Луна в твоих объятиях

Тяжёлые чёрные тучи низко и грузно ползли над городом, своими обвисшими от непролитой влаги животами цепляя за крыши небоскрёбов. Ветер гудел в проводах и свистел в ветвях деревьев, ещё только покрывающихся первым зелёным пушком, заставляя их беспорядочно метаться в отчаянных и бесплодных поисках покоя от разбушевавшихся потоков воздуха, которые бесились в предвестии ливня. Он грозился вот-вот хлынуть, наконец, на и без того чавкающую от переизбытка влаги почву, и опять забурлить мутными реками по улицам города. Яо вздохнул, грустно глядя в окно. Дожди не прекращались уже месяц и, по-хорошему, пора уже было бы кому-нибудь в Небесной Канцелярии нажать на кнопку «Стоп!», и позволить земле подсохнуть. Но видимо тот чиновник, который был ответствен за количество дождей, куда-то отвлёкся, а может то была воля Всевышнего, но тучи расходиться и не думали. Наоборот, они клубились низко над землёй, в любой момент готовые разверзнуть над улицами города свои жирные тёмные громады, облить эти улицы светлыми небесными слезами, в очередной раз дочиста омывая все площади, здания и транспортные магистрали вместе со спешащими по ним автомобилями и городским транспортом с хмурыми пассажирами внутри, и разгоняя под крыши прохожих, тоже спешивших по своим делам, пока не хлынул дождь. На душе у Яо было так же противно и мерзко, как и на улице, пребывающей в ожидании дождя, и может быть поэтому он был не в силах оторваться от созерцания вида за окном, который, словно уродливое зеркало отображал состояние его души. Ему отчего-то было легче от самого сознания того, что в природе творится такой же хаос, как и в его мыслях, которые вот уже третий день встревоженными птицами бились в голове, не находя себе ни сна, ни покоя. А-Ли не звонил, и был недоступен уже третьи сутки. И по исходу этих суток, если ничего не изменится, Яо был намерен плюнуть на всё, и поехать туда, в другую провинцию, на этот чёртов байкерфест, отбиравший у него любимого на несколько дней уже второй год подряд, но никогда этого не было без возможности связаться! Они ежедневно созванивались, делились тем, что произошло за день, шутили, желали друг другу спокойной ночи и прощались до завтра. Яо не любил эти шумные, гогочущие и пропахшие бензином, железом и кожей сборища, где было полно грубых бородатых мужиков в коже и шипах, воняющих в придачу потом, табаком и перегаром. Они шумно хлопали друг друга по спинам и плечам, отчаянно смолили крепкие сигареты, где порой попадался не только табачок, оглушительно ржали над неприличными анекдотами и хвастались всем, чем могли — новыми железными зверями, татуировками, а ещё женщинами, приехавшими с ними туда, которые зачастую вели себя не менее развязно, одеваясь в вызывающую одежду, кривляясь, болтая и пьяно хихикая над сальными остротами своих кавалеров. Всё это, плюс ревущие мотоциклы, когда Яо в первый и последний раз поехал на такой фестиваль с Минцзюэ, в первый же день вызвали у Яо такое стойкое отвращение, что он сославшись на головную боль, провалялся в их номере потом все пять дней до конца фестиваля, не смея наружу и носа показать. Усугубили это положение и недвусмысленные намёки и пошлые шуточки, которые принялась отпускать на его счёт байкерская братия и их дамы, откровенно намекая, что не рады тому, что Чифэн-цзюнь в этот раз приехал не с подружкой, а с парнем за спиной. А кого возит байкер у себя за спиной, того он имеет в постели, это везде и всем известно, и сомнению не подлежит. И этому сообществу было наплевать на все приличия, и на то, что не их дело лезть в чужую постель. Эти люди с такой лёгкостью и цинизмом прошлись по статусу парня, которого привёз с собой Чифэн-цзюнь, что Минцзюэ даже не рискнул признаться им, что этот парень не просто любовник-«зажопник», а любимый муж, с которым они уже пару лет женаты. Правда, по меркам и законам Китая, они оба были холостыми, и этот брак здесь был пустым звуком, но то, что сам Минцзюэ это признать перед этой компанией побоялся, говорило о многом. Особенно после того, как буквально признал их брак перед высшим обществом, на свадьбе Вэй Усяня и Лань Ванцзи. Яо проглотил горький комок в горле, возникший от воспоминания о том скандале на свадьбе, который ему публично устроил Лань Сичэнь, в жалких попытках вернуть его, а ещё о тех гадостях, которые ему наговорил его отец, Цзинь Гуаншань. Слава Господу, что он уже покойник, пускай лежит себе в семейном склепе с миром, он и так при жизни был неугомонным и бесстыжим бабником. Яо на мгновение зажмурился, судорожно втягивая воздух. Никто не знает, чего ему стоило не сорваться, и не придушить своего нахального папашу, когда тот с самодовольной рожей произносил очередную унизительную гадость. Одно только он хорошо сделал — признал наконец-то Мэн Яо своим сыном (сильно обрадовав этим своего законного сына Цзысюаня, который с братом-бастардом очень дружил), и дал ему свою фамилию и другое имя. Цзинь Гуанъяо. Господин Цзинь Гуанъяо, вот как отныне стали его называть. Это же имя его брат приказал выбить на табличке на двери кабинета Яо. На двери кабинета, который с недавних пор находился на десятом этаже здания «Ланьлин инкорпорейтед», с указанием его новой должности. И самому Сатане с рогами Цзинь Гуанъяо не позволил бы помешать тому, чтобы этот кабинет не был теперь занят никем другим, а только им одним, Яо. И именно это настолько взбесило Не Минцзюэ, что он устроил мужу отвратительный скандал, обрушив на его голову тучу обвинений в том, что Яо, уйдя из «Гусу Лань корпорейшн», не поступил на службу в «Цинхэ групп», под начало мужа, а посмел уйти к родному брату, в фирму семьи Цзинь, мотивируя это тем, что брат его очень настоятельно туда потребовал, а Минцзюэ до сих пор и без Яо как-то обходился. Хотя настоящей причиной того, что Гуанъяо не пошёл работать на фирму мужа, стало то же самое, из-за чего он не ездил больше на байкерфесты. Он знал, что на фирме мужа вряд ли кто-то рискнёт ему высказать всё в лицо, как те байкеры и их визгливые и скандальные женщины. Всё-таки, Не Минцзюэ их босс, а не простой байкер по прозвищу Чифэн-цзюнь. Но неприятных шепотков и косых наглых и оценивающих взглядов ему там точно не избежать. Как он сможет нормально работать в такой обстановке? Самое лучшее, это не подставляться под перекрёстный огонь сплетен, и не переходить на работу в офис супруга. Яо горько усмехнулся, смахивая нечаянную слезинку. Супруг... Супруг, это когда вместе тянут один воз, впрягаясь друг за друга, а какое там вместе, если этот супруг даже рты сплетникам заткнуть не может? Как он тогда, на фестивале, стоял и краснел молча, словно и не отрицал, что вступив в брак с Яо, совершил что-то постыдное... Яо тогда первый не выдержал, и сбежал в мотель, не выдержав града колкостей и насмешек над собой. И его А-Ли даже не пошёл за ним следом, чтобы этим самым показать хоть какую-то солидарность. Нет, он завалился в номер поздно вечером, даже ночью, пьяный и воняющий бензином, с наглой ухмылкой и налитыми кровью глазами. Яо ничего не сказал ему, только молча и осуждающе на него поглядел, и для взвиченного Минцзюэ это, видимо, стало последней каплей. Он зарычал, накинулся на Яо, повалил на кровать, и жестко взял его, стараясь причинить как можно больше боли. Так что болела у Яо на другой день не только голова. И плевать было на то, что протрезвев, Минцзюэ начал лепетать какие-то жалкие извинения. Тело и душа болели так, что эти извинения не могли залечить его боль. Минцзюэ, поняв это, замолчал, хмуро зыркнул на Яо, схватил куртку и вышел из номера. Он больше не пытался извиняться, только изредка показываясь там до самого конца фестиваля, и с кем он был, и что делал, Яо его так и не спрашивал. Просто лежал в номере, и ждал окончания этого ада, даже не думая о том, чтобы вернуться домой одному. В голове и на сердце было горько и пусто. Лань Сичэнь не смог защитить его от своих родственников, столь изящно, но бесцеремонно разорвавших эту связь; Вэнь Цюнлиня нагло захватил в свои лапы приёмный сын Жоханя Чжулю, и не то, чтобы Яо жалел об этом; а Минцзюэ... Этот поступил хуже всех, сначала подарив надежду на абсолютное счастье и поддержку, а потом так резко отобрав её. Вот тогда Яо и понял, что кроме брата и невестки его никто не в состоянии защитить, и зачаток плана начал формироваться ещё тогда. Но окончательно этот план сформировался, когда на торжестве в честь придания ему статуса члена семьи Цзинь, отец опять унизил его. При всех. И Яо решил, что «Ланьлин инкорпорейтед» пора менять владельца — брат справится не хуже отца. С этой минуты Цзинь Гуаншань был обречён. На беду себе он высмеял сына, когда вручал ему документы об его новом статусе и имени. На беду себе он не сдержал язык, и ответ не опоздал. Есть много разных препаратов, в определенных дозах способных вызывать различные отравления и смерть, и быстро выводящихся из организма. Цзысюань даже не заподозрил, что обширный инфаркт отца, через месяц после праздника, не был случайным, а был нарочно подстроен Гуанъяо для того, чтобы Цзысюань занял кресло своего отца. Своего мужа он всё ещё любил, для того, чтобы не причинить ему вред. Тем более, что Минцзюэ по возвращении со злополучного мероприятия всё же нашёл в себе нужные слова и действия, чтобы вымолить прощение у мужа, и здесь, в столице, он никогда себя так больше не вёл. Кто его знает, чем было вызвано такое поведение Чифэн-цзюня на том сборище мотоциклистов, давлением толпы или алкоголем, или всем вместе, Яо и не хотел в этом разбираться, но на заметку себе это взял. Он простил мужа, но решил для себя, что ноги его больше не будет на таких съездах, где у А-Ли проявляется его вторая, дикая, сторона. Они решили, что ежевечернего звонка будет достаточно для общения, пока Минцзюэ будет в отъезде. Миу-Миу, лежавшая на коленях Яо, заурчала и слабо мяукнула, чутко ощущая состояние хозяина, и пальцы безотчётно погладили мягкую персиковую шерсть. Яо подумал, что он и сам словно эта кошка — ведётся на свои собственные ожидания защиты и безопасности от других, и каждый раз обманывается, видимо, ожидая от других слишком многого. Он полагал, что изо всех, с кем жил, хотя бы Минцзюэ защитит его ото всех и вся, но ошибся. Оказалось, что есть такая группа людей, от которой он его либо не мог, либо не хотел защищать. Ветер за окном резко рванул ветки, и по стеклу дробным стуком резанули крупные дождевые капли, вырвавшиеся на волю из лопнувшего чрева туч. Яо подумал, что его терпение тоже готово лопнуть, и что их брак, похоже, трещит по швам. И началось это не сегодня. В этот момент от входной двери раздался резкий звук дверного звонка, заставивший Яо вздрогнуть, и выпустить кошку на пол. Шесть часов вечера. Кто бы это мог быть? Еду он не заказывал, хотя самому для себя готовить не хотелось от слова совсем. Да и аппетита не было. На работе он взял у брата короткий отпуск, чтобы все думали, что на байкерфест они поехали вместе, и не задавали лишних вопросов, а то добросердечная невестка уже давным-давно бы его зазвала к себе, чтобы покормить, а брат бы играл желваками и грозился непутёвому Минцзюэ кое-что оторвать. Яо не хотел вовлекать родных в свои семейные проблемы. Он с детства привык решать всё сам, не без причины опасаясь насмешек и подколок окружающих. У него не было семьи, но когда он её обрёл, то к этому времени уже слишком привык ни на кого не полагаться и старался по возможности их не напрягать. Внезапно взмывшая стрелой в его издёргавшемся мозгу надежда на то, что это, скорее всего, А-Ли приехал, потеряв в бедламе фестиваля свои телефон и ключи, и теперь звонит в дверь, чтобы Яо его впустил, подбросила его с кресла, и бегом понесла открывать дверь, даже не спрашивая, кто это, хотя это мог быть кто угодно от грабителя до полицейского, который пришёл бы сообщить неприятные новости. Он даже не думал об этом, пулей сорвавшись с места и словно буря пронесясь в прихожую, и когда открыл, то застыл в ступоре. На пороге стоял тот, кого здесь видеть Яо вообще не ожидал.

***

Неподалёку кто-то громко заорал, а потом зашёлся диким хохотом, от которого Минцзюэ проснулся, с трудом разлепил глаза и поморщился от яркого луча света, попадавшего внутрь комнаты из щели приоткрытой двери напротив кровати, где он лежал. И лежал явно не один, поскольку второе, что выхватили глаза, была рука с длиннейшим чёрным маникюром, обнимавшая его голую грудь. Закос под ведьмины когти, промелькнуло в мозгу у Минцзюэ. И она не боится такие ногти сломать? Впрочем, что ему до чужих ногтей, тут найти бы свою футболку, а то несмотря на прижимающееся к нему чужое тёплое тело, в самом помещении было как-то ни разу не тепло. Он сбросил эту руку с себя, и сел на кровати, спустив ноги вниз, но тут же пожалел об этом — в отличие от дома, где были установлены тёплые полы, здесь пол был ледяной. Ну да, апрель месяц. Не зима, но ещё и не лето. Ещё и голова закружилась. Видимо, после вчерашнего. Минцзюэ опять скривился. Разбаловался он со своим Яо. К тёплым полам привык, и в кровати ему уже холодно. А ведь был как печка, как вулкан! Все завидовали, какой он горячий — ни одеяла, ни даже трусов не надо. Хотя, их на нём и сейчас не было, и где их искать, Минцзюэ даже не представлял. За его спиной послышалось неразборчивое бормотание, которое тут же и стихло, и Минцзюэ мысленно поблагодарил всех богов за то, что эта мадам не проснулась. Меньше всего ему хотелось бы сейчас с кем-либо общаться. Он посидел немного, подрагивая от прохлады, привыкая к сидячему положению, и дожидаясь, пока утихнет карусель в голове. Потом, передёрнув плечами, сглотнул в горле горький сухой ком, подобрал с пола чёрный комок, к счастью, оказавшийся его футболкой с белой надписью и цепями на груди, и обрадованно натянул её на свой торс, уже успевший покрыться зябкими мурашками. Нашёл свой разрядившийся телефон. Мысленно матюгнулся. Опять посидел. Огляделся в полутьме комнаты, которая оказалась гостиничным номером. Причём, гостиница эта тянула едва ли на пол-звезды. Из приоткрытой двери немилосердно дуло, несло вонью травки, и доносились женские визги и хохот. Левый висок немедленно прострелило болью, и он, поморщившись, машинально надавил на него подушечками пальцев. Надо выбираться отсюда. Хватит. Погулял. Надо искать одежду и берцы. Спина, трущаяся о ткань футболки, стала саднить. Видимо, её изрядно поцарапали этой ночью. И что за деваха с ним была? Да хрен её знает. Вот сиськи у неё классные были, это да! Круглые, сочные. У Яо таких нет и не будет. Этот чёрный атласный бюстик с круглыми прорезями для того, чтобы высовывались наружу не только соски, но и ареолы, и часть светлой плоти вокруг них — это нечто в высшей степени сексуальное, а сами крупные розовато-коричневые соски... Да-а... Но вот прямо сейчас хочется просто уйти, даже не оборачиваясь. И даже не вспоминать как накануне облизывал и обсасывал в угаре похоти всё то, что скрывал под собой чёрный атласный лифчик, впоследствии безжалостно сорванный и сброшенный прочь... Ну, хоть резинку надеть не забыл. Вроде. А то, мало ли чем может наградить такая случайная безымянная девица, которая от его передвижений даже не проснулась, только плотнее закуталась в одеяло. Да и звуки, доносящиеся из-за двери, её тоже не разбудили. Не Минцзюэ, стараясь двигаться максимально бесшумно (пригодилось армейское прошлое), удалось найти все свои вещи, тихо и быстро одеться, выйти, притворив за собой дверь комнаты, и сожалея, что нет возможности принять душ. Через четверть часа он уже мчался на своём байке обратно, в столицу. К Яо, горячей ванне, ненавистным цветам в горшках, кошке и тёплым полам.

***

— Прости, но я шёл мимо, и увидел в окне свет, и тебя... — слегка дрогнувшим голосом сказал мокрый до нитки, но кажется, абсолютно трезвый, Сичэнь. — А там дождь. Я просто хотел бы переждать... Но можно и на лестнице, я не против, только из подъезда не выгоняй под ливень. Пожалуйста. Или господин Не... будет против? Яо во все глаза смотрел на пришельца, смотревшего в ответ умоляющим взглядом, и отчего-то понимал, что меньше всего ему хочется выгонять этого промокшего и жалкого человека под дождь. Миу-Миу под ногами вопросительно мяукнула. Яо сглотнул внезапный комок в горле и сказал: — Господина Не нет дома. Да и при чём тут он? Квартира ведь моя, это у себя, вон, за стенкой, — Яо мотнул головой, — он в квартире хозяин. Так что заходи давай, если ты без брата, дяди и шурина явился. Чаю выпьешь, вон, мокрый весь! Просиявший Сичэнь переступил порог, и нагнулся, чтобы развязать шнурки мокрых ботинок, а Яо пошёл на кухню, продолжая ворчливо спрашивать: — И чего ты из дома вышел в такой ливень? Ты же живёшь на другом конце города. Что у тебя за срочное дело здесь? Квартиру продавал? — Да нет, тут дело в аренде, — сказал Сичэнь, проходя в кухню. От его ног в носках и без тапок на полу оставались мокрые следы, которые Миу-Миу осторожно принялась обнюхивать. — А! Показывал квартиру арендаторам? — Нет, А-Яо... — Сичэнь как-то замялся. — Я ищу себе квартиру. Хочу снять. Ждал-ждал хозяйку, пока дождался, да пока посмотрел... Пошёл на остановку, а по дороге дождь начался. — Так оставался бы в квартире, переждал бы, — пальцы Яо ловко порхали, включая чайник и засыпая заварку прямо в чашки. — И я с тобой выпью. Я по-простому, без церемоний. Что-то зябко мне сегодня. Алкоголя в чай не предлагаю, хотя он и не помешал бы, я помню, что тебе нельзя. По кухне прошелестел тихий вздох. — Да я и остался бы, но мы с хозяйкой оказались разного мнения о том, какую квартиру следует считать хорошей. Я, конечно, люблю животных, но знаешь ли, не всех... Тараканов не люблю. Яо повернулся к нему, и заметив мокрые следы, мокрую голову и ноги в мокрейших носках, сердито рявкнул: — Ты что, простудиться решил? А ну, снимай быстро эти мокрые тряпки, я сейчас тазик принесу и горчицы. Ноги попаришь, а то меня потом твой дядя без соли съест, — бросил Яо, направляясь за тазиком в ванную. — И ты не хочешь меня спросить, почему я ищу себе квартиру? — спросил Сичэнь ему в спину, на что тот отмахнулся. — Потом расскажешь. И снимай с себя всё, оно же мокрое, я халат и полотенце принесу. — Н-но как я...? Ты же чужой мужчина, и я... — Я чего-то там не видел? Или что-то новое увижу? — Яо появился снова в кухне с полотенцем, халатом, тапками и тазиком, и деловито сунув вещи в руки Сичэню, поставил тазик на пол. — Или когда ты распевал свои песни на свадьбе собственного брата, и бегал валяться под соседней дверью у меня, ты не надеялся на то, что я опять когда-нибудь посмотрю на твои телеса? А-Хуань, не лукавь, будь добр, ни со мной, ни с собой! Он залил заварку в чашках, остальной кипяток вылил в тазик, разбавил воду, всыпал горчичного порошка, и подсунув его под ноги Сичэню, уже сидящему в халате Минцзюэ и тапках, на кухонной табуретке, скомандовал: — Давай, ноги туда! Только осторожно, может быть горячо, если что, я разбавлю. Через пару минут они сидели на кухне, прихлёбывая чай из исходящих паром чашек, Сичэнь, уже со взлохмаченной вытертой головой, в махровом сером халате, и с ногами в лечебном тазике, рассказывал о том, что Ваньинь его выгнал, потому что, как он сказал, «заебался терпеть приёбки и визиты твоего дяди». Выставил вместе с вещами. А вещи... Вещи в ячейке. В супермаркете «Севен/Иллевен». Сичэнь их там оставил, и как раз шёл их забрать, а заодно купить себе что-то перекусить. Яо, в тёплой флисовой кофте, громко и неприлично хлебнув из чашки, посмотрел исподлобья на неожиданного гостя и покачал головой. — А-Хуань, ты же и сам знаешь, что долго твоего дядю выдержит только святой. Из нас двоих он меня не выдержал первый, и решил посодействовать, чтобы мы с тобой расстались. Правда, там была собрана целая коалиция, и нас обоих использовали втёмную. Успеха они добились, и то только потому, что я давно был влюблён в А-Ли. Но вот как быть с тобой, они не подумали. Хорошо, что Цзян Ваньинь... Хотя, уже и он тоже сдался. А как же любовь? Он же готов был терпеть тебя любым — трезвым и пьяным, здоровым и больным, или у него лопнуло терпение? — Меня-то да, —криво ухмыльнулся Сичэнь, — он был готов терпеть, но дядя... Лань Хуань только махнул рукой, а Гуанъяо понимающе покивал. Ибо одного Лань Цижэня выдержать было всё равно, что сотню злобных змей. А уж если Цижэню принимался помогать Вэй Усянь, то тот, против кого они дружили, мог сразу выбрасывать белый флаг. Шансов у такого человека не было, Яо это испытал на собственной шкуре.

***

На часах было десять вечера, когда усталый и вымотанный дорогой и ливнем Минцзюэ, ступил на лестничную площадку перед своей квартирой и соседней с ней — квартирой Яо. Когда Минцзюэ и Яо поженились, как раз оказалась свободна квартира, смежная с квартирой Минцзюэ. Она продавалась, и Яо её купил, сделал ремонт и обустроил по своему вкусу. Они долго ругались по поводу раздельной жилплощади, но в конце концов, пришли к соглашению, пробили стену между квартирами и сделали там дверь. Яо хотел, чтобы при случае, он мог побыть у себя один, и скрепя сердце, Минцзюэ согласился, поскольку комнатных растений и домашней кошки Яо он не переносил. Притом, с кошкой у них это было взаимно. Но сейчас он даже не сомневался, в какую из дверей хочет войти. Хрен с ней, с кошкой, главное, что полы тёплые. Он отпер дверь своим ключом, зажёг свет в прихожей, чтобы разуться и сбросить мокрую кожанку, но застыл на месте, увидев незнакомый плащ, распяленный на сушилке для белья, и ботинки, в которые были заботливо вставлены лапки электросушилки для обуви, включённой в розетку. В мозг немедленно ударила волна гнева. Чьи это такие почтенные ботинки, если Яо их сушиться поставил?! И, самое главное, где хозяин этих ботинок, если в этой квартире явно все спят, а кровать здесь только одна?! Прямо в берцах и куртке, оставляя за собой на полу грязные разводы, он ворвался в спальню, и включил свет. Лучше бы он его не включал, поскольку подумал, что глаза его обманывают. На кровати, тесно прижавшись друг к другу, сладко спали его Яо и Лань Сичэнь. И Сичэнь был в халате Минцзюэ!!! Из горла немедленно вырвался рык. — Так вот оно что! Кошка из дома — мышки в пляс!!! В одно мгновение ещё не до конца проснувшийся Сичэнь был схвачен за шиворот, и выброшен из кровати на пол разъярённым Не Минцзюэ, который при виде такой картины мгновенно вскипел, тут же забывая как сам провёл предыдущую ночь. — Ты что творишь, А-Ли?! — закричал разбуженный Яо. — Мне просто негде больше было его положить, он остался без крыши, он гость, ну не на пол же было его класть! — Ничего, полежит на полу, — прорычал Минцзюэ, не отпуская воротник халата. — Какого вообще было его сюда впускать?! Гостиницы закончились? Или у него нет не только крыши, но и денег? Или... — он подозрительно прищурился, и поскольку собственное рыльце в пушку требовало нападения, выдал: — Или ты так заскучал без члена в заднице, что еще и сам ему готов доплатить?! На удар кулаком, прилетевший ему от Сичэня, он отреагировал мгновенно и жёстко, загребая противника, не уступавшего ему в росте, но уступавшего в силе, в захват, и мутузя, куда только видел. Неожиданно Сичэнь оказался ловчее, чем думал Минцзюэ, он ловко вывернулся, в свою очередь нападая на него, и мужчины клубком покатились по затоптанному грязными сапогами полу, стараясь не уступить друг другу. Но всё же Лань Хуань оказался слабее физически сильного Не, и через время оказался прижатым к полу ощерившимся Минцзюэ, который впившись пальцами в его плечи, сидел на нём верхом в задравшейся к лопаткам одежде. — Ну что, герой-любовничек, тебе все причиндалы оторвать, или что-то оставить для виду?! — прорычал Минцзюэ запыхавшимся голосом. Но не успел он получить ответ, как был схвачен рукой Яо за подбородок, и лицо его вздёрнуло вверх. — Это кто ещё тут герой-любовник! — обычно спокойные и кроткие бархатные глаза Гуанъяо сейчас полыхали адским огнём, а в голосе шипело не меньше тысячи разъярённых змей. — Или ты мне будешь врать, что спина у тебя поцарапана не ногтями?! И поскольку обалдевший Минцзюэ ошеломлённо молчал, Яо продолжил: — Ну теперь понятно, почему ты так страшно и беспочвенно оскорбил меня, ты сам проштрафился. Но какое право ты имел так оскорблять моего гостя в моём доме? Сам трое суток вне зоны доступа, не звонишь, я не знаю, что и думать, а он там, оказывается, с кем-то переспал! Да ты знаешь, что если бы ты не приехал, я бы завтра сам поехал туда, в этот ваш... — Яо помолчал, подбирая нужное слово, — притон! — наконец выплюнул он. — Правда приехал бы? — изумился Минцзюэ. Он прекрасно знал, что приезд на такой фестиваль для Яо — одно из худших наказаний. Но если бы он решился... Может надо было послать на хрен те сиськи? Эх, поздно он об этом подумал... — Слезай с него сейчас же! — голос Гуанъяо зазвенел металлом. — Вижу теперь, что по себе меряешь. Страстный тебе мужичок попался, вон, и засос на шее оставил! — Это девка была, — буркнул Минцзюэ, слегка ослабив хватку, но не отпуская чужих плеч. — Что... —прошептал Яо внезапно севшим голосом. — Так и знал, что ты больше любишь женщин. Зачем тогда мне голову морочил? — Не больше, — опять буркнул блудный муж, — просто у неё есть то, чего нет у тебя. — Ну да, вагина, — ядовито процедил Яо, — у меня такого нет. — Нет, — Минцзюэ мотнул головой, — у неё такие сиськи были, что... Яо поднял руку, отпуская его подбородок, но во второй руке у него блеснуло небольшое лезвие ножа. — Избавь меня от подробностей. И отпусти, наконец, моего гостя. У нас с ним, в отличие от тебя ничего не было. Я ждал тебя, я переживал, чего только ни передумал, а ты... Да слезай уже, кому сказал! — голос Яо истерично сбился на визг, и Минцзюэ продрало по спине морозом. Муж сегодня был незнакомым и непривычным. Жёстким и безжалостным. Чужим. Опасным. Он никогда не видел у Яо никаких ножей. Чего ещё он не знает об этом Цзине?

***

Через полчаса все трое сидели в кухне Яо, и пили коньяк, который он достал из заначки. Сичэню налили буквально наперсток, больше Яо не позволил. Сам Яо налил себе в стакан, на донышко, и теперь дрожащей рукой поднёс его ко рту, где стекло тут же стало стучаться о зубы; Минцзюэ решил наплевать на всё и хлестал прямо из горла. Какое-то время потребовалось для того, чтобы бурлящие в мозгах страсти немного улеглись, и руки Яо перестали так сильно трястись. Самое главное, что глаза его оставались абсолютно сухими. Молча и медленно Яо допил свой коньяк до конца, облизал губы, и сказал Минцзюэ, в бутылке которого ещё плескалась янтарная жидкость: — Иди сейчас к себе, и допивай это там. Я не могу и не хочу тебя сейчас видеть. В его голосе была смесь ярости и усталости одновременно. Эти три дня были для него слишком тяжёлыми, и окончились не менее тяжело. — Я-то пойду, — Минцзюэ залпом допил коньяк, и вытер губы рукавом кожанки, только размазывая влагу. — А он, — он показал на Сичэня бутылкой, — он останется в твоей постели? Глаза у него были уже совсем пьяными. — Он. Мой. Гость. — отчеканил Яо. — И он останется здесь столько, сколько я посчитаю нужным. Это мой дом, господин Не. А Вы отсюда уйдёте. На свою жилплощадь. И если вздумаете ломиться в двери, я вызову полицию. Здесь, в Китае, документально вы для меня чужой человек, просто сосед, и я в своём праве. Ступайте, господин Не, не вынуждайте меня на крайние меры. Минцзюэ пьяно ухмыльнулся, но потом вспомнил блеск ножа, и поднялся на ноги, всё ещё держа бутылку в руке. Он повернулся, и медленно побрёл к двери между квартирами, слегка пошатываясь. Перед самым порогом остановился, открыл дверь, обернулся и, со всего маху швырнул бутылкой об пол, потом повернулся, вышел, и закрыл за собой дверь. Подошедший Яо её за ним запер на засов. Лань Хуань дремал, прислонившись к стене спиной. Всё же, он был Лань, а на часах — почти одиннадцать вечера, такой стресс, и дождь за окном. Ему полагалось уже около двух часов мирно спать, а не отбиваться от чужого ревнивого мужа. Щеки нежно коснулась чужая рука. — А-Хуань, пойдём в душ, он тебя извозил в грязи, ты теперь как будто из помойки вылез. Быстро ополосну тебя, а то ты что-то совсем никакой, и баиньки. Ты устал, да и под дождь попал. Хоть бы не простудился. Лань Хуань, с полузакрытыми глазами сонно кивнул, на автомате прошёл в душ, где ласковые прикосновения едва снова не ввели его в сон прямо в душевой кабине. Он не совсем осознавал, как его мыли, вытирали, и во что одевали, как вели до кровати, откуда его ещё недавно так нагло вырвали, но когда ощутил под головой мягкость подушки, провалился в сон, как в пропасть, едва прикоснувшись к ней.

***

— Вы не имеете никакого права его здесь удерживать, господин Цзинь! Знакомый, даже слишком хорошо знакомый голос, который даже не сочли нужным сильно приглушить, ввинчивался шипящими интонациями в мозг сквозь дрёму, вырывая Сичэня из пелены сна. Он распахнул глаза, и потянувшись к телефону на прикроватной тумбочке, посмотрел который час. Было уже аж восемь утра, и Сичэнь поднял брови от изумления. Что здесь делает дядя с самого утра? Нет, ну встал он как всегда, в пять, но откуда он узнал, где Сичэнь, и с чего он взял, что его здесь кто-то удерживает? Он решил пока не показывать, что не спит, и послушать, что ему на это ответит Яо. — Я бы очень попросил его не тревожить сейчас, господин Лань, — мягко, но настойчиво зажурчал голос Яо, — А-Хуань сильно промок, похоже, простудился и ночью плохо спал, у него была высокая температура, сейчас ему стало полегче, и он уснул. Если вы его сейчас отправите в больницу, заставите идти по сырому воздуху, по сквознякам, ему может стать хуже. Моя невестка из семьи Цзян, и она, если что, сможет обеспечить ему должный уход и нужные медикаменты. У Сичэня челюсть отвисла от такой мастерской комбинации явной лжи и неоспоримых фактов. А ведь дядя может и купиться на это словесное кружево. Вопрос только в том, за каким чёртом понадобилось Яо его сплетать? Послышался скрип табуретки и приближающиеся шаги, и Сичэнь быстренько закрыл глаза, и лёг, как примерный спящий мальчик. Он старался не выдать себя, когда шаги, вместе с гневным сопением, приблизились, замерли на какое-то время, и снова отдалились в прежнем направлении. Сичэнь, наконец-то позволил себе судорожно сглотнуть. Он мог бы поклясться, что дядя, пока стоял рядом, боролся с искушением обнюхать и ощупать его со всех сторон, но всё же, видимо, побоялся разбудить. — Ладно, господин Цзинь, — снова донеслось до Сичэня, — но будьте так любезны, дайте мне знать, когда он проснётся. Здесь ему быть не место. — Обязательно, господин Лань, — шёлком прошуршало в ответ, — я передам ему, что вы были здесь, и беспокоились о его самочувствии. И словно в подтверждение его слов послышалось громкое кошачье мяуканье, и перепуганный возглас Цижэня, а затем щелчок замка. Сичэнь с трудом сдержался, чтобы не прыснуть от смеха. Ай да кошка! Какая умница! Дядя терпеть не может никаких животных, иначе бы ещё не ушёл. Он сел, спустив ноги с кровати, и попутно отметив, что на нём новенький серый спальный костюм, слегка великоватый в плечах, и босиком, как можно тише, прошёлся по приятно нагретому полу, ощущая под голыми подошвами ласковые волны тепла. — А-Яо! — тихонько позвал он, и тот на его голос обернулся, и сразу же накинулся на него: — Ты почему босиком? — Пол тёплый, — пробормотал Сичэнь, подходя к нему ближе. — Зачем ты ему соврал, что я болен? Я хорошо себя чувствую. — А как я ещё мог выпроводить его? Он очень назойливый, — поджал губы Яо, но Сичэнь помотал головой. — Я не о том. Зачем тебе нужно, чтобы здесь был я? Зачем ты оставил меня здесь ещё вчера? Зачем сам остался? Ты же мог положить меня спать здесь, а сам уйти в его квартиру, и ничего бы не случилось. Тонкие пальцы Яо осторожно прикоснулись к ссадине на скуле. — Сильно болит? У меня есть мазь от синяков. Но Сичэнь перехватил его пальцы, и держа в своей руке, продолжил смотреть на Яо. Тот был в домашнем костюме из мягкого трикотажа, переливающегося золотистым и белым. Словно молодая луна, отметил Сичэнь. — Не уходи от темы. Зачем я тебе здесь понадобился, пока Минцзюэ не было? Ведь ты же не знал, что он от тебя гуляет. Это не назло, это не месть ему, но тогда зачем? Яо опустил свои длинные ресницы. — А зачем ты пришёл сюда, а не в гостиницу? У тебя же есть на неё деньги. Зачем я тебе, А-Хуань? Их лица были непозволительно близко, и Сичэнь потянулся губами к его губам, но Яо отпрянул. — Я сейчас не готов, я не в том состоянии, чтобы целоваться с кем-либо после всего, что случилось. Но я готов пересмотреть своё решение, если подобной линии поведения с твоим дядей буду держаться не только я, но и ты. И внимательно читать на упаковке и фантиках конфет чем тебя угощают, чтобы потом не уснуть. Сичэнь тяжело вздохнул. Яо теперь вечно будет ему вспоминать те конфеты с ликёром, которые задержали его дома в тот злополучный день. Но ведь он ни при чём, его опоили, обманули, и... — Кстати, — продолжил Яо, — ты наверное не заметил, но дождь закончился. — И ты меня теперь выгонишь на улицу? — уточнил Сичэнь. — Разве что за вещами, если они реально там, где ты сказал. Яо опустил глаза, отвернулся и, стоя спиной к Сичэню, проговорил: — Если ты хочешь вернуться к дяде, брату и особенно к шурину, то я мешать не буду. Это твой выбор, и решать тебе, где твоё место. В груди Сичэня вспыхнула радость при взгляде на эту вопросительно напрягшуюся спину, а в паху внезапно потяжелело от этих слов. — А какому выбору ты помешаешь? — Сичэнь мягко коснулся пальцами его плеч, подступая на шаг ближе. Эта лунная ткань определённо была лишняя на этих плечах, но уже прикасаться к ним после стольких лет разлуки было счастьем. — Цзян Чэн действительно выгнал меня, но он бы этого не сделал, если бы я не захотел... Яо покачал головой, не оборачиваясь. — Никогда не сомневался в твоём коварстве. Ты узнал, что Минцзюэ уехал, и решил, что я лёгкая добыча? — Вот это ты уже не по адресу, — слегка обиделся Сичэнь, но плечи Яо не отпустил, только прижался к его спине, слегка потеревшись подбородком о его макушку, а возбуждённым членом о поясницу. — Здесь есть кое-кто более коварный. Тот, кто вызвал моего дядю сюда, в надежде, что я лёгкая добыча, и меня можно устранить отсюда как мелкую помеху. А самому продолжать от тебя тайком по девкам бегать. Или ты думаешь, что эта, на фестивале, была исключением? Яо передёрнул плечами, пытаясь сбросить его руки. — Прекрати, Сичэнь. Оба вы друг друга стоите. Сичэнь не отступил, наоборот, мягко и цепко обнял Яо, укладывая щёку на его темя. — Пока мы с тобой жили вместе, я ни разу тебе не изменял. Я даже думать не мог об этом. И до сих пор тебя люблю. Можешь что угодно думать обо мне, но я не отступлю на этот раз. Если бы тебе и правда было с ним хорошо, я бы смирился, но то, что он причинял тебе боль, не прощу ему уже я. Яо развернулся в его объятиях, и посмотрел ему в лицо, уперевшись в его грудь кулачками, чтобы отстранить от себя его возбуждённое естество, но Сичэнь заметил, что его поведение не оставило и естество Яо равнодушным, и оно слегка оттопырило домашние брюки заинтересованным бугорком, который дарил Сичэню определённую надежду. — Давай не будем торопить события. Его поведение это отдельная тема для разговора, но ты слишком быстро хочешь от меня ответа после всего, что вы все мне здесь устроили. Я не кукла на верёвочках, мной нельзя вот так играть. — Брату пожалуешься? — криво усмехнулся Сичэнь, не размыкая объятий, и ореховые глаза его блеснули азартом. — Или сам меня прирежешь? Я заметил ночью у тебя нож. Ты у нас опасный тип, мой дорогой А-Яо, но таким ты мне ещё больше нравишься. Яо взмахнул ресницами, явно принимая какое-то решение, потом поднял глаза на Сичэня. — Я рад, что моему соседу по квартире нравится моё соседство. Но мне определённо не понравятся ни скандалы с моим соседом за стенкой, ни давление со стороны родни моего соседа по квартире. А-Хуань, мне ещё тогда не нравилось, как они ко мне относятся. Сичэнь наклонился, мягко целуя Яо в лоб. — Относились, А-Яо. Тогда ты для них был всего лишь побочным отпрыском Гуаншаня, а теперь, ты же слышал? Ты господин Цзинь. Хотят они этого, или нет, но они будут с этим считаться. —Так это что, и ты теперь со мной только потому, что я сын Гуаншаня, а не безродный байстрюк?! — вскинулся Яо, но цепкие объятия крепко держали его, а орехово-карие глаза Сичэня, нависавшие над ним, посмотрели с укоризной. — Не говори ерунды, А-Яо, или ты забыл, что мне было плевать на то, кто ты и чей сын? Мне нужен был ты, а что нужно было всем им, так это то, чтобы мы не были с тобой вместе. Яо поднял голову и разомкнул губы, чтобы что-то ответить, но Сичэнь предупредил его, осторожно поцеловав в уголок этих губ, которые хотелось зацеловать до умопомрачения. Но он прекрасно понимал, что не в том положении, когда нужно напирать, здесь нужно было действовать постепенно и мягко, иначе травмированное изменой Минцзюэ сердце Яо навсегда закроется для него. — Ты прав, — он ослабил объятия, хотя до скрежета зубовного хотелось стиснуть Яо ещё крепче, и не выпускать. — Мы не будем торопить события. Хорошо уже то, что ты меня не гонишь. Только где же мне спать? Здесь одна кровать, и не так много места, чтобы поставить вторую. В золотистых глазах Гуанъяо вспыхнули весёлые искры. — Вот смотрю я на вас, и поражаюсь, господин Лань, — он покачал головой. — Вы же где-то спали этой ночью? Ну, так и ещё поспите. Или вам было некомфортно? Миу-Миу под ногами Сичэня тоже мурлыкнула вопросительно. Вместо ответа Сичэнь прижал его к себе, отметив, что твёрдые камешки кулачков не стали твёрже, зато потвердело в другом месте, да так, что зашумело в голове, призывая поддаться этому порыву, но Сичэнь снова одёрнул себя, напоминая, что если поспешит, то всё испортит. Но не отказал себе в удовольствии облизать глазами золотисто-бело-лунный силуэт, и получив обжигающий взгляд в ответ. — А-Яо, ты прости, но нет ли у тебя чего-нибудь на завтрак? Отчего-то так есть захотелось... Снизу раздалось голодное кошачье «Мя-а-а-ау!», и Яо в ответ только засмеялся, слегка запрокинув голову, отчего на его шее открылся кадык глазам Сичэня, которые немедленно вспыхнули голодным огнём. В голове Лань Хуаня пронеслась недовольная мысль, что для того, чтобы убрать ненужное напряжение в паху, ему опять придётся вспоминать о дяде, поскольку от таких воспоминаний у него возбуждение пропадало мгновенно. Другой вопрос — подействует ли? Ведь Яо рядом. — Я найду чем накормить моего голодного гостя, — мурлыкнул Яо, подталкивая в сторону кухни его, и слегка попинывая туда же путавшийся под ногами хвостатый персиковый шарик. После бурно прошедшего вчерашнего дня мысль начать с Сичэнем всё с чистого листа уже совсем не казалась ему дурацкой.

***

Прошёл месяц, поутихли дожди над столицей. Поутих и Минцзюэ, безуспешно поколотившись во все двери, и поняв, что Яо, несмотря на кажущуюся близость, ему не достать, как и Луну с неба. Проще, пожалуй, продать эту квартиру и переселиться подальше от него. Сичэнь и Яо по-прежнему жили в одной квартире, спали в одной постели, но всё, что Яо позволял Сичэню, это объятия и, реже, поцелуи, но — всегда выше пояса, хотя Сичэню хотелось облизать и пометить всю бело-золотистую, словно сияющую, кожу господина Цзинь Гуанъяо с головы до ног. Особенно стройные крепкие ножки и упругую круглую задницу, о которой на данный момент он мог только мечтать, и к которой господин Цзинь его так и не подпустил. Наступил май, месяц цветения пионов. Лань Сичэнь совершил ряд очень удачных сделок, и предложил своему соседу по квартире съездить на пять дней на отдых в горы, на курорт, принадлежащий семье Лань, поскольку Яо там ещё не был. Яо активно сопротивлялся, доказывал, что не успеют они там появиться, как туда срочно приедет Цижэнь и испортит им весь отдых, и что этот старый зануда ему и здесь надоел, но там они ещё и окажутся на территории семьи Лань, и им от него не будет никакого спасения. И что у них, в Ланьлине тоже есть курорт в горах, и климат там помягче, и пионы зацвели, и... ...И Цзян Ваньиня, который туда может нагрянуть к сестре и племяннику, они могли бы там повстречать, а этого им не хотелось. В Цишань давно звал Яо Вэнь Цюнлинь, счастливо там проживающий со своим Чжулю, но там же мог оказаться и Хуайсан, которого мог привезти туда его возлюбленный Вэнь Чао, а это было бы ещё хуже, поскольку в конфликте между Яо и Минцзюэ Хуайсан принял сторону брата. В места своего детства Яо вообще ехать не хотел, потому что оно прошло недалеко от Юньмэна, где был особняк семьи Цзян... В результате, они всё же поехали. На Белую Гору, в гостиницу при монастыре. Их туда сманил Лань Цзинъи, который рассказал, что их с А-Яном гостиница стилизована под старину, и она самая лучшая, потому что в ней есть все современные удобства, а их гиды — дружная парочка, господа Сун и Сяо, вообще профи, и сделают экскурсии по Белой Горе и её окрестностям незабываемыми. Яо согласился, потому что давно хотел сменить обстановку хоть на пару дней, да, и ещё Сюэ Ян обожал кошек, и в эту гостиницу разрешалось брать домашних любимцев, а значит можно было взять с собой Миу-Миу. А ещё он очень радовался тому, что они с Сичэнем хоть и спорят, но не ссорятся, а приходят к компромиссу, поскольку только так и должны строиться отношения между близкими людьми. И наличие кучи родственников не всегда помеха, даже если ты Лань, потому что родственники бывают разные. Есть суперзанудный дядя Цижэнь, а есть Лань Цзинъи, муж Сюэ Яна. Когда они приехали туда, то ни на минуту не пожалели об этом. Миу-Миу тут же перехватили, затискали, зацеловали, и унесли, Яо не успел и глазом моргнуть. А невероятное гостеприимство хозяев отеля, где даже номера не называли номерами, а гостевыми комнатами, прекрасные пейзажи, горный чистый воздух, море цветущих пионов, среди которых были и знаменитые ланьлинские «Сияние среди снегов», ненавязчивые гиды, которые знали, казалось, всё и даже больше, а главное — уверенность в том, что Миу-Миу в хороших руках, всё это настолько повлияло на них, что в первую же ночь в этом отеле они стали ближе, чем были. Сичэнь вышел из душа, где до этого побывал Яо, и едва закрыл дверь, как ощутил нежные ладошки на своей пояснице. Он был в одном полотенце, и эти ладошки сбросили его, одновременно проверяя, что под ним, и давая понять, что больше ничего надевать не нужно. Сичэнь замер на месте, боясь оглянуться. Его прекрасный Яо, его лунное создание, наконец-то решился что-то потрогать сам. Значит, он что-то решил для себя! Наконец-то. Только бы не спугнуть, а то за этот месяц Сичэнь уже устал ждать. — Мы так и будем стоять здесь? — жаркий шёпот Яо разбил тишину в гостевой комнате, и Сичэнь отозвался, и тоже шёпотом. — Что ты хочешь, чтобы мы сделали? — Я хочу тебя. Как раньше. Хочу везде... Сичэнь, у которого сердце подпрыгнуло в горло, медленно повернулся к Яо, и увидел, что на нём тоже ничего нет, и поэтому видна вся мера правдивости его слов и желаний, и одновременно открыл ему свой слегка подрагивающий от вожделения член, выпустивший каплю на вершине. Яо сглотнул комок в горле, и тяжело задышал, глядя на Сичэня слегка расширившимися глазами, обрамлёнными длинными ресницами. Сичэнь невольно залюбовался им, словно впервые видел. Он смотрел на брови, летящие к вискам, усыпанным бисеринками пота, на аккуратный нос, на тяжело вздымающуюся грудь с небольшим, но чётким рельефом, и красивый пресс, не перекачанный, но явно крепкий, уж он-то хорошо это знал... Смотрел, и не мог насмотреться на то, чего давно уже не видел — неприкрытое и ничем не сдерживаемое ответное желание, которое по факту давало Сичэню зелёный свет на все его действия. Он словно на мгновение ослеп от этой вседозволенности, и непроизвольно прикрыв глаза, шумно выдохнул. Неужели... Он сделал шаг, и Яо сделал ответный шаг навстречу, сталкиваясь с ним грудью. А потом они оба, словно с цепи сорвавшись, набросились друг на друга, словно голодающие. Они яростно мяли, целовали, кусали друг друга, ненасытно вылизывали каждый кусочек чужого тела, до которого могли дотянуться, и эта ненасытность была обоюдной, пока их губы не слились в поцелуе. Сичэнь, не разрывая поцелуя, подхватил Яо под ягодицы, подсаживая его вверх, себе на талию, Яо, помогая ему, обвил руками шею Лань Хуаня, а ногами талию так, что оба напряжённых члена теперь соприкасались, терлись друг о друга, истекая смазкой, и дрожа от напряжения. Ощутив, что воздуха стало не хватать, Яо первым отстранился, и уткнулся лбом в плечо Сичэня. Его потряхивало после этого поцелуя, и ладони Сичэня слегка сжались на тугих полушариях, давая понять, что он не меньше, чем Яо, хочет с ним полного единения. Как раньше, когда они только сошлись, и стали жить вместе. Когда казалось, что никто в мире не способен им помешать, разлучить, не позволить быть вдвоём. Сичэнь выдохнул, и развернулся, чтобы переместить Яо на кровать. Когда спина Яо коснулась покрывала, он расцепил руки на шее Сичэня и, как-то умоляюще глядя ему в глаза, прошептал: — Я готовился, А-Хуань, так что не беспокойся об этом. Готовился! Внутри Сичэня вдруг стало горячо, и его уши слегка покраснели от волнения. Это была их семейная особенность — краснели не щёки, а уши, поэтому можно было легко понять, что Лани волнуются, по их покрасневшим ушам. Внезапно задрожавшими пальцами он провёл по зарумянившейся скуле Яо, не будучи в силах оторваться от горящего нетерпеливым возбуждением взгляда, в то время как пальцы другой руки были внезапно перехвачены, и отправлены оглаживать призывно раскрывшееся тело Яо там, куда он наконец был готов Сичэня впустить. Там было мокро и скользко, и два нетерпеливых, но смазанных, пальца вошли свободно. Но Сичэнь всё равно не спешил, добавляя ещё палец. Может Яо и готовился, но секса у него не было целый месяц, и подготовить его ещё получше надо было хотя бы для подстраховки, Сичэнь не хотел начинать с ним полное примирение с ещё одной боли. Но Яо, видимо, всё же, был другого мнения. Стрельнув глазами и прикусив нижнюю губку, он коварно и незаметно приблизил свои ловкие пальчики к соскам Сичэня, и легонечко их сжал. Боги! Сичэнь сам не ожидал, что его тело так отреагирует, но от этой настойчивой ласки его прямо тряхануло, словно он попал под разряд тока, глаза его расширились, и он схватил ртом воздух, затем его выгнуло в пояснице назад, а пальцы, находящиеся внутри, непроизвольно немного согнулись, задев у Яо простату, и тот в свою очередь выгнулся на покрывале дугой, задрав подбородок, и застонал, слегка прикрыв свои прекрасные бархатные глаза... — А-Хуа-а-ань, давай же, хватит! Сичэнь и сам уже видел, что хватит. Из члена Яо уже прямо текло, непрерывно сочась полупрозрачными каплями. Он достал фольговый квадратик, намереваясь его разорвать, но Яо перехватил его руку, сам схватил лежавший неподалёку тюбик, и выдавив из него смазку, размазал её по колом стоявшему члену Сичэня, и тот ощутил, что еще немного, и он ничего никуда никому сейчас не вставит, потому что кончит раньше, о чём он, еле сдерживаясь, сообщил своему Цзиню, зажмурив глаза, и сквозь стиснутые зубы. Яо сам направил головку к своему входу, одновременно подаваясь ему навстречу, и давая проскользнуть в себя. Сичэнь приоткрыл глаза, моргнул, словно не веря, что уже внутри, взялся за щиколотки Яо, подсаживая ноги себе на плечи. Затем взялся за бёдра, чуть двинулся, и вошёл наполовину, всё ещё боясь навредить любимому. В ответ изящные пальцы Яо сжали его соски сильнее, и слегка крутанули. Сичэнь ахнул от того, что его пробило электрической волной вдоль позвоночника и опять тряхнуло так, что он непроизвольно вошёл до конца. Пальцы Яо отпустили соски Сичэня, и его ладони плавно соскользнули вниз, берясь за торс чуть ниже талии, а глаза посмотрели на Лань Хуаня с такой томной поволокой, что тот понял — он не выдержит. Он резко выдохнул ртом, и принялся часто и мелко вбиваться в Яо, постоянно проходясь головкой по его простате. Яо застонал непрерывно, лишь слегка меняя тональность, но постепенно движения его любовника становились всё более размашистыми и редкими, и наконец, он несколько раз сильно толкнулся, и замер, изливаясь внутрь, в то время как Яо тоже со всхлипом кончал, пачкая свой живот, и даже ни разу к себе не прикоснувшись. Они оба тяжело дышали, часто вздымая вспотевшие груди, пока член Сичэня всё ещё пульсировал внутри. Когда он опал, Сичэнь отстранился от Яо, чтобы взять полотенце, и обтёр его семя, пока оно не начало подсыхать, затем наскоро обтёр себя, и скомандовал: — Быстро залезаем под одеяло, здесь как-то холодновато. Яо улыбнулся, но всё же стянул покрывало, чтобы бросить его на табуретку, и рыбкой скользнул под одеяло, а за ним скользнул и Сичэнь, обнимая его под одеялом, и прижимая к себе. Он заметил, что взгляд Яо направлен куда-то на стену, и когда тоже посмотрел туда, то увидел, что на ней висит свиток с пейзажем и стихотворением, иероглифы которого, однако ж, были написаны не в старинном, а в современном стиле. Но и рисунок, и содержание стиха им понравилось. На картине два дерева, справа и слева, образовывали голыми, и от этого особенно чётких линий ветвями круг, где словно в раме, драгоценным камнем на тёмном бархате неба, нежилась луна. Стих, посвящённый этому зрелищу, гласил: Когда весь мир, в ночи застыв, Из света звёзд примерит платье, Тогда замрёшь от счастья ты, Держа луну в своих объятьях... Сичэнь даже рот приоткрыл, поражённый, насколько точно четверостишие отображало его любовь, его восприятие Яо, когда он ассоциировал его с молодой луной. — Мистика какая-то, — пробормотал он, — это Провидение. — Что именно? — мурлыкнул Яо, ластясь к нему. — Вот этот стих про луну. Я же тебя... Тебя только так и видел — молодой луной. Особенно в том бело-золотом костюмчике, знаешь, который чуть отливает серебром... — Да, ты мне без конца об этом говорил. Ну, вот и обнимай меня, если счастлив, — жмурясь, словно сытый кот, проронил Яо. И подумал, что ни за что не расскажет Сичэню про то, как узнав, что родственник Сичэня держит гостиницу, тайком позвонил туда и договорился о проживании и особых пожеланиях клиентов. А потом попросил Цзинъи якобы словно невзначай позвонить Сичэню и пригласить его сюда.