Папина любовница

На стене тихо и мерно тикают часы, коим, вероятно, чуть меньше вечности. Сигма отрывает глаза от них, стараясь не думать о той ужасной атмосфере, что царила между его родительницей и родителем. Меньше всего ему хочется разбираться ещё и в их отношениях. А разбираться им, однако, было в чём. Вспомнить, хотя бы, прошлый вечер… Два дня назад — Да, и торт. Такой, как ты любишь, с черным шоколадом. Мама улыбается мечтательно и строит планы на день рождения отца. — Николь, обязательно устраивать каждый раз огромный балаган? — темноволосый мужчина тяжело вздыхает, помешивая сахар в чае. — Я должна это устроить, хотя бы потому, что тебе он не нравится, — усмехается мама. Сигма смотрит на это сквозь призму недоброго предчувствия. Все эти вечера никогда хорошо не заканчиваются. Просто много алкоголя, взрослые и громкая музыка до утра под аккомпанемент жалующихся соседей. Удивительно, как никто ещё не убил никого. Остаётся лишь надеяться, что контингент все же подбирается интеллигентный до первой бутылки. Отвлёкшись на свои раздумья, подросток упускает часть разговора, но мать уже недовольно зыркает на отца. — Нет, его тут не нужно. — женщина хмурит светлые брови, сдерживая внутреннюю раздраженность. — Ну как же? Подумай, он отлично вписывается в твои задумки «вечеринки».- явно зло усмехается мужчина и встаёт из-за стола, указывая на то, что разговор исчерпан. Сигма не знает, что за «он». Вероятно, один из редких и неоднозначных знакомых отца. Парень не задумывается об этом, погружаясь в очередную книгу, забывая о серости окружающего мира. День назад Дома удивительно много непримечательного народа. Сигма сидит на диване, чувствуя себя чужим в собственном доме. Он вообще часто чувствует себя лишним, странным. Всё в пятнадцатилетнем себе ему не нравится, кажется нескладным, неуютным. От непотняго имени в честь восемнадцатой буквы греческого алфавита до длинных волос, пусть и отращиваемых по собственному желанию. Отвлекаясь от нерадостных мыслей, Сигма оглядывает помещение. Люди все ещё воспринимаются серой и не очень приятной массой. Выделяется, разве что, молодой человек в бежевом плаще, растрепанной ореховой шевелюрой и в… бинтах? Улыбается он, вроде, ярко, почти дружелюбно и честно пытается танцевать, получается, конечно, так себе. Что, однако, не мешает ему подойти к отцу (вау, он что самоубийца подходить к нему по собственной воле?) и немного издевательски пропеть строчку играющей песни. — Little party never killed nobody, Фёдор, — улыбочка всё ещё не сходит с губ незнакомца, а взгляд отца даже не сулит смерти наглецу. «Друзья?» Иначе Сигме не объяснить на миг появившуюся улыбку отца. А этот примечательно смелый человек продолжает танцевать, не обращая внимания, кажется, ни на что. Мамин взгляд, однако, не сулит ничего хорошего, видимо он и был причиной недавнего спора. «Странно. Ничего плохого в этом знакомом нет. Он даже пьёт гораздо меньше остальных.» И Сигме почти нравится, выглядит живее остальных. Вскоре парень прикрывает глаза, почти уснув, но сознание совершенно не хочет отключаться в звуках музыки, и он спешит в свою комнату. Сигма выходит из гостиной, и будто черт дёргает парня заглянуть на кухню в поисках куда-то девшихся родителей и странного знакомого. Однако открывшийся вид заставляет его забыть вмиг все свои мысли. На столешнице в весьма фривольной позе сидит тот самый человек в бинтах и… о, боги… целует его отца. И последний не просто не сопротивляется, он прижимает ближе своего любовника. Сигма с трудом отворачивается, кажется, задыхаясь, и тихо проскальзывает в свою комнату, прикрывая дверь. Что думать он даже не знает. Он хочет, очень хочет, чтобы все это оказалось выдумкой или сном. Но картина так и мелькает перед его взглядом. «Со мной действительно не так абсолютно всё. Даже мой отец.» Парень ложится на пол и просто дышит, думая о многом. Изменит ли что-то в их общей жизни открывшийся ему эпизод личной жизни отца? Вряд ли, близкими они никогда не были. Но за маму было как-то чертовски обидно. Неужели всё это просто фарс? Неужели вся их небольшая семья для отца ничего не значит? По его поведению, конечно, сразу можно сделать такой вывод, но Сигма, наверное, надеялся на что-то. А теперь? «И теперь всё также, не нужно думать о вещах, что ты не в силах изменить.» Не нужно… Ещё в детстве, оставаясь с дедушкой, он задавал ему свой по-детски наивный и прямой вопрос: — А мама с папой почему так часто ссорятся? Тогда старческое лицо немного менялось, от улыбки морщинки собирались около рта, глаза были по-доброму прищурены. — От того, что разные твои родители. Совсем. Папаня твой, Фёдор, и такой, и всякий, а ответственность не любит. Вот и выбрал себе женщину, которая держать семью будет. А теперь несчастлив, что некуда из её хватки деться. — Понятно. Естественно, тогда Сигма едва ли понимал о чем ему говорили, но вот сейчас все воспринимает в полной мере. Парень не помнит сколько просидел в своей комнате, потерявшись среди самого себя, не знаю что ему чувствовать и думать. Но музыка уже почти неслышно играла в гостиной, и он решается выглянуть. Там его ждёт всё тот же уже успевший надоесть человек в пальто и бинтах. Разве что, теперь он танцует один под красивую мелодию удивительно переплетающиеся с итальянским и легкими движениями мужчины.* Сигма невольно засматривается и ощущают какую-то бесконечную и парадаксальную тоску, исходившую от этого человека. Но через секунду танцевавший лукаво улыбается Сигме и выключает музыку, становится тихо, а парню — не по себе. — Ну что ты смотришь, как на покойника? — смеётся он, глядя на притихшего подростка. Но, видимо, застывший Сигма совсем не приятное зрелище, ведь его улыбка быстро исчезает. — Ах нет, я ошибся. Ты смотришь на меня, как на того, кто разрушил всю твою жизнь, — попадает в самую основу парня, не отставляя времени оправиться.- Не виню тебя, совсем не виню. Сигма молчит и осторожно садится на диван, куда через секунду шлепается этот человек. — Давай хоть представлюсь, а то и не узнаешь на кого порчу навести, — прищуривается он, ждя хотя бы смешочка. Однако Сигма смущён и спутан в чувствах, ему не до смеха. — Ладно, допустим. Так вот, Дазай Осаму. — на губах теперь знакомого — улыбка, почти живая. — Сигма, — парень осторожно жмёт ладонь, протянутую ему. — Очень приятно, Сигма. Хм, имя тебе определенно выбирал Фёдор, ну да ладно. , — Дазай на миг задумывается, взгляд мутнеет, но он тут же вощвращает себе контроль, — Может ты хочешь спросить меня что-нибудь? — дружелюбно интересуется мужчина. Сигма прикусывает губу, задумываясь. Мысли медленно распутываются из огромного и безумно спутанного клубка. — О... отец уйдет от нас? — голос предательски дрожит, но почему то Сигме кажется, что именно этот Дазай его не осудит. — Ох, уж не знаю…- улыбка медленно сползает с губ собеседника, — Например, до того как ты зашёл, я танцевал очень даже не один. Но ворвалась твоя матушка, не громко, но очень выразительно и не весьма прилично высказала всё, что думает о людях не самой традиционной ориентации. И какой мы пример подаём тебе, и что теперь понятно в кого ты такой.- Дазай останавливается, понимая, что сболтнул не совсем то, что стоит слушать подростку, но, что уж там, — хотя длинные волосы, уж точно не признак ориентации. У меня вон обычные, — хихикает Дазай, а Сигма даже не знает что сказать, — И Фёдор убежал её успокаивать. А я остался. Я и один неплохо танцевал, как думаешь? Парень лишь несмело кивает, думаю о том, что смысла во фразе про танцы больше, чем можно было бы выявить на первый взгляд. — Ах да, и твой вопрос. Не знаю, честно, не знаю. Фёдор и сам не решил, наверное. — Понятно, — Сигма роняет хоть что-нибудь, лишь бы тот усталый тон, на который вдруг перешёл его собеседник, не висел в воздухе. Внезапно Дазай встаёт, так же резко, как и сел, и подходит к двери. Он хочет уйти, но кидает в воздух фразу, больше себе, чем кому-либо. — Мне и тем более все равно, — вдруг, как вспоминая о том, что здесь есть Сигма, Дазай добавляет, — А ты, мелкий, не грусти. Я отца твоего… люблю, а он уж пусть разбирается, что с этим делать. Мужчина проскальзывает в дверь, оставляя Сигму в одиночестве и новом клубке только начавшихся распрямляться мыслей. Подросток чувствует в чужих словах то непреодолимое одиночестве, следующее по пятам этого человек, его боль. Засыпать той ночью было очень трудно. Настоящее утро На губах вкус кислого растворимого кофе, где-то голос раздражённой больше обычного матери, и отец иногда сжимающий кружку в руке слишком сильно, чтобы та осталась в первозданном виде. Сигме не нравится всё это. Он вспоминает Дазая и думает, что тот, все-таки, последний, кто в этом виноват. На стене тихо и мерно тикают часы, коим, вероятно, чуть меньше вечности.