от досадного неудобства, и переложил ее на кровать, а сам встал, снимая кафтан и закатывая рукава рубашки. — Надо тебя разработать. Ложись на спину. — Но… Вместо пояснений он перехватил ее запястья и прижал их к ее животу — Алина охнула, не ожидая, как надежно эта поза не позволит даже шелохнуться, учитывая, что одновременно он раздвинул ей колени и вклинился между ними. Он наклонился, закрывая свет, и она сильнее вжалась в матрас. — Глупышка, — шепнул Александр, уткнувшись ей в шею; жесткие волосы на его подбородке покалывали, вызывая слезы на глазах. — Столько суеты. Алина дрожала, но мозг отчаянно не хотел склеивать фразу из собравшейся там приторно-сладкой браги, утекающей через сито. — П-прости… — потерянно заикнулась она. — Я не хотела. — Я знаю, — Язык Александра спустился по коже, вульгарно, неприлично, до самой ключицы. — Но разве ты не мечтала быть хорошей женой? Моя безупречная заклинательница Солнца, которая принадлежит мне одному? Алина шмыгнула носом, глядя на него из-под ресниц. Она не хотела, чтобы он задавал столько вопросов, и немножко терялась: было ли это вопросами вообще? Но все-таки осторожно кивнула. — Все верно, — Его губы коснулись соска, задержались над кожей и нежно подули. — Теперь ты будешь умницей, не так ли? — Я… Я буду… — Дрожа, она пыталась заставить конечности расслабиться, хотя так и подмывало начать вырываться. Но сама мысль о том, как Александр взглянет на нее с разочарованием, казалась немыслимым кошмаром. — Я могу. Обещаю. Он улыбнулся, не разжимая пальцы — и вобрал половину ее груди в рот, языком понуждая сосок отвердеть. В этом было все: красный уголек в пламени, капля ликера из тонкостенного фужера, марево знойного августовского лета, сам воздух, пропитанный жарой. И совсем ничего. Ее руки сжались в кулачки, колени стиснули его талию, когда он переключился на другую грудь. Алину донимали вопросы: это и есть то самое удовольствие? Это и есть брак? Точно ли он видел ее лицо в Сердце мира? Но прежде чем она набралась смелости спросить, с губ вместо слов сорвались лихорадочные стоны. Александр посасывал аккуратные выпуклости, ласкал их языком, покрывал поцелуями, пока щетина на его лице не натерла нежную кожу, пока ее соски не заныли как-то странно, по-другому. Он не отпустил ее, и когда она начала всхлипывать, и когда румянец залил ей шею. «Еще немного, дорогая девочка, твоя щелка узкая, и это необходимо... Ну разве ты у меня не самая смелая?» — приговаривал он. — Тише, — он вытер с ее щек слезы и переместился ниже, целуя живот. Удерживая ее запястья одной рукой, другой свободно провел между бедер — Алина дернулась в ответ. Его палец задел что-то незнакомое внутри (там почему-то было скользко), пробрался чуть дальше, бережно, почти на пробу. Она нахмурилась от слегка кольнувшей боли, но не от неожиданности. В конце концов, Женя предупредила, что это может быть больно. — Почти, — вынес вердикт Александр, поведя пальцем еще раз и погрузившись до первой костяшки. — Ноги шире, дорогая. Еще шире. Колени выше — вот так. Молодец. Как моя женушка смотрит на то, что сперва я вылижу ее щелку? Убрав руку, он раздвинул ее складки большим пальцем. — Давай посмотрим… Вот твой клитор… Да, я так и думал, что тебе понравится… и маленькая узкая дырочка, которая принадлежит мне. Я буду трахать ее, когда захочу. Думаю, для начала достаточно пальца… Ты справишься. Мы приступим к этому медленно и осторожно. Не зажимайся. Он говорил одно, но на деле это совсем не казалось медленным и осторожным! Наоборот, Алина пришла в ужас, что ее разорвет, когда он толкнулся, куда не следовало! И что останется у нее, если он присвоит и ее тело тоже? Каждая мышца натянулась, будто тетива лука, оцепенела, едва он проник глубже. Капелька пота скатилась по шее, и Алина осознала, что он добрался всего только до второй костяшки. Паника взяла верх, она уставилась на него и… Ох. Его язык перекатил бугорок ее клитора, и в один миг тело сузилось до одной единственной точки; сквозь сжатые зубы прорвался глупый абсурдный писк. Алина без толку попыталась вывернуть руки из его хватки, но ее отчаянные трепыхания едва ли вызвали у него хоть малейшие затруднения. Не обращая внимания, он жадно приник ртом к этой маленькой бусинке, бросая ввысь все ее существо, заставляя умолять, раз за разом просить о том, чему она не ведала названия. И прервался лишь на самую краткую паузу. «Нет, милая. Ты кончишь сейчас. Сейчас, здесь, со мной ты испытаешь свой первый оргазм, а я попробую его на вкус. Нет, мы не будем их вытаскивать, даже если ты просишь так трогательно. Тебе нужно кончить, чтобы я мог тебя взять. Теперь еще один пальчик… Всего один. Ш-ш-ш, ты сможешь. Обещаю». Внутри было очень тесно — его такие большие пальцы распирали ее, душили, как если бы он был способен сдавить ее легкие через лоно. Не было ничего плавненького, постепенного, только глубоко и не очень глубоко, снова и снова. По щекам текли жгучие слезы. Но самое ужасное настало, когда он согнул свои пальцы, растирая измученный бугорок. В один миг Алина заскулила, и непрестанный гул под кожей обернулся светом, заставив ее сиять, как лунный диск в полнолуние. Сила в ней вспорхнула, расправила крылья в унисон пробудившемуся удовольствию. — Не так уж плохо, как считаешь, малышка Алиночка? — в голосе Дарклинга сквозило веселье. Она задыхалась, глядя в потолок на сгущающиеся тени, заинтригованные вспыхнувшим светом. Почувствовала поцелуй на своем влажном бедре, прежде чем Александр вновь прильнул к ней — готовая не больше, чем в прошлый раз, к его настойчивому языку и прикосновениям, к сладкому упоению, от которого по наитию взбрыкнула ногами по его спине, издавая сдавленный всхлип. Его пальцы задвигались свободнее, и он довольно загудел, ощутив покорность, с которой ее тело отзывалось на ласки и степенный ритм. Оргазм липко охватил ее медленной волной, надвигающейся на берег. Александр позволил ей откинуться на спину с тихим «ты справилась, милая девочка», шепотом, у самого клитора. Он сцеловал ее слезы, щекоча щеки влажной бородой, повторил то же самое с синяками, расцветающими на тонких запястьях. Алина сжалась, как листочек под дождем, как едва распустившийся бутон, и приникла к широкой груди, впиваясь пальчиками в его рубашку, так крепко, что испугалась порвать ее. — Все хорошо, — он перекатил ее на живот, поцеловал в плечо. — Теперь, когда ты моя жена, мы можем делать это хоть каждый день. Ну разве тебе не повезло? В его тоне слышалось ожидание, поэтому Алина поспешно закивала, хотя пока не решила, нравится ли ей или нет. Может быть, это вовсе не имело значения. «Брак, — наставлял Апрат, — требует смирения воли». Ведь так? Апрат постоянно вел речи о Боге… но не им ли стал для нее Александр теперь? Разве не она доверчиво склонила колени у его ног? Не вознесла клятвенные обещания, коснувшись губами его кожи? Не взяла его имя, как свое? Муж обхватил ее за затылок, по-хозяйски вдавив лицом в подушку, и раздвинул ей ноги. — Самую малость, милая. Расслабься. Боль, напоминавшая щипок, переросла в рваный ожог, как бальзамом приглушенный растревоженным возбуждением. Но когда Александр двинулся вперед, проникая, растягивая, из горла все равно вырвался жалобный всхлип. Алина охнула, сжимая в кулачках простыни. Попыталась увильнуть — была ласково возвращена на место и чутко ощутила упершийся в нее член. И что-то это совсем не походило на «самую малость». — Алиночка, — Александр встал за ее спиной; слишком ровное дыхание выдавало сдержанность. Что-то мягкое ткнулось в ее руку с побелевшими костяшками. — Вот. Держи — ш-ш-ш. Ты сможешь потерпеть еще немного. Это была одна из ее игрушек — плюшевый кролик, которого он подарил много лет назад; весь мех давным-давно скатался. «Зайка, — улыбнулся он, когда она развернула подарок. — Прыг-скок, Алина». Она крепко прижала к себе игрушку, когда он целиком ворвался внутрь. — Александр… — всхлипнула она, но не попросила остановиться, такое и в голову не пришло. Он — ее муж, а она — его жена. Он сам так сказал… Но внутри было слишком тесно. Слишком много. Ныли стиснутые зубы. Пронзительная боль вгрызлась между ребрами. — Слишком большой… — Бедняжка, — вздернув худенькое бедро повыше, он шлепнул ее по заднице, хотя Алина не сделала ничего плохого! — Не сжимай ноги, иначе я не смогу трахать тебя. Она прикусила ушко кролика, когда Александр втолкнулся заново, вызывая искры боли по всему телу, и пустила слюни в плюшевый мех, когда он снова вынул член. Безудержно затряслась, когда процесс повторился. — А-лек-сандр, — рывками он протискивался глубже с каждым слогом. — Скажи мое имя, малышка. Ну же. Я хочу это услышать. Она заморгала, остекленевшая от разбухающей махины внутри. — Саша, мне нужно… — О, святые! — воскликнул он (хотя больше походило на ругательство) и со стоном уткнул ее голову обратно в подушку. — Свихнуться, как узко! Лежи смирно. Как тут не кончить… в такую хорошую изнывающую девочку. Никого, кроме меня, Алина! Ты слышишь? Только мы. Алина кивнула, мусоля в зубах кроличье ушко. То, что он делал, причиняло боль, несмотря на краткие всплески приятных мурашек... Когда все кончится, он обязательно похвалит ее, скажет, что она была хорошей. И разрешит спать в его постели. И обнимет. Может, даже расскажет что-нибудь волшебное… Он всегда так делал, когда она была маленькой. Она сможет привыкнуть к тому, что у нее есть муж. В конце концов, для этого у нее впереди очень много времени.